Прочитайте онлайн КГБ в смокинге. Книга 2 | 28 ЧССР. Прага
28
ЧССР. Прага
…Мы стояли на типично московской, выложенной плиткой, лестничной площадке, полуосвещенные желтым клеточным светом забранной в стальной намордник лампочки, перед обитой темно-коричневым дерматином дверью, в которую какой-то педантичный господин надежно, по виду — на века, вшурупил ромбообразный номер «17» и трапециевидную табличку с фамилией «Hnilicka».
— Гниличка — в смысле гнилой? — спросила я шепотом.
— Не знаю, — шепотом же откликнулся Юджин, шаря в карманах куртки. — Может, не окончательно.
— Не окончательно гнилой?
— Ага. Чуть подгнивший.
— Ты что, потерял ключи?
— Надеюсь, что нет…
Юджин сопел и что-то бормотал себе под нос.
— Ты читал «Три товарища»?
— Читал.
— На английском?
— На немецком. В оригинале.
— Хочешь ткнуть мне в нос мое невежество?
— Хочу найти этот чертов ключ.
— Ты помнишь, что Роберт сказал Пат, когда они впервые пришли на его квартиру, в пансион пани За-левски?
— Помню… — Юджин шумно, с явным облегчением выдохнул и извлек из внутреннего кармана кожаной куртки плоский желтый ключ с брелоком в виде золотой рыбки.
— Честно помнишь или стесняешься собственного беспамятства?
— Честно-честно! — он вставил ключ в замок и дважды провернул его. — Локамп взял ее на руки и сказал: «Закрой глаза. Это зрелище для закаленных».
— Скажи, все американские шпионы такие начитанные?
— Шпионы у вас. У нас — разведчики.
— У кого это «у вас»?
— А почему ты спросила?
— О шпионах?
— Нет, о Ремарке.
— Я просто представила себе, что сейчас ты откроешь дверь…
— Ну и?..
— И выяснится, что специально ради нас чуть подгнивший Гниличка выгнал на мороз штатных работниц публичного дома, который он содержит на паях с правительством Чехословакии. Просто взял и грубо, по-гнилому, вытолкал. В одних комбинациях. А тебе, как человеку порядочному и, возможно, набожному, будет стыдно, что твоя невеста, после стольких физических и духовных мук, увидит следы разнузданных оргий, мятые измызганные постели, какие-то эмалированные тазики, мерзопакостные картинки на стенах… И поэтому ты возьмешь меня на руки и тихо скажешь: «Закрой глаза, дорогая. Это зрелище для закаленных»…
— Откуда ты знаешь все это?
— Что?
— Ну, не в советской же школе тебе рассказывали, как выглядит публичный дом?
— А в американской рассказывают?
— В моей стране это разрешено официально.
— А в моей — неофициально. Разницы никакой, милый. И потом я видела такое в фильме «Лимонадный Джо».
— А это еще что?
— Пародия на вестерн.
— Советская?
— Чешская.
— Хорошая?
— Если не видеть оригинала — просто замечательная.
— Вэл, признайся: ты всегда была такой моралисткой?
— Только после того, как стала агентом КГБ.
— За это они и решили тебя убрать, да?
— Ага. Им не понравилось, что идиоматическое выражение «Еб твою мать!» я стала произносить с французским прононсом. Это потеря классового чутья. Такого они никому не прощают.
— Господи, что же они с тобой сделали в этом монастыре?! — Юджин легко, как пушинку, подхватил меня на руки, толкнул дверь ногой и прошептал мне на ухо: — Закрой глаза, дорогая. Это зрелище для закаленных…
Зажмурившись, я обхватила Юджина за его многострадальную шею и уткнулась в колючую шерсть свитера. Запахи нового жилья, как ни странно, не вызвали во мне ощущения тревоги. Пахло несовременной мебелью, древесным лаком и отдаленно, полунамеком — ванилью. Видимо, не так давно в этой квартире кого-то угощали бисквитным пирогом…
— Юджин, ты скажешь, когда я могу открыть глаза?
— Ага. — Я почувствовала, что он остановился. — Вот только удостоверюсь, что Гниличка окончательно уничтожил следы разгула, и сразу скажу.
— Ты, главное, не торопись, милый.
— Почему?
— Потому что мне так очень удобно.
— Если я тебе скажу, что вышеозначенных следов нет и в помине, ты мне поверишь?
— С трудом.
— Тогда все! — Юджин шумно вздохнул и опустил меня на пол. — Открывай глаза, я хочу курить!..
Первое, что я увидела, разлепив веки, был изумительной красоты темно-вишневый буфет — сплошные переплетения тончайшей резьбы по мореному дубу, украшенные медными ручками. Окинув взглядом довольно просторную комнату с зашторенным окном, я убедилась, что антикварный буфет не был в ней инородным телом и выступал в ансамбле с такими же старинными и очень красивыми предметами мебели — трехстворчатым трюмо, секретером, диваном, двумя высокими креслами, обитыми темно-вишневым, под цвет буфета, репсом, и круглым, без скатерти, столом в центре.
Обстановка этой удивительной комнаты настолько поразила меня, что я даже не заметила, как Юджин стянул с меня пальто, усадил в кресло и куда-то исчез.
Внезапно с меня словно слетело оцепенение.
— Юджин, ты где?
— На кухне!
— Продолжай говорить — я попробую отыскать тебя по голосу…
Встав с кресла, я вышла в узкий, оклеенный темными обоями коридор, по обе стороны которого были врезаны две двери, свернула направо и увидела ярко освещенную кухню. Сомнений не было: мы находились в обычной городской квартире, скорее всего, трехкомнатной. Все в этом доме было сделано по советским стандартам — метраж, планировка, удобства… Исключение составляла, пожалуй, только старинная мебель, хотя и она меня особенно не удивляла: в старых московских, ленинградских или кишиневских квартирах дореволюционные буфеты и трельяжи тоже не были редкостью, хотя и сходили постепенно на нет под натиском современных «соцовских» мебельных гарнитуров — стандартных и малогабаритных, как типовое жилье для типовых людей с типовой зарплатой.
Юджин сидел на корточках перед распахнутым настежь холодильником и о чем-то сосредоточенно размышлял.
— Ты чего такой грустный?
— Содержимое холодильника навеяло кручину, — он почесал в затылке.
— Если ты оплакиваешь социалистическую экономику, то совершенно зря… — я подошла сзади и положила обе руки ему на плечи. — Как говорится, не хлебом единым, милый…
— О каком еще хлебе ты говоришь?! Ты только посмотри! Это же настоящий «Блумингдейл»!..
В снежно-белом зеве холодильника не было места даже для баночки с кремом — настолько он был забит всевозможными деликатесами с импортными наклейками. Я почему-то сразу вспомнила холодильник на даче-тюрьме КГБ и почувствовала, как по коже пробежал легкий озноб.
— Кто он, этот Гниличка? — как я ни старалась не выдать свое беспокойство, в моем голосе прозвучала тревога.
— Понятия не имею! — Юджин пожал плечами и вытащил похожую на утюг жестяную банку с консервированной ветчиной. — Впрочем, кто бы он ни был, я его уважаю: он не дал нам умереть с голоду.
— Юджин, а здесь вообще надежно? Ты хоть знаешь, куда привел порядочную девушку?..
— Вэл, у меня недавно, буквально на днях, была беседа с одним старым приятелем… — явно не обращая внимания на мой вопрос, Юджин вытащил из бокового отсека холодильника упаковку с яйцами и брикет масла и аккуратно уложил их рядом с ветчиной на мраморную полку у газовой плиты. — Так вот, когда он спросил, почему же я, собственно, собираюсь жениться, несмотря на холостяцкий в общем-то возраст, я честно признался, что не умею делать то, что очень люблю и от чего не могу отказаться, — яичницу с беконом…
— Свинья!
— Ты права, — он щелкнул зажигалкой и включил газ. — Я еще не пробовал бекон из говядины. Так вот, дорогая, признайся честно, ты…
— Ну хорошо, я не девушка, — пробурчала я, отпихивая его от плиты. — Хотя обстоятельства, при которых ты вырываешь у меня это признание, совершенно унизительны.
— Все-таки честность — отличительная черта русских женщин.
— Не хами!
— Ты умеешь делать яичницу с беконом?
— А ты принес бекон?
— Ну хорошо, с ветчиной!
— А что там делать?!
— Да или нет?
— Ты единственный ребенок в семье?
— Да.
— В детстве ты спал в пижаме?
— Допустим.
— Из-за тебя мама не вышла замуж во второй раз?
— Вэл, ты меня пугаешь!
— Моя подруга никогда бы за тебя не пошла.
— Почему?
— Общение с такими мужчинами, как ты, она называет: «вырванные годы».
— Так как насчет яичницы? Я почти сутки не ел.
— Будет тебе яичница. И салат. И тосты. И кофе. Все тебе будет! Но только в обмен на интервью.
— А может, потом? — он умоляюще посмотрел на меня и перевел взгляд на шипящую сковороду.
— Когда?
— Когда поедим.
— Это время уже занято.
— О’кей! Только, пожалуйста, Вэл, не задавай вопросы, на которые я не могу ответить.
— Ладно. Только и ты, милый, учти, пожалуйста: с момента, как в амстердамском аэропорту я исполнила под диктовку роль сестры милосердия, мой уровень информированности значительно возрос. Как говорят на моей любимой родине, имею допуск.
— У тебя масло сгорит, Вэл!
— Когда ты чистишь оружие, я тебе даю советы?
— Sorry, ma’am!
— Так что происходит, милый?
— Они тебя ищут…
— Об этом еще только «Правда» не писала.
— А наши хотят обменять.
— Ваши?
— Ну, не твои.
— Милый, на каком языке мы говорим?
— На русском.
— Тогда почему я ничего не понимаю?
— Потому что ты очень голодна и не хочешь себе в этом признаться.
— Не старайся казаться умнее, чем есть.
— Не буду.
— Так кто меня ищет и кто хочет обменять?
— Почитай в «Правде».
— Юджин!
— Твои соотечественники, Вэл, хотят получить тебя в результате обмена, если до этого не найдут сами.
— А где они хотят получить меня в результате обмена?
— Какое это имеет значение? — он пожал плечами, пошуровал под кухонным столом, извлек оттуда полиэтиленовый пакет, вытащил булку черного хлеба и откусил не меньше четверти. — Не в Праге.
— Весело… — я с остервенением и не считая разбивала над шипящей сковородой яйца, заботливо оставленные в холодильнике сутенером Гниличкой. — Ты знаешь, я опять ничего не поняла.
— Тебе надо поесть, — он улыбнулся и откусил еще четверть булки. — Когда я голоден — то становлюсь ласковым. А ты — агрессивной. Это ужасное противоречие, которое может омрачить нашу совместную жизнь. Воистину мы собираемся построить семью на песке.
— Так что?
— Им нужна ты, Вэл, — он заговорил чуть тише. — Как я понимаю, любой ценой. Зачем? Думаю, это выяснится в самое ближайшее время. Да и не это важно сейчас. Понимаешь, милая, твой друг Андропов потерял надежду разыскать тебя здесь, в Праге. И вышел через определенных людей с предложением получить тебя в результате обмена.
— Значит, твой надутый Уолш попросту сдал меня КГБ? — я подхватила сковороду и опустила ее на деревянную подставку в центре стола. — Или собирается сдать?
— Только собирается! — Юджин, расставивший к этому моменту тарелки, разделил яичницу точно пополам и разложил дымящиеся куски по тарелкам. — Но не надолго. Уолш, милая, вдруг загорелся желанием во что бы то ни стало увидеть тебя в Штатах… Впрочем, зачем нам забегать вперед, Вэл? Давай сначала выберемся из Праги, а уж потом…
— О каком «потом» ты говоришь, милый? — мое изумление было совершенно искренним. — Мы улетим к тебе — и гори оно все синим пламенем!
— Нет, Вэл… — он положил вилку и погладил меня по руке. — Если ты улетишь и обмен не состоится, они убьют одного парня.
— Я его знаю?
— Да.
— Это Витяня?
— Нет. Но и он немало сделал для тебя.
— Вшола…
— Мне ни о чем не говорит это имя.
— Неважно… — я вдруг почувствовала, что вся покрываюсь потом. — Стало быть, ты предлагаешь обсудить первоочередные проблемы?
— Да.
— И поэтому ты в Праге?
— Да.
— Ты сам этого хотел?
— Естественно.
— И твое начальство согласилось?
— Мало того, само предложило.
— Мне это не нравится, Юджин.
— Что «это», дорогая?
— Я бы предпочла, чтобы из Праги меня вытащил кто-то другой, а ты бы встретил меня в Штатах.
— М-м-м, очень вкусно, Вэл! — Юджин с нескрываемым вожделением смотрел на кусок яичницы на моей тарелке, к которому я даже не прикоснулась.
— Ешь, милый, я все равно не смогу.
— Ты делишься со мной последним куском! — он ловко поддел яичницу вилкой и переложил к себе. — Вот и говори после этого плохо о коммунистах.
— Я уже не коммунистка. Я сочувствующая. Их классовым врагам.
— Потому-то они тебя и ищут, — промычал Юджин жуя.
— Вовсе не потому. И ты, кстати, это знаешь. Странно как-то получается… Почему меня ищет Пожиратель Южных Фруктов, я еще как-то понять могу, хоть и не до конца. Но с чего это такая забота обо мне со стороны твоего начальства, милый?
— Ну-ну? — Юджин подпер подбородок ладонью и с нескрываемым интересом уставился на меня. — Продолжай, дорогая. Мне кажется, именно с таких вот рассуждений у тебя и начались серьезные неприятности…
— Ты мне угрожаешь, дорогой? После того как я накормила тебя лучшей в мире яичницей со сносным заменителем бекона?
— Я слушаю тебя, Вэл.
Он весь как-то подобрался, посерьезнел, словно распахнутая до этой минуты раковина его доброты и обаяния резко захлопнулась прямо у моего носа в предчувствии смертельной опасности.
— С корабля меня вытащили израильтяне. Потом эстафету перехватил Мишин, впоследствии передавший меня еще одному типу. В результате я оказалась в монастыре. Возможно, я ошибаюсь, но у меня такое ощущение, что все это делалось с ведома твоих боссов.
— Откуда такая вера в Соединенные Штаты?
— Но делалось все ж таки чужими руками.
— Кажется, я начинаю понимать Андропова.
— Я не права, Юджин?
— Я этого не сказал.
— Следовательно, по каким-то причинам ЦРУ меня негласно опекало. Обрати внимание, Юджин, не-глас-но. То есть не афишируя свою заинтересованность в судьбе некоей В. Мальцевой. В итоге Вшола оказался на Лубянке, где, вполне возможно, находятся уже и Мишин с монтером… И если бы сейчас, в этой машине с цифрами 136, оказался один из тех, кто уже вытаскивал меня, я была бы спокойна. Или, скажем так, относительно спокойна. Но тут появляешься ты…
— И? — лицо Юджина каменело на глазах.
— И я спрашиваю себя: почему? Что случилось? Ты — кадровый офицер ЦРУ. Причем, насколько я помню, специализирующийся по Латинской Америке. Почему, в таком случае, они посылают в Прагу именно тебя? Прага ведь не Буэнос-Айрес или какой-нибудь там Парагвай, верно?
— Уолшу хорошо известны наши отношения.
— Не в этом дело, милый, как ты не понимаешь?! Они сами вступили в игру. И именно потому, что знают о наших, как ты выразился, отношениях, посылают в самое пекло тебя. Для пущей верности. Ибо понимают, что ты сделаешь больше, чем кто-либо другой. Что же случилось, Юджин? Для чего я им понадобилась? Так понадобилась, что они готовы рисковать жизнью довольно ценного, как я понимаю, сотрудника?
— Тебя это тревожит?
— Не хитри, милый. Тебя это тревожит не меньше.
— Допустим…
— Ну хорошо, все будет так, как мы планируем. Ты вывезешь меня из Праги, затем меня обменяют на Вшолу, а потом каким-то чудом вернут обратно. Предположим самое невероятное: вернут не в гробу, а живой и здоровой. Что дальше?
— Мы улетим в Штаты, — тихо ответил Юджин.
— А где гарантия, Юджин, что, оказавшись в Штатах, мы — теперь уже вместе — не попадем в еще более скверную ситуацию?
— Довольно! — он с шумом отодвинул от себя тарелку и встал. — Допустим, все так, как ты говоришь, милая. Допустим также, что и меня тревожат эти вопросы. Но что ты предлагаешь, Вэл? — он протянул мне сигареты. — Не выбираться из Праги? Анализировать наши мрачные перспективы в подвалах Лубянки? Или изменить внешность, принять чехословацкое подданство и пойти работать на завод «Шкода» сменными технологами по качеству резины?..
— Ты разозлился? — я взяла его руку и приложила к своей щеке.
— Нет.
— Тяжело общаться с умной женщиной?
— Да.
— Тебе было бы легче, будь я дурой?
— Сейчас — да.
— Ты знаешь, как мы выберемся из Праги?
— Да, есть план.
— Хороший план?
— С определенной долей риска.
— И ты мне о нем ничего не расскажешь?
— Не сейчас.
— Хоть скажи, в виде чего меня будут транспортировать на сей раз? В гробу, загримированную под покойницу? В виде замороженной коровьей туши для голодающих республики Чад? Или в качестве расчлененной девушки Кио?
— Кто такой Кио?
— Иллюзионист. Ты ответишь на мой вопрос?
— Тебя будут транспортировать в приличном виде. И я буду рядом. Остальное — завтра. Рано утром. Я принесу тебе завтрак в постель…
— Как тогда, в Амстердаме?
— Лучше. И все расскажу…
— Чья эта квартира?
— Наша.
— Наша с тобой?
— Можно сказать и так. Но не больше, чем на три дня. После этого она снова будет ничьей.
— После этого она будет просто конспиративной квартирой.
— Я и забыл, что имею дело с профессионалкой.
— И никто в нее не ворвется?
— За эти три дня?
— Да.
— Никто.
— А спальня здесь есть?
— И еще какая!
— И большая кровать?
— Как стадион в Лос-Анджелесе.
— Я никогда не была там.
— Мы поедем. На финал супербола.
— Ты что, уже бывал здесь раньше?
— Мне рассказывали.
— Кто?
— Те, кто бывали.
— Ты один приехал?
— С напарником.
— С Витяней?
— Нет.
— А где Витяня?
— Я не знаю, Вэл.
— Он жив?
— Я действительно не знаю.
— Юджин, у меня с собой ничего нет. Ни вещей, ни косметики… Даже зубной щетки нет — все оставила в наследство сестре Анне, чтоб ей гормонами задохнуться!
— Кто это?
— Расскажу. Завтра утром.
— Тебе надо поискать в ванной. Думаю, ты найдешь там то, что тебе нужно.
— И даже ночную рубашку?
— Ночную рубашку надевают ночью, Вэл. А сейчас, — он оттянул рукав свитера и взглянул на наручные часы. — А сейчас почти пять утра. Пошли спать, а то останешься без завтрака…
