Прочитайте онлайн Дочь обмана | Дублерша
Дублерша
Несколько раз я виделась с Родериком Клеверхемом. Эти встречи всегда были случайными и происходили в те дни, когда мама играла в дневных спектаклях.
Я обычно выходила из дома вскоре после маминого отъезда в театр, а он поджидал меня на улице. В этом всегда было что-то волнующее, ведь я никогда наверняка не знала, встречу ли его на этот раз.
Хотя в душе была почти уверена, что встречу.
Думаю, нам обоим нравилось, что эти встречи происходят как бы случайно. Наверное, мы оба чувствовали, что их следует держать в тайне, учитывая отношения между нашими родителями.
Эти встречи доставляли мне огромное удовольствие. Мы много бродили по улицам, пили чай в нашем маленьком кафе, а потом он провожал меня до театра, где я встречалась с мамой, и мы все вместе – мама, Марта, Лайза и я – возвращались в экипаже домой.
Иногда мы с Родериком спускались по Пикадилли к Грин-парку. Там мы присаживались отдохнуть и понаблюдать за прогуливающимися людьми.
Я многое узнала о его доме. Он рассказывал об интересных людях, посетивших Леверсон Мейнор после того, как там были обнаружены древнеримские развалины. Я, конечно, тоже рассказывала ему о себе.
Я понимала, что этот период в наших отношениях должен был когда-то кончиться. Мы не могли продолжать встречаться таким образом – почти что тайно. Я ничего не рассказывала маме о продолжении нашего знакомства, что было совершенно необычно для меня, потому что раньше я была с ней абсолютно откровенна. Полагаю, он тоже ничего не говорил своему отцу.
Я была права, когда говорила себе, что это не может больше так продолжаться. Мне хотелось, чтобы он бывал у нас в доме, ему хотелось пригласить меня к себе в Кент. Я и сама мечтала побывать там, испытывая при этом жгучее любопытство к леди Констанс, любопытство даже более сильное, чем к древнеримским развалинам.
Был вторник, и мама по обыкновению занималась со своей портнихой, ей хотелось обновить костюмы к спектаклю. По ее мнению, им следовало быть немного ярче. Накануне я сказала Родерику, что в этот день буду свободна, и он предложил встретиться.
Гуляя, мы дошли до Грин-парка и присели отдохнуть. И тут Родерик спросил:
– Что мы будем делать, Ноэль?
– В каком смысле?
– Я хотел сказать, как долго мы еще будем так встречаться? Ты ведь не говорила об этом маме, правда? Я тоже не сказал о наших встречах отцу. Но ведь это странно. Почему мы так поступаем?
– Наверное, мы оба понимаем, что это может поставить их в затруднительное положение.
– Да, что касается моего отца, так оно и будет.
– Ну, мою маму не так уж легко смутить. Возможно, она подумает, что это вполне нормально. Не знаю.
– Получается, что мы оба скрываем это от своих родителей, но это просто абсурд. Их отношения не должны нас касаться.
– Дело в том, что твоя мама ничего не знает о дружбе между твоим отцом и моей мамой, а если бы она знала, то, конечно, не одобрила бы ее.
– Разумеется. И отец вовсе не хочет, чтобы она об этом узнала.
– Вот из-за этого нам и приходится держать все в тайне.
– Нет, я хочу открыто бывать в вашем доме. Я хочу, чтобы ты приехала в Леверсон. В конце концов, мы с тобой друзья. Во всяком случае, я бы хотел надеяться, что это так.
– Я тоже.
– Ну, раз мы оба на это надеемся, так и должно быть. Так как же мы поступим, Ноэль?
– Я в самом деле не знаю.
– Понимаешь, ты и я, мы…
– Как, это ты, Ноэль?
Я остолбенела. К нам направлялась Лайза Феннел. Я почувствовала, что краснею. Она не сводила любопытных глаз с Родерика.
– Познакомься, это мистер Родерик Клеверхем, сын мистера Чарли Клеверхема, – сказала я.
– Ах! Очень рада познакомиться.
– А это Лайза Феннел. Она тоже играет в спектакле «Графиня Мауд».
– А я тут прогуливалась, – сказала она, – хотела немного передохнуть перед вечерним спектаклем. Погода сегодня замечательная, не правда ли? Я обожаю лондонские парки. Можно мне присесть с вами?
– Пожалуйста, садитесь, – сказал Родерик. Она уселась по другую сторону от него.
– Мне кажется, я никогда не видела вас в доме, – сказала Лайза.
– Нет, я заходил однажды, – возразил Родерик. – Не так давно.
– Думаю, это было еще до тебя, Лайза, – заметила я.
– Ноэль рассказывала вам, как случилось, что я оказалась в этом доме?
– Да, она как-то говорила об этом.
– Это просто чудо какое-то. Прямо как в сказке. Представьте, я чуть не погибла тогда.
– Но экипаж ехал не так уж быстро, – сказала я.
– Вот с этого-то все и началось. Дезире – знаменитая актриса – была так добра ко мне, – ее голос слегка дрогнул. – Она самый замечательный человек в мире.
– Да, я много слышал о ее доброте.
– Вы живете в Лондоне?
– Нет, за городом, но у нас есть небольшой домик в Лондоне. Моему отцу это необходимо – он часто бывает в Лондоне по делам. Так удобнее.
– Конечно, так удобнее, я в этом не сомневаюсь. Я люблю Лондон. Такой древний и в то же время современный. Удивительное сочетание! Вам так не кажется?
Родерик с ней согласился.
– У мистера Клеверхема есть кое-что весьма древнее в своем собственном доме, – сказала я Лайзе. – На их землях нашли остатки древнеримского поселения.
– Потрясающе! – воскликнула Лайза и повернулась к Родерику. – Расскажите же мне об этом!
Слушая его рассказ, я одновременно думала о том, что мне говорил Родерик, когда она нас прервала. Мне показалось, он хотел сказать что-то важное. Как жаль, что она появилась в такой момент.
Она слушала, просила рассказать поподробнее. Как видно, ей и в голову не приходило, что она нарушила наш тет-а-тет. Родерик был слишком хорошо воспитан, чтобы показать свое недовольство, но я была уверена, что он сейчас так же досадует на нее, как и я. Наконец я сказала:
– Ну, ладно. Я должна идти.
– Я тоже, – сказала мне Лайза. – Не думала, что уже так много времени.
– Ну, тогда пойдем, – сказала я.
Мы подошли к дому все вместе. Родерик попрощался и ушел.
– Очаровательный молодой человек! – воскликнула Лайза, когда мы вошли в дом. Глаза ее сияли от восторга. – Ну и Чарли! Имеет такого сына и прячет его от нас!
Вскоре вернулась из театра мама. Она только что обсуждала со своей портнихой новые туалеты для спектакля и хотела рассказать об этом мне. В первом акте голубое платье она меняет на темно-сиреневое, а в последнем акте ей непременно следует быть в красном.
– Эти цвета лучше выделяются. Кроме того, это придаст спектаклю новое звучание. И всем нам пойдет на пользу, а то мы уже немного «заржавели». Как ты считаешь? Знаешь, я навещала Дженет Дэар. Ах, бедняжка! Она просто сходит с ума, так ей хочется поскорее вернуться. Если в этом деле хоть что-то зависит от нее самой, она скоро будет опять на сцене.
Я подумала, что должна сказать маме о встрече с Родериком. Лайза может упомянуть в разговоре, что видела нас вдвоем, и маме покажется странным, что я сама не рассказала ей об этом.
Когда мы остались одни, я сказала, как бы между прочим:
– Кстати, ты помнишь Родерика Клеверхема, сына Чарли? Однажды он заходил к нам.
– Да, конечно. Очень милый молодой человек.
– Я виделась с ним раза два. Случайно.
– В самом деле? Очень интересно.
– Вообще-то, мы и сегодня с ним виделись. Лайза тоже была с нами.
– Ах, да, Лайза… Я как раз вспоминала о ней, когда была у Дженет Дэар. Она так рада работать хористкой и дублершей.
– Она бесконечно благодарна тебе. Ведь это ты все устроила, правда?
– Я бы ничего не смогла сделать, если бы у нее не было способностей.
– Она старается во всем подражать тебе.
– Это потому, что она мечтает сыграть «Графиню Мауд». Возможно, когда-нибудь ей представится такой случай, упаси Господи. Но когда выйдет Дженет, это будет для нее ударом. Бедная девочка уже спит и видит, что она дублерша.
Я подумала, что у меня нет причин испытывать угрызения совести из-за моих встреч с Родериком. Мама не проявила к этому особого интереса и, казалось, ее совсем не волнует, как это может повлиять на ее отношения с Чарли.
Несколькими днями позже ко мне в комнату поднялась Джейн и сказала, что мама хочет меня видеть, и я немедленно должна пойти к ней.
– Что-то случилось? – спросила я.
– Да на ней лица нет, мисс Ноэль.
Я поспешила к маме в комнату и, увидев ее, встревожилась не на шутку. Она действительно выглядела плохо как никогда.
– Мне было так дурно, – проговорила она. – Должно быть, это рыба, что я ела вчера вечером. Но все началось сразу же после завтрака. Меня тошнит и очень кружится голова.
– Может быть, тебе лучше полежать?
– Я уже полежала. И что самое ужасное, судя по всему, я не смогу сегодня выступать.
– Если будешь себя чувствовать, как сейчас, конечно, не сможешь. Думаю, нужно вызвать доктора Грина.
– Ах, нет, не нужно. В этом нет необходимости. Просто я что-то съела. Это скоро пройдет. Но, думаю, тебе все же надо отправить записку Долли. На всякий случай. Может быть, все обойдется, но нужно быть готовыми.
– Томас может отвезти ее прямо сейчас, – сказала я. Через полчаса Долли в страшном волнении уже был у нас.
– Что случилось? Что-то съела? О, Боже всемогущий, чем я это заслужил?
– Перестань разыгрывать трагедию, Долли. Сейчас не время. Если вечером я не смогу играть, нам нужно уже сейчас продумать, что мы будем делать, если в этом будет необходимость. А, может быть, и не будет, но мы должны быть готовы. Тогда, наверное, придется вместо меня выпустить Лайзу.
– Эту дилетантку?!
– Она не дилетантка. Сейчас она уже очень неплохо справляется. Ты сам это говорил, хотя легче было бы выжать воду из камня, чем заставить тебя признать это.
– Ты так легко рассуждаешь, как будто это пустяк. Позволь тебе объяснить, это настоящее несчастье, катастрофа. И мне придется умиротворять всех этих людей, заплативших за то, чтобы увидеть Дезире, а не дилетантку из провинции.
– Можно подумать, тебе впервые приходится выпускать дублершу. Ничего ужасного не случится, только не впадай в истерику и попытайся рассуждать здраво. Тебе нужно, не откладывая, взяться за дело, Долли. Разумеется, скорее всего я поправлюсь, до спектакля еще два часа. Но, пока что…
– Эта девушка здесь? – спросил Долли.
– Да, – ответила я. – Позвать ее сюда?
– Немедленно.
Я поднялась к Лайзе в комнату. Она выжидающе взглянула на меня.
– Мама не здорова, – сказала я. – У нее страшная рвота и головокружение. Приехал Долли. Она боится, что сегодня не сможет играть.
Лайза пристально смотрела на меня, безуспешно пытаясь скрыть свою радость. Впрочем, я понимала, что это вполне естественно.
– Она, что – совсем разболелась?
– Нет, это только приступ разлития желчи. Ей нужно полежать – когда она встает, у нее кружится голова. Сомневаюсь, что она сможет играть сегодня. Тебе нужно сейчас же спуститься вниз. Долли как тигр в клетке мечется по комнате, а мама пытается его успокоить.
– Он, наверное, в ярости.
– Как обычно, ты же знаешь Долли.
– Он не доверит мне это.
– Придется, – сказала я. – Если бы он считал, что ты с этим не справишься в случае необходимости, он бы не поставил тебя дублершей.
– А твоя бедная мама, как это ужасно!
– Не думаю, что это что-нибудь серьезное. Она считает, что съела что-то неподходящее. Поторопись. Чем дольше ты заставишь ждать Долли, тем больше он рассвирепеет.
Она поспешила вниз, а я пошла к себе.
Конечно, может быть, это счастливый шанс для Лайзы. И вполне естественно, эта мысль затмевает сейчас для нее все остальное.
К вечеру мама почувствовала некоторое облегчение, но не настолько, чтобы ехать в театр. Мне хотелось остаться возле нее, но она сказала, что я должна быть с Лайзой и подбадривать ее перед выходом.
– Бедная, я знаю, как она сейчас переживает. Но должна сказать, у нее крепкие нервы. И они ей сегодня пригодятся.
– Она настроена очень решительно.
– И правильно. В нашем деле, чтобы добиться успеха, нужно действовать решительно и с полной отдачей, можешь мне поверить. Однако, излишняя самоуверенность тоже ни к чему. Хотя этого у нее нет. Она все время опасается, что сорвется на верхних нотах или упадет лицом вниз на пол вместо того, чтобы попасть в объятия своего жениха. Какая-то смесь страха и уверенности, с этим нелегко справиться. Кто-кто, а я это хорошо знаю! Но это ее шанс, возможность показать себя. Выступит хорошо – Долли ее приметит, а провалится – так и останется в кордебалете до конца своих дней. Пожелаем ей удачи. Она знает все вокальные номера, все танцы. Конечно, это вращение в конце первого акта – весьма коварный момент, я и сама несколько раз на этом чуть не сорвалась.
Итак, я поехала в театр переживать за Лайзу.
Занавес вот-вот должен был подняться. Сидя в ложе рядом с Робером Бушером, я оглядывала зал. В течение этих нескольких минут мы были единственными зрителями, знавшими о том, что должно произойти.
Раздвинули занавес, и на сцену вышел Долли.
– Леди и джентельмены, с большим сожалением должен сообщить вам, что Дезире больна и не может быть сегодня с вами.
По залу прокатилось дружное «ах!». Пройдя через партер, ропот достиг балкона и галерки. Я с опаской глядела на зрителей. Эти люди, действительно, заплатили за то, чтобы видеть Дезире.
– Всего несколько минут назад, перед тем как отправиться сюда, я был у нее, – продолжал Долли. – Дезире крайне огорчена тем, что она вынуждена разочаровать вас. Она просила меня передать вам ее искренние извинения. Кроме того, она умоляет вас, любящую и любимую ей публику, дать возможность Лайзе Феннел показать, на что она способна. Дезире полностью доверяет Лайзе и, я уверен, после сегодняшнего спектакля вы будете придерживаться того же мнения. Я знаю, как вы все любите Дезире, но вы ведь не хотите, чтобы она больная была сейчас здесь, на сцене, вместо того, чтобы лежать в кровати. Она передает вам всем привет. Она также жаждет встречи с вами, как стремитесь к этому вы. Но она искренне надеется, что вы дадите Лайзе ее шанс и не будете разочарованы.
Занавес взлетел вверх. Началась первая танцевальная вставка и появилась Лайза, очень точно имитируя Дезире в «Мадам, что вам угодно?».
Это был хороший спектакль. Я следила за каждым движением Лайзы, особенно в самых каверзных местах, таких, как вращение в конце первого акта. Зал аплодировал. Некоторые из зрителей, наверное, понимали, как нелегко приходится сейчас бедной девушке и, отбросив свое разочарование тем, что перед ними не Дезире, старались ободрить дебютантку.
– По-моему, все идет хорошо, – шепнула я Роберу.
– Она так похожа, – прошептал в ответ он. – Копирует ее, да? Это как тень Дезире, ты меня понимаешь?
– Да, я понимаю, что вы имеете в виду, – ответила я. – Но мне кажется, зрители не разочарованы.
– О, нет, нет! Однако они не забывают, что платили за то, чтобы увидеть Дезире! В определенном смысле Лайзе не повезло, что ей приходится подражать именно Дезире. Если бы кому-нибудь другому, кому-то… Как бы это сказать? Не имеющему такой яркой индивидуальности, не столь выразительному, ей было бы легче. Нет, конечно, все совсем неплохо, но это – не Дезире.
Я его понимала. Она старалась как можно точнее подражать Дезире, жертвуя ради этого собственной индивидуальностью. Если бы она попыталась быть самой собой, а не бледной копией Дезире, она произвела бы лучшее впечатление. А сейчас она была как бы Дезире, но без ее неподражаемого пленительного обаяния.
Я вернулась домой в экипаже вместе с Мартой и Лайзой. Лайза казалась вконец измученной, но довольной.
Зрители шумно аплодировали ей в конце, а кто-то в партере даже кричал «браво!».
– Там были репортеры, – сказала Лайза. – Что они завтра напишут, хотела бы я знать.
Я отнеслась к ней с сочувственным пониманием. Она придает этому слишком большое значение, думала я. Возможно, в газетах появится две-три строчки, но в них будет больше о болезни Дезире, чем о Лайзе в образе графини Мауд.
Лайза по всей видимости полагала, что ее «боевое крещение» и несколько возгласов «браво» в партере должны были потрясти весь театральный мир.
Мама ждала нас. Выглядела она уже значительно лучше и горела нетерпением поскорее все узнать. Как реагировал зал? Как получился у Лайзы этот коварный пируэт в конце первого акта? Легко ли дались ей верхние ноты в дуэте «Даже будь ты продавщицей, я б все так же любил тебя»? И как ее па совпали с движениями жениха?
Все прошло лучше, чем она могла мечтать, заверила ее Лайза.
– Ну, теперь я могу спать спокойно, – сказала мама. – Милая моя девочка, я уверена, что ты была великолепна. А Долли, что он сказал?
– Он что-то проворчал, – сказала Лайза.
– А что это было за ворчание? Мы всегда узнаем, в каком он настроении по тому, как он ворчит.
– Он удовлетворенно ворчал, – сказала я.
– Ах, слава Богу! Думаю, он остался доволен, иначе он был бы уже здесь и топал ногами.
– Пора ложиться спать, – сказала я, – Лайза совершенно без сил, – и, повернувшись к маме, добавила, – а ты еще болеешь. Так что, спокойной ночи, мама, дорогая.
– Спокойной ночи, мой ангел.
Мы расцеловались, а Лайза стояла и смотрела на нас. Потом она тоже подошла к маме и обняла ее.
– Благодарю вас, – сказала она. – Благодарю вас. Я всем обязана вам.
– За сегодняшний вечер ты должна благодарить не меня, моя милая, а эту мерзкую испорченную рыбу, – сказала мама.
Мы все засмеялись, а мама продолжала:
– Я рада за тебя, моя милая. Это был твой шанс, и ты сумела не упустить его. Вот так и надо действовать.
На лице Лайзы отразилось раскаяние.
– Мне очень жаль, что это случилось из-за вашей болезни.
– Ах, перестань. Не упускай возможностей и будь за них благодарна. А откуда они на тебя свалились – какая разница.
На этом мы и разошлись по своим комнатам.
На следующее утро сообщений в газетах было немного – всего лишь несколько строчек о том, что Дезире больна и что ее заменяла дебютантка Лайза Феннел. Комментариев к ее выступлению не было.
К нам заглянул Долли, и мне не терпелось услышать его приговор.
– Она прилежно выполнила все, что нужно, – сказал он. – Но должен вам сказать, она – не Дезире.
– Зрители хлопали, – заметила я.
– Они всегда хлопают дебютантам. Даже зрители изредка бывают сентиментальны.
– Вы думаете, дело только в этом?
Он кивнул и повернулся к маме:
– А что касается вас, мадам, впредь будьте осторожнее в выборе еды. Чтобы больше такого не случалось. Зрители этого не простят. И если замена повторится еще хоть раз, не позднее чем через неделю «Мауд» сойдет со сцены.
Таким образом, подумала я, на этом маленький триумф Лайзы закончился.
Мы с Родериком сидели на скамейке в парке. Прошла неделя с того вечера, как Лайза Феннел заняла мамино место в «Графине Мауд», и я рассказывала об этом Родерику.
– Полагаю, такое не редкость в театре?
– О, да. Это обычное дело. Но все равно, каждый раз поднимается большой переполох, если приходится заменять примадонну.
– У этой девушки хватает мужества выступать перед зрителями, которые наверняка предпочли бы видеть на ее месте другую.
– Лайза просто в восторге. Она изо всех сил старается показать, что встревожена болезнью мамы и, конечно, она и в самом деле встревожена, но ей не удается скрыть свою радость. Надеюсь, у мамы был всего лишь приступ разлития желчи. Это довольно неприятно, но быстро проходит. Можешь себе представить, какие трагедии разыгрывал по этому поводу Долли, то есть Дональд Доллингтон. Я думаю, в глубине души он даже радовался, что ему представилась возможность проявить свои актерские способности.
– А как прошел спектакль?
– Очень неплохо. По-моему, у Лайзы достаточно данных для этого. Но моя мама – это совсем другое дело, в ней есть нечто особенное. Она не просто хорошо поет и танцует. Она сама – личность.
– В этой девушке тоже есть своя привлекательность.
– Нет, это совсем не одно и то же. Жаль, что Лайзе пришлось подражать такой актрисе, как мама.
– Прошлый раз, когда Лайза подошла к нам, мы тогда разговаривали… Ты помнишь?
– Помню.
– Мы говорили об этой ситуации. Так что же мы будем делать, Ноэль?
– В нашем доме тебе всегда будут рады, ты знаешь. Я говорила маме, что мы встречались, по-моему, она не нашла в этом ничего особенного.
– Нет, ситуация совершенно нелепая. Только из-за того, что твоя мама и мой отец связаны чем-то вроде романтической дружбы, мы с тобой не можем свободно встречаться.
– Но мы же встречаемся. Может быть, все это только в нашем воображении, а на самом деле ничего такого нет.
– Отец был смущен моим появлением в вашем доме. Но прямо он мне об этом никогда не говорил, что тоже странно. Мне кажется, он как бы отгораживает дружбу с твоей мамой от своей жизни дома.
– Из этого следует, что это не совсем обычная дружба.
– А твой отец? Он, должно быть, давно умер?
– Я точно не знаю. Мама не часто рассказывает о нем. Она обычно дает понять, что ей этого не хочется. Все, что мне от нее удалось узнать, это, что он был прекрасным человеком и что я могу им гордиться.
– И она никогда не упоминала, когда и где он умер?
– Нет. Дезире, когда захочет, может проявить твердость, хотя обычно она очень мягкая и покладистая. Она ясно дала понять, что не хочет о нем говорить. Я иногда думаю, может быть, они расстались. Понимаешь, в ней было это страстное честолюбивое желание добиться успеха на сцене. Возможно, все объясняется этим. Я часто думаю, может быть он еще жив, и когда-нибудь я увижу его. Но одно совершенно ясно – говорить о нем она не хочет.
Он кивнул.
– И значит, у нее есть только друзья… Такие как отец.
– Есть еще один француз. Он тоже приезжает и уезжает, как твой отец. Сколько себя помню, эти двое всегда приезжали и уезжали. И я всегда знала, что они ее особые друзья.
– Разумеется, она очень привлекает к себе людей, и жизнь ее не подчиняется привычным условностям.
– О, да. Она не в ладу с общепринятыми правилами. Я уверена, она понимает, что твоя мама и жена Робера – а я полагаю, у него есть жена – не одобрили бы ее дружбу с ними. Скорее всего, она считает, что им лучше ничего не знать. Она уважает их взгляды и ни в коем случае не хочет их огорчать. Она никогда ничего не требует от своих друзей. Она всем в них довольна. Понимаешь? Таков ее образ жизни.
– Все это я понимаю, но я думаю о том, как это отражается на нас.
– Но пока ведь никто не требует, чтобы мы перестали встречаться. Подождем, что будет дальше.
Родерик не был вполне удовлетворен таким решением, а я подумала, что этот разговор показывает, в каком направлении развиваются наши отношения. Мы с ним уже не просто знакомые.
Мы стали разговаривать о другом, но я знала – его не оставляет мысль о том, что из-за наших родителей, мы оказались в ситуации, которую, по его мнению, нужно менять.
Когда я вернулась домой, то застала там всех в большом волнении.
Мама опять слегла в постель с приступом, похожим на предыдущий.
Долли был уже здесь. Он находился в маминой спальне. Совершенно обессиленная, мама лежала на кровати. Она была очень бледна.
– Ах, вот и Ноэль, – сказала она. – Слава Богу, ты здесь, дорогая. Мне лучше, когда ты рядом. Снова этот приступ. Наверное, опять что-то съела.
В смятении я посмотрела на нее. Нет, не может быть. Но тогда, значит, это что-то другое, что-то серьезное. Я почувствовала, как страшная тревога охватила меня. Мама, она всегда казалась мне такой молодой, такой полной жизненных сил.
– Я считаю, нужно привезти доктора, – сказала Марта.
– Нет, нет! – запротестовала мама. – Это все из-за моего дурацкого пищеварения. Должно быть переела вчера за ужином. Это послужит мне уроком.
Лайза тоже была здесь – встревоженная, она мучалась неизвестностью. Казалось, она пытается сама себя успокоить.
– Если мне завтра не станет лучше, обещаю, я обращусь к доктору, – сказала мама. – Но сейчас меня волнует сегодняшний спектакль.
Долли повторил еще раз уже виденное нами представление с упреками Господу всемогущему, с требованием объяснить, чем он заслужил такую кару. «Графиня Мауд» идет с небывалым успехом. Ну почему каким-то силам нужно все разрушить? Именно Дезире должна играть графиню Мауд. И вот, пожалуйста, за такое короткое время ему вновь придется выпускать дублершу. Куда они там смотрят, на небе? Не прошло даже хоть сколько-нибудь приличного срока и вот, опять.
– Давайте-ка лучше подумаем, в чем причина, – сказала Марта, – и что мы должны делать.
Дальше все было как и в первый раз – маму заменяла Лайза. Я на спектакле не была, но слышала, что в этот раз она играла лучше. Это уже не было таким очевидным копированием Дезире. Тем не менее, зал принял ее прохладно. А чего еще можно было ожидать? Они пришли на Дезире, а им подсовывают Лайзу Феннел.
Я видела Лайзу после спектакля. Она выглядела очень усталой и не такой радостной, как в прошлый раз.
– Я все смогла бы, – почти раздраженно сказала она. – Но нужна практика. Если бы я играла хотя бы неделю, все было бы хорошо.
– Ты прекрасно играла, особенно, если учесть, что ты узнала о замене почти перед самым спектаклем. Да и в самом деле у тебя нет большого опыта выступлений на профессиональной сцене. Все прошло замечательно, и все это понимают. Хотя и не говорят об этом. Ты же знаешь характер Долли. Он даже маме иногда говорит колкости.
Мне было жаль Лайзу. Она так старалась, и у нее очень неплохо получалось. Просто она не могла соперничать с мамой.
Сомневаюсь, чтобы во всем Лондоне нашлась актриса, которой это было бы под силу.
На следующее утро, несмотря на протесты мамы, мы вызвали доктора.
Марта сказала, что это слишком странное совпадение – чтобы она съела что-то испорченное два раза почти подряд, и при этом никто другой не пострадал. Поэтому доктор необходим.
Мама уже вполне поправилась и даже извинилась перед доктором Грином, когда он приехал.
– Думаю, в вашем визите не было необходимости, – сказала она. – Это они настояли, чтобы вас привезти. Все дело в том, что я съела что-то плохое, и это вызвало тошноту и головокружение, так что вчера я не смогла поехать в театр.
– Такое уже было недели две назад, – добавила Марта.
Мне показалось, после этих слов доктор помрачнел. Меня отослали из комнаты, но Марта осталась.
Незадолго до ухода доктора я слышала, как Марта разговаривала с ним у двери.
Я бросилась в мамину комнату. Она победно взглянула на меня.
– Я же тебе говорила, – воскликнула она. – Ничего страшного, просто я что-то съела.
– Второй раз?
– Да, второй раз. Такое случается, ты знаешь. И в этом нет ничего особенного.
– Но, ты уверена?
– Абсолютно. Я совершенно здорова. Хоть воду на мне вози.
– При чем тут вода. Не о том речь.
– Нет, в самом деле, все в порядке. Естественно, при таких приступах бывает головокружение. Мне, наверное, нужно нанять специального человека, чтобы он сначала пробовал еду, как это раньше бывало у королей и королев. Только не проговорись об этом Долли, а то он назначит одну из хористок главной пробовальщицей. Ведь я и правда, вполне здорова. Но мне нужно быть осторожнее с едой.
В комнату вошла Марта. Лицо ее выражало огромное облегчение.
– Вот видите, я была права, – сказала мама. – А вы мне не верили, ведь так?
– Что же, поблагодарим вашу счастливую звезду, что все обошлось. К вам хочет зайти Долли.
– Он будет в ярости, что я дважды испортила ему спектакль из-за такого пустяка.
– Да он будет рад до смерти, что у вас ничего страшного. Господи, ну и напугали вы меня.
– Вы стали слишком пугливой, Марта.
– Было чего пугаться. Если бы с вами что-то стряслось…
– То для «Графини Мауд» все было бы кончено.
– Все было бы кончено не только для нее. Не знаю, что бы стало со всеми нами без вас.
Лайза снова присоединилась к нам в парке. Это была чисто случайная встреча, сказала она. Уж не следит ли она за мной, подумала я. В прошлый раз она не на шутку заинтересовалась Родериком. Мне было жаль Лайзу. Я понимала, как ей не хватает друзей, компании. Она постоянно находилась в каком-то промежуточном состоянии между эйфорией и отчаянием.
Это было на следующий день после того, как она играла «Мауд». Газеты не пропустили такого события. «Еще одно разочарование постигло тех, кто приехал насладиться искусством несравненной Дезире, так как опять ее здоровье не позволило ей выйти на сцену. Как нам стало известно, приступ разлития желчи стал причиной того, что ей пришлось находиться в постели, а не на подмостках. Ее заменяла дублерша, мисс Лайза Феннел, молодая хористка, которую мы привыкли видеть в кордебалете. Мисс Феннел старалась изо всех сил. Она с боем пробивала себе дорогу, спотыкаясь местами на трудных танцевальных па, но в целом оставила вполне приемлемое впечатление. Не лишенная способностей дилетантка. Ей нужно больше практиковаться. При таком положении дел несчастная „Мауд“ может совсем зачахнуть, так как сам по себе спектакль слабый и его спасает только блистательный талант Дезире. Если у нее войдет в привычку устраивать себе отдых по вечерам, „Графиня Мауд“ не протянет и месяца.»
Это была злая заметка, выносящая приговор несчастной Лайзе под видом сомнительной похвалы. Дезире сказала:
– Это не так уж плохо, дорогая, совсем не так уж плохо. Ты бы видела, какую чепуху иногда печатали обо мне, когда я начинала! Можно было подумать, что лучше всего для меня – собрать свои вещички и отправиться домой. Они все такие, эти критиканы. Сами ничего не могут и не выносят, когда что-то получается у других. Не обращай внимания на них, вот и все. Большинство из них отдали бы полжизни за то, чтобы играть на сцене. Но этого они не могут, поэтому и срывают злость на тех, кто может. Я всегда это говорила, и уж мне ли не знать.
Лайза позволила себя переубедить. Однажды за кулисами кто-то попросил у нее автограф, и это значительно подняло ей настроение.
Как и раньше, газетчиков больше занимало отсутствие Дезире, чем присутствие Лайзы. Один приступ разлития желчи мог быть расценен как нечто, что может случиться с каждым, но два уже начали вызывать подозрения. Появились намеки: а не кроется ли причина недомогания Дезире в том, что она злоупотребляет – ну, самую малость – своим любимым напитком.
Это заставило маму и Долли буквально кипеть от гнева и негодования и даже прибегнуть к угрозам подать в суд на авторов оскорбительных домыслов. Впрочем, через некоторое время они остыли.
– Ничего не поделаешь, – сказала мама. – Приходится с этим мириться.
Вскоре, однако, и газетчики видимо решили, что нет ничего нового в том, что дублерша заменяет на один-два вечера знаменитую актрису.
Так как после всех этих событий до нашей встречи в парке прошло совсем немного времени, основной темой беседы стало выступление Лайзы во время маминого вынужденного отсутствия.
Родерик вежливо слушал, как Лайза пересказывала ему все подробности.
Бедная Лайза, подумала я. Вероятно, эти разговоры приносят облегчение ее раненой душе. Она в этот момент описывала ему свое состояние леденящего страха в момент, когда поднимается занавес.
– Я знаю все танцевальные номера, все па, я столько раз наблюдала за ними со сцены, когда танцевала в кордебалете, а кордебалет участвует в «Графине Мауд» почти все время. И все же я постоянно спрашиваю себя: «А это я помню? А что идет дальше?» Начинают дрожать коленки, и я уже почти уверена, что перепутаю слова.
– Мама всегда говорит, что просто необходимо испытывать нервное напряжение, чтобы хорошо выступить. Очевидно, так с тобой и произошло.
– Надеюсь. Но никто этого не заметил.
– Долли заметил. В самом деле, он был доволен тобой. Я в этом уверена.
– Он сказал, спектакль сойдет со сцены, если с Дезире опять случится приступ.
– Ничего такого не случится, ни со спектаклем, ни с мамой. Оттого, что она не выступит один-два раза, зрителям только еще больше захочется ее видеть.
Я повернулась к Родерику.
– Пожалуйста, извини, что мы постоянно касаемся этой темы. Все это так важно для Лайзы.
– Я понимаю, – сказал он и добавил, обращаясь к ней, – жаль, что я не был на этом спектакле.
– А я, наоборот, рада этому. Лучше, если вы меня увидите, когда я наберусь побольше опыта.
– Надеюсь, опыта в «Мауд» больше не будет, – быстро проговорила я. – Ведь это станет возможно только, если у мамы опять случится приступ, и тогда мы все будем ужасно волноваться.
– О, я не это имела в виду. Конечно же, нет, я тоже так считаю. Я и сама разволновалась, когда это случилось во второй раз. Но, разумеется, как сказал доктор, это было простое совпадение. Так бывает.
– Может быть, вам дадут ведущую роль в другой пьесе – после того, как вы себя показали в этой. Должно быть, это очень трудно, когда узнаешь о выступлении за несколько минут до спектакля. Всякий это поймет.
– Такова работа дублерши. Я должна быть благодарна, что меня вообще взяли в театр. Так трудно куда-либо пробиться без друзей.
– Да, но теперь у вас есть друзья, – сказал Родерик.
Должно быть, она поняла, что мы слишком много говорим о ее делах и быстро сказала:
– Расскажите нам еще об этих необыкновенных находках на ваших землях. Как бы мне хотелось их увидеть!
Так мы и беседовали, и я уже почувствовала легкое раздражение против нее за то, что она опять помешала моему свиданию с Родериком.
Вместе с мамой мы поехали навестить Дженет Дэар. Она жила в Ислингтоне, где снимала на двоих с подругой небольшой домик. Дженет была рада нашему приезду.
Первое, что она сказала:
– Смотрите! И никаких костылей!
– Замечательно! – воскликнула мама. – Когда ты возвращаешься?
– Сначала мне надо разрабатывать ногу. Танцы есть танцы, ты понимаешь. На это потребуется время, но не долго. А если бы не это, я бы вернулась уже через неделю. Надеюсь, все идет хорошо, и мистер Доллингтон на меня не в обиде?
– Ну, конечно.
– Я так благодарна ему, что он продолжает платить мне жалованье. Не знаю, что бы я без этого делала.
Я знала, как все было на самом деле, потому что слышала, как мама спорила с ним об этом. Долли сказал, что компания не может себе позволить платить девушке, которая не работает, особенно учитывая, что нужно оплачивать выступления Лайзы Феннел, заменяющей дублершу.
– Долли, не будь скрягой, – сказала мама. – На что будет жить бедная девушка, если ты лишишь ее жалования?
– Надо полагать, на то же, на что живут все, когда не работают, – ответил Долли.
– Ты черствый человек, Долли.
– Дезире, я деловой человек. Я должен получать прибыль от спектакля, иначе мы все останемся без работы.
В конце концов они пришли к соглашению: компания выплачивает Дженет половину, а остальное добавляет мама, но Дженет не должна этого знать, потому что ей будет неловко, если она узнает.
Меня так и подмывало раскрыть эту тайну, мне всегда хотелось, чтобы люди знали, какая добрая у меня мама. Но она, хорошо меня зная, поняла мои намерения и бросила мне быстрый предупреждающий взгляд.
– Мне сказали, недели через две я смогу начать по немногу репетировать. Пожалуй, через месяц я уже вернусь на сцену. Ноги сначала будут как деревянные, – говорила Дженет.
– Смотри, не перенапрягайся. Лайза Феннел вполне справляется.
– Эта новенькая! Как ей повезло! Уже два выхода!
– И все из-за моего желудка.
– Я читала газеты. Пожалуй, это не тот случай, когда на следующее утро просыпаешься знаменитостью, да? – добавила она с нотками удовлетворения в голосе.
– Такое бывает только в романтических мечтах, ты же знаешь.
– Иногда так случалось. Но не с Лайзой.
– Она еще совсем недавно на сцене, – сказала я в ее защиту. – И в самом деле выступала совсем неплохо.
– «Совсем неплохо» говорят из вежливости, чтобы не сказать «не совсем плохо», – сказала Дженет. – Вот я бы сумела их расшевелить.
– Вижу, что я допустила оплошность, – рассмеялась мама. – Мне следовало бы еще пару раз полежать с приступами.
– О, нет, нет! – вскричала Дженет. – Я вовсе не то хотела сказать! Я была в ужасе, когда узнала об этом.
– Все в порядке, дорогая, я понимаю. Все это вполне естественно. Как говорится, что одному на пользу, другому во вред. Что ж, в данном случае это, действительно, было во вред. Впредь буду осторожнее. А ты не волнуйся. Однажды ты станешь знаменитой, создашь себе имя. Удивительно, что значит имя. Если тебя постоянно хвалят, люди начинают считать, что ты и вправду хороша. И чем больше им об этом твердят, тем искреннее они в это верят. Эта мысль поселяется в их головах, прежде чем они успевают что-либо сообразить.
Когда мы вышли от Дженет, мама сказала:
– Бедная, как ей сейчас тяжело. Скорее бы она снова смогла танцевать.
Лайзу очень заинтересовало известие о том, что мы ездили навестить Дженет Дэар.
– Не скоро она снова сможет выйти на сцену, – сказала я.
– Это, наверное, тяжело. Я знаю, что она должна сейчас испытывать.
– Она думает, пройдет еще не меньше месяца. Мама считает, что целых полтора. Если бы нужно было только петь, она бы смогла. Но вот с танцами сложнее.
– Родерик Клеверхем редко бывает в театре, не так ли?
– Да, редко. Он приезжает в Лондон только на несколько дней. Ему приходится заниматься поместьем.
– Оно, наверное, огромное.
– Я никогда не была там, но, судя по тому, что он рассказывал, не маленькое.
– Это, должно быть, прекрасно! Чарли, его отец, такой хороший человек. А мама у него какая?
– Я не знакома с ней.
Лайза понимающе улыбнулась.
– Надо полагать, вы не дружите домами. То есть, я хочу сказать, когда Чарли приезжает в Лондон, он почти всегда здесь, а он ездит в Лондон часто, если учесть, что у него загородное поместье.
Надо отдать ей должное, Лайза по-житейски правильно поняла ситуацию. Преданность Чарли моей маме была очевидна. Они были как супружеская чета, но не в период первой пламенной страсти, а когда она уже достигла счастливого состояния взаимопонимания и глубокой привязанности, основанной на спокойной и бескорыстной, ничего не требующей взамен дружбе.
Лайза продолжала расспрашивать меня о семействе Клеверхемов и, незаметно для себя, я рассказала ей все, что знала о доме в Кенте и о леди Констанс.
Она ловила каждое мое слово.
– А ты, – сказала она, – ты ведь очень дружна с Родериком Клеверхемом?
– Мы встречались несколько раз.
– Хотя он и не приходит к вам в дом.
– Он мог бы прийти. Мама была бы только рада видеть его здесь.
– Но он все-таки не приходит. Только устраивает ваши встречи где-нибудь на улице?
– О, нет, мы просто так встречались.
– Я понимаю, – казалось, ее это забавляет. – Он теперь довольно часто бывает в Лондоне, не правда ли?
– Так все делают, что в этом такого? Человеку может нравится жить за городом, но время от времени неплохо выбраться в столицу.
– Ну да, как его отец, – улыбнулась она своим мыслям. – Долго он еще пробудет в Лондоне?
– Не знаю.
– Кажется, он упоминал, что останется здесь до конца недели.
– Ах, да. Я теперь вспомнила. Вижу, он тебя очень заинтересовал.
– Меня все интересуют, и он в том числе. Также, как его отец и Дезире, и ты. Меня всегда интересуют окружающие меня люди. А тебя – разве нет?
– Думаю, что да.
Однако я чувствовала, что ее особенно занимает Родерик Клеверхем.
Потом это случилось снова. Было около трех часов пополудни. Мама отдыхала, как она это обычно делала перед вечерним спектаклем. Я зашла проведать ее.
Она лежала на кровати и, войдя в комнату, я сразу заметила, что с ней что-то не так.
– Что с тобой? – спросила я.
– Опять эта дурацкая тошнота подкатывает.
Меня охватила тревога.
– Ах, нет! – вскрикнула я.
– Сейчас пройдет. Когда это случается, кажется, что приступ обязательно повторится. Но это просто воображение, вот и все.
– Тогда лежи и не двигайся, может быть, оно и пройдет.
– Да, дорогая. Я надеюсь, что пройдет. Наверное, это на нервной почве. Эта противная графиня слишком на долгое время вошла в мою жизнь.
– Но спектакль идет еще не так уж долго.
– Со мной так бывает. Через какое-то время роль начинает надоедать, и уже хочется чего-то нового. Я по натуре непоседа. Не волнуйся, все будет хорошо. Тебе что-нибудь нужно? Поэтому ты пришла?
– Нет, ничего. Я просто хотела проверить, не спишь ли ты. Тебе сейчас лучше?
– Пожалуй, нет, дорогая. Я уже начинаю опасаться, что это опять повторение тех же приступов, что раньше.
– Может быть, послать за доктором?
– Нет, нет. Он опять скажет, что я что-то съела.
– А что ты ела?
– С прошлого обеда и стакана молока после спектакля почти ничего. Только кофе с тостами на первый завтрак и немного рыбы – на второй.
– Опять рыба?
– Но я часто ем рыбу.
– Очень странно. Меня это беспокоит.
– Ах, моя дорогая, не стоит волноваться. Все пройдет. Я ведь здорова, как лошадь.
– Но эти приступы. Они становятся слишком частыми.
– Дорогая, я вижу, тут уже ничего не поделаешь. Придется сообщить Долли.
Теперь уж я разволновалась не на шутку. Это уже в третий раз в течение сравнительно короткого промежутка времени. Что-то нужно делать.
Долли был в отчаянии. Ему и без того пришлось дважды переживать эту неприятность и вот сейчас – в третий раз. Похоже, это становится традицией.
В пять часов дня у мамы уже не оставалось сомнений в том, что играть она сегодня не сможет. К этому моменту Долли был уже вне себя от гнева. Что скажут зрители на этот раз? Они решат, что нет смысла заказывать билеты – все равно никогда не знаешь, на что попадешь. Газеты получат возможность сполна насладиться скандалом. Они и без того уже намекали, что недомогание Дезире объясняется ее пристрастием к алкоголю. Такие вещи не проходят даром для репутации актрисы. Кто снова поверит в эти приступы разлития желчи?
Я тоже в них не верила и ужасно боялась, что настоящая причина кроется в чем-то другом, а вовсе не в съеденной плохой пище. Марту мучили те же опасения. Она отводила взгляд, бормоча что-то себе под нос.
– Завтра мы пригласим другого доктора, – заявила она. – Хватит с нас этого трясущегося старика, доктора Грина.
Но главной заботой был вечерний спектакль.
Лайза нервничала. Как любая актриса, она, конечно, мечтала о мгновенной славе. Едва ли у нее это получилось. Мне даже казалось, что ее выступления принесли ей больше вреда, чем пользы. Но она не теряла надежды. Сегодня должна была состояться ее третья попытка. И я знала, что она все время репетирует роль.
Мама сказала мне:
– Сегодня поезжай обязательно. Думаю, это поможет Лайзе, если она будет знать, что ты там. Робер в Лондоне, он поедет с тобой.
Я не хотела показывать ей, насколько меня встревожило ее состояние, поэтому согласилась. На следующий день мы с Мартой вместе решим, что же нам следует делать. Вызовем специалиста и попытаемся выяснить, нет ли тут чего-то серьезного.
Перед самым отъездом Лайзы в театр я переговорила с ней.
Она была бледной и напряженной.
– Ты знаешь, я решилась на один отважный поступок, – сказала она. – Не знаю, что меня толкнуло на это. Я написала записку Родерику Клеверхему и пригласила его прийти сегодня в театр, так как я буду играть главную роль.
Я была поражена.
– Как ты полагаешь, что он подумает? – продолжала она. – Наверное, не придет?
– Но почему ты это сделала? – спросила я.
– Просто я чувствую, что мне необходимо, чтобы в зале были все мои друзья. Все, кого я смогу собрать.
– У тебя все будет хорошо, – сказала я. – Но не знаю, придет ли он.
– Он же говорил однажды, что хотел бы посмотреть мое выступление.
В тот момент я не могла думать ни о чем другом, кроме болезни мамы. Я жалела, что не могу немедленно обсудить это с Мартой. Чарли в это время в Лондоне не было. Он бы все понял и помог найти нужного специалиста. А мы собирались это сделать. Так решила Марта и я тоже.
В тот вечер я была довольна Робером. Он имел обыкновение заказывать ложу на все мамины спектакли заранее, так что мы могли использовать ее в любой момент по своему желанию.
Робера очень беспокоило состояние мамы, и я поняла, что могу быть с ним так же откровенна, как с Чарли.
– Меня это очень тревожит, – произнес Робер.
Я рассказала ему, что завтра мы собираемся настоять, чтобы мама показалась специалисту. Мы считаем, что доктор Грин не достаточно хорошо в этом разбирается.
– Ты думаешь, это в самом деле что-то очень серьезное?
– Видите ли, это повторялось уже трижды за такой короткий срок. Если она отказалась от сегодняшнего спектакля, значит действительно почувствовала себя совершенно больной. Так не может больше продолжаться. Мы боимся, что тому может быть какая-то причина, какая-то внутренняя болезнь.
– Она всегда выглядит такой жизнелюбивой.
– Здоровой, энергичной, – подсказала я. – Мне лучше было бы остаться с ней, но она и слышать об этом не хотела. Говорит, Лайзе будет нужна моя поддержка.
– Вот и мне она сказала то же самое. Ах, милая Дезире, она всегда думает только о других.
– Да. Я так за нее волнуюсь.
Он взял мою руку в свою и сжал ее.
– Мы обязательно что-нибудь придумаем, – пообещал он.
Я посмотрела вниз. В десятом ряду партера я заметила Родерика. Он взглянул вверх, на нашу ложу и помахал рукой. Значит, он все-таки пришел посмотреть Лайзу.
Я пыталась представить себе, что же будет дальше. В этот момент Долли вышел на сцену и произнес свою речь. Зрители были ошеломлены. По залу прокатился ропот.
Казалось, Долли потерял рассудок от горя: прижав ладонь ко лбу, он застыл в позе глубокой печали, потом отважно взглянул в зал.
– Дезире в отчаянии. Она надеется, что вы сможете ее простить. Поверьте, если бы она была в состоянии ступить на эти подмостки, она бы это сделала.
Один-два зрителя вышли из зала. С замиранием сердца мы ждали, что за ними последуют другие. Прошло несколько секунд в напряженном ожидании. Потом зал успокоился.
Зрители пришли насладиться спектаклем, это было частью их вечерней развлекательной программы и хотя, возможно, они не получат того, на что рассчитывали, все решили остаться.
Занавес поднялся. Запели хористки, ряд их разделился надвое и перед зрителями предстала Лайза. «Мадам, что вам угодно?» Она вложила в роль все, что могла. По-моему, у нее хорошо получилось.
«Господи, пусть она им понравится, » – молилась я.
В ложу бесшумно вошел Долли. Он молча сел, глядя больше на зрителей, чем на сцену.
Через некоторое время напряжение спало. Все шло не так уж плохо. Я почувствовала, что Долли позволил себе немного расслабиться.
В антракте он вышел. Робер сказал:
– Все идет хорошо, как ты считаешь? Эта молоденькая девушка… Она, конечно, не Дезире, но молодец, а?
– Да. Она в этой роли всего третий раз и с каждым разом все лучше и лучше, – согласилась я.
– Это для нее серьезное испытание.
Дверь приоткрылась, и в ложу заглянул Родерик.
– Привет! – воскликнула я. – Я видела тебя внизу, в партере. Робер, познакомьтесь, это Родерик Клеверхем, сын Чарли. Родерик, это мсье Робер Бушер.
Они обменялись рукопожатиями.
– Ты хорошо сделал, что пришел, – сказала я. – Лайза будет рада.
– Как себя чувствует твоя мама?
– Опять такой же ужасный приступ. Мы хотим уговорить ее показаться специалисту. Марта настаивает на этом и я с ней полностью согласна. Так больше продолжаться не может. Как тебе нравится спектакль?
– Очень нравится. Правда, я сижу далековато от сцены, но это лучшее, что я сумел достать почти перед самым началом спектакля.
Я взглянула на Робера и сказала:
– Это ложа мсье Бушера, и он любезно позволяет нам пользоваться ею.
– Конечно же, переходите к нам, – поспешил пригласить его Робер. – Здесь очень хорошо видно сцену, за исключением одного угла – правого. Но обычно ничего важного там не происходит.
– Это очень любезно с вашей стороны. Я с удовольствием так и сделаю.
– Ты надолго в Лондоне? – спросила я Родерика.
– Нет. Я всегда приезжаю на короткое время. Много дел дома.
– А твой отец?
– Он сейчас дома. Думаю, скоро он приедет в Лондон.
Зазвенел звонок. Занавес вот-вот должен был подняться. Я с интересом наблюдала, как Родерик следит за Лайзой.
– У нее хорошо получается, я рада, – сказала я.
Он кивнул.
И вот занавес опустился в последний раз. Лайза с нескрываемой благодарностью принимала аплодисменты. Они не были слишком долгими. Будь на ее месте мама, овациям не было бы конца.
Мы пошли к Лайзе в гримерную, чтобы поздравить ее с успехом. Она пребывала в странном состоянии, то и дело переходя от радости к отчаянию, и казалась очень хрупкой и легко ранимой. Мне стало жаль ее, и я чувствовала, что Родерик испытывает то же самое. Случай, на который она возлагала столько надежд, видимо, не оправдал ее ожиданий.
– А что, если я приглашу вас на небольшой ужин, – предложил Родерик, – вас, Ноэль и, может быть, мсье Бушера?
– Великолепная идея! – воскликнула Лайза.
Робер с извинениями отказался, а я сказала, что хочу поскорее вернуться домой, узнать, как себя чувствует мама.
У Лайзы вытянулось лицо, Родерик тоже выглядел расстроенным.
Робер сказал:
– А почему бы вам не пойти вдвоем? Именно это вам сейчас нужно, мадемуазель Феннел. Посидеть за ужином, расслабиться, снять напряжение. Ведь то, что вам сегодня пришлось пережить, это настоящий стресс, не так ли? Да, это пойдет вам на пользу – поболтать, посмеяться, забыться. Я отвезу Ноэль домой.
– За Мартой и мной должен заехать Томас, – сказала я.
– Тогда мы втроем поедем в экипаже. А эти двое отправятся ужинать.
Родерик выжидательно посмотрел на Лайзу. Я поняла, что всем своим видом он показывает, что тоже хотел бы поехать с нами, узнать, как здоровье мамы, но Лайза выглядела такой подавленной. И Робер был, конечно, прав, говоря, что ей нужно расслабиться. Что же касается Родерика, сделав предложение, вряд ли он мог взять теперь свои слова назад. Таким образом, было решено, что Родерик и Лайза отправятся ужинать, а мы поедем к нам домой.
Когда мы приехали, Робер сказал, что подождет наших сообщений о здоровье мамы, и мы сразу же пошли к ней в комнату.
Марта постучала в дверь. Ответа не было.
– Заснула, – шепнула она. – Хороший признак.
Она приоткрыла дверь и заглянула в комнату. В лунном свете я разглядела, что постель мамы пуста. Мы в страхе вбежали в комнату. И тут мы ее увидели. Она лежала на полу. Мне сразу бросилось в глаза, что голова ее как-то неестественно запрокинута. Потом я заметила на ее лице кровь.
Я бросилась вперед и опустилась перед ней на колени.
Она выглядела очень странно, совсем непохожей на себя. В отчаянии я окликнула ее. Она не двинулась, не ответила мне, и что-то смутно подсказало мне, что я уже никогда не услышу ее голоса.
Сейчас ту ночь я вспоминаю, как беспорядочную цепь событий. Помню, все, кто был в доме, столпились в этой комнате. Среди них был Робер. Все были потрясены и не могли заставить себя осознать случившееся. Приехал доктор Грин.
– Видимо, она упала и поранила себе лоб о край туалетного столика… и нанесла себе другие повреждения.
Ее отвезли в больницу, но к этому времени мы все уже понимали, что ничего нельзя сделать. Мы потеряли ее. Я пыталась себе представить, как буду без нее жить, без ее голоса, смеха, шуток, без ее жизнерадостности. Мы лишились всего этого за несколько часов.
Сначала сознание отказывалось воспринимать случившееся. Мне казалось, что я никогда не смогу этого сделать. И жизнь уже никогда не станет для меня прежней. Я просто не могла себе представить мою жизнь без нее, мысль эта казалась невыносимой. Мама была центром моего существования, и вот ее не стало за одну ночь.
Почему я не была с ней тогда? Я бы поддержала ее, не дала ей упасть. Все это случилось, когда я сидела в театре и, ничего не зная, беседовала с Родериком, Лайзой и Робером. И вот ее нет. Навеки.
Было уже за полночь, когда вернулась Лайза, веселая и оживленная. Несомненно вечер с Родериком доставил ей большое удовольствие. Лишь только взглянув на меня, она спросила:
– Что случилось? В чем дело?
Я ответила:
– Мама умерла.
Побледнев, она смотрела на меня широко открытыми глазами.
– Она встала с постели, должно быть, у нее закружилась голова. Она упала. И от сильного удара… она умерла.
– Нет! – закричала Лайза. – О, нет!
Она потеряла сознание.
Придя в себя, она все повторяла:
– Нет, нет, этого не может быть. Она ведь выздоровеет, правда? Не может быть, чтобы она вот так умерла… только из-за того, что упала.
Я не ответила, только отвернулась. Она схватила мою руку. Лицо ее выражало муку. Она по-настоящему любила мою маму. Конечно же, это было так, ее все любили. В глубине души я иногда думала, что Лайза слишком заботится о своем собственном успехе, своей возможности показать миру, на что она способна, и это можно было понять. Но она действительно любила маму. Сейчас она выглядела ошеломленной. Да, она, безусловно, очень любила ее.
Я отвела Лайзу в ее комнату и попросила миссис Кримп принести ей горячего чая. Миссис Кримп обрадовалась возможности чем-то заняться.
– Просто не могу в это поверить, – повторяла она. – Что мы будем теперь без нее делать?
Я не могла ответить ей на этот вопрос.
Все в доме были оглушены случившимся. И сам дом, казалось, был уже совсем не таким, каким мы его всегда знали. Газеты пестрели сообщениями о смерти Дезире.
«Одна из наших величайших актрис музыкальной комедии, Дезире, сумела в корне изменить этот жанр, она вновь сделала его любимым публикой. Она была слишком молода, чтобы умереть». «Она ушла из жизни в расцвете лет. Мы всегда будем с горечью ощущать эту утрату». Перечислялись спектакли, в которых она принимала участие. Перепечатывались отрывки из газетных рецензий разных лет.
Репортеры стремились во что бы то ни стало получить у нас интервью.
Обращались с вопросами даже к Джейн.
– Она была замечательной леди, – ответила Джейн.
Миссис Кримп сказала:
– Такие люди – редкость. Другой такой уже никогда не будет.
Чаще других вопросы задавались Лайзе, ведь она была ее дублершей.
– Я всем обязана ей. Она была необыкновенно добра ко мне. Благодаря ей я получила свой первый шанс.
Я перечитывала статьи снова и снова. Газеты промокли от моих слез. Мне хотелось читать хвалебные статьи. Иногда я улыбалась, вспоминая, что она говорила о некоторых ролях. Потом меня вновь охватывало чувство утраты. Я ни на минуту не могла освободиться от воспоминаний, они преследовали меня. Вот я, еще совсем маленькая, спускаюсь в гостиную. «У нас гости?» и все смеются, а я немного пугаюсь, пока не попадаю в ее любящие руки.
Все любили ее, но никто не любил ее так, как я. Я была ближе всех к ней и поэтому тяжелее всех переживала утрату.
Чарли был убит горем, Робер глубоко страдал, Долли был в отчаянии. В знак уважения к Дезире театр был закрыт на неделю.
Ну, а после – что? – спрашивал себя Долли. Маловероятно, что «Графиня Мауд» удержится на сцене. Это приводило его в уныние, но, как и все мы, прежде всего он искренне переживал смерть Дезире. Он тоже глубоко любил ее.
Позднее мы узнали, что, принимая во внимание внезапность этой смерти, будет произведено специальное расследование.
Это было тяжелое испытание! Присутствовали все: прислуга, Марта, Лайза, Чарли, Робер и Долли. Лайза, нервная и напряженная, села рядом со мной. Сама причина смерти вопросов не вызывала – она произошла в результате падения, которое повлекло за собой перелом шейных позвонков и множество других повреждений, вызвавших мгновенную смерть. Однако, как сообщил доктор Грин, последнее время она страдала приступами разлития желчи, случавшимися один за другим с небольшими промежутками времени, единственным объяснением чего была съеденная ею недоброкачественная пища. В силу этих обстоятельств и требовалось специальное расследование.
По свидетельству двух врачей в желудке были обнаружены следы яда, хотя этот яд и не был прямой причиной смерти, а лишь косвенно привел к ней. Тошнота и головокружение, приведшее к падению, были вызваны отравлением организма этим ядом.
Они упомянули латинское название Euphorbia Lathurus и тут я поняла, почему посылали людей обыскивать сад. Врачи объяснили, что речь идет о растении, в быту называемом молочай, в данном случае – молочай каперсовый. В то самое время, когда случилось несчастье, он, вероятно, цвел и мог стать причиной отравления. В этом растении содержится млечный сок, являющийся сильнейшим раздражителем желудочно-кишечного тракта. Он мог вызвать тошноту, расстройство желудка и в какой-то момент – головокружение.
Было очевидно, что пострадавшая стала жертвой этого яда и, поскольку в саду был обнаружен куст каперсового молочая, казалось вполне вероятным, что он и был причиной отравления.
Возможно, не зная об опасных свойствах этого растения, она дотрагивалась до него, после чего начинались приступы ее болезни.
Мы были поражены. Мама никогда не проявляла интереса к нашему саду – клочку земли за кухней с дюжиной растущих на нем кустов, одним из которых оказался каперсовый молочай.
Я не могла вспомнить, что она спускалась в сад в последнее время, и даже если и спускалась, вряд ли обращала внимание на какие-то растения. Но по выдвинутой версии в те дни, когда у нее бывали приступы, она имела контакт с этим растением. В саду стояла скамейка. Действительно, миссис Кримп несколько раз видела, хотя и довольно давно, что Дезире сидела там. Куст каперсового молочая рос вблизи от этой скамейки. На основании всего этого был сделан вывод, что каким-то образом ядовитый сок попадал ей на руки, а с них – на пищу, которую она ела. Кроме того, утверждалось, что некоторые люди более чувствительны к действию этого яда, чем другие, и делалось предположение, что пострадавшая относилась именно к этой группе. Однако смерть не была вызвана ядом. Ее причиной было падение.
Было вынесено окончательное решение – смерть от несчастного случая. Возможно, кому-то такое объяснение могло показаться убедительным. Но только не мне, так хорошо знавшей ее.
Однако все было кончено. Она ушла навсегда. Впереди меня ждала пустая, лишенная смысла жизнь.
Что же теперь? – спрашивала я себя. Что мне дальше делать? Я не знала, и это мало меня заботило. Одна только мысль не покидала меня: «Она ушла навсегда».
Прошло несколько дней, тусклых, лишенных смысла. Я была слишком удручена, чтобы воспринимать ситуацию и полностью осознавать, как резко теперь изменится моя жизнь.
Чарли и Робер делали все, чтобы помочь мне. Я встречалась с ними каждый день. И всякий раз они оба старались убедить меня в том, что они мои истинные друзья и сумеют позаботиться обо мне. Долли был безутешен и не только из-за того, что «Графиня Мауд» должна была сойти со сцены, так как без Дезире она никуда не годилась. Лайза была совершенно больна. Она не выходила из своей комнаты и, казалось, искала уединения.
Я подумала о моем финансовом положении. Мама, работая в театре, получала довольно значительные суммы, но она щедро тратила их и, кроме того, в жизни даже добившейся успеха актрисы всегда бывают периоды застоя. Она жила на широкую ногу, тратила почти все, что зарабатывала, и нам пришлось подсчитывать, останется ли что-нибудь для меня после выплаты долгов. Тогда, если этими средствами правильно распорядиться, они смогут обеспечить мне небольшой доход, которого, возможно, хватило бы на скромную жизнь. Дом принадлежал мне, но я была бы не в состоянии содержать его и сохранить штат прислуги.
Прежде всего я подумала о супругах Кримп. Они, вместе с Джейн и Кэрри, стали частью моей жизни. У Мэтти были свои планы – она собиралась уйти, потому что, как она выразилась, у меня скоро отпадет необходимость в гувернантке.
Потом Робер сказал, что хочет купить у меня дом. Он должен где-то жить в Лондоне, и ему уже давно надоело останавливаться в отелях. Он оставит прислугу и, разумеется, я должна считать этот дом своим в любое время.
– Робер, на самом деле вам не нужен этот дом, – сказала я. – Вы покупаете его только потому, что знаете, в каком затруднительном положении мы все здесь оказались.
– Нет-нет, – настаивал он. – Мне действительно нужен дом. Зачем мне искать что-то другое, когда – вот он, здесь? Это же ее дом. Я чувствую, она бы хотела, чтобы я это сделал. Она всегда так много говорила о тебе. Просила меня позаботиться о тебе, если когда-нибудь в этом будет необходимость. Ты понимаешь?
Я понимала. Он любил ее и делал это ради нее.
Встал вопрос о Лайзе.
– Не будем ее беспокоить, – сказал он. – Ей и без того тяжело. Она была искренне благодарна Дезире. Сейчас она очень переживает. Нет, она должна остаться, если сама этого захочет.
Миссис Кримп сказала, что всегда знала: мсье Робер – достойный человек, хотя он и иностранец, но настоящий джентльмен.
Она сама и мистер Кримп будут заботиться о нем. Они не могли скрыть свою радость от того, что о своем будущем они могут теперь не беспокоиться.
Затем нужно было решить вопрос с Мартой. Она уже переговорила с Лотти Лэнгдон, которая всегда хотела заполучить ее себе и даже несколько раз пыталась переманить от Дезире.
– Я не смогла бы остаться здесь, – сказала она. – Слишком много воспоминаний. Мы так долго были вместе. Но теперь ее нет, и зови – не зови, она уже не вернется. Мне все время приходится напоминать себе об этом. Я знаю, что бы она сказала, будь она здесь, царство ей небесное. «Марта, постарайся разумно смотреть на вещи. Я ушла из этого мира, а ты еще здесь. Ты должна жить дальше. Прежде все было хорошо, но эта жизнь кончилась. В твоем деле тебе нет равных, и Лотти Лэнгдон всегда хотела взять тебя к себе. Она не раз говорила, лучше тебя нет». Вот, что бы она сказала. А о тебе, Ноэль, Чарли сумеет позаботиться. Она всегда говорила, что Чарли у нее на первом месте. Он самый надежный, несмотря на то, что женился на этой старой фурии. А Робер в память о ней сохранит этот дом, и он всегда будет для тебя родным домом. Я не знаю, чтобы кого-нибудь еще так любили, как ее. Она этого заслуживала. Нет, я не могу оставаться здесь, мне лучше уехать и поскорее. И тебе, Ноэль, надо бы сделать то же самое, хотя бы на некоторое время. Если я могу хоть чем-то помочь тебе… Но, по-моему, Чарли собирается поговорить с тобой.
Она оказалась права. В тот же день Чарли подошел ко мне со словами:
– У меня к тебе серьезный разговор, Ноэль.
Когда мы перешли в гостиную, он сказал:
– Как ты знаешь, твоя мама и я были большими друзьями.
– Да, я знаю.
– Эта дружба длилась долгие годы. Я знал ее как никто другой. И очень любил, Ноэль.
Я кивнула.
– Милая моя девочка, ты для нее всегда была важнее всего. Она была замечательной женщиной. Чуждой условностям – да. Не всегда ее поступки принимались обществом. Но разве это что-то значит по сравнению с пылким, любящим сердцем, – он замолчал, от волнения не в силах продолжать.
Я ждала, уважая его чувства.
– Она просила меня позаботиться о тебе, – продолжал он. – Она сказала: «Если со мной что-нибудь случится и нужно будет, чтобы кто-то помог Ноэль, я хочу, чтобы этим человеком был ты, Чарли». Вот что она мне сказала. Но дело не только в этом. Я ведь и сам очень привязан к тебе, Ноэль.
– Вы были очень добры ко мне, Чарли. Всегда. Вы и Робер.
– Здесь слишком много воспоминаний, Ноэль. Я говорил с Мартой. Я согласен с ней в том, что тебе надо уехать отсюда. Это просто необходимо. Здесь все слишком напоминает… Я знаю, ты никогда не сможешь забыть ее, но ты должна попытаться.