Прочитайте онлайн Дровосек | Глава 231986 год. Не забудь сдачу, купило
Глава 23
1986 год. Не забудь сдачу, купило
ЦРУ относилось к Вороннику в высшей степени бережно. Он был не единственным агентом этой разведки в ПГУ. К середине восьмидесятых годов ему удалось завербовать около десяти действующих офицеров КГБ. Это был большой успех, хотя он имел свое объяснение. Начала рушиться та идейная база, на которой воспитывались офицеры-разведчики. Маразм и неспособность советского руководства отвечать на вызовы быстро меняющейся ситуации в первую очередь били по состоянию тех, кто находился на самом остром участке, – в области тайной борьбы спецслужб. Дело какого коммунизма отстаивать? Того, что возглавлялся чередой выживших из ума и разложившихся «вождей»? Того партийного руководства, которое окончательно забыло, что паразитирует на теле многострадального народа?
Наряду с этим, подавляющая часть офицеров разведки оставалась верной своему долгу, потому что осознавала принадлежность не столько делу коммунизма, сколько – своей истерзанной стране. А у тех единиц, которые пришли в разведку исключительно ради собственного блага, что-то внутри стало подламываться.
Вместе с тем, по какому-то неведомому закону Вселенской справедливости, у советской разведки появился в ЦРУ источник, одного за другим выявлявший предателей и сообщавший о них в Москву. Он не обладал полными данными на оборотней, и в ряде случаев ему удавалось добыть лишь косвенные указания на них. Так было и с Воронником. Владимир Крючков получил из Вашингтона сведения лишь о том, что в 1985 году в американскую резидентуру добровольно обратился сотрудник ПГУ, работающий в Бонне и имеющий отношение к нелегальной разведке. Ни его установочных данных, ни прикрытия известно не было. Крючков вызвал в Москву резидента и руководителя нелегальной линии в Бонне, и они разработали план выявления предателя среди нескольких сотрудников, занимающихся этими вопросами в резидентуре.
Руководство ПГУ было весьма встревожено. Такого еще не случалось. Пока еще ЦРУ не удавалось залезть в самые сокровенные глубины ПГУ – в управление нелегальной разведки. Туда, где создается самая неуловимая и самая опасная структура, добывающая информацию в разведываемых странах. Здесь готовятся и засылаются к противнику советские разведчики, получающие новую, иностранную идентификацию.
Ценность этого источника понимало и ЦРУ. Воронник выдал тех двух нелегалов, которые были у него на связи. Но их нельзя было трогать, иначе расследование могло бросить на него тень. Главное же было не в этом. Появлялся шанс вырастить из Воронника руководящее лицо в этом управлении. И тогда могла быть решена важнейшая задача – ЦРУ стала бы известна советская нелегальная сеть в США.
Поэтому начиналась операция по продвижению Воронника наверх. Для этого уже был подобран и завербован студент из числа американцев, обучавшихся в боннском университете. Он должен был сыграть роль человека, которого «завербует» Воронник и который затем, по окончании университета, поступит в госдепартамент и станет важным источником информации. Эта вербовка, без сомнения, поднимет Воронника до неплохих позиций. Пока большего и не требуется.
ЦРУ относилось к Геннадию очень бережно и организовывало каждую встречу с ним с соблюдением всех предосторожностей. Американцам было известно, что в немецкой контрразведке имеется восточногерманская агентура, и они весьма опасались попасть в поле зрения западных немцев на встречах с Воронником. Поэтому часть встреч ЦРУ выносило в сопредельные страны, в первую очередь в Австрию, которая считалась менее опасной в данном отношении. Австрия не представляла для ГДР такого интереса, как ФРГ, а соответственно, и восточно-германская разведка не работала там столь массированно.
Вот и на сей раз, встреча была назначена в маленьком австрийском городке Гильген, неподалеку от Зальцбурга. Воронник имел аккредитацию на Австрию в силу того, что руководство АПН высоко ценило его репортерские способности и регулярно давало поручения написать корреспонденции по каким-либо событиям, в основном в граничащих с Германией областях. Поэтому проблем с выездом в эту страну у него не было. Поставив резидента в известность о том, что он выезжает в Зальцбург на освещение музыкального сезона, куда съехалась масса знаменитостей, Воронник отправился в путь. Через день он уже прогуливался с Виллисом по лесной тропе неподалеку от Гильгена, пользуясь редкой возможностью провести встречу в расслабленной обстановке. Тропа была прогулочной, на ней стояли беседки для отдыха, и в одной из них сидел сотрудник венской резидентуры Малахов с женой. Они приехали посмотреть Зальцбург и окрестности, а заодно подобрать места для будущих операций с источниками.
Малахов знал Воронника и знал установленного сотрудника ЦРУ Виллиса, работающего теперь в Вене. Увидев их гуляющими по тропе, он быстро сгреб жену в охапку, повернулся к тропе спиной и стал страстно целовать ее. Женщина сразу поняла серьезность момента и активно подключилась к инсценировке. Собеседники прошли мимо, не опознав их.
В тот же вечер в Москву пошла только лично и вне очереди шифровка заместителю начальника ПГУ с запросом о встрече Воронника с Виллисом. Получив ее, там поняли, кто же был сотрудником боннской резидентуры, завербованным американцами. В Бонн пошла шифровка резиденту с указанием организовать вывод Воронника из ФРГ. К моменту ее поступления Данила уже отправился на конспиративную квартиру, о которой Воронник сообщил американцам.
– Евгений Матвеевич, риску здесь никакого нет. Мы снимем КП, и вопрос будет закрыт. Бросать его нельзя. Если всплывет – будет громкая история.
– Не знаю, Данила, что будет громче, если ты там завалишься. Дело выглядит необычно. Нет у меня желания посылать тебя туда…
Центр потребовал телеграммой снять автоматический пост записи информации, которая шла из весьма интересного для резидентуры места.
Два года назад в посольство поступило формализованное письмо из какого-то неведомого статистического центра с просьбой заполнить прилагаемую анкету и отослать ее обратно. В письме сообщалось, что центр ведет изучение деятельности дипкорпуса в Германии, и такие анкеты разосланы по всем посольствам. При ознакомлении с формуляром стало ясно, чьи уши из-за него торчат. Посольству предлагалось рассказать, какие подразделения в нем имеются, по сколько человек работает в каждом из них, какие участки обслуживаются, как они нарезаны, за какими должностями закреплены и так далее. Самым умилительным был обратный адрес, сообщавший, что заведение находится в Кельне, а руководит им человек с английской фамилией.
Резидентура быстро проверила эту контору, состоявшую из четырех человек разного гражданства под руководством американца, и пришла к выводу, что это точка глубокого прикрытия ЦРУ. В связи с тем, что она была открыта для свободного посещения, туда сумели занести закладку с радийным микрофоном, и переговоры в помещении стали транслироваться в эфир. Источник был слабенький, центральный пост в Кельне его не принимал. Поэтому после соответствующей подготовки агент резидентуры, турок, снял неподалеку квартиру в турецком районе. В квартире было установлено принимающее устройство. Раз в неделю Данила с сотрудником оперативно-технической линии посещал квартиру. Они открывали ее своим ключом и перезаряжали устройство. Полученные пленки отправляли в Москву на обработку. Это дало довольно много интересной информации. Наиболее жгучими данными были сведения о вербовке американцами западных немцев. Это был материал, способный в нужную минуту послужить политической взрывчаткой. Однако месяц назад поступление информации прекратилось. Подождав некоторое время, резидентура проверила адрес и установила, что центр съехал в неизвестном направлении. Если бы это был обычный гражданский центр, то это не вызвало бы особых раздумий. Такие конторы возникают и исчезают довольно часто. Но почему с места снялись цэйрушники? Уж не обнаружили ли они закладку? Резидент был весьма встревожен этим фактом, но информации для каких-либо определенных выводов не хватало. Когда же из центра поступило указание демонтировать пункт съема информации, Дед задумался. Очевидно, при появлении риска оперативную технику бросали без тени сомнения. Можно было бросить и эту, аргументированно объяснив центру, почему на квартиру нельзя соваться. Но было одно обстоятельство, которое диктовало необходимость устранения улик из квартиры. В случае их обнаружения мог сгореть агент, снявший эту жилплощадь. Тем более, что агент был из состава аппарата нелегальной линии, и, по большому счету, Дед нарушил существующие правила работы, использовав его в операции для другой линии. Однако выбирать не приходилось. Этот человек был единственным, способным без навлечения подозрений снять квартиру в турецком районе и иногда появляться в ней с проститутками. О наличии радиопоста, закамуфлированного под переносную магнитолу, он не догадывался. Данила убеждал резидента, что демонтаж пройдет успешно. Он не верил, что квартира под контролем. Для этого не было никаких оснований. Причин же для исчезновения американского центра могло быть сколько угодно.
Булай не мог знать, что операция провалена Воронником, который сообщил ЦРУ информацию о всех известных ему агентах линии, среди которых значился и турок, снявший квартиру. Сам Воронник не предполагал, что американцы быстро сообразят, зачем русским квартира в трехстах метрах от их точки, и отреагируют столь испуганно. Ему были неизвестны те негласные, но серьезные проблемы, которые возникли между США и ФРГ из-за разведывательной активности ЦРУ. Не желая усугублять их, американцы ушли из Кельна, но квартиру, на которой стояла техника, выявили и взяли ее под наблюдение. Они зафиксировали последний приход русских на пункт, сфотографировали их. Когда же американский резидент увидел, что посетителем был Булай, он принял решение устроить засаду, захватить его и провести допрос в соответствии с указанием Ленгли. Поэтому каждый раз, когда Булай выезжал за пределы Бонна, на конспиративную квартиру отправлялась группа захвата.
Данила уговорил Деда на снятие техники. И хотя тот обставил операцию массой предосторожностей, снимать ее пошли, как всегда в паре, Данила и опертехник Свиблов.
Когда Данила открыл ключом дверь и переступил порог, он сразу же увидел усатую физиономию Ника Кулиша, который приятельски улыбался и помахивал ему рукой. Булай резко захлопнул за собой дверь, оставляя Свиблова на площадке. Тот сразу понял, в чем дело, и стрелой взлетел на пролет выше. Снизу уже раздавалось топанье ног тех, в чью задачу входило закрытие путей к отступлению. Стараясь не шуметь, на цыпочках, Свиблов взбежал до последнего этажа, вынул из сумки переносную рацию и передал условную фразу, которая означала самое худшее: операция сорвалась, работники попали в засаду.
Рация была небольшой и маломощной. Ее радиуса хватало только до торгпредства, расположенного в Кельне. Пока торгпредство приняло сигнал и передало его по телефону в Бонн тоже условной фразой, было потеряно несколько минут. Получив сигнал, Дед понял, что Данилу будут допрашивать прямо на месте захвата, и надо, пока не поздно, спешить на выручку. Теперь он не сомневался, что резидентура полностью раскрыта. Больше нет смысла играть в конспирацию. Резидент принял решение использовать все необходимые силы для вызволения Булая.
Два морпеха в гражданских костюмах выступили из кухни, как бы предупреждая своим появлением, что физические упражнения планом встречи не предусмотрены. Ник Кулиш, заместитель резидента ЦРУ в Бонне, был знаком Булаю по встречам на приемах и по оперативным делам. Ровесник Данилы, бывший офицер армии США, он нашел себя в разведке. Ник был напорист и находчив в достижении цели. Правда, как и большинство сотрудников ЦРУ, проявлял излишнюю прямолинейность и самоуверенность.
Данила осмотрел комнату. Помимо морпехов и Кулиша, в ней находился еще незнакомый ему молодой мужчина интеллигентной наружности. Он сидел на краю кресла, а рядом с ним на журнальном столике лежал медицинский чемоданчик. Незнакомец, судя по всему, волновался больше всех остальных.
«Четыре к одному. Расклад не мой. Если попытаться выбить окно и крикнуть о помощи – мало поможет. Да и не позволят. Что ж, посмотрим, чего они хотят», – подумал Данила. Он последовал молчаливому жесту Кулиша, сел в кресло и вопросительно посмотрел на Ника.
Явно наслаждаясь важностью момента, американец произнес:
– Надеюсь, мистер Булай, вы не будете утверждать, что попали сюда случайно, в поисках старого велосипеда по объявлению. Эту вашу конспиративную квартиру мы контролируем уже давно и знаем, каким образом она появилась. Если вы не захотите с нами разговаривать, тот, кто ее для вас снял, как минимум, надолго лишится свободы. Однако это мелочи. Как видите, мы сегодня представлены в явном преимуществе по сравнению с вами. Это преимущество будет использовано в полной мере. ЦРУ известно, что вы являетесь разработчиком американской колонии в Германии и достигли в этом деле некоторых успехов. Ситуация сложилась так, что мы получили возможность прямо спросить у вас, кого вы завербовали, кто находится в стадии приобщения, какие другие интересные для нас обстоятельства Вам известны.
Мы знаем, что ПГУ использует психотропные средства, и спешим вам сообщить, что тоже их используем. Так что если вы попытаетесь прикусить язык, то вот этот молодой человек с чемоданчиком одним уколом поможет вам стать разговорчивым.
Хотя, мистер Булай, мне было бы совсем непонятно, чего ради стоит упрямствовать. Ваш строй дал трещины, и вы как умный человек понимаете, что СССР наступает конец. Сегодня ваши наиболее прогрессивные сограждане уже бегут в наш лагерь. Вы ничем не рискуете и ничто не предадите, если вступите в деловой разговор с нами. Ведь даже в Кремле начинают склоняться к этой форме диалога. А мы будем благодарны за такое поведение. Хотя, зная вас, полагаю, вы будете ломать дурака, изображать последнего русского, которого нельзя купить. По правде говоря, мы уже стольких купили и еще стольких купим, что вы кажетесь клоуном.
Данила слушал Кулиша, склонив голову, а на память приходил теплый июньский рассвет на станции Арзамас, где он оказался в прошлом отпуске. Сойдя с московского поезда, Данила ждал автобуса на Окоянов. Автобусная станция была еще закрыта. На ступенях ее сидело несколько человек, приехавших вместе с Булаем тем же поездом. Все они были между собой знакомы. Молодая колхозница с бледноватым, нездоровым цветом лица, одетая в поношенную одежонку, показывала подругам подарки, которые везла своим близким из Москвы. Она доставала их из выцветшей матерчатой сумки и полным нежности голосом говорила:
– А вот сандалики Андрейке, – и показывала трехрублевую, сшитую из кожзаменителя обувку. – А вот Настеньке карандашики. – И на свет появлялась дешевенькая коробка цветных карандашей. – А вот младшенькому воздушный шарик, – и она надула сине-зеленый резиновый мешочек за пять копеек.
Глядя на эту сцену, Данила чувствовал, что в душе его расползается боль. Только что приехавший из процветающей страны, он не мог равнодушно смотреть на эту беду. Его народ лежал в нужде, распластавшись. Он мучился, пил, страдал, но он и любил так пронзительно, как, наверное, может любить только измученный русский народ: «младшенькому шарик»…
Данила поднялся из кресла, сделал шаг в направлении слегка побледневшего Кулиша и сказал:
– Ты ведь и вправду нас скупить задумал, урод. Лучше учебник истории почитай для начальной школы. А квартира эта действительно моя. Так что ты, опять же, не в свое помещение вломился. Шел бы ты отсюда по-хорошему…
Кулиш взглядом дал знак морпехам, и те, подскочив сзади, пытались заломить Даниле руки за спину.
«Ну, Булай, давай «Прощание славянки», – подумал Данила. Как его учили в Краснознаменном институте разведки, он сделал кувырок вперед головой и, вскочив на ноги, оказался прямо перед Кулишем.
– Сдачу не забудь, купило, – выдохнул он и коротким одновременным ударом двух кулаков снизу в челюсть заставил американца отлететь к стене и осесть на пол. В следующий момент на него навалились сзади и ударили по голове чем-то тяжелым. Он потерял сознание.
Преданная резидентура подняла забрало. Настал час, готовность к которому каждый разведчик постоянно несет в своей душе.
Каждые две минуты ворота посольства раздвигались, и на большой скорости в город уходил очередной оперативный автомобиль. Немецкая служба наблюдения, не понимавшая причин такой активности, выпустила все дежурные бригады за первой пятеркой машин. Когда резиденту доложили, что за шестой и седьмой машинами наружки нет, он отдал команду, и из посольства не спеша выгреб маленький «опелек» доктора Пилюгина, в котором на заднем сиденье прикрытый пледом лежал Корнеев. Это была передовая группа, которой предстояло незамеченной дойти до квартиры, где взяли Данилу. В машину больше никого спрятать было нельзя, к тому же Дед знал, что лишние люди Кренделю, прошедшему курс спецподготовки, будут только мешать. На него возлагалась главная задача – не привлекая внимания противника, достигнуть квартиры, проникнуть в нее и далее действовать по обстановке. Его появление должно было решить самый главный момент – прекращение допроса Булая. Он был снабжен дубликатом ключей и заряженным картечью охотничьим обрезом на случай вышибания замка. Такие обрезы немецкие егеря используют в рукопашных схватках со зверем. Доктор придавался ему для медицинского обеспечения. Остальным сотрудникам, выехавшим на операцию, предписывалось, невзирая на «хвосты», прибыть на десять минут позже Корнеева, заблокировать подъезд и оказать ему необходимую помощь. На этом этапе операция могла проходить уже на виду немецкой контрразведки.
Петляя переулками, доктор спустился к выезду из Бонна, некоторое время катил полями и затем сказал, что наблюдения вроде бы нет. После этого за руль сел Крендель и начал закладывать виражи, приближаясь к Кельну. Он должен был достичь квартиры в точно определенное время и при этом обязательно прибыть к месту назначения чистым. Если он приведет «хвост», то его могут просто не пропустить в подъезд, так как неизвестно, не привлекло ли ЦРУ в этом случае немцев.
Крендель включил перехватчик ближней зоны. Прибор молчал, но он знал, что на центральном пункте в резидентуре эфир гремит, шипит и булькает шифрованными переговорами бригад наблюдения, которых растащили в разные стороны от его маршрута.
Через сорок минут, бросив машину неподалеку от нужного адреса в турецком районе Кельна, они не спеша приблизились к обшарпанному серому дому, пройдя незамеченными мимо американцев из группы обеспечения, болтавшихся у витрин турецких магазинчиков. Корнеев увидел, что из окна третьего этажа им приветливо машет рукой девушка, улыбаясь ртом, в котором не хватает переднего зуба. Он подумал было, что это проститутка. Взбежав на нужную площадку, увидел ее в проеме двери. Однако вместо того, чтобы зазывать их к себе, девушка, видимо, принявшая их за сыщиков из криминального ведомства, стала толковать на едва понятном немецком языке, что на четвертом этаже была драка, и какие-то янки били немецкого бюргера. Крендель вытащил из сумки обрез и в несколько прыжков взлетел на следующий этаж. На подоконнике площадки пристроились два молодых парня, на которых гражданская одежда сидела как на корове седло. Увидев направленный на них ствол дробовика, они вскочили и приняли боевую стойку, но Крендель тихо сказал им на том простом английском языке, который учили выезжающие в Афганистан чекисты, что отстрелит им яйца, если они пошевелятся. Морпехи его поняли. Повинуясь движению ствола, они подняли руки и повернулись лицом к стене. Пилюгин без промедления наложил им на лица эфирные маски, и через полминуты оба спали, сидя на полу.
Затем Корнеев попытался осторожно открыть ключом хлипкую дверь дешевой квартиры, но она оказалась запертой на внутренний засов. Женька посмотрел на Пилюгина, они отошли к стене, затем разбежались и одновременно ударили ступнями ног рядом с личинкой замка, сконцентрировав двести килограммов живого веса в одной точке.
Дверь с треском распахнулась, и, обгоняя доктора, Корнеев влетел в комнату. Он увидел Данилу, привязанного к креслу и не подававшего признаков жизни. Навстречу ему от кресла вскочил длинный молодой мужчина в очках со шприцем в руке. Другой мужчина, плотный и с усиками, лихорадочно прикручивал глушитель к «вальтеру», стоя спиной к окну.
«Железный Дровосек», – пронеслось в мозгу Корнеева, – «Железный Дровосек». Ему казалось, что тело его налилось чугуном и он едва двигается, приближаясь к усатому. А тот уже поднимал пистолет и передергивал затвор.
«Железный Дровосек», – снова промелькнуло в голове. Он перенес вес тела направо и, не размахиваясь, сжимая и выкручивая кулак в полете, всадил его в переносицу американца. Что-то хрустнуло, и тот мешком осел на пол.
«Железный Дровосек», – стояло эхо в его ушах. Он повернулся ко второму цэйрушнику, который хотел бежать, но попал в цепкие объятья доктора. Корнеев схватил американца сзади за плечи, вырвал из рук Пилюгина и рывком развернул к себе.
– Не надо, я доктор, – закричал тот по-английски.
– Ты дерьмо, – выдохнул Крендель и ударил его лбом в лицо так, что струя крови брызнула тому на сорочку.
Потом он бросился к топчану, схватил со столика медицинские ножницы и стал перерезать липкие ленты, которыми был прикручен Данила. А доктор уже слушал его стетоскопом, и по тому, как чернело лицо врача, Корнеев понял, что сердце Булая молчит.
Пилюгин снял стетоскоп, не торопясь подошел к американцу, сидевшему на полу с залитым кровью лицом, сжал ему своей мясистой клешней горло и тихо сказал по-английски:
– Что вводил? Говори, что вводил…
– ЛСД, – просипел тот, выталкивая языком выбитые зубы.
Пилюгин раскрыл саквояж, лихорадочно копаясь, нашел ампулу адреналина, набрал шприц и сделал Даниле прямую инъекцию в сердце.
– Теперь в госпиталь, Женя, как можно быстрей.
В это время к дому с разных концов подлетали другие сотрудники резидентуры. Они бросали машины на тротуаре рядом с подъездом и выстраивались полукругом перед дверью, а из переулков бегом стягивалась американская группа прикрытия, на ходу вытаскивая из-под пиджаков резиновые дубинки и баллончики с парализующим газом. Примчавшиеся вслед за сотрудниками резидентуры немецкие контрразведчики с изумлением наблюдали, как семеро русских, деловито покидав пиджаки в кучу, снимали брючные ремни и наматывали их на кулаки. Первые американцы уже достигли заслона, и завязывалась потасовка, когда резкий крик старшего заставил их отступить. Дверь подъезда открылась – и все застыли, увидев Корнеева и Пилюгина, выносивших безжизненное тело Данилы. Его положили в ближайшую оперативную машину, доктор сел рядом и, сжигая резину, машина помчалась в госпиталь.
Корнеев подошел к старшему среди американцев, посмотрел ему в глаза, отвернулся и зашагал к своей машине.
Через час советский резидент позвонил в американское посольство и попросил соединить его с советником Бейкером. Когда тот взял трубку, он представился и сказал:
– Вы нарушили правила игры, коллега. За это придется ответить.
– Может быть, мы остановимся, Ойген, – услышал он в трубке. – Один из моих парней со сломанной переносицей сейчас находится в реанимации. Боюсь, его ожидает лучший мир.
– Не могу вам обещать, что на нем эта история закончится, – ответил Дед и повесил трубку.
В то время, как машина с Булаем и Пилюгиным летела в госпиталь, резидент вызвал руководителя нелегальной линии Быкова и его подчиненного Воронника к себе в кабинет.
– У нас неожиданная удача, – сказал он. – Пришел крупный заявитель. Хочет уйти на нашу сторону совсем. Человек настолько серьезный, что его информации хватит не на один год. Я проанализировал ситуацию и принял решение вывезти его в ГДР незамедлительно, пока его не хватились. Для наибольшей конспирации он будет путешествовать в багажнике. Пойдете в два авто. На дипномере – Быков, а вы, Воронник, для подстраховки и сопровождения. Журналист в такой ситуации пригодится. Если немецкие таможенники будут требовать открыть багажник Сергея Васильевича, подойдете, предъявите удостоверение собкора АПН и потребуете разъяснений, почему нарушается венская конвенция о дипломатических сношениях, пригрозите написать по этому случаю в прессу. Понятно? Выезжать немедленно. Офицер безопасности обеспечит загрузку человека в ваш автомобиль, Сергей Васильевич. За пять часов пройдете до Хельмштедта, на той стороне передадите человека берлинским представителям, заночуете в Хельмштедте и утром назад.
В душу Воронника закралось нехорошее предчувствие. Он не любил чрезвычайных ситуаций, которые очень сложно проанализировать с ходу. Хорошо это или плохо? Надо соглашаться ехать или не надо? Можно ведь, в конце концов, приступ аппендицита симулировать. С другой стороны, он уже зарабатывает деньги у американцев. Если умудриться на одной из остановок сделать телефонный звонок Виллису, то машину Быкова обыщут, несмотря на дипномер, и кругленькая сумма окажется у Геннадия на счету в Швейцарии.
Когда он начинал сотрудничать с ЦРУ, то грезил о несметных богатствах. На поверку все оказалось не таким замечательным. Янки были прижимисты. И за то, что Воронник им передал, перевели на его счет в Швейцарии в общей сложности сто пятьдесят тысяч. Не очень-то высоко они ценят риск своей агентуры.
Через час конвой из двух машин покинул территорию посольства и без остановок пошел в сторону границы с ГДР. Следуя за Быковым, Воронник не сомневался, что в багажнике его автомобиля кто-то лежит. Он видел, как машину Быкова подгоняли задом к служебному выходу из посольства в сад, и там суетился офицер безопасности. Но он ошибался. Багажник был пуст. Воронник не знал и того, что на отдалении за ними следует еще одна автомашина с оперативным водителем из числа сотрудников «девятки», который имеет приказ, если догонит остановившийся конвой, также останавливаться и работать по команде Быкова.
На трассе Воронник пытался сигналом поворота предложить Быкову заехать на стоянку. Мало ли что, может, ему приспичило по малой нужде. Но Быков не реагировал и гнал под сто шестьдесят. Благо, что ограничений скорости на немецких автобанах немного.
В вечерних сумерках машины без задержки проехали пограничную зону и остановились на восточно-германской территории.
Воронник вышел из салона, разминая затекшие ноги и оглядываясь в поисках встречающих. Их было двое. Оба высокие, тренированные молодые люди. Они, улыбаясь, подошли к нему.
– Геннадий Воронник? – спросил один, протягивая ему руку.
– Он самый, – ответил тот и почувствовал, как его правая рука заламывается за спину неодолимой силой. Он испуганно вскрикнул и обмяк, не сопротивляясь.
В тот же миг второй встречающий с треском оторвал воротник его куртки, а затем щелкнул на запястьях наручниками.
– Ну вот тебе и конец, гнус, – сказал первый.
Воронник понял, что это действительно конец.
Звездное небо покачивалось в черной вышине над санями. Под полозьями скрипел тугой декабрьский снег. Данила полулежал, укутанный в тулуп на охапке соломы. Он втягивал носом морозный воздух, смотрел сквозь узкую щель закрывавшего лицо воротника на огни далеких деревень, слушал почмокивание отца, лениво погонявшего лошадь, и чувство уюта растекалось по его телу. Ему было, наверное, семь лет, и отец вез его из детского санатория домой. А может быть, ему было еще меньше, он не знает. Он знает только, что чувство уюта и тепла связано со всем этим пространством. С ночными огнями, скрипом полозьев, едва слышным лаем собак и пониманием того, что ты у дома. Ты в своем гнезде, в своем окружении. Здесь все связано с тобою, от этого всего ты происходишь, и все это происходит от тебя.
Потом звездное небо сменилось летней зарей над рекой Пьяной. Ее светлая вода, кружась и позванивая, быстро неслась по изгибам, омывая мелкую речную гальку и корни прибрежного ивняка. На берегу мальчишки вытягивали удочками крупную серебристую плотву, а вдалеке, на заросшей сосновым бором горе красовался Ветошкинский замок. В нем располагался их пионерлагерь, полный песен и беготни, ночных костров и походов по родному краю. И снова ощущение неотделимости от этого края овладело им. Ему стало легче, и боль куда-то ушла.
Потом появилось лицо Светланы, и он понял, что продолжает жить. Она молча смотрела на него и, видимо, думала, что он ее не видит. Глаза ее были бесчувственны. Глаза врача, не ведающего эмоций в момент работы. Только ее пальцы на его запястье были холодны, как лед. Данила понял, что она почти умирает, она готова опуститься в невидимый глазу склеп, где лежит он. Булай хотел закричать ей: «Не делай этого, я еще вернусь».
Но ничего не случилось. Он не закричал, не пошевелился. Светлана убрала руку с его запястья и исчезла. Появилась трава-мурава. Он, совсем маленький, тычется носом в молодой лужок и видит в нем жизнь. Бегут муравейчики, пахнет молочаем, какие-то неведомые насекомые делают какие-то неведомые дела. С пруда доносятся крики и визги детворы, над головой плывут сахарные головы огромных белых облаков с серыми боками. Ощущение красоты и чистоты. Хирург Шведов разрезал руку, вынул вросшую в ладонь занозу, наркоз отходит, больно, мама читает ему вслух сказки Пушкина, он плачет от боли, гроза гремит – Господи, как хорошо жить!
Снова Светлана, замкнула дверь – что она делает? Разделась почти совсем, легла к нему, вон оно что – пытается согреть своим телом, лицом об лицо трется, лицо у нее соленое, глупенькая, не знает, что я жив. Сейчас соберу силы, скажу ей, что жив. А она что делает, сумасшедшая, мне же стыдно.
Вот он, друг Пилюлькин – надежда умирающих. Здравствуй, здравствуй, друг Пилюлькин. Коли незабываемое твое лицо появилось в моем прицеле, значит все в порядке.
Данила пошевелился и впервые за двое суток подал признаки жизни.
Немецкие врачи вывели его из комы, в которой он находился в результате передозировки наркотиком ЛСД. Это средство, умело введенное в качестве компонента психотропного вещества, имеет расслабляюще-веселящий эффект, стимулирующий неконтролируемую разговорчивость. ЦРУ приспособилось применять его в ходе негласных допросов в особо важных случаях. Предел дозы всегда устанавливается индивидуально, и врач, исходя из сильного мышечного панциря Булая и его устойчивых психо-эмоциональных реакций, решил не скупиться. Он не мог знать, что сердце этого сильного на вид человека ослаблено многолетним скрытым стрессом, вызванным психической травмой. Для него было неожиданным то, что он подломился от дозы, которую люди его склада всегда выдерживали. Сначала врач заподозрил симуляцию делириума, а когда понял, что Булай действительно погрузился в бред, времени для спасения оставалось в обрез.
Через три дня Булай был выпущен из больницы, а еще через четверо суток самолет «Аэрофлота» вылетел из Франкфурта-на-Майне, унося его в Москву, в связи с досрочным завершением командировки. За иллюминатором густые туманы покрывали землю, лишь иногда открывая уже сбросившие покров ноябрьские леса.
