Прочитайте онлайн КГБ в смокинге. Книга 1 | 14 Ближнее Подмосковье. Дача Ю. В. Андропова
14
Ближнее Подмосковье. Дача Ю. В. Андропова
Женщина лет тридцати просунула голову в дверь моей спальни, сказала «Ну!» и запустила в помещение еще двух представительниц того же пола. Они ворвались ко мне со стремительностью передового отряда Вьетконга и горохом рассыпались по комнате. Ошалело вертя головой, я почувствовала, что их приготовления ничего хорошего не сулят: одна расстилала на кровати огромную махровую простыню с отчетливым инвентарным номером, вторая раскрыла объемистую сумку цвета хаки и ритмично, будто разбирая под бдительным оком старшины автомат Калашникова, извлекала из ее недр какие-то бутылочки, флаконы, пузырьки, а старшая, что-то бормоча себе под нос, деловито расстегивала на мне пуговицы кофточки…
Если бы все эти жуткие манипуляции совершали мужчины, то даже старая дева из оленеводческого совхоза под Нарьян-Маром поняла бы: будут насиловать, причем с особой изощренностью. То, что в моей тюрьме дачного типа орудовали (хоть и с явно мужским напором) все-таки бабы, слегка обнадеживало. Однако не настолько, чтобы я могла полностью успокоиться.
Я не знаю, кто были эти женщины. Во всяком случае, в моей камере-люкс шуровали, конечно, не дипломированные столичные мастерицы с пергидрольными патлами из салона «Чародейка», расслабленные, шлюховатые, с обязательной парочкой знакомых грузин и постоянными контактами с московской фарцой. Скорее всего, я подверглась нападению сотрудниц спецподразделения КГБ под кодовым названием «Мама, это я!», где внешность советских граждан изменяли в тактических целях до полной неузнаваемости.
Три рослые молчаливые девахи, широкозадые и голубоглазые, что выдавало в них еще не окончательно подверженную алкогольной дегенерации «деревенскую косточку», работали молча, сосредоточенно и споро. Все мои попытки завязать хоть какую-то беседу наталкивались на односложные «ну», «ага» и «не-а!»
Справившись с кофточкой, старшая потянулась к застежке моего лифчика. Естественное желание протестовать растворилось где-то внутри меня сразу после того, как я взглянула в ее голубовато-красные — цвета замороженного бройлерного цыпленка — глаза. Сцепив зубы, чуть вздрагивая от напряжения, я наблюдала за тем, как старшая вьетконговка из КГБ отработанным движением сдернула с меня лифчик и оставила голой по пояс.
— Прошу, Валентина Васильевна, — тоном приказа произнесла она и кивнула на кровать. — Располагайтесь!
На всякий случай я решила не откликаться на это предложение и осталась в кресле.
— У нас мало времени! — нетерпеливо сказала старшая. — Велено же вам — располагайтесь!
Я молча подошла к кровати.
— Ложитесь!
— Зачем?
— Как зачем? — вскинула выщипанные бровки старшая. — Чтобы мы могли все сделать, вы должны лечь.
— А что вы собираетесь делать? — простодушно спросила я.
— Работать! — я отчетливо услышала восклицательный знак.
— Если вы, девушки, намерены провести криминальный аборт, то вам надо проконсультироваться с гинекологом из моей поликлиники…
Шутка получилась вяловатой. «Девушки» и бровью не повели. Дальнейшее происходило с той же стремительностью: меня повалили на кровать, накрыли по шею простыней, приказали закрыть глаза, чья-то рука, жесткая, как доска для разделки рыбы, стянула резинкой мои волосы, после чего насильницы сгрудились над моей головой и стали обмениваться совершенно идиотскими репликами, из которых я ничего не поняла:
— Штыречек влево и все дела…
— А подпорочка?..
— Какая к ебени матери подпорочка?! У ней же излучина на все ебло…
— Но так выйдет сяво…
— Зато стремно…
— А ежели квиточек вниз?..
— И что будет с седлом?..
Слушая весь этот бред, я вдруг вспомнила кое-что из далекого детства. Когда я училась в шестом классе, мама волоком потащила меня к дантисту. Три дня я терпела жесточайшую зубную боль, но не признавалась, боясь инквизиторского кресла с хромированными ручками. Наконец, когда анальгин перестал действовать и к ощущению непереносимой боли прибавилась тошнота, я капитулировала и буквально через час оказалась в кабинете какого-то мытищинского частника с русской фамилией и еврейской манерой произносить любую фразу на вопросительный лад. Он залез мне в рот двумя толстыми пальцами, что-то потрогал, что-то пошатал, после чего повернулся к ассистентке и сказал:
— Наверно, это-таки восьмерка?
— Наверно, — согласилась ассистентка.
— И как будем подходить?
— Зацепчиком?
— Зацепчиком? А если разминемся?
— Тогда лопаточкой.
— Лопаточкой? Ну конечно, лопаточкой! — обрадовался дантист и погладил меня по голове. — А ты чего притихла, девочка?
— Боюсь, — честно призналась я. — О чем это вы тут говорите? О какой еще лопаточке?
— Да вот она, смотри, — врач чуть не проткнул мой левый глаз стальной хромированной полоской с легким утолщением на конце. — Посмотри: ни одного острого края, ни одного крючка, ни одной иголки. Это будет совсем не больно, а?..
И действительно, вначале было совсем не больно. Он вложил лопаточку мне в рот, приставил ее к больному зубу и спросил:
— Ну что, больно?
— Нне-е-т, — неуверенно промычала я.
— Вот видишь, — удовлетворенно хмыкнул дантист и хитро подмигнул кому-то за моей спиной. И сразу же на тот конец лопаточки, который торчал из моего рта, обрушился страшный удар деревянного молотка, после которого я моментально отключилась. Потом уже мама рассказала мне, что зуб выбили с четвертого удара…
То, что разыгрывалось над моей головой, явно было одним из ответвлений дебюта «лопаточка». Правда, заметив, что среди технических средств этого диковинного промысла нет ни одного хирургического инструмента, я немного успокоилась, поняв, что пластическая операция мне не грозит. Однако детская память о зловещей лопаточке никак не давала расслабиться окончательно.
Когда деловые переговоры над моим телом закончились, девушки приступили к работе. Они мяли мое лицо, как добросовестные хозяйки — дрожжевое тесто, наносили на него какие-то липучие, хоть и приятно пахнувшие составы, потом взялись за кисточки и начали что-то рисовать у меня на лбу, затем все стерли и принялись за работу с удвоенной энергией… Короче, к концу этой беспрецедентной косметической экзекуции единственное, что раздражало меня по-настоящему, было отсутствие зеркала.
Затем крепкие, натренированные руки воспитанниц тяжелоатлетической секции «Динамо» подняли меня с постели, куда-то повели и усадили на жесткий стул.
— Можете открыть глаза, — разрешила старшая.
Первое, что я увидела в зеркале, была еще одна, четвертая женщина, которая, видимо, подоспела на подмогу к своим подружкам, пока я лежала с сомкнутыми веждами. Это было малосимпатичное создание неопределенного возраста с двумя глубокими продольными морщинами на лбу и дряблой кожей под глазами. «Должно быть, запойная алкоголичка или почечная больная», — подумала я отвлеченно. Женщина смотрела на меня в упор с выражением естественного любопытства. В какой-то момент мне показалось, что я ее когда-то уже встречала, через секунду я поняла, что у этой женщины моя стрижка, а еще через мгновение у меня потемнело в глазах — я увидела деревянную раму зеркала и поняла, ЧТО они со мной сделали.
«Мама, это я!..»
