Прочитайте онлайн КГБ в смокинге. Книга 2 | 13 ЧССР. Прага
13
ЧССР. Прага
— Мишин, в нас стреляют! — прошептала я, медленно оседая по шероховатой стене коридора. — В меня стреляли!..
— Да что ты говоришь? — пробормотал Витяня, присаживаясь на корточки рядом и деловито передергивая затвор пистолета. — А должны были забросать алыми розами…
Овальное матовое окно двери, отделявшей кафельный коридор от зала ресторана, было продырявлено выстрелом, эхо которого по-прежнему пульсировало в моих ушах. Я еще успела удивиться крепости стекла и затейливым узорам разбежавшихся по нему трещин. Очевидно, тот, кому принадлежал этот сомнительный автограф, не решался сунуться в темноту и выжидал активных действий с нашей стороны. А если быть совсем точной, то со стороны Витяни, ибо я в тот момент была способна только на то, чтобы зажать уши ладонями и зажмуриться — правда, с такой силой, что мириады искрящихся огоньков в моей голове вспыхнули с мощью всей осветительной аппаратуры Большого театра.
— Быстро! — Витяня оторвал мою правую ладонь от уха и рывком поднял меня с пола. — Иди вперед. Спокойно. Я за тобой. Я контролирую дверь в ресторан. Ты — все, что впереди.
— Но если ты идешь за мной, зачем мне что-то контролировать? — резонно, как мне казалось, возразила я.
— Дура! — рявкнул Витяня. — Я буду пятиться! Понимаешь? Или ты хочешь, чтобы нас пристрелили, как слепых кутят?
Я замотала головой.
— Шагай!
— А куда?
— До конца, потом направо. Там кухня. В центре — эмалированный автоклав. С правой стороны, рядом с ним, железная дверь. Нам туда. Поняла?
Я молча кивнула.
— Если увидишь преграду — крикни.
— О чем ты? Какую преграду?
— Движущуюся! — гаркнул Мишин. — С пистолетом. Вперед!..
Вы когда-нибудь спускались в темный погреб, не зная расстояния между ступеньками лестницы, не говоря уже о том, водятся ли в этом кромешном мраке крысы, тараканы, мокрицы и прочая мерзость? Если да, вам нетрудно понять мои ощущения после митинской команды «Вперед!». Мне чудилось тогда, что я ступаю по еле заметным болотным кочкам, ежесекундно рискуя провалиться в трясину. Впрочем, так оно, собственно, и было: даже учитывая мое невменяемое состояние, я не могла не понимать (не головой — кожей) простую, как бульон с яйцом, вещь: если кто-то стрелял в нас из ресторана, значит, найдутся и те, кто постарается повторить эту операцию со стороны кухни. Даже будучи полной дилетанткой по части тактики ведения боя в закрытом помещении, я с леденящим душу страхом сознавала, что мои шансы получить в ближайшие пару минут пулю в лоб значительно выше, чем у пятящегося спиной и вдобавок вооруженного Витяни. И в этой ситуации от тебя еще требуют идти к какому-то автоклаву!..
Я почувствовала спиной жаркую спину Мишина. Четко следуя собственной диспозиции, мой заклятый друг начал пятиться, толкая меня вперед. Я сделала несколько неуверенных шагов на ватных ногах, готовая разразиться индейским воплем при малейшем признаке постороннего присутствия. Но, странное дело, вокруг все словно вымерло. То ли правительство Чехословакии, использовав как предлог угрозу ракетно-ядерной атаки НАТО, объявило тотальную эвакуацию мирного населения из района Ратушной площади, то ли после всего перенесенного я скоропостижно оглохла, — но тишина вокруг была подобна минуте молчания на съезде КПСС. Звон от выстрела наконец рассосался, уступив место глубочайшему вакууму. И это пугало меня куда больше, чем были бы гораздо более понятные в создавшейся обстановке шорохи и возня членов официальной комиссии по организации торжественного поступления в морг двух граждан СССР, дискредитировавших своими поступками это высокое звание.
— Ты пахнешь Сандуновскими банями, — хмыкнул Витяня за моей спиной и снова пихнул меня мощными лопатками.
— Пивом, что ли?
— Потом.
— Странно, — прошептала я. — Мне казалось, что я уже даже на это не способна.
— Потливость для женщины — большое неудобство, — пробормотал Мишин, продолжая напоминать мне внушительными толчками о необходимости двигаться. — Поскольку ее нормальное состояние — пребывать в страхе, это очень накладно.
— Почему? — спросила я, абсолютно не вникая в его хамскую болтовню.
— Дезодорантов не напасешься. Ты можешь прибавить шаг?
— Нет. Мне страшно.
— Ты же все равно двигаешься! — зашипел Витяня. — Так делай это быстрее, идиотка!..
Наконец я добралась до торца бесконечного коридора и очень осторожно, по сантиметру, украдкой посмотрела направо. Впереди сияла ослепительно белая никелево-кафельная кухня с двумя рядами узорчатых, с покушениями на модерн, перегородок. На кухне — так мне показалось вначале — не было ни души. Лишь белый пар из-под зеркальной крышки громадного автоклава напоминал о том, что когда-то, давным-давно, целых пять минут назад, здесь сновали повара, жарилось мясо и отмораживались болгарские куры. Однако едва я попыталась дать некоторое послабление собственным легким и после бесконечных судорожных вдохов хоть что-то из себя облегченно выдохнуть, как за моей спиной прогремел и взвизгнул выстрел. Не дожидаясь дополнительной информации о том, что эвакуация Ратушной площади откладывается, я ничком плюхнулась на изрядно потертый линолеум, совершенно автоматически приняв позу воина Советской Армии после команды «Атом!», то есть головой от вспышки (в данном случае — выстрела), ноги вместе, пятки сжаты, руки прикрывают голову. Странно, но я еще успела подумать, что наш университетский военрук Иван Алексеевич Звягин был бы мною доволен.
В течение нескольких секунд над моим бездыханным, без преувеличения, телом велась оживленная перестрелка. Определить, с какой именно стороны гремели выстрелы, я, естественно, не могла. Как и любой нормальной женщине, мне казалось, что со всех, хотя, вполне возможно, я и преувеличиваю. Единственное, что я различала достаточно ясно, — это причмокивающие, словно смачный плевок уличного хулигана, выстрелы Витяниного пистолета с навинченным глушителем, подобные которым я уже слышала на вилле в Буэнос-Айресе и в холодном камбузе сухогруза «Камчатка» в исполнении моих спасителей — соплеменников по материнской линии. Потом меня обхватила стальным крюком рука Витяни и куда-то поволокла; на самостоятельные движения я была не способна. Транспортировка длилась недолго, секунд десять, после чего звуки чужих выстрелов стали несколько глуше, а пистолет Витяни и вовсе замолк.
…Ощутив под ногами твердую почву, я открыла глаза и вместо слепящего великолепия кафельной кухни увидела замызганную лестничную площадку, тускло освещенную сорокасвечовой лампочкой. Витяня, сопя и матерясь, возился с железной дверью — той самой, которая располагалась рядом с автоклавом и к которой я должна была его привести, если бы обстоятельства не заставили нас поменяться местами. Просунув в безобразную скобу двери невесть откуда взявшийся железный прут и временно обеспечив таким образом тылы, Мишин повернулся ко мне и, аккуратно сбивая с атласных лацканов официантского смокинга куски штукатурки, буркнул:
— Сколько ты весишь?
— А что? — я оглядела свой «дипломатический» костюм — тоже весь в штукатурке — и принялась его очищать.
— Жрать меньше надо, — мрачно порекомендовал Витяня, хватая меня за руку и увлекая вверх по каменной лестнице. — И без хлеба. В тебе же килограммов восемьдесят пять, не меньше. У меня от напряга чуть яйца до колен не опустились.
— Нес бы на руках — удобнее было бы.
— Ага! — огрызнулся Мишин, остановившись в пролете и к чему-то прислушиваясь. — А отстреливаться пуговичками. От твоего лифчика.
— Болван, у меня на крючках!
— Это уже в морге разберут. Когда опись твоих вещей составят.
— Куда мы сейчас?
— Увидишь…
Перепрыгивая сразу через несколько ступенек и по-прежнему не выпуская из своей клешни мое запястье, Витяня добрался до четвертого этажа, остановился, сделал мне знак молчать, вставил в пистолет новую обойму и осторожно потянул на себя железную дверь с прикрепленной посредине табличкой, на которой был изображен совсем не страшный и даже комичный череп с двумя скрещенными костями и надписью на чешском.
— Рудольф? — с порога тихо окликнул кого-то Мишин, полностью закрывая собой вход. — Du bist hier, Rudolf?..
В ту же секунду я почувствовала какое-то необычное и в данной ситуации совершенно необъяснимое чувство облегчения. Словно мою грудную клетку освободили от гипсового корсета, в котором держали несколько месяцев. Чуть позднее я поняла, что именно вызвало эту реакцию. Тот факт, что Витяня заговорил на немецком, означал одно: человек по имени Рудольф, к которому после перестрелки почему-то устремился Мишин, наверняка не мог быть случайным электриком, отбывающим смену на трансформаторной подстанции. Это был либо агент Мишина, либо кто-то еще, чье незримое участие сразу раскрыло мне механику столь неожиданного и весьма своевременного превращения Мишина в официанта французского ресторана. А раз так, то за дверями нас, по всей видимости, ждала самая невероятная из всех возможностей — возможность раствориться, покинуть это трижды проклятое место.
…Из-за двери послышался невнятный шорохи чей-то сдержанный кашель. Витяня махнул мне рукой, приглашая внутрь. Почувствовав себя значительно уверенней, я решительно переступила порог и оказалась в небольшой подсобке-мастерской. За обшарпанным письменным столом, заваленным множеством железок, сидел, возясь с плоскогубцами, вислоусый блондин средних лет в синем рабочем комбинезоне, удивительно похожий на Мулявина из «Песняров». Из его нагрудного кармана торчали узкие стерженьки сразу нескольких отверток. Короче, серьезный человек и — при деле.
Жестом приказав мне закрыть за собой дверь и оставаться на месте, Витяня подошел к вислоусому и, наклонившись, негромко заговорил с ним по-немецки. В принципе, зная один из европейских языков, можно с некоторой натяжкой считать, что понимаешь разговорную речь англичан, итальянцев и даже испанцев. Но немецкий… С детства имея склонность к иностранным языкам и даже изучая немецкий в школе, я не раз обламывала себе зубы и нервы об эту совсем неэстетичную, на мой вкус, жесткую речь и уж совершенно не врубалась в ее грамматику. Там, у Рудольфа, я впервые в жизни пожалела об этом. Ибо мне очень хотелось понять, о чем говорит мой школьный друг с «монтером Мулявиным», который, судя по выговору (как раз это я могла оценить), был чехом или словаком, или уж не знаю кем еще, но никак не немцем. Однако то ли по невежеству, то ли из-за непрерывного гудения трансформаторов я вообще перестала что-либо соображать. От умственных усилий у меня разболелась голова, и я плюнула на свою затею. Впрочем, беседовали мужчины недолго. Вскоре Витяня выпрямился и повернулся ко мне.
— Этот человек, — он кивнул через плечо, — отведет тебя в безопасное место. Там ты переждешь какое-то время, пока за тобой не придут. Он все знает. Лишних вопросов не задавай. Делай только то, что тебе говорят. Поняла?
— Нет.
— Чего не поняла?
— Кто он такой? Почему я должна с ним идти? И куда денешься ты?
— Валентина!.. — Мишин раздраженно тряхнул своей роскошной гривой, с которой так не вязалась полустертая ниточка нарисованных усов. — Этот человек, — он вновь кивнул через плечо, — надежен, как «Аэрофлот». Времени на интервью у нас нет. Делай что я говорю, и тогда, быть может, появятся хоть какие-то шансы вылезти из этого дерьма.
— А ты?
— Я буду прорываться другим способом.
— Почему мы не можем уйти вместе?
— Через пару минут поймешь.
— Но…
— Все, Мальцева! — цыкнул Витяня. — Заткнись, пока я не засунул кляп в твой болтливый рот!
Сказав это, Мишин решительно направился куда-то в глубь будки, за перегородки трансформаторов. Туда же устремился вислоусый электрик. Буквально через пару секунд они вышли. В руках у Мишина был «Калашников». Этот автомат я не могла не узнать: сколько раз мы с девками разбирали и собирали его на «военке», сравнивая кое-какие детали этого грозного оружия с известным мужским органом. Тогда это казалось очень смешно. Сейчас же, увидев автомат в руках Мишина, я почувствовала, как у меня перехватило горло.
— А гранатомета там не было? — я понимала, что моя попытка сострить выглядит убого, но надо же было что-то сказать.
— Гранатомет — оружие тяжелое, основательное, — с совершенно нехарактерной для него интонацией откликнулся Витяня. — А мне сейчас нужно что-нибудь легкое, мобильное, для атаки… — Он вновь тряхнул гривой и тут же превратился в привычного Витяню. — «Калашников», подруга, — такая замечательная вещь, с которой даже женщины лучше засыпают. Как-нибудь я тебе это обязательно докажу…
Он повернулся к электрику, взял из его рук три рифленых рожка с патронами, засунул их за ремень брюк и, бросив небрежно: «Auf Wiedersehen!», скрылся за железной дверью.
Проводив его взглядом, который ровным счетом ничего не выражал, вислоусый повернулся ко мне и приказал на чистейшем русском:
— Немедленно за перегородку! Там комбинезон, каска и прочее. На переодевание — две минуты. И поживее, дамочка!
Я рванулась выполнять приказание, прекрасно понимая, что этот флегматик с отвертками — единственный на данный момент гарант моей безопасности. Даже не представляя себе, что произойдет дальше, каким образом он намерен вытащить меня из оцепленного дома, в котором только что велась ожесточенная пальба, что вообще задумал этот странный друг или подельник, или агент Витяни Мишина, я тем не менее беспрекословно исполнила все: скинула с себя так шедшую мне элегантную одежду, обшитую с изнанки разноцветными ярлычками, скоренько натянула дежурный комбинезон с какой-то надписью и армейского типа бушлат, подобрала волосы под ярко-оранжевую метростроевскую каску, лихорадочно стерла с лица грим и, выглянув из-за перегородки, спросила:
— А что со старой одеждой?
— Бросьте все! Сюда мы уже в любом случае не вернемся.
«Хорошенькое дело», — тоскливо подумала я, отпихивая ногой целый курган первоклассной одежды «Made in France», на приобретение которой мне бы не хватило двухгодичной зарплаты завотделом комсомольской газеты.
— Ну как? — голос монтера был лишен даже намека на любезность. — Готовы?
— Да, — сказала я, выходя из-за перегородки.
Вислоусый придирчиво обозрел меня с ног до головы, потом вернулся к столу, извлек из-под него пару резиновых сапог и швырнул их мне в ноги.
— В рабочем комбинезоне и вечерних туфлях на каблуках вы смотритесь просто потрясающе! — пробурчал он.
— Да, тут вы правы…
Резким движением, как когда-то у себя дома, на Масловке, после нелегкого рабочего дня и беготни по магазинам, я отправила в угол элегантную французскую обувь и влезла в сапоги, оказавшиеся примерно на три номера больше.
— Они болтаются на ноге… — почему-то я чувствовала себя виноватой и даже развела руками.
— Сейчас… — монтер стащил с себя точно такие же сапоги, затем толстые шерстяные носки, под которыми остались еще обычные, хлопчатобумажные, и кинул их мне.
— Надевайте! Только прошу вас, побыстрее!..
Носки оказались домашними, грубой вязки. Правда, сапоги были по-прежнему велики для моей ступни, однако теперь я уже могла не бояться, что при ходьбе ненароком вылечу из них.
— Ну что, нормально? — электрик с надеждой посмотрел на меня.
— Все в порядке… — как ни странно, в этот момент я испытывала куда больше желания успокоить его, чем услышать слова успокоения в свой адрес.
— Тогда подождем немного.
— Чего подождем-то? — я почувствовала, что голос мой аж заскрипел от злости. — Только что вы торопили меня, как на пожар, а теперь опять чего-то ждать! Может, вы еще кого-нибудь в гости пригласили?..
— Не мельтешите, дамочка… — он впервые улыбнулся, обнаружив под усами два ряда великолепных, совершенно не тронутых безденежьем и никотином зубов. — Это ненадолго…
Я пожала плечами. Даже несмотря на свой уже достаточно богатый опыт общения с профессиональными шпионами (в глубине души я всякий раз повторяла себе, что охотно прошла бы эту школу заочно, как слушательница курсов для начинающих журналистов), я так и не смогла привыкнуть к манере этих господ никогда не давать четких ответов на поставленные вопросы. В нормальной среде это всегда считалось дурным тоном, люди стремились к общению, хотели понимать и быть понятыми. До меня никак не доходило, что, оказывается, на свете есть много такого, о чем лучше вообще не говорить, что этим хитрым умолчаниям и недомолвкам учат методично и основательно…
Мои раздумья прервала резкая дробь автоматной очереди, прогремевшей откуда-то сверху.
— Вперед! — отрывисто бросил монтер и рванулся почему-то не к двери с черепом и костями, а как раз в противоположную сторону — туда, где я только что в панике меняла благородный облик супруги дипломатического советника по культуре на грозное обличье женщины-труженицы, имеющей в условиях развитого социализма равное с мужчинами право на пользование отбойным молотком и кувалдой.
Монтер резким движением сдвинул в сторону металлический стеллаж, уставленный какими-то запылившимися деталями, и я увидела узкое жерло вентиляционного люка с вмурованной в его кирпичную окладку железной лестницей.
— Вниз! — приказал вислоусый Мулявин, решивший, очевидно, что форма обращения к служебной собаке, воспитанной в милицейском питомнике, — лучший способ добиться от меня послушания. Наверное, он был прав, поскольку именно эти отрывистые, лающие команды действовали на меня безотказно. Даже не задумываясь, куда же все-таки ведет эта лестница, и что ждет нас внизу, в чернеющей темноте вентиляционного люка, я задом попятилась к образовавшемуся проему, мертвой хваткой вцепилась в край кирпичный кладки люка, нащупала сапогом первую ступеньку и очень медленно, с запасом фиксируя под ногами спасительную металлическую опору, начала спускаться вниз…
Через минуту, даже не поднимая головы, я поняла по движению воздуха, что вислоусый спускается за мной, благородно уступив лидерство даме.
— До каких пор? — сдавленным шепотом выдавила я, по-прежнему боясь взглянуть вверх.
— До тех, — прошелестел сверху монтер, — пока не почувствуете под ногами воду…
Где-то вверху продолжали стрекотать автоматные очереди, правда, доносились они в этот люк как-то приглушенно, словно через подушку. Автомат Мишина уже не напоминал о себе в гордом одиночестве, к нему присоединилось еще несколько собратьев по клейму «Сделано в СССР». На мгновение я представила себе, чем занят сейчас Мишин, и вздрогнула. Кажется, именно тогда до меня дошел смысл его последней фразы: «Через пару минут поймешь». Там, наверху, он делал то же самое, что и Вшола в промерзлом польском лесу, — отвлекал на себя людей, которым я была нужна даже больше, чем собственной маме. Правда, по совершенно иной причине. Отвлекал, чтобы дать мне уйти.
Нелегал Мишин…
Убийца Мишин…
Благородный Мишин…
Господи, а сам-то Ты хоть ведаешь, что и кого творишь?..
