Прочитайте онлайн Доверенное лицо | III

III

Мистера К. осторожно перетащили на диван, религиозная книжонка касалась его уха. «Бог в свете свечей ожидает вас дома». С красной полоской на переносице от дужки очков К. казался удивительно жалким.

— Его врач считал, что он протянет еще полгода, не больше. И он очень боялся смерти… внезапной… во время урока энтернационо. Они платили ему два шиллинга в час.

— Что будем делать?

— Это ведь всего лишь несчастный случай.

— Он умер, потому что вы стреляли в него, — они могут рассматривать это, как убийство.

— Убийство? С юридической точки зрения?

— Да.

— Это уже второе подозрение — не много ли? Мне бы хотелось, чтобы для разнообразия меня обвинили в настоящем, злодейском, заранее обдуманном убийстве.

— Вы всегда шутите, когда дело касается вас, — сказала она.

— Разве? Как-то не заметил…

Она снова рассердилась. Когда она сердилась, она походила на ребенка, который стучит по полу ногами в бессильном гневе против здравого смысла и авторитета взрослых. В такие моменты он чувствовал к ней безмерную нежность — она и вправду годилась ему в дочери. Она не требовала от него страстной любви.

— Не стойте так, как будто ничего не случилось, — сказала она, — что мы будем делать с ним, с этим?..

Он сказал кротко:

— Я как раз об этом и думал. Сегодня — суббота. Женщина, которой принадлежит эта квартира, оставила записку: «Молока не надо до понедельника». Следовательно, она вернется не раньше завтрашнего вечера. В моем распоряжении двадцать четыре часа. Смогу я попасть на шахты к утру, если сейчас же отправлюсь на вокзал?

— Вас схватят на станции. Вас уже разыскивают. Кроме того, — она говорила с раздражением, — это пустая трата времени. Я говорю вам, что не заметила у них боевого духа. Они просто существуют. Вот и все. Я там родилась. Я знаю те места.

— И все же стоит попытаться.

Она сказала:

— Мне плевать, живы вы или нет, но мне страшно представить себе, как вы будете умирать.

У нее начисто отсутствовало чувство стыда — она говорила и поступала, не сдерживаясь и ничего не скрывая. Он вспомнил, как она шла в тумане по платформе с булочкой в руке. Что ни говори, ее нельзя было не любить. Чем-то они были похожи друг на друга. Обоих швыряла и толкала жизнь — и они сопротивлялись ей с яростью, обоим им не свойственной. Она сказала:

— Я понимаю, что бессмысленно вас уговаривать: «Не делайте этого ради меня» — такое бывает только в романах.

— Отчего же, ради вас я готов на многое.

— Ах, боже, — сказала она, — не притворяйтесь. Оставайтесь честным. Именно за это я вас люблю. Хотя скорее это из-за моих неврозов. Эдипов комплекс и тому подобное…

— Я не притворяюсь.

Он обнял ее, не автоматически, как в прошлый раз. Он ощущал в себе привязанность к ней, нежность — но не физическое желание. Его и не могло быть — он словно вытравил его в себе, став ради своего народа евнухом. Каждый влюбленный — по-своему философ, об этом уж позаботилась природа. Влюбленному положено верить в свет мира, в ценность рождения новой жизни. Противозачаточные средства ничего не изменили. Акт желания остается актом веры, а он веру потерял…

Она больше не сердилась. Она печально спросила:

— Что случилось с вашей женой?

— Ее по ошибке расстреляли.

— Как?

— Спутали с другой заложницей. У них сотни заложников. Когда заложников слишком много, для тюремщиков они все на одно лицо.

Интересно, не кажется ли ей, девушке из мирной Англии, все это странным и диким: он пытается ухаживать за ней, рассказывая о мертвой жене, да еще когда рядом на диване лежит мертвец? Впрочем, ухаживание шло не очень-то успешно — поцелуй выдает слишком многое, его гораздо труднее подделать, чем голос. Его губы, прижатые к ее губам, выражали беспредельную пустоту. Она сказала:

— Как странно — любить человека, которого давно нет на свете.

— Такое бывает со многими. Вы же свою мать…

— Я ее не люблю… — сказала она. — Я незаконнорожденная. Потом, конечно, все скрепили браком. Все вроде бы образовалось. Но как-то противно знать, что ты была в этом мире нежеланной, уже тогда…

Не испытывая глубоких чувств, трудно решить, где любовь и где жалость. Они опять обнялись. Через ее левое плечо он увидел устремленные на него открытые глаза мистера К. Он опустил руки.

— Бесполезно. Не гожусь я для вас. Я больше не мужчина. Может быть, потом, когда перестанут убивать людей…

Она сказала:

— Мой дорогой, я не боюсь ожидания… пока вы живы.

Да, в сложившейся ситуации — это немаловажное условие. Он сказал:

— А теперь вам лучше уйти. Постарайтесь, чтобы никто вас не увидел, когда будете выходить. И не садитесь в такси меньше чем за милю отсюда.

— А вы что собираетесь делать?

— С какого вокзала мне ехать?

Она сказала:

— Примерно в полночь отходит поезд с Юстона… Он прибывает туда утром в воскресенье, бог знает в котором часу. Но вам надо изменить внешность. Так вас сразу узнают.

— Даже без усов?

— Шрам-то остался. Именно по нему и ищут. Подождите минуту, — и когда он попытался что-то сказать, перебила его: — Я уйду. Я буду рассудительной, сделаю все, как вы говорите, отпущу вас на все четыре стороны и постараюсь проявить благоразумие. Но — минутку.

Она шагнула в ванную — слышно было, как под ее туфлями хрустнули очки мистера К. И через секунду вернулась.

— Слава богу, — сказала она, — хозяйка — женщина запасливая. — В руках у нее была вата и кусок пластыря. Она сказала: — Стойте спокойно. Никто не найдет вашего шрама. — Она прижала к его щеке клочок ваты и заклеила ее пластырем. — Вполне убедительно, — сказала она, — как нарыв.

— Но ведь пластырь не закрывает шрама.

— В этом весь фокус. Край пластыря закрывает шрам, а вата на щеке. Никому и в голову не придет, что вы что-то скрываете на подбородке. — Сжав его голову ладонями, она сказала:

— Из меня бы вышел неплохой агент, как, по-вашему?

— Вы для этого слишком хороший человек, — сказал он. — Тайным агентам никто не доверяет.

Он вдруг ощутил теплую волну благодарности за то, что в этом лживом, злобном, ненадежном мире есть кто-то, кроме него самого, кому он может доверять. Словно в жутком одиночестве пустыни повстречал друга. Он сказал:

— Дорогая, от моей любви мало проку, но она вся твоя… вернее то, что от нее осталось. — Он говорил, а внутри опять поднималась боль воспоминаний, привязывавших его к могиле…

Она сказала нежно, словно объяснялась в любви:

— У тебя есть шанс. Ты хорошо говоришь по-английски, хотя слишком литературно. Не акцент тебя выдает, а все те книги, которые ты прочитал. Постарайся забыть, что ты когда-то учил студентов романским языкам. — Она снова провела по его лицу ладонью, и в этот момент раздался звонок.

Они застыли посреди крошечной комнаты: словно в легенде, где смерть встает на пути любви. Снова раздался звонок. Он сказал:

— Куда бы тебе спрятаться? — Но спрятаться в этой комнатушке было негде. — Если полиция, сваливай все на меня — договорились? Я не намерен впутывать тебя в эту историю.

— Но что толку, если…

— Ступай и открой дверь.

Он взял мистера К. за плечи, повернул лицом к стене и набросил покрывало. Открытые глаза К. оказались в тени, со стороны можно было подумать, что человек спит. Он слышал, как открылась дверь и чей-то голос сказал:

— О, простите, моя фамилия Фортескью.

В комнату робко вошел неопределенного возраста человек с залысинами на висках, в двубортной жилетке. Роз попыталась загородить ему дорогу. Она сказала:

— Что вам угодно?

Он повторил «Фортескью» со слабым подобием улыбки.

— Какого черта вы заявились?

Он, мигая, посмотрел на них. Он был без пальто и без шляпы.

— Простите, я живу наверху. Что, Эмили… извините, мисс Глоувер, дома?

Д. сказал:

— Она будет к понедельнику.

— Я знал, что она собиралась уехать, но, когда увидел в окне свет… — Он забормотал. — Боже правый, что это?

— Это, — сказала Роз, — как вы мило выразились, это — Джек. Джек Отрем.

— Он болен?

— Ему нехорошо. У нас тут была небольшая вечеринка.

Он еще колебался:

— Как странно! Я хочу сказать, что Эмили, мисс Глоувер…

— О, зовите ее просто Эммой, — сказала Роз, — мы все здесь друзья.

— Эмма никогда не устраивала вечеринок.

— Она оставила нам ключи.

— Д-да. Я понимаю.

— Хотите выпить?

Это уж слишком, подумал Д., нельзя же найти в этой квартире все что ни вздумаешь. Возможно, мы потерпели крушение, но не то кораблекрушение из детской книжки, которое подбрасывало Робинзону Крузо в нужную минуту нужные вещи.

— Нет, нет, благодарю вас, — сказал Фортескью. — Это не по мне. Я хочу сказать, что никогда не пью.

— Все пьют. Иначе не проживешь.

— Ну, разумеется — я пью воду.

— В самом деле?

— О, да, несомненно. — Он пугливо взглянул на лежащее на диване тело, потом на Д., стоявшего возле дивана, как часовой. Он участливо поинтересовался: — Вы поранили лицо?

— Увы.

Молчание стало почти осязаемым. Оно затягивалось, как проводы гостей у радушных хозяев. Наконец Фортескью сказал:

— Мне нужно возвращаться.

— Неужели? — сказала Роз.

— Нет, не буквально, конечно. Я хочу сказать, мне не хочется мешать вашей вечеринке.

Он оглядывался по сторонам, искал глазами бутылки и рюмки. В комнате было что-то такое, чего он никак не мог понять.

— Эмма не предупредила меня…

— Вы, наверное, часто разделяете ее одиночество?

Он покраснел и сказал:

— О, мы добрые друзья. Мы оба, видите ли, групперы.

— Кто-кто?

— Оксфордские групперы.

— Ах, вот что! — воскликнула Роз. — Домашние вечера, гостиница «Браунз», Крауборо…

Посыпались названия, которых Д. никогда не слыхал. Не впадает ли она в истерику?

Фортескью просиял. Его старческо-младенческое лицо напоминало широкий белый экран домашнего пользования, на котором родители показывают детям только специально отобранные, прошедшие строгую цензуру фильмы. Он пролепетал:

— Вы у нас когда-нибудь бывали?

— Нет. Это не для меня.

Он еще раз оглянулся на диван: на редкость прилипчивый тип, приходилось следить за беседой — стоило ее неосторожно пустить не в то русло, как он тут же растекался морем слов.

— Обязательно приходите! У нас бывают разные люди, и бизнесмены, и консерваторы — однажды был даже помощник министра внешней торговли. Ну, и конечно, всегда Фрэнки… — Он почти вплотную подошел к дивану, с жаром объясняя: — Это религия, но прикладного характера. Она помогает жить, учит ладить друг с другом, потому-то между нами и царит справедливость. Мы имеем громадный успех в Норвегии.

— Что вы говорите! — подхватила Роз, надеясь отвлечь его. А он, не сводя выпученных глаз с затылка мистера К., продолжал:

— К примеру, вас что-то беспокоит — понимаете, о чем я говорю? Ничто так не очищает, как общение на семейном вечере. Другие всегда вам посочувствуют, ведь многим приходилось испытать что-то похожее… — Он слегка наклонился вперед и забеспокоился: — Все-таки ваш друг выглядит больным… Вы вполне спокойны за него?

Фантастическая страна, — подумал Д. В мирной жизни куда больше чудес, чем на гражданской войне. Война упрощает жизнь — не волнует секс, не интересует проблема международных языков, не думаешь даже о личной карьере. Волнует только, что бы поесть и где укрыться от бомб и снарядов. Фортескью сказал:

— Если бы… понимаете… он смог вызвать у себя рвоту, может быть, ему стало бы легче… все как рукой?

— О нет, — сказала Роз. — Ему так лучше. Пусть полежит спокойно.

— Конечно, — сказал он покорно, — я в этом не большой специалист. Я говорю о вечеринках. Наверное, он плохо переносит спиртное? Ему не следовало бы пить, это ему вредно. И к тому же, такой немолодой человек. Простите меня, если это ваш близкий друг…

— Не ваше дело, — отрезала Роз.

Уберется он когда-нибудь? — подумал Д. Неужели до него не доходит ледяной тон Роз?

— Не подумайте, что у меня предубеждение против спиртного, это не так. Видите ли, мы стараемся быть аскетичными — в разумной степени, конечно… Наверное, вы вряд ли захотите подняться ко мне… У меня чайник вскипел. Я собирался пригласить Эмму… — Он внезапно наклонился и вскрикнул: — Боже правый, у него открыты глаза!

Конец, — подумал Д. Роз насмешливо ответила, растягивая слова:

— А вы что, думали — он спит?

В его глазах явственно мелькнула страшная догадка и тут же погасла. Ей не на что было опереться. В его кротком и фальшивом мире не было места для убийства… Не зная, что делать, они молча ждали, что он еще скажет. Он прошептал:

— Как ужасно, он слышал все, что я говорил о нем!

Роз перешла в наступление:

— Ваш чайник расплавится.

Он посмотрел на них, переводя взгляд с одного на другого: что-то тут было не так.

— Да, возможно. Я ведь не собирался задерживаться. — Он снова перевел взгляд с Д. на Роз, словно ища поддержки: этой ночью ему будет не до сна. — Ну что ж, мне пора идти. Доброй ночи.

Они следили, как он шагнул за порог, в свой безопасный, привычный, спокойный мирок. На лестничной площадке он обернулся и вяло помахал им рукой.