Прочитайте онлайн КГБ в смокинге. Книга 2 | 9 ЧССР. Прага
9
ЧССР. Прага
…Когда мы пересекли железнодорожное полотно с задранным носом полосатого шлагбаума и оставили позади грязно-синий щит с надписью: «Welcome to Prague!», было уже темно. Витяня выглядел неважно. Почти навалившись всем телом на обитую кожей рулевую колонку, он внимательно всматривался в малолюдные улицы, то и дело косился в сторону вытянутого смотрового зеркала и вел «мерседес» с осторожностью новичка, сдающего последний экзамен строгому инструктору.
По мере того как затягивалось наше вынужденное путешествие по братским странам социализма, мой школьный приятель тускнел буквально на глазах. Я вдруг обратила внимание на то, что в слабых отсветах уличных фонарей черты его лица как-то заострились и нос, почти как у ростановского Сирано, заметно вытянулся. Конечно, я понимала, что усталость и колоссальное напряжение минувшей ночи и дня способны свалить любого, даже самого выносливого человека. Но к тому моменту я уже достаточно хорошо знала Мишина, чтобы не заблуждаться относительно истинных причин его хандры — мой поводырь почуял опасность. При всей своей затертости, сравнение этого элегантного молодца с загнанным зверем казалось весьма наглядным. Даже через плотный плащ на теплой подкладке я кожей ощущала, как он напряжен, как собраны для стремительного броска его мышцы…
Помню, я тогда обратила внимание на то, что первые признаки реальной тревоги проступили в жестах Витяни уже при въезде в Прагу. Я-то полагала, что на пустынных заснеженных трассах, по которым мы выбирались из приграничных районов, вероятность быть обнаруженными и схваченными была значительно выше. Но Витяня, судя по его поведению, думал иначе, а почему — я поостереглась спрашивать: уж больно серьезно и, что мне особенно не нравилось, затравленно вглядывался он в дорогу.
Мне казалось, что Витяня колесит по немноголюдным улицам Праги без какого-то определенного плана — так просто, выигрывая время. Вместе с тем бросалось в глаза, что город Мишин знает превосходно. Почти без усилий, автоматически, как тогда, инструктируя меня по дороге от Дома кино, он сворачивал на какие-то узкие улочки, выныривал на ярко освещенные, широкие проспекты и вновь окунался в темноту переулков среди старинных особняков, многоэтажных типовых коробок и неброских витрин…
Надо сказать, что неопределенность — обычное состояние любой нормальной женщины, которая, миновав томительный период девичества, зависимости от родителей и тревог за судьбу выпускных экзаменов в школе, почти всю остальную жизнь практически ни в чем не уверена. Неопределенность в большом, среднем и малом. Неопределенность во всем. В ожидании прекрасного принца, в мечтах о покое и грезах о материальной независимости, в предчувствии материнства и в надеждах на повышение по службе… В каком-то смысле состояние это хроническое, сродни аллергии на тополиный пух. Излечиться от неопределенности невозможно даже теоретически: у женщины в этом смысле очень стойкий иммунитет. Можно лишь развлечь или отвлечь ее на какое-то время. Причем подавляющему большинству женщин, даже самым толковым бабам, вполне достаточно абсолютно идиотской по форме и содержанию фразы типа: «Дорогая, все будет хорошо!» И это — при минимальнейших требованиях к личности успокоителя. Сущие пустяки, если разобраться: чтобы эти слова были сказаны трезвым, выбритым и по возможности неженатым человеком. Вот все.
С моей стороны было бы не просто наивно, но и глупо рассчитывать на тонкость и психологический такт Витяни Мишина — киллера-одиночки, скрывающегося, как и я, от охотников и еще меньше рассчитывающего в случае чего на пощаду. Но подсознательно я все-таки ждала, что Витяня если и не успокоит меня, то хотя бы объяснит, почему он так напряжен. Как и любому человеку с развитым стадным инстинктом, его нервозность передалась мне, и не лишенная приятности дремота, одолевавшая меня в комфортабельном «мерседесе», рассеялась, как туман под отвесными лучами солнца.
Потянувшись за сигаретой, я обнаружила, что коробка «Парламента» пуста. Почему-то мне стало очень обидно.
— Курить хочется, — тихо напомнила я о своем существовании.
— Мне тоже, — буркнул Витяня, пристраиваясь в хвост какой-то обшарпанной «шкоде».
— Может, остановимся где-нибудь и купим? — я старалась сохранять дружелюбный тон. — Не говоря уж о том, что я не ела с утра.
— Я тоже.
— Да что ты заладил, как кукушка: «Я тоже», «я тоже»?! — не утерпев, взорвалась я. — Ты б еще Островского начал цитировать! Совсем охренел?!
— Посмотри в боковое зеркало, — без видимой связи тихо приказал Мишин.
— Я и без него знаю, что выгляжу, как чучело.
— Не на себя, идиотка! — рявкнул Мишин. — Назад посмотри!
Кинув косой взгляд в роскошное, втиснутое в хромированный металл и черный пластик боковое зеркало «мерседеса», я увидела фары нескольких машин, следовавших от нас на некотором удалении.
— Ну и что? — я пожала плечами. — Мы без толку колесим по городу. Естественно, впереди и позади едут машины. Что тебя так встревожило? Не бизоны же за нами топают…
— Посмотри внимательнее! — Витяня уже шипел, как проткнутая отверткой камера. — Видишь красный «жигуль»? Третья машина в левом ряду. Ну, разуй глаза, дубина! Видишь?..
Я взглянула в зеркало внимательнее и молча кивнула.
— Так вот, подруга, эта тачка шпарит за нами уже пятнадцать минут.
— Мало ли… — поеживаясь от внезапно охватившего меня озноба, пробормотала я. — Может, совпадение? Чего на дороге не бывает…
— Совпадение, говоришь? — Витяня вдруг по-мальчишески шмыгнул носом и, прищурив воспаленные глаза, начал что-то высматривать впереди. — Что ж, подружка, давай проверим…
Минуты через две мы подъехали к светофору. Витяня ощутимо сбавил скорость и почти плелся, словно чего-то выжидая. Через мгновение я поняла, чего: когда зеленый свет сменился желтым, Мишин уловил секундную паузу и, пришпорив мощный мотор «мерседеса», рванул под светофор в тот самый момент, когда ярко вспыхнул красный свет.
— Теперь смотри внимательно! — крикнул Витяня. «Мерседес» взвизгнул тормозами и изящно обогнул притулившийся у обочины желтый троллейбус с погасшими окнами и опущенными штангами. — Сейчас ты убедишься, Мальцева, что случайно только кошки родятся да милиционеры…
Как всегда, он оказался прав: через несколько секунд я увидела, как красный «жигуль», обойдя на большой скорости несколько машин, устремился за нами, но в последний момент, видимо обнаружив исчезнувший столь неожиданно объект слежки, пристроился за черной «Волгой» и уже старался больше не высовываться.
— Ну, что теперь, Витяня? Похоже, все? — спросила я и вдруг почувствовала нечто вроде облегчения. Словно прорвало наконец долго мучивший нарыв. Внутренне я уже давно капитулировала. Наверно, еще там, в польском лесу, когда улыбающийся Пржесмицкий помогал мне опуститься в собственную могилу с той же шляхетской любезностью, с какой во времена пани Дульской женщин сажали в карету. Но по-настоящему я выбросила белый флаг только теперь, стекая, как подтаявшее желе, с кожаного кресла «мерседеса».
— Эй! — Витяня схватил меня правой рукой за плечо и тряхнул с такой силой, что я щелкнула зубами. — Мальцева, ты чего? Испугалась, что ли?! Не позорь Мытищи, Валентина! Прорвемся, еще не вечер!
— Самый настоящий вечер, болван, — безучастно возразила я и поинтересовалась: — Что будем делать, комиссар? Пойдем в штыковую или взорвем себя гранатами?
— Да уж придумаем что-нибудь, — очень серьезно откликнулся Мишин. — Не боись.
— А чего они ждут, Витяня? Почему следят за нами, а не хватают сразу? Они что, садисты? А, Мишин? Им нравится наблюдать, как повешенные содрогаются напоследок?..
— Да не то чтобы… Просто еще не уверены.
— В чем не уверены?
— Ну, сама посуди, подруга… — Мишин говорил подчеркнуто спокойно. Я с удивлением обнаружила, что от его нервозности не осталось и следа. То ли таким образом он пытался успокоить меня, то ли этот матерый зверюга, взлелеянный в спецпитомниках советской разведки, учуял наконец, откуда именно грозит опасность, принял решение и теперь, как тигр перед прыжком, собирал воедино все силы. Не знаю… Но говорил он очень просто и доверительно. Без привычной иронии. И я верила каждому его слову. — Они, Валя, скорее всего получили команду реагировать на все подозрительное. А тут — машина с дипломатическими номерами. Кто такие? Откуда в Прагу въезжают? Почему вечером? Да и баба сомнительная в машине… Сейчас они наводят справки. Связались со своим центром, те, в свою очередь, запросили посольство, уточняют имена, номер машины, должность…
— Но им ведь скажут, что…
— Правильно, — кивнул Витяня. — Обязательно скажут. Если уже не сказали.
— И тогда?
— И тогда нас возьмут в кольцо. В искусственный капкан из тяжелых грузовиков, сквозь который даже на «мерседесе» не прорвешься. Только на танке. Они, подруга, не станут стрелять по данлоповским покрышкам нашей респектабельной тачки или завывать сиренами на ночь глядя. К чему нарушать покой граждан? Сейчас не шестьдесят восьмой. Закон и порядок — прежде всего! Они нас просто зафлажкуют, как волков, и вытеснят на удобное место.
— Удобное для чего?
— Чтобы выпить на брудершафт.
— А может, это и к лучшему? — спросила я, не слыша своего голоса.
— Что «это»? — тихо поинтересовался Мишин.
— Устала я, Витяня… Веришь, как собака устала. Да и смысла особого не вижу.
— В чем?
— Ну, допустим, выберемся мы и из этой передряги, что вряд ли, если твои рассуждения — не плод фантазии. А дальше? Попадем в такую же ловушку через пару часов. И так до бесконечности. Устала я от ваших шпионских страстей. Не по мне это все…
— Мне обратно нельзя, Мальцева… — он сбросил скорость до минимума и ехал теперь, почти прижимаясь к бровке тротуара. — Никак нельзя. Понимаешь?
— Догадываюсь.
— Ну вот… — Мишин вдруг полуобернулся ко мне с просветленным лицом. — Слушай, у меня есть идея!..
— Если этот «мерседес» такой же, как у Фантомаса, то я поддерживаю: взлетай!
— Когда выберемся из этого дерьма, напиши очерк, а?.. Или даже не очерк, а повесть. Напишешь, подруга? Ты же у нас талант. Литературное дарование мытищинского разлива.
— Кретин, — улыбнулась я, неожиданно ощутив в горле вязкий ком. — Написать посмертно повесть еще никому не удавалось. Это тебе не орден Ленина получать.
— Ну, а если мы все-таки вырвемся? — продолжал допытываться Мишин, бросая косой взгляд в зеркальце. — Сможешь написать? Только правдиво, все как было?
— Не знаю. Отстань.
— А обо мне напишешь?
— Какая ж песня без баяна?
— А что напишешь?
— Витяня! — я с удивлением уставилась на него. — Ужель и тебя гордыня обуяла? Никак в историю войти хочешь?
— Так что ты напишешь обо мне? — не принимая моей иронии, Мишин коротко сверкнул глазами и прикусил губу.
— Правду.
— А какая она, правда?
— Ужасная.
— Ты думаешь, все настолько плохо?
Не умея ответить на его вопрос, я промолчала.
Потом, толком не понимая, что я делаю, а главное, зачем мне это, я придвинулась к нему и как-то очень неловко чмокнула его куда-то между ухом и шеей.
— Не бери в голову, Мишин, — прошептала я. — Нет между нами разницы, понимаешь? Нет в нашей замечательной стране грешных и праведных, нет хороших и плохих, а есть только блок коммунистов и беспартийных. Очень тяжелый блок. Из самого прочного в мире бетона и арматуры. И даже Хемингуэй, учись он с нами в одном классе и пройди то, что прошли мы, писал бы не о потерянном поколении и корриде, а передовицы с отчетно-выборной партконференции Фрунзенского района. Не бери в голову, слышишь!..
— Ты это… — не глядя на меня, Мишин сделал неопределенный жест рукой. — Ты успокойся, Валя.
— Я спокойна.
— На, возьми, — он протянул мне толстую сигару в целлофановой упаковке. — Нет хлеба — будем есть пироги.
— В жизни сигар не курила, — честно призналась я, не без почтения разглядывая внушительный темно-коричневый брусок. — Да мне уж и расхотелось…
— Ну и хорошо, — улыбнулся Мишин.
— Ты что-то придумал, да?
— Мне ничего не надо придумывать, Валентина. Как-нибудь, когда мы выберемся отсюда, я расскажу тебе кое-что о том, чему меня учили сразу после балетной школы. Не знаю, как в журналистике, а в разведке все, или, скажем точнее, почти все ситуации стандартизованы, учтены и заложены в специальную программу. После соответствующей подготовки думать практически не надо: срабатывают условные рефлексы. Автоматически срабатывают. Вот и сейчас, Бог даст…
— Господи, как все просто, — прошептала я.
— Угу, — буркнул Витяня. — Очень просто. До смешного. Каких-нибудь двенадцать лет в полувоенном-получиновном аду, где вместо чертей — инструкторы по взрывному делу и шифрам, а должность Люцифера занимает выдвиженец из отдела административных органов ЦК. Без нормальной семьи. Без человеческого дома. С узко регламентированным количеством биологических детей. Без собственного времени. Без права пукнуть, не имея на то соответствующей команды и не объяснив это позорное желание в докладной, написанной по всей форме на имя куратора.
— Ты сам избрал свой путь.
— Вот-вот! — усмехнулся Мишин. — Ты, подруга, говоришь в точности как мой папаня — ветеран партии, герой отдела кадров на номерном заводе. Он и его кореша по жэковской парторганизации всю жизнь занимались только тем, что кого-то куда-то выбирали, читали, запершись в Красном уголке, закрытые письма ЦК КПСС, гневно осуждали происки Конрада Аденауэра и пыжились при этом, как индюки, свято веря, что их засратая партия сдурела настолько, чтобы всерьез интересоваться мнением этого сборища алкашей и доносчиков. Ну ладно, им война мозги поотшибала, они действительно верили, что сами, лично, спасли Фиделя, дали по шапке Хрущу, скомандовали наступать на Прагу… Но я-то не сумасшедший, я-то хорошо знаю, что ничего и никого не выбирал!
— Что-то же, наверное, выбрал, — возразила я.
— Окстись, Валентина! Что мы вообще могли выбирать, когда выбора, по существу, не было?! Колбаса четырех видов, москвошвеевские штаны — трех, и то не каждому, сливочное масло — двух, люди — практически одного. Иномарку на улице увидел — и смотришь вслед, точно фея в розовом тулупе пролетела или инопланетянин взглядом одарил. Просто хотел во что-то верить. И жить как человек. Не чувствовать постоянной униженности. Не стрелять трешки до зарплаты. Не отираться в коммуналке до заслуженной пенсии в шестьдесят два рубля. Город солнца, мать их…
Смысл его слов доходил до меня туго; в мыслях я была далеко и от этой машины, и от этого мрачноватого города, погружающегося в очередную зимнюю ночь, и от юрких красных «Жигулей», терпеливо следовавших за нами…
— Пристегнись!
— Что?
— Пристегнись, говорю! — резко приказал Витяня, кивая на черный ремень.
— Что, действительно взлетаем? — спросила я, защелкивая хромированный замок и заглядывая в зеркало.
«Жигули», словно привязанные к нам невидимым тросом, тащились метрах в ста.
— Почти, — хмыкнул Витяня.
— Сработал наконец условный рефлекс? — как ни странно, я совершенно не ощущала страха. Определенно Мишин начал благотворно влиять на меня. — Годы учения не прошли даром?
— Я был хорошим учеником, Валя.
— Ты о чем?
— Не о балете же.
— А…
— У меня к тебе единственная просьба, Мальцева: не кричи.
— Что?
— Я говорю, — терпеливо повторил Мишин, — ни при каких обстоятельствах не ори — мне это действует на нервы и отвлекает. Я вообще плохо переношу чье-либо присутствие рядом, когда работаю.
— Понятно, — протянула я, хотя совершенно ничего не поняла. — Что ты собираешься делать?
— Вот сейчас все брошу и начну объяснять, — огрызнулся Мишин, пристегивая ремень. — Сиди тихо! Можешь закурить свою сигару. Только смотри, не вздумай затянуться. Здесь нет кислородной подушки…
Не ожидая ничего хорошего, я инстинктивно подтянула под себя ноги и вообще приняла позу эмбриона. Со стороны, наверное, это выглядело жутко смешно, но мне в тот момент было не до смеха. Особенно после его слов «когда работаю». Он работал, я к этому не имела никакого отношения, а инструкции были исчерпывающими: не орать. И я, еще не видя вокруг даже намека на опасность, стиснула зубы, словно пациентка-неврастеничка на приеме у стоматолога.
Тем временем Витяня, видимо, завершив последние приготовления, чуть прибавил скорость и устремился к очередному светофору, до которого было метров триста. Горел красный свет, и у перекрестка стояло всего две машины — скособоченный «трабант» и довольно потрепанный «ситроен» неопределенного цвета. Обе машины стояли справа, одна за другой. Витяня устремился в левый коридор. Первое, о чем я подумала тогда: Мишин хочет повторить проделанный недавно трюк. Но тут же отмела этот вариант — в течение ближайших нескольких секунд загорится зеленый, так что смысла отрываться вроде бы нет. Между тем «мерседес», набирая скорость, подлетел к перекрестку. В тот же момент вспыхнул зеленый глаз светофора. Однако Витяня, вместо того чтобы поддать газу, вдруг резко нажал на тормоз. Раздался пронзительный, скрежещущий звук, мерзко запахло паленой резиной. По инерции машину занесло в сторону и закрутило на месте. На полуобороте наш «мерседес» врезал багажником по зазевавшемуся «трабанту». От мощного удара хлипкий автомобильчик отлетел к тротуару и завалился на бок. А Витяня, не без усилий выровняв тяжелую машину, до пола вжал широкую педаль газа и броском направил «мерседес» хвачной ���ольно�щи�никоІ�а: М�т жкаж� за�ле�ва� у м�еџ� л�епт�о г�p>
