Прочитайте онлайн Хребет Мира | Часть 2
Мёрзлая кровь
— Это и есть знаменитый форт Ларами?
Девушка с любопытством огляделась. Ей было лет двадцать, не больше. Копна светлых волос, слегка выбившаяся из-под заколки на затылке, придавала ей чарующее изящество и подчёркивала мягкий рисунок лица. Её звали Нэнси и её нежное имя вполне соответствовало её облику.
Она обернулась к сидевшей рядом женщине и спросила:
— А где же громадные крепостные стены, мадам? Где могучие бастионы?
— Не знаю, милочка, — пожала в ответ плечами Кэтрин Трублад (ибо таково было её имя) и поправила шляпку. — Какое сегодня жгучее солнце.
Два месяца назад Нэнси Смоллет нанялась в прислуги к миссис Трублад, муж которой, лейтенант Генри Трублад, был приписан к экспедиции полковника Кэррингтона. Дело было, конечно, не в желании девушки отправиться с военной колонной, чтобы познакомиться с неизведанными краями Дикого Запада. Причина таилась в том, что с этой экспедицией уезжал и Тим Хэнкс, который последние шесть месяцев считался женихом Нэнси.
— Похоже на то, что у нас будет непродолжительная остановка, — сказала Кэтрин. Она была лишь на пару лет старше Нэнси, но являла собой полную её противоположность: чёрные жёсткие волосы, острый нос, узкие губы, строгий взгляд. С Нэнси она разговаривала без высокомерия, но никогда не забывала держать дистанцию.
Спустившись из коляски на землю, Кэтрин отряхнула зажатой в руке перчаткой пыль с подола синего платья, сшитого в тон армейской униформе. На плечиках у неё красовалась вышивка, напоминавшая лейтенантские погоны. Нэнси вышла из коляски следом.
— О, Марго, дорогая моя! — воскликнула Кэтрин, завидев неподалёку жену полковника Кэррингтона. — Как вам это зрелище? — не то спросила, не то пожаловалась миссис Трублад.
— Грандиозно! — откликнулась Маргарита Кэррингтон. — Посмотрите, какое скопление народу. Потрясающе. Никогда не представляла, что нам удастся увидеть столько дикарей сразу. Я слышала, что здесь будет вся нация Лакотов… И всё же столько дикарей сразу…
Фургоны военного обоза, в котором только что прикатили собеседницы, начинали выстраиваться по квадрату. Повсюду появились часовые, устало щурившиеся под солнцем.
— Капитан, объявите всем, что всякая торговля с индейцами строго запрещена! — услышала миссис Кэррингтон голос мужа и оглянулась.
Полковник сидел на серой лошади и отдавал распоряжения трём конным офицерам. Они козырнули, повернули своих лоснящихся скакунов и умчались.
— Дорогой, — заворковала Маргарита, беря под локоть миссис Трублад, и вместе с ней подошла к полковнику, — не пора ли нам отобедать? Мы изрядно утомились.
— Мадам, — заговорила Нэнси из-за плеча миссис Трублад, — вы позволите мне пройтись вокруг после того, как завершится обед?
— Гуляй себе на здоровье, только не забывай, что вокруг нас настоящие дикари.
— Не беспокойтесь, мадам, я буду крайне осторожна. Да и защитник у меня есть хороший, — улыбнулась Нэнси и откинула со лба золотистую чёлку.
— Знаю, знаю, — Кэтрин строго свела чёрные брови, — но не забывай, что твой жених тут вовсе не на летнем курорте. У него служба, милочка, так что не отвлекай его без нужды, не позволяй ему расслабляться.
— Разумеется, мадам.
— Сэр!
Перед полковником остановился молодой лейтенант.
— Что случилось? — повернулся к нему Кэррингтон.
— Я только что выяснил в форте, что выделенные для нашей экспедиции сто тысяч патронов никак нам не подходят! — проговорил лейтенант, смахивая пот с лица.
— То есть?
— Калибр не тот. Это какая-то чертовщина!
— Ох уж мне эти тыловые крысы, — проворчал полковник, — всегда что-нибудь напутают.
Лёгкой рысью подъехал, вальяжно откинувшись в скрипучем седле, пожилой человек. Замшевая одежда его пропылилась насквозь, швы и складки давно засалились и выглядели абсолютно чёрными. Из-под повязанного на голове выцветшего платка выбивались пряди седых волос. По тёмному от загара лицу были рассыпаны серебристые искры щетины. Нэнси хорошо знала этого человека в лицо. Это был известный по всему пограничью следопыт по имени Джим Бриджер.
— Ты тоже хочешь повеселить меня новостями, Джим? — Кэррингтон посмотрел на Бриджера.
— Я видел у нескольких индейцев бочонки с порохом, — проговорил Джим, щурясь. — Это армейский порох, полковник. Не знаю, кто продал его, но кто-то это сделал. Можете быть уверены…
— Чёрт подери этих свиней! — Кэррингтон обернулся к женщинам и покачал головой. — Простите мне эту мою несдержанность, но иногда я просто сгораю от злости… Поехали, Джим. Надо разобраться во всём этом бардаке…
Повсюду сновали индейцы. Одни были одеты, другие полуголые, на третьих же не было ничего, кроме набедренной повязки. Маленькие дети бродили вокруг своих родителей совершенно голые, некоторые сосали леденцы, то ли купленные, то ли украденные в лавке. Молодые индеанки мило улыбались солдатам и просили дать им кружку риса, сахара, кофе, муки. Они быстро рассыпали поданное им по сумкам и принимались просить опять. Мужчины не обращали внимания на поведение своих жён. Они считали такое попрошайничество вполне нормальным.
—
— Это обычные цыгане, — разочарованно проговорила миссис Трублад, наклоняясь к уху Маргариты Кэррингтон, — они грязны, и от них дурно пахнет. Где же их сказочная гордость, о которой написано столько книг?
Иногда перед женщинами останавливался какой-нибудь коричневый от солнца воин и быстрыми жестами что-то объяснял, не произнося ни слова.
— Чего им надо? — недоумевала Кэтрин.
— Понятия не имею, — отвечала Кэррингтон и, выразительно пожимая плечами, показывала дикарям, что их жесты ровным счётом ничего не значили для белых женщин, поэтому объясняться таким образом не имело смысла.
— Какими глупыми они кажутся, — проговорила Кэтрин, оглядывая индейцев, которые, похоже, посмеивались над непонятливостью белых женщин. — А как от них пахнет, Марго, почти воняет!
— Ещё бы, дорогая моя. Взгляните на их волосы, на них намазано столько медвежьего жира, что косы весят целый пуд.
— Зачем они так мажутся? На этот жир страшно налипает пыль.
— Должно быть, это считается у них своего рода шиком. Впрочем, я не знаю. Надо спросить у Джима.
— Этот Бриджер кажется мне ничуть не умнее краснокожих… Ой, а это что ещё за особы? — Кэтрин кивком головы указала на двух белых женщин, которые неторопливо подошли к солдатам, покачивая бёдрами.
— Похоже, это проститутки, — предположила Маргарита.
— Неужели в форте есть проститутки? — не удержалась и воскликнула Нэнси из-за плеча хозяйки.
— От них пахнет псиной, — Кэтрин Трублад скривила лицо, — не человеком, не женщиной, а псиной.
— Будьте снисходительной, дорогая, — ответила Марго. — Эти жалкие существа — тоже женщины и тоже хотят любви.
— Эти… они не люди, — решительно проговорила Кэтрин. — Их невозможно любить человеческой любовью. Собаку тоже можно любить, ласкать её, играть с нею, кормить заботиться. Но не как человека любить, а как собаку.
Кэтрин Трублад тряхнула головой, как бы ставя окончательную точку.
— Нэнси, — Маргарита повернулась к девушке, — Кэтрин сказала мне, что ты ведёшь дневник?
— Да, мадам.
— Ты непременно должна занести туда впечатления о сегодняшней нашей остановке, о дикарях и даже об этих несчастных женщинах, вынужденных торговать своим телом в этих диких местах.
«Воскресенье, 17 июня, 1866. Покинули форт Ларами и остановились на берегу реки Платт возле ранчо, которое носит название Девятая Миля. На расстоянии примерно шестидесяти миль отсюда возвышался пик Ларами. Я слышала от Джима Бриджера, что форт Ларами — излюбленное место многих торговцев и фермеров, женатых на индеанках. Здесь постоянно находится множество индейцев. Джим рассказал, что обычно форт Ларами очень приветлив, но этого, к сожалению, нельзя сказать о тех днях, которые мы провели возле форта. Индейцы очень недовольны тем, что Кэррингтон ведёт экспедицию в самое сердце их страны. Это, оказывается, противоречит всем заключённым с туземцами соглашениям.
Меня очень удивляет, что взрослые люди не могут договориться. Быть может, ни одна из сторон просто не желает прийти к нерушимому союзу? Всего этого я понять не могу, из-за чего на душе лежит лёгкая тень беспокойства. Но эта тень не способна заглушить яркие впечатления от нашего путешествия.
Наш обоз состоит из двухсот двадцати шести фургонов, запряжённых мулами. Помимо них, имеются также медицинские повозки. И ещё оркестр из тридцати человек. Можно легко представить, что думают о нашем походе дикари. Они наверняка полагают, что мы отправляемся навеки обосноваться на их земле.
Эта страна удивительно красива. Пусть индейцы нас и не приветствуют, но природа не противится нашему вторжению: пахнет цветами, отовсюду льётся пение птиц, шныряют лисицы и койоты, то и дело на глаза попадаются величавые олени и стада могучих бизонов. Природа будто бы похваляется своими богатствами. Здесь просто рай земной. Иногда меня охватывает чувство блаженства!
18 июня. Сегодня утром долго разговаривала с Тимом. Мне кажется, что я перестаю понимать его. Он чем-то сильно раздражён, но я не могу разобраться, чем именно. Не могу занести его слова в мой дневник, ибо никакой внятной мысли я от Тима не услышала. Сегодня он совсем не похож на того Тима, которому я отдала моё девичье сердце.
В три часа дня просигналил горн, и мы выдвинулись из Девятой Мили. Проехали мимо сухого притока Тёплого Ключа, мимо Ручья Горького Тополя и через шестнадцать миль остановились на Малом Горьком Тополе. Здесь полным-полно тенистых деревьев, воды и травы. Трава очень высокая и шумная на ветру. Глядя на эти заросли, я невольно погружаюсь в детство: тогда всё казалось громадным и сказочным. Здесь, на берегу Горького Тополя, меня окутал дух давно забытой сказки.
19 июня. После восемнадцати миль пути остановились близ прекрасного ущелья, по которому река Платт течёт из Скалистых Гор.
Старый Джим Бриджер ведёт себя настороженно, постоянно осматривается и указывает нам на горы, мол, там наверняка притаились злые дикари. Все посмеиваются над этим пропахшим дымом человеком. Все вокруг думают, что он специально преувеличивает опасность, желая тем самым повысить собственную значимость. Мне тоже кажется, что он сгущает краски: индейцы ведь не проявляют никакой враждебности, несмотря на высказанные ими в форте Ларами угрозы. Старый Джим иногда напоминает мне ворчливого гнома из детских рассказов про Эльфов, хмурится седыми бровями, грозит пальцем и пугает несмышлёных детишек.
20 июня. Добрались до паромной переправы, которой владеет некий мистер Милс. Владелец парома сообщил, что за день до нашего прибытия поутру нагрянули индейцы и угнали с его пастбища десять голов рогатого скота. С Милсом живёт жена, она из Лакотов; помимо этой индеанки, при Милсе живёт ещё один дикарь по имени Кривой Корень, который помогает ему вести хозяйство. Кривой Корень тоже из Лакотов. Он отправился по следам угонщиков и сумел незаметно увести у них обратно семь коров из десяти угнанных. Он утверждает, что угонщики были Оглалы из группы вождя по имени Красное Облако. Эту группировку воинственного племени Лакотов называют Плохими Лицами.
В этом месте громоздятся причудливые горы красно-бурого цвета; они похожи на аккуратно сложенные глиняные плиты — бесчисленные эти плиты сдавили своим весом друг друга, потрескались, размылись дождевыми потоками и вдруг окаменели в таком исковерканном виде. Потрясающее зрелище! Смотришь на здешние утёсы и видишь перед собой одну из застывших форм времени. Растрескавшиеся скалы и гигантские ели.
Моё сердце готово растаять от восторга.
22 июня. Вечером в лощине между холмами я видела оперённых всадников. Со мной рядом был Тим, но его присутствие не успокоило меня. Мне показалось, что от тех индейцев исходил какой-то устрашающий дух. Они подъехали настолько близко, что я разглядела раскраску на их лицах. Белая глина покрывала их лица и плечи густым слоем. Чёрные точки глаз выглядели ужасно и пугали. На одном из всадников была пушистая шапка с бизоньими рогами. Индейцы покружили на месте, не доехав до нас, и скрылись в лесу.
Джим Бриджер усмехнулся, услышав мой рассказ про встречу с индейцами. Теперь мне кажется, что он прав, говоря о подстерегающей нас опасности. Покуда я видела индейцев только в форте, они казались мне просто примитивными людьми. Но теперь я увидела их в раскраске, и они напугали меня. При них были топоры, дубины и луки со стрелами.
Неужели мы все (наши предки) тоже были такими же дикими варварами? Неужели и мои прапрадеды бродили по лесам и горам, вымазавшись глиной, и дрались друг с другом тяжеленными дубинами? Не верю я в это, хотя и понимаю, что не всегда мы принадлежали к цивилизованному миру.
И вдруг подумалось: а не точно ли такая же я примитивная дикарка, когда вхожу на центральную улицу моего родного города, ярко накрасив губы и глаза и повесив в уши серьги? Для чего мне браслеты и прочие побрякушки? Для чего мне всевозможные бантики и ленты на платьях? Разве это не те же орлиные перья в волосах и не та же белая глина на голых телах индейцев?
23 июня. Прошли шестнадцать миль. Остановились возле ручья, который наши проводники назвали Полынной Речкой.
24 июня. Остановились возле сарая с вывеской “Магазин”. Заправляет этим магазином Луи Газон. Луи и его жена-индеанка открыли торговлю на дороге к будущему форту. Форта ещё нет, а торговля уже идёт. Торговая лавка забита фруктовыми консервами, спиртными напитками, ножевыми изделиями, табаком, бусами, печениями, сыром. Луи очень похвалялся тем, что он был первый торговец на пути в страну золота и дичи. Он говорит о себе так: “Луи Газон имеет хорошую голову! Без хорошей головы в наше время ни купить, ни продать нельзя ничего. Ха-ха! Если бы Луи не поспешил сюда, то его обскакали бы другие купцы. А я не люблю, когда меня обскакивает кто бы то ни было. Зато теперь я обеспечил себе хорошую жизнь. Моя скво[6] очень довольна, что её соплеменницы смотрят на неё с завистью. Они хотели бы получить всё, что у нас есть в лавке. Да, они нам завидуют». Жена доктора Хортона купила у Луи Газона маленькую антилопу.
Странный человек, этот Луи: кто может завидовать ему, кто может желать такого же прозябания в безвестном уголке? Впрочем, ему, похоже, нравится его существование. Выглядит он забавно, весь растрёпанный, одет не то под городского купца, не то под индейца. А жена у него красивая, статная, темнокожая и улыбчивая. Я бы хотела, чтобы у меня были такие же красивые крупные зубы.
25 июня. Прошли пятнадцать миль. Остановились возле южного притока реки Шайен. Повсюду лежит сухой бизоний помёт, его используют в качестве топлива, чтобы не тратить время на сбор дров. Однако воды мало, она в эту жаркую погоду ушла из реки. Мужчинам пришлось копать песчаное русло, чтобы добраться до живительной влаги. Отсюда прекрасно виден пик Ларами, острым углом возвышающийся над скалами, которые громоздятся каменными пирамидами одна над другой. Чарующий вид!
Я чувствую, что в моём сердце всё больше и больше растёт благодарность судьбе за предоставленную возможность отправиться в эти края. Во всём виновата моя любовь к Тиму. Не повстречай я его, сидела бы сейчас в унылом родительском доме и изнывала бы от тоски».
— А этот Бриджер на самом деле так хорош, как о нём говорят? — полюбопытствовал молоденький солдатик, спрыгнув с лошади и разминая ноги.
— Говорят, он пасётся в прерии уже больше сорока лет, — отозвался Тим. — За такой срок вольно или невольно научишься распознавать следы в траве.
— А ты давно мотаешься по пустыне? — встрял Патрик Шэнон.
— Мне было восемнадцать, когда Юг поднял мятеж. Я сразу пошёл добровольцем на войну и стоптал не одну пару сапог. — Тим опустился на землю и потянулся. — Теперь я проклинаю себя за моё желание служить родине. Пришлось глотнуть и пота и слёз. Впрочем, я многое повидал, наступая и отступая. Я даже видел, как генерал Ли пописывал бумагу о капитуляции.
— Значит, ты пропахал через всю гражданскую войну?
— От начала до конца. И вот что я скажу тебе, приятель: война — это самая вонючая помойная яма из всех, в которых мне приходилось побывать. Я рад бы похвастать, но нечем. Я поймал два куска свинца в левую руку и один свинец в правую лодыжку. Кроме того, меня угораздило попасть под копыта одной строптивой лошадёнки, и она едва не проломила мне череп. Одним словом, я проглотил столько дерьма, что и говорить об этом не следует.
— Стало быть, ты не остался доволен службой?
— А ты полагаешь, что перечисленные мною подарки судьбы настраивают на благодушное настроение?
— Тогда почему же ты не уволился, Тим?
— Как же не уволился? Я ушёл из армии сразу после окончания боевых действий, будь они четырежды прокляты. Но дома у меня что-то не заладилось. Семья большая, а хозяйства никакого. Да все мои домашние успели изрядно отвыкнуть от меня. Меньше года промыкался и вот опять подрядился носить это синее тряпьё.
— Опять в помойную яму?
— Мне двадцать три отстегнуло, но что делать? Если так пойдёт и дальше, то придётся остаться в армии навсегда. А ведь у меня невеста. Она из-за меня нанялась прислуживать в семью лейтенанта Трублада. А жена у него, скажу я тебе, просто крыса. Жаль мне мою Нэнси.
— Значит, ты человек бывалый. А вот про золото в Чёрных Холмах приходилось слышать? — спросил, жуя табак, Патрик Шэнон.
— Нет.
— А вот до меня дошёл слушок, — встрял Альберт Уолтер, — что Бриджеру посчастливилось однажды найти в Скалистых Горах потрясающий алмаз. Искал золото, а наткнулся на алмаз. Так вот, при свете этого камня он проехал добрых тридцать миль во время ночной бури — алмаз освещал дорогу.
— Чушь, — недоверчиво хмыкнул Тим.
— Мне рассказывал об этом человек, который провёл с Бриджером целый год в горах, — заверил Уолтер.
— Алмазы не сверкают, — неуверенно парировал Тим.
— Не знаю, что там насчёт алмазов, но мне доподлинно известно, что Джим Бриджер любит приврать, — вновь заговорил Патрик Шэнон. — Когда мы проезжали мимо форта Ларами, я собственными ушами слышал, как он рассказывал жене полковника, будто в дни его молодости на месте форта торчала высоченная скала. На вопрос, куда же она делась, он заржал, как старая лошадь, и ответил, что скала эта была разбита ударом молнии и превратилась в песок. Разумеется, миссис Кэррингтон ему не поверила. Она сказала, что такого быть не может. Она даже попыталась пристыдить Джима. А он себе похмыкивает. Миссис Кэррингтон вроде даже обиделась на него. Тогда он и пояснил ей, что привык подшучивать и даже обманывать путешественников, ведь они, мол, обычно даже “спасибо” не говорят ему за его работу.
Солдаты любили посудачить о Джиме Бриджере и Джеке Стиде, характеры и жизнь которых оставались для них неразрешимыми загадками. Что заставило этих людей покинуть оживлённый мир и уйти в глухие пространства прерий и гор? Неужели вдали от людской толпы они ощущали себя гораздо увереннее и спокойнее, несмотря на поджидавшие их на каждом шагу опасности?
— Если ваши солдаты, лошади или кто-либо вообще будет оставаться без присмотра, — сказал Бриджер, подъехав к Кэррингтону, — у них будут неприятности. В этом я не сомневаюсь.
— Мы двигаемся в самое логово этого дикарства, — мотнул головой Джек Стид, подскакав к полковнику через секунду.
— Да, там вас никто не поприветствует рукопожатием, — поддержал его Бриджер. — Лакоты не хотят мира с белыми, которые приходят на эту землю без приглашения.
— Быть может, эти племена не знают о переговорах в Ларами? — предположил лейтенант, стоявший рядом с Кэррингтоном.
— Знают, — Бриджер уверенно покачал головой, обвязанной платком. — Помните Кривого Корня?
— Это кто такой?
— Индеец, который помогает хозяину парома.
— Да, вспомнил его.
— Тогда вспомните и то, что он угнал обратно украденный с фермы скот. Помимо коров, он пригнал обратно и лошадь, нагруженную подарками, которые выдавались индейцам в форте Ларами. Так что дикари прекрасно знают обо всём. Знают они и о том, что Красное Облако отказался заключить мирное соглашение с правительством США. Так что желающие присоединиться к Красному Облаку чувствуют себя более чем свободными от каких-либо обязательств. Красное Облако — один из самых весомых людей среди Оглалов.
«27 июня. Пройдена двадцать одна миля до Сухого Притока Пыльной Реки. Рано утром удалось впервые взглянуть на великолепные горы, известные как Большой Рог.
— Большой Рог. Так индейцы называют горных баранов, — пояснил Бриджер. — В этих горах большерогих баранов просто тьма, поэтому горы и называются Большой Рог. А вон там сияет на солнце Облачная Макушка.
— Она и впрямь похожа на облачную. Вокруг тёмные скалы, а этот пик искрится снегом, будто невесомый, воздушный.
— Там нет снега, мэм, — улыбнулся мне Бриджер, очень довольный произведённым на девушку впечатлением.
— Как так? Макушка вся светится!
— Попросите бинокль у кого-нибудь из офицеров, и вы сможете убедиться, что там нет снега.
После долгих обсуждений, передавая из рук в руки бинокли, мы так и не смогли прийти к твёрдому убеждению, покрыта ли Облачная Макушка снегом или же это песок отражает солнечные лучи.
— А справа что за горы?
— Чёрные Холмы, мэм.
28 июня прошли так называемые Бизоньи Ключи и спустились по сухому притоку Пыльной Реки. Всего шестнадцать миль. С самого утра шли по руслу реки, покрытому водой лишь на несколько сантиметров. Травы мало, но множество тополей повсюду.
— Вот мы и на Пыльной Реке. Это самое сердце Абсароки, — сказал мне Джим Бриджер
— Что такое Абсарока?
Бриджер неторопливо и широко обвёл рукой:
— Весь здешний край, всё вокруг — это Абсарока. Этим словом себя называют индейцы Вороньего Племени. Раньше вся эта территория была под их контролем, но их вытеснили Лакоты и Шайены. Теперь только старожилы, к которым отношусь и я, продолжают называть эти места Абсарокой.
— Абсарока. Красивое название. Но пугающее. В нём угадывается дикость.
— Здесь повсюду дикость, мэм. — Джим посмотрел на меня очень ласково. Я давно не встречала такого взгляда, должно быть, с далёкого детства. — Здесь не может не быть дикости. Дикие звери, дикие люди, дикие реки… Но для меня всё это — норма, а не дикость. Я не понимаю, зачем вы сюда приехали, мэм…
Я и сама не понимаю. Неужели мною двигает только любовь к Тиму? Неужели я решила бросить всё только ради того, чтобы не разлучаться никогда с моим милым Тимом и испытать на себе те же тяготы пограничной жизни, что выпадут на его долю? Наверное, это было глупо с моей стороны — решиться на это. Ведь с Тимом я знакома совсем недолго. Не могу понять, чем он очаровал меня. Неужели только тем, что был моим первым мужчиной? Или я увидела в нём настоящего героя? Ведь он немало рассказал мне про войну, хотя и не выпячивал себя. Не знаю. Не понимаю себя. И не слышу в моём сердце ничего по поводу этой экспедиции. Что меня ожидает впереди? Что ожидает нас всех?
29 июня. Природа вокруг изменилась сегодня. Кактусы, столь беспокоившие лошадей и сильно мешавшие пешим путникам прежде, стали встречаться гораздо реже. Повсюду разливается дурманящий запах полыни. Дикие тюльпаны, душистый горох и многочисленные вьюнки радуют глаз. Люди то и дело останавливаются, собирая индейский картофель и дикий лук.
30 июня. Джим Бриджер не умеет читать, но ему нравится, когда кто-то читает ему. Он с удовольствием слушал, как я читала ему вслух Шекспира. Забавный старик. Ему нравится Шекспир, но он сильно сомневается в правдивости Библии.
— Не могло быть в жизни всей этой чепухи, которую рассказали про Самсона, — качает он головой. — Как это Самсон смог схватить триста лисиц и связать им хвосты в узел? Не может такого быть! Это не человек, а чёрт какой-то. Нет, мэм, такого не могло быть, хоть об этом и написано. Надо же придумать: связать лисицам хвосты узлами, воткнуть в эти узлы по факелу и направить этих зверей на поля врагов, чтобы сжечь их. Даже краснокожие не додумались бы до такого… Нет, мэм, вы уж лучше почитайте мне Шекспира. Этот парень здорово рассказывает, слово к слову ложится. И голова у него варит. Но должен сказать вам, что сердце у этого Шекспира недоброе. Сколько подлостей он держит в голове, сколько обиды у него, сколько гадостей он рассказывает про людей…»
Индеец был старым. Морщины испещрили его лоб до такой степени, что кожа сделалась похожей на спёкшуюся картошку, а не на человеческую плоть. Но он легко, без малейшего труда слез с пегой лошади. Джим Бриджер подошёл к нему и протянул руку для пожатия.
— Он утверждает, — сказал Бриджер после нескольких минут разговора с дикарём, — что приехал посмотреть на солдат. Он никогда не сталкивался с белокожими военными людьми. В его племени поговаривают о войне, вот он и приехал посмотреть на людей, которые считаются его врагами.
Полковник Кэррингтон вышел вперёд и предложил индейцу сесть возле костра.
— Спроси у него, Джим, думает ли он, что мы опасны для его племени.
— Нет. Он так не думает. Но так думает племя. Сам же он считает, что Синие Куртки слабы и бестолковы. Он посмеивается над огромным числом фургонов, которые прикатили сюда. Он удивляется: неужели без всех этих вещей солдаты не смогут прожить?
Индеец поправил красное одеяло, обёрнутое вокруг бёдер, обвёл глазами собравшихся вокруг него белых людей и покачал головой. Его седые волосы были сплетены в тугие косы и перевязаны полосками из медвежьей шкуры.
— Он говорит, что не понимает, зачем сюда пришли Синие Куртки, — продолжил Бриджер переводить слова дикаря. — Он полагает, что мы опасны именно тем, что в нас много непонятного…
Индеец поднялся, будто собираясь уйти, и потёр колени. Его коричневые пальцы были одного цвета с засаленными ноговицами.
Внезапно он застыл и спросил что-то.
— Он хочет знать, кто эта девушка.
— Которая девушка? — уточнил Кэррингтон, и стоявшие вокруг него офицеры расступились.
Индеец выпрямился и вытянул руку по направлению к Нэнси.
— Чем-то ты привлекла его, дочка, — проговорил Джим и поскрёб ногтями свою бороду.
— Что ему надо от неё? — шагнул вперёд Тим Хэнкс. — Какого дьявола он тычет в неё пальцем? Может быть, он хочет напугать её?
Бриджер подошёл поближе к индейцу и перебросился с ним несколькими фразами. Прошла минута, другая, третья. Индеец что-то говорил тихим голосом, затем посмотрел на Тима Хэнкса.
— Дочка, — Джим поманил Нэнси к себе, — индеец просит тебя приблизиться.
Девушка сделала несколько шагов вперёд.
— А вы, джентльмены, — сказал Бриджер, оглядывая столпившихся офицеров, — отступите в сторонку. Тут не о военных делах идёт речь. Эти слова не для посторонних ушей.
— Мне тоже отойти? — удивился Кэррингтон.
— Да, сэр, — кивнул старый проводник, почёсывая шею.
— Чего он хочет, Джим? — Нэнси настороженно поглядывала на темнокожего дикаря. Её глаза внимательно оглядели худощавые старческие руки и задержались на его груди, рассечённой глубокими вертикальными шрамами. Глаза индейца то опускались, упираясь взором в угли костра, то поднимались и начинали ощупывать лицо белой девушки.
— Он говорит, что твой облик знаком ему, — перевёл Бриджер слова индейца. — Он видел тебя.
— Этого не может быть, — Нэнси отрицательно покачала головой, в её глазах мелькнул испуг. — Я не бывала здесь раньше.
Она оглянулась и увидела позади напряжённую фигуру Тима. Солдат пытался распознать, о чём шла речь, но не мог.
— Я здесь впервые, — повторила Нэнси.
— Этот индеец, — сказал Бриджер, — ни разу в жизни не встречал белых женщин. Он говорит о своём сне. Он видел белокожую девушку во сне и считает, что это была ты, Нэнси.
— Я? Это странно… И что я делала?
— Он говорит, что ты остановила пули, которые предназначались его сыну, — продолжал переводить Бриджер. — Его сын очень уважаем в племени. Его сына зовут Человек-Упавший-С-Бизона. Это очень смелый воин. Но в его сне Человек-Упавший-С-Бизона попал под дождь, это был дождь из пуль, и вокруг танцевали синие тени. Старик думает, что это были тени Синих Курток, то есть наших солдат. Поэтому он и приехал посмотреть на нас. И вот он увидел тебя и узнал.
— Джим, — Нэнси почувствовала мелкую дрожь во всём теле, — что это может означать? Я боюсь. Я ничего не понимаю.
— Ещё он говорит, — продолжал Бриджер, внимательно вслушиваясь в слова индейца и следя за быстрыми жестами загорелых рук, — что тебя привело сюда не то, о чём ты думаешь. Есть какой-то человек, которого ты считаешь своим… Этого я не понимаю, дочка, возможно, речь о твоём женихе… Но человек этот расстанется с тобой. Он говорит, что видит в сердце того человека два огня. Один огонь маленький, и его искры направлены к тебе. Другой огонь большой, и его искры летят в противоположную сторону от тебя и от синих теней…
Индеец улыбнулся беззубым ртом и подался немного вперёд, вытянув жилистую руку, запястье которой было украшено ниткой с крупными белыми бусинами.
— Я ничего не понимаю, Джим. Зачем приехал этот дикарь? Зачем? Что ему надо? — Девушка впилась пальцами в локоть Бриджера.
— Не бойся, дочка, — отозвался следопыт, — у этого краснокожего нет дурных намерений.
Индеец коснулся узловатыми пальцами плеча Нэнси и тихонько рассмеялся.
— Он доволен, что повидал тебя, — перевёл Джим, когда индеец вновь заговорил. — Теперь он уверен, что сон поведал ему правду…
Дикарь поднялся и накинул соскользнувшее одеяло на свои худые плечи. Не произнеся больше ни слова, он взобрался на свою пегую лошадку и неторопливо поехал прочь.
«8 июля. Вчерашний визит индейца произвёл на меня сильное впечатление. Старик сказал, что видел меня во сне. Как он мог видеть меня, если мы никогда не встречались? И сказал, что я каким-то образом спасла его сына от пуль. Слава Богу, что это лишь его сон. Но в любом случае осадок у меня на сердце остался тяжкий. Любое предупреждение — пусть самое нелепое — о будущем вселяет тревогу. А вдруг?.. Возможно, мы начинаем строить наше будущее на самых беспочвенных предсказаниях и эта беспочвенность делается настоящим фундаментом? Если так, то это ужасно. Мы вселяем силу в то, что не имеет силы.
9 июля. Прошли двадцать шесть миль до развилки Безумной Женщины. Вода в Ручье Безумной Женщины очень грязная. Только ближе к ночи стоянка была оборудована для нормального ночлега. Ручей Безумной Женщины делает сильный поворот прямо возле переправы и разветвляется на два рукава. Провели разведку, нарубили деревьев.
10 июля. Поутру внезапно было обнаружено, что добрая половина наших фургонов находится в очень плохом состоянии, несмотря на то что солдаты проверяют повозки ежедневно. Вот что такое халатность.
Офицеры грубо ругаются. Возницы пожимаю плечами и отмахиваются. Наскоро соорудили кузницу и приступили к починке фургонов.
А вокруг нас — красота неописуемая. Равнина, убегающая от леса вдаль, выглядит жёлтым ковром, трава выгорела на солнце и кажется жёсткой. Зелень деревьев очень выразительна на фоне степи. А небо! Какая густая синева, какие головокружительные кручи облаков!
12 июля. Утром одна рота выступила со штабом на поиски подходящего места для строительства форта. Здесь полным-полно земляники, крыжовника, смородины, диких слив. Иногда кажется, что можно рухнуть в заросли, лежать на одном месте, и, просто вытягивая руки, и срывать ягоды, срывать до тех пор, покуда не объешься».
Огромный палаточный лагерь раскинулся на месте будущего форта. Со всех сторон вздымались сосны, громоздились лысые утёсы. Ежеминутно можно было видеть мелькавшие среди зелени спины баранов, иногда появлялись медведи, по ночам протяжно и устрашающе выли волки. Старые трапперы умели различать голоса настоящих волков от индейских «волчьих» криков. Иногда индейцы стреляли из ночной тьмы по палаткам. Ночью также слышался громкий храп людей и негромкая перебранка дозорных. Выставленные пикеты сменялись каждые два часа и обязательно меняли своё местоположение.
Нэнси сидела на раскладном стуле перед костерком. Тим Хэнкс подошёл к ней сзади.
— Здравствуй, дорогая, — прошептал он.
— Я не видела тебя три дня, Тим. — Она посмотрела на него через плечо, и взгляд её влажных глаз пробудил в Тиме внезапное желание.
— Нэнси, позволь мне…
Он склонился над спиной девушки и обнял её, нащупывая ладонями женские груди.
— Я очень соскучился… И чертовски устал…
— Милый, нас могут увидеть. Здесь слишком светло.
— Давай отойдём от костра. Я так давно не ласкал тебя.
— У нас не было возможности остаться наедине. — Девушка провела рукой по его щеке и улыбнулась, ощутив прикосновение жёсткой щетины.
— Поднимись. Прошу тебя, давай отойдём в сторону.
Она послушно встала и увидела перед собой его осунувшееся лицо.
— Ты устал, милый. — Она нежно поцеловала его в губы.
— Боже, как я истосковался по твоему телу. Если бы ты знала, как мне хочется прикоснуться к твоей коже, потеребить губами сосок, раздвинуть твои ноги…
— Вы очень непоэтичны, мистер Тим Хэнкс. — Нэнси грустно улыбнулась.
— Отойдём подальше от огня. Я хочу, чтобы ты раскрылась для меня. Я хочу войти в тебя.
— Тим, ты ведёшь себя так, будто я уличная девка. — Она не отстранилась от него, однако взгляд её стал жёстче.
— Ты не права, дорогая. Вымя коровы тоже не поэтично. Но оно основательно, оно наполнено молоком. И его основательностью вполне можно восхищаться, её даже можно назвать поэтичностью. А я… Да что я? Откуда мне уметь складывать стихи, Нэнси? Я солдат. Но вот что я тебе скажу. Не думай обо мне плохо. Я вовсе не кобель приставучий. Я вот касаюсь твоей мягкой ручки, и сердце у меня сжимается. Что уж тому причиной, ты сама знаешь. Мне хочется смотреть на тебя всё время и ласкать тебя, хочется зацеловать тебя с ног до головы. Что в этом дурного? И ещё мне хочется переколошматить всю эту офицерскую братию, когда я вижу, как они помыкают тобой и заставляют вертеться, как пчёлку.
— Они и тебя заставляют вертеться, Тим.
— Я солдат. Мне к такому обращению не привыкать. Я на войне привык к этому. Такова моя служба.
— А я прислуга. Я тоже обязана уметь поспевать всюду.
— Ты достойна другой жизни, Нэнси. Мы оба заслуживаем другой жизни. — Он поглаживал её спину и бёдра.
— О чём ты?
— Послушай, — он перешёл на шёпот, не прерывая движений своих рук, — я слышал от трапперов, что в этих краях можно хорошо разжиться золотом. Надо лишь знать, где искать его.
— Золотом? Откуда тут золото?
— Нэнси, я найду золото. Я твёрдо решил бросить службу. — Тим устремил взгляд в темноту. — Хватит горбатиться на этих чистоплюев в погонах.
— Подашь рапорт?
— Какой там рапорт! Я могу только сбежать. — Он крепко взял девушку за кисть руки и повлёк за собой. Удалившись от палаток шагов на десять, где царил почти полный мрак, Тим заставил Нэнси опуститься на землю.
— Сбежать? Ты хочешь дезертировать? — Она не поверила своим ушам.
— Да, но это обернётся тюремной решёткой, если меня выловят. — Он толчком руки опрокинул девушку на спину и припал ртом к её шее.
— Милый мой, — прошептала она, — ты понимаешь, что ты задумал?
— Как чудесно пахнет твоя кожа…
— Тим…
Он не откликнулся, навалившись на неё всем телом, и молча принялся поднимать юбку.
— Тим, подожди…
— Я не могу без тебя… Скорее… Ну же…
Нэнси прикусила губу, чтобы не вскрикнуть от его напора.
В следующую секунду поблизости зашуршала листва. Тим Хэнкс застыл, резко вскинув голову.
— Что это? — прошептала Нэнси.
— Кто-то крадётся…
Он осторожно сполз с оголённого живота и прислушался, медленно подтягивая спущенные панталоны. Шорох прекратился, но через минуту возобновился. Совсем близко от любовной парочки завыл волк.
— Индейцы, — одними губами произнесла Нэнси в самое ухо Тима. Он ответил кивком.
Мгновение спустя над самыми их головами грянул выстрел, за ним другой. Вспышки вырвали из зарослей кустарника очертания двух дикарей. Нэнси громко закричала и кинулась, оправляя на бегу юбку, в сторону лагеря. Тим последовал за ней, спотыкаясь в приспущенных штанах.
«14 июля. В пять утра полковник Кэррингтон, адъютант Фистерер, капитан Эйк, проводник Брэннан и переводчик Джек Стид отправились на разведку в сопровождении конного отряда. Дежурным офицером остался капитан Эдар. В девять утра стало известно, что несколько человек дезертировали. Я побежала к солдатам и узнала, что среди сбежавших есть Тим.
Почти сразу был организован отряд для поимки беглецов.
Погоня вернулась ещё до полудня, не поймав никого из дезертиров. Офицер сообщил, что их остановили индейцы и строго наказали передать главному белому вождю, чтобы он немедленно увёл своих солдат из этих краёв. В противном случае дикари грозились начать настоящую войну.
Вечером появился молодой человек, работавший у Луи Газона возницей. Он был до смерти напуган, тараторил беспрестанно, выпучив глаза. Он сообщил, что его повозку остановили дикари и велели ему передать офицеру, чтобы солдаты уходили прочь.
— Вам надо решать немедленно: война будет или мир! — почти кричал паренёк. — Вы не представляете, что за люди эти индейцы! Какие ужасные лица! Глаза! Послушайте, они грозятся уничтожить всех нас, если начнётся строительство нового форта! Они готовы были отрезать мне голову! Они свалили меня на землю, придавили мою шею ногой и приложили к шее здоровенный нож! Если бы вам, братцы, довелось испытать такое, вы бы сейчас не улыбались! Клянусь матерью, у меня нет больше желания оставаться тут. Слава Всевышнему, что я уже не состою на службе и волен ехать, куда захочу.
— Из какого они племени? — спросил у него капитан Эдар.
— Это люди Красного Облака! Оглалы, — уверенно сказал парень. — Луи Газон многих из них знает в лицо. Они покупают у него. Кстати, он выторговал у них много шкур и собирается приехать сюда продавать их вам.
Вот так поворачиваются наши дела. А рядом со мной больше нет моего дорогого Тима. Я не могу поверить в то, что он решился дезертировать и бросить меня. Хорошо, что у меня много дел, иначе я просто сошла бы с ума от отчаянья! Какое предательство! Какая подлость!
Сегодня ясное небо, воздух буквально сияет, мне весь свет не мил. Зачем мне красота мира, если она соткана из обмана? Неужели весь мир пронизан иллюзией? Прелесть цветов — только для приманки пчёл, очарование рек — лишь для приманки купальщиков… И повсюду обман. Тебя соблазняют сладкими словами, убаюкивают, укладывают на брачное ложе, а затем отшвыривают, как использованную куклу.
Жизнь капнула на меня чёрной краской. Или же я просто была слепа прежде? Верно, чернила эти давно вокруг меня, но я не замечала их? Как же такое может быть? Как можно не замечать мрачные тени!»
Тим Хэнкс лежал в кустах неподвижно, боясь громко вздохнуть. В каких-нибудь десяти метрах от него стояли кавалеристы в синих мундирах, окружённые множеством индейских всадников. Если бы кто-то попросил его в тот момент описать его чувства, то он бы сказал одно — сердце в пятках. Он ощущал своё сердце именно в пятках. Оно колотилось внизу, а не в груди, но стук его отдавался сильнейшими вибрациями по всему телу. Тиму казалось даже, что от ударов сердца должна была слететь фуражка с его головы.
Он не различал никаких слов в общем гуле голосов, но по жестам дикарей понял: они требовали, чтобы солдаты не смели ехать дальше и немедленно убирались обратно. Индейцы были сильно раскрашены, в волосах большинства из них торчало по несколько перьев. На голове вожака лежала маска антилопы, рога которой были выкрашены в белый цвет.
Наконец, кавалеристы развернулись и поспешно ускакали.
В следующий миг Тим ощутил крепкую хватку на своих плечах. Кто-то оторвал его от земли мощным рывком и выдернул из рук винтовку. Он перекувыркнулся и отлетел к широкому стволу дерева, ударившись о него спиной. Уже в полёте он успел увидеть двух крепких индейцев, так ловко обезоруживших его. Ещё через минуту вокруг него собрались все те, которые только что заставили уехать кавалеристов.
— Э, как вас там… Не трогайте меня, чёрт возьми… Я не с ними, я убежал от них!.. — Тим торопливо размахивал руками, стараясь жестами объяснить дикарям, что отныне он не желал иметь ничего общего с американской армией. Он поднялся на ноги, поспешно сбросил с себя армейскую куртку и для пущей убедительности начал топтать её ногами.
Кто-то из индейцев оттолкнул его в сторону, поднял куртку из пыли, осмотрел её бегло и взял себе, сказав что-то соплеменникам. Те засмеялись. К Тиму подошёл другой воин и сорвал с его головы фуражку. Показав её всему отряду, он бросил её под ноги Тиму и сделал знак рукой, чтобы солдат потоптал теперь и фуражку. Тим с готовностью наступил на неё, но индеец не дал ему испортить её сапогами и сразу оттолкнул солдата. После этого он с улыбкой поднял фуражку, отряхнул её и надел на себя, произнеся какую-то фразу, которая вызвала у всего отряда взрыв хохота.
— Должно быть, вы думаете, что я идиот, — покачал головой Хэнкс. — Но это вы идиоты, раз не понимаете меня.
Индеец в фуражке развернул Тима лицом к армейскому лагерю и подтолкнул в спину.
— Нет, нет, я туда не пойду. Я туда не пойду! — Он отчаянно замотал головой и повернулся лицом в другую сторону. — Отведите меня куда-нибудь подальше отсюда, чтобы меня не сцапали мои бывшие дружки. Понимаете меня? Топ-топ отсюда… Туда, туда, в ту сторону…
Ближайшие к нему индейцы переглянулись, обменялись несколькими короткими фразами, и один из всадников протянул Тиму руку, приглашая солдата на свою лошадь.
— Сзади сесть? — уточнил Хэнкс. — Отлично. Это хорошее начало. Хотелось бы надеяться, что вы не такие скверные парни, как про вас рассказывают…
Прошло около часа, и Тим увидел впереди индейское стойбище. Никогда раньше не приходилось ему видеть такого лагеря. Здесь всё казалось не таким, как в индейской деревне возле форта Ларами. Там всё выглядело пёстро и театрально, индейцы были просто попрошайками. Здесь же отовсюду исходил дух воинственности. Лишь сейчас Тиму Хэнксу стало по-настоящему страшно. Когда он смотрел на отряд раскрашенных всадников со стороны, лёжа в кустах, ему хотелось исчезнуть, раствориться, смешаться с зелёной листвой, но никакого испуга он не успел испытать. Когда индейцы отобрали у него винтовку, он почти ничего не соображал; в голове пульсировала одна мысль — объяснить, что он уже не солдат. Теперь же, увидев сновавших повсюду голых людей, конуса жилищ, торчавшие из дымоходов жерди, развешенные на треногах щиты и колчаны со стрелами, он словно прозрел после какого-то забытья. Он очутился в самом сердце враждебной страны, абсолютно незащищённый, доступный любому недружелюбному взору. Да и откуда могло взяться тут дружелюбие к человеку, пришедшему из стана солдат?
Хэнксу велели спуститься на землю и усадили его перед входом в большую палатку. Откуда-то вкусно тянуло жареным мясом. Слева от Тима торчали из земли несколько высоких тонких палок, на их верхушках покачивались маленькие обручи из тонких прутиков, на каждом из которых была растянуты куски кожи, с которой свисали волосы. Хэнкс с ужасом понял, что это были скальпы. Он поспешно повернулся к жутким трофеям спиной и почувствовал, как вдоль позвоночника потекли струйки пота. Успокоившись немного, Тим принялся разглядывать стойбище. К своему немалому удивлению, он заметил, что женщин в лагере было мало, в основном на глаза попадались мужчины, и всё больше молодые.
Послышались выкрики, раздался топот копыт. Хэнкс опасливо посмотрел через плечо и увидел группу всадников. Первый из них (и как показалось Тиму — главный) принадлежал явно не к индейской расе: лицо его было обрамлено густой рыжей бородой.
— Белый человек! — радостно воскликнул Тим и бросился к бородачу. — Как здорово, что я встретил здесь белого человека!
Бородач спрыгнул с коня и остановился перед Хэнксом, глядя на него почти с удивлением.
— Разве я белый? — Он вытянул вперёд обе руки, одна из которых сжимала кнут. — Разве я белый? Моя кожа ничуть не светлее, чем у других здешних людей. — Бородач обвёл взглядом собравшихся вокруг индейцев и что-то сказал им. Все дружно засмеялись, показывая белые зубы. Бородач вновь посмотрел на Хэнкса и злобно усмехнулся. — Ты видишь, моих воинов очень развеселила твоя шутка.
— Какая шутка? — не понял Тим.
— Я объяснил им, что ты назвал меня белым.
— Наверное, я не совсем точно выразился, сэр, — смутился Тим. — Вы, конечно, отменно прокоптились на солнце, ваша кожа гораздо темнее моей. Я не спорю. Я просто хотел сказать, что рад видеть здесь белого… то есть человека…
Бородач шагнул к Тиму и внезапно схватил его сильной рукой за горло.
— Бледнолицые знают меня под кличкой Северный Джек. Лакоты называют меня Пума. Здесь, — бородач обвёл свободной рукой лагерь, — десять типи[7], это моё племя, и я являюсь вождём этой общины. Я пришёл сюда по зову Красного Облака, чтобы драться против Бледнолицых… А ты называешь меня белым человеком. Моим воинам смешно слышать такие слова, ведь им хорошо известно, сколько скальпов я срезал с голов белых людей[8]. Так что не называй меня белым. И я не переношу слова «сэр»… А теперь скажи мне, что ты тут делаешь? Зачем ты здесь?
— Я сбежал из форта, — проговорил Тим, когда стальная хватка бородача ослабла.
— Дезертир?
— Да. Больше не могу служить, устал от бесконечных понуканий.
Рыжебородый Пума отдал повод своего коня подошедшему мальчугану.
— Устал от понуканий? — усмехнулся Пума. — Да, тяжела доля раба. Все белые люди — рабы. Они порабощают одних, будучи рабами других. Без этого они не могут существовать… Я вижу, ты боишься. Ты не можешь понять, что у тебя тут за положение. Но не бойся за свою жизнь, дезертир. Я известен как непримиримый враг Бледнолицых, но в моём лагере не принято убивать пленников.
— Стало быть, я пленник?
— Зачем ты здесь? Зачем ты появился в этой стране? Зачем ты пошёл служить Синим Курткам, если тебе не нравится быть рабом? Ты появился в нашей стране, не будучи готов к здешней жизни. Ты сбежал от Синих Курток, но куда? Куда ты направишься? Ты ничего не знаешь тут. Ты не умеешь тут жить. — Пума замолчал и глаза его зловеще сощурились. — Ты не индеец. Я отвезу тебя из лагеря и оставлю тебе нож. Живи, если сумеешь выжить.
— Но ты и сам не индеец, — возразил было Тим.
— Не проверяй моего терпения, дезертир, — оборвал его Пума, — или же все твои тревоги закончатся сейчас же… Я вывезу тебя подальше. У тебя будет возможность разобраться в самом себе. У тебя будет возможность доказать себе, стоишь ты чего-нибудь или нет.
— Это жестоко. Ты обрекаешь меня на гибель.
— Дезертир, ты должен был погибнуть там, где тебя схватили мои воины, — мрачно заявил бородач, тряхнув рыжими космами. — Они решили, что ты надумал присоединиться к нам. Но я вижу, что у тебя нет этого в мыслях.
— Может быть, я ещё подумаю…
— До утра… Но если ты останешься со мной, то тебе придётся стрелять в тех, кто сейчас строит форт. Иначе тебе нечего делать в моём племени…
«15 июля 1866. Несмотря на воскресный день, утром начали разметку будущего форта. Палатки поставлены так, как в будущем должны будут расположены вдоль улицы деревянные строения. К двенадцати дня вид лагеря был уже такой, будто строительство кипело тут уже не меньше двух недель.
Вечером я слышала, как солдаты ворчали между собой, мол, офицерьё развлекается, пудинги наворачивает, ананасы консервированные. Конечно, это так. Мой Тим тоже ни разу даже не пробовал ананаса. Чем он питается сейчас, да и жив ли он? Впрочем, какое мне до него дело. Он меня бросил, повёл себя как самый ничтожный предатель.
Сара Мэтьюс (одна из служанок) выносит иногда солдатам остатки с офицерского стола после ужина и продаёт недоеденные пироги, торты и ананасы. Деньги, разумеется, оставляет себе. Сегодня она призналась мне, что за кусок выпечки берёт с людей по пятьдесят центов! Если так пойдёт дальше, то она вернётся весной домой настоящей богачкой. Конечно, дурно брать с рядовых солдат такие деньги, но раз они хотят платить, то пусть платят. Они знали, в чём заключается служба. А если не знали, то поступили глупо, нацепив на себя мундир.
16 июля. В полдень, появилось несколько индейцев на горе. Показали белый флаг и, дождавшись приглашения спуститься, медленно поехали вниз. Их оказалось в общей сложности около сорока человек, все Шайены. В спешном порядке ставились гостевые палатки. Стол был накрыт американским флагом, вдоль стола рядком поставили стулья. Все наши торопливо кинулись наряжаться в торжественные наряды, как женщины, так и мужчины. Оркестр грянул приветственный марш.
Шайены ехали при полном параде. На руках и на груди — украшения. Один очень высокий воин, прикрытый только набедренной повязкой, держал в руке раскрытый зонтик серого цвета. Некоторые были раздеты до пояса, другие обнажили только руки. На шее одних красовались ожерелья из медвежьих когтей, у вторых висели раковины, у третьих — всевозможные колечки. На ногах — разукрашенные бусами мокасины, ноговицы. На поясных ремнях — табачные кисеты, священные мешочки. Всё очень пёстро, впечатляюще.
Вожди назвали свои имена, Джек Стид перевёл: Чёрный Конь, Красная Рука, Маленькая Луна, Красивый Медведь, Прыгающий Кролик, Лежащий Волк, Человек-Одиноко-Стоящий-На-Земле, Тупой Нож.
Меня поразил облик старика, приехавшего с вождями. Возможно, он тоже был вождь, я этого не знаю. Он был неимоверно стар и был похож на величественную скалу. Лицо его, подобно обрывистому берегу, готово было осыпаться рыхлыми комьями. Кожа растрескалась, наморщилась. Казалось, что сквозь её коричневую твердь готов был пробиться мох…
Перед штабной палаткой успели натянуть брезент, под этим навесом собрались женщины. Индейцы пустили по кругу трубку, вырезанную из красного песчаника. Лица у всех серьёзные и настороженные, глаза пронзительные, как острия стрел.
Перед индейцами сидел Джим Бриджер, устроившись на низеньком стуле с подлокотниками. Сорок четыре года, проведённые на границе, научили его быть настолько же недоверчивым к индейцам, насколько индеец мог быть недоверчив к кому-либо. Рядом с Бриджером стоял Джек Стид. Он черноволосый и черноглазый, как индеец; его жена — Шайенка. Он прекрасный переводчик, но любит похлестать виски.
Шайены сказали, что многие Лакоты готовы начать войну. Шайены подробно пересказали Кэррингтону весь проделанный маршрут нашей экспедиции, и полковник убедился, что индейцам был известен каждый шаг белых людей.
После полудня индейцы уехали. На душе беспокойно. Дикий облик этих варваров вселяет страх в сердце, как бы дружелюбно индейцы ни улыбались, как бы усердно ни пожимали руки нашим офицерам.
17 июля в пять вечера индейцы напали на табун майора Хэймонда. Майор и его адъютант бросились в погоню. Постепенно собрался и весь отряд. Но индейцы окружили наших людей. От них примчался гонец (плечо в крови, волосы пыльные, глаза мутные). Полковник выслал им на помощь две роты пехоты и пятьдесят кавалеристов.
Вскоре пришло сообщение, что погиб Луи Газон со своими людьми — всего шесть человек. Среди погибших — Генри Эррисон из Сент-Луиса. Все обнаруженные на месте происшествия трупы сильно изуродованы. Это случилось в нескольких милях от Палаточного Следа. Осталась в живых только его жена (она из Лакотов) и её дети. Индеанка сказала, что они успели спрятаться, едва услышали приближающийся отряд дикарей. Эта женщина очень красива. Я рада, что она не пострадала.
Она поведала, что вчера Чёрный Конь, возвращаясь от нас, встретился с несколькими вождями Лакотов. Они приехали с Языковой Реки и долго разговаривали с Шайенами. Затем Лакоты обвинили Шайенов в предательстве и поколотили их кнутами и луками. Чёрный Конь порекомендовал Газону быстрее ехать в крепость, но Луи отмахнулся, не оценил всей серьёзности ситуации. И вот нынче утром его убили.
23 июля. Атакован обоз Луиса Шинея. Один человек погиб, дикари забрали лошадей, скот и много личных вещей.
24 июля. Сегодня утром примчался курьер с Чистого Ручья от капитана Барроуса с сообщением, что собралось уже очень много Лакотов, к ним постоянно прибывают новые отряды. Обозы фактически не имеют возможности продвигаться без военного сопровождения.
В обед мы выезжали за ягодами. С нами было десять солдат. Лейтенант Дэниэлс, красивый молодой человек с ясными глазами выехал вперёд. Внезапно появилось не меньше пятидесяти индейцев и окружили Дэниэлса. Я не видела, чем его убили, но это и не существенно. Я видела труп. Дикари оскальпировали и изуродовали его. Покуда мы находились далеко, один из индейцев нарядился в форму лейтенанта и стал плясать над трупом. Это было ужасно. Я смотрела на того дикаря и не могла понять, что было ужаснее — сама смерть лейтенанта Дэниэлса или же то, что туземец раздел его и облачился в его китель.
На помощь прибыл лейтенант Киртлэнд. Забрали тело лейтенанта Дэниэлса. Я подошла посмотреть на него. Ужас. Каждый глаз — сосуд. И в каждый сосуд капает чёрное. Оно расплывается, затем вдруг исчезает. Голова — сосуд. В голове два сосуда — окровавленные глаза. И в каждом расплывается чёрное, переливаясь из сосуда в сосуд. Туча и пролитая кровь. Мрачная туча, похожая на чудовище.
29 июля. Сегодня пришло известие, что возле Коричневых Ключей атакован гражданский обоз. Восемь человек убиты. Два ранено, один из них скончался от потери крови. Джеймс Тоджер рассказал, что все белые были прекрасно вооружены, но Лакоты взяли их обманом. Индейцы приблизились к обозу, демонстрируя мирные намерения. Один из дикарей протянул руку для пожатия, второй уже начал принимать подарки. И тут оба индейца выстрелили. После перестрелки дикари исчезли. Их было не больше десяти человек.
Мне страшно. Воздух начинает пахнуть не цветами и душистой хвоей, а кровью. Я отчётливо ощущаю этот запах.
Люди — это двери. Через них постоянно что-то проходит, входит, выходит, посещает нас и покидает нас. Один человек проникает в другого: лезвием ножа или теплотой своего любящего тела. То и другое очень интимно. Рождаются новые люди, новые мысли, новые смерти.
Что является более личным: любовь двух существ, которой стараются заниматься подальше от посторонних глаз, или смерть, которую выставляют на показ в гробу?
1 августа. Филипп Кирни командовал кавалеристами во время американо-мексиканской войны. У него была ампутирована одна рука, и во время боя он держал поводья зубами. В его честь и назван наш форт. Пришло время дать его описание.
Если стоять спиной к Малому Сосновому Ручью (над ним возвышается Гора Лоцман), то справа тянется Большой Сосновый Ручей, а слева от форта поднимается Крепостная Гора. Крепостная Гора получила своё название из-за остатков индейского укрепления, обнаруженного на вершине утёса, куда ведёт узкая тропинка. Укрепление представляет собой площадку в тридцать квадратных футов, обложенную по периметру большими камнями, в некоторых местах лежат плотно пригнанные друг к другу сосновые брёвна. Посреди площадки хорошо виднеются следы совсем недавних костров. Я была там на экскурсии. Не так уж много у нас мест, куда можно поехать и повидать что-то любопытное.
Большой Сосновый бежит стремительно. Между Большим и Малым Сосновыми Ручьями возвышаются пологие Салливановы Горы. Слева от гор тянется дорога в сторону соснового бора, по которой всегда ездят заготовительные обозы. С самой высокой точки Салливановых Гор открывается чудесный вид на Языковую Реку, которая изгибается далеко на севере.
Большой Сосновый Ручей тянется между Салливановыми Горами и длинным хребтом, который называется Палаточный След, затем сворачивает влево, огибая Салливановы Горы. Немного дальше на Большом Сосновом лежит Сосновый Остров, к которому и ездят заготовительные обозы (огибая, правда, горы не справа, а слева). Женщины любят совершать конные прогулки по склонам Салливановых Гор. Особенно часто отправляется на такие прогулки миссис Вэндс.
Гора Лоцмана находится всего в нескольких сотнях метров от форта. Непосредственно напротив форта горный склон изрезан несколькими оврагами.
Площадь самого форта — примерно шестьсот футов на восемьсот футов. Форт расположен на естественном плато. Частокол построен из тяжёлых сосновых брёвен высотой в 11 футов. Главные ворота смотрят на Большой Сосновый Ручей. Правая сторона крепости подходит вплотную к Малому Сосновому, и там оборудованы ворота специально для того, чтобы выезжать непосредственно к воде. В задней части крепости оборудованы конюшни вдоль двух крепостных стен, возле третьей стены поставлены торговые лавки и помещения для различной техники. Сеновал устроен посреди двора. В правой же половине форта отведено место для кавалерийского двора, всевозможных контор, казарм для офицеров и рядового состава и центральная площадь. В левой стене также сделаны ворота. Блокгаузы стоят в двух углах по диагонали.
Центральная площадь поделена на четыре части, посреди установлен флагшток. Одна из четвертей отведена под склад боеприпасов. На второй четверти стоят орудия. Третья и четвёртые части — плац.
Воскресенье у нас — выходной день. Странно, что здесь могут быть выходные дни. Выходить-то особенно некуда».
Ближе к полудню миссис Уэтли собралась на прогулку верхом.
— Мистер Рэйд, — выбежала из дома Нэнси, увидев, что одетый в тёплую куртку мужчина готовился подняться в фургон, — похоже, вы намерены сопровождать миссис Уэтли. Не так ли?
— Да.
— Не возьмёте ли вы меня с собой? Я хочу собрать ягод.
— Ягод? — Он поправил шляпу на голове и поднял воротник. — Какие теперь ягоды? Сегодня, хоть солнце и яркое, ветер всё-таки холодный.
— Мистер Рэйд, — взмолилась Нэнси, — я прошу вас. Вы же всё одно выезжаете за ворота. Мне трудно просить, чтобы кто-то специально ради меня выезжал наружу.
— Ладно, мисс Смоллет, только поспешите, а то миссис Уэтли не любит ждать.
Нэнси быстро вернулась с плетёной сумкой и вскарабкалась в фургон, опираясь на протянутую руку.
Колёса скрипнули и загромыхали по земле.
— Далеко мы не поедем, — проговорил Рэйд, поёживаясь, — как-то слишком неспокойно у меня на душе нынче.
— Вам нездоровится? — посмотрела на него Нэнси. — Похоже, вас продуло.
— Похоже, — согласился мужчина и достал из кармана кисет. — Вы не будете возражать?
— Нисколько. Я успела привыкнуть к табаку с начала экспедиции.
Скакавшая неподалёку миссис Уэтли повернула коня и поехала вверх по склону.
— Куда её несёт? — заворчал Рэйд, скручивая сигарету.
Хлопнул выстрел со стороны форта.
— Что за… простите, Нэнси, но почему стреляют? — забеспокоился Рэйд, высовываясь из фургона.
— Должно быть, предупреждают, чтобы мы далеко не отъезжали.
— Должно быть…
Миссис Уэтли остановила коня. Метрах в ста от неё из-за кустов выехали индейцы. Все они были в длинных рубашках, с луками за спиной, без раскраски на лицах.
— Краснокожие! — закричал Рэйд, поднимаясь на козлах во весь рост и цепляясь шляпой за брезентовое покрытие фургона. Он потоптался, гремя сапогами, снова сел, схватил винтовку и потряс ею перед собой, угрожая индейцам.
Миссис Уэтли быстро развернулась и поскакала обратно, но дикари не думали догонять её.
— Похоже, стрельбы не будет, — облегчённо проговорил Рэйд. — Но всё же надо возвратиться поближе к воротам.
— Из-за этих проклятых туземцев нельзя нормально прогуляться, — послышались слова промчавшейся мимо миссис Уэтли.
Индейские всадники неторопливо проехали шагом вдоль лесной кромки и скрылись между деревьями, проявляя подчёркнутое равнодушие к прогуливающимся белым людям.
— Мистер Рэйд, — Нэнси взяла мужчину за руку, — остановитесь возле вон тех кустов на берегу.
— Напротив главных ворот?
— Да.
— Зачем?
— Там я обычно ягоды беру.
— Может, не следует сейчас заниматься этим? Вон ведь кто тут пасётся поблизости. — Он кивнул через плечо в сторону скрывшихся всадников.
— Мистер Рэйд, здесь я совсем рядом буду. Может, вы подождёте меня, раз уж миссис Уэтли вернулась в крепость и вам не надо больше охранять её…
Рэйд с неохотой подкатил к указанному месту, настороженно оглядываясь. Спрыгнув на землю, он помог Нэнси спуститься.
— Валяйте, занимайтесь вашими ягодами…
Она лёгкими шажками подбежала к кустарнику, но не успела приступить к намеченному делу, как вновь треснули выстрелы с крепостной стены.
— Опять? — вздрогнул Рэйд и бросился к фургону.
Нэнси осталась на месте, пытаясь осознать, откуда могла грозить опасность, и в следующее мгновение увидела скакавшего вдоль частокола индейца на рыжем коне. За ним мчались на верёвке три кобылки, уведённые, во всей видимости, из армейского табуна на выпасе. Со стены на конокрада сыпался град пуль. Индеец пролетел мимо Нэнси, обдав её терпким запахом и ветром. Но тут ему наперерез выехал отряд кавалеристов, возвращавшийся с рекогносцировки. Заметив перед собой индейца с украденными лошадьми, солдаты тут же открыли огонь.
Всадник заметался, остановился, отпустил верёвку с кобылками и пустился в обратном направлении, сильно свесившись со своего рыжего скакуна. Нэнси стояла, словно охваченная оцепенением, и не могла сделать ни шага, несмотря на призывные крики мистера Рэйда. Рыжий конь, виляя, приближался к ней. Она уже видела выведенные тонкие белые полоски, изображавшие молнии, на его мелькавших ногах и несколько отпечатков ладоней на его шее. Косматая грива прыгала на ветру. Тёмный хвост был завязан узлом на кончике.
Когда наездник приблизился, девушка зажмурилась, уверенная в том, что конь сметёт её на всём скаку, но этого не произошло. Индеец быстро нагнулся к Нэнси. Его глаза на лице, покрытом вертикальными чёрными полосами, сверкнули. Длинные волосы тяжело колыхнулись вперёд и ударили Нэнси по плечу. Индеец ловко подхватил девушку под мышками и одним движением усадил её перед собой.
Всё случилось настолько стремительно, что она не успела даже ничего понять. В памяти остались только жгучие глаза дикаря и длинные, тяжёлые, жирные, иссиня-чёрные волосы.
Дикарь крепко прижимал девушку рукой к своей обнажённой груди. Конь резво скакал из стороны в сторону, готовый пуститься в бешеную скачку. Индеец выкрикивал над самым ухом Нэнси что-то, обращаясь к солдатам и почти оглушая голосом свою пленницу. Выстрелы со стороны форта и приближавшегося отряда кавалеристов постепенно прекратились: солдаты боялись попасть в девушку.
Нэнси не могла понять, сколько продолжалась эта сцена. Мир для неё был заполнен сияющим солнцем, к которому был обращён её застывший взор, и дикой тряской. Она не столько сидела на рыжем коне, сколько висела, придавленная мускулами индейца. Он то и дело подтягивал её вверх, но она оползала по скользкой гриве скакуна вниз, не в силах удержаться. Всё её тело обмякло, стало абсолютно неузнаваемым — не то отяжелело, не то потеряло свой вес и растаяло.
Вдруг индеец развернул коня и направил его в реку. Пространство перед девушкой перевернулось, лес исчез, пропал крепостной частокол. Вода вскипела под копытами, зашумела, холодные брызги окатили напряжённое лицо девушки, как внезапный проливной дождь.
Конь поплыл. Нэнси видела его вытянувшуюся шею, разбухшую в воде тёмную гриву, навострившиеся уши. Громкий храп затопил уши Нэнси.
У самого берега индеец отпустил Нэнси, и она скользнула в воду и осталась на её поверхности лицом вверх, покачиваясь и едва заметно шевеля кисть правой руки. Над ней медленно и беззвучно плыли облака. В ушах шумела вода.
— Мисс Смоллет!
Чья-то голова закрыла собой синее небо и белые клубы облаков. Голова приблизилась, крепкие руки подхватили Нэнси под спину.
— Мисс Смоллет! Нэнси! Как вы?
— Спасибо, Вильям, — девушка узнала сержанта Моргана, — спасибо. Я в полном порядке. Просто у меня… нет сил… Дикарь по-настоящему напугал меня.
— Теперь всё позади…
— Я хотела лишь ягод набрать…
— Давайте я помогу вам…
— Если бы не эти дикари, тут был бы просто рай. Какие места, вы только посмотрите, господа! — сказала миссис Трублад, помешивая ложечкой в чашке. — Здесь так чудесно. Только и делать что пикники устраивать.
— Милые дамы, вы лишь дважды выбирались в горы, — откликнулся полковник Кэррингтон, — но теперь-то уж нельзя. Поначалу всё как-то спокойнее было, а сейчас чересчур часто кровь стала проливаться.
— Да, сэр, — поддакнул лейтенант Трублад, — полилась.
— Да, женщинам тут тяжко.
— Не то слово.
— Давайте устроим сегодня пир. Откушаем консервированных лобстеров и устриц. Забудемся ненадолго! — воскликнула Кэтрин Трублад, обращаясь к Маргарите Кэррингтон.
— Устриц на складе не осталось, но есть лосось, — подал голос со своего места лейтенант Бенсон. — Кстати, очень приличные консервы. Рекомендую. А вот сладкой кукурузы и ананасов в собственном соку пока вполне достаточно. Так что можем сделать заказ.
— А помидоры есть?
— Есть. Можно заказать повару пудинг и какой-нибудь кекс, скажем, со сливовым джемом.
— Было бы чудесно… Кэтрин, а где ваша Нэнси? — поинтересовался лейтенант Эдар. — Бедняжка натерпелась сегодня изрядно. Надо бы пригласить её к нашему столу. Мне кажется, это очень славная девушка…
— Жаль, что жених её оказался негодяем, — отозвалась жена лейтенанта Трублада.
— Что такое?
— Он же сбежал. Помните тех дезертиров, которых не удалось поймать? Её жених был один из них.
— М-да…
— Между прочим, Нэнси поступила к нам только из-за него… чтобы быть рядом с ним, понимаете? А он удрал…
«8 сентября. В шесть часов вечера индейцы угнали двадцать мулов из табуна гражданских служащих форта Кирни во время сильной бури. Это произошло всего в миле от форта. Ещё два таких же случая в этот же день. Полковник Кэррингтон и лейтенант Эдар организовали погоню, она затянулась на всю ночь.
10 сентября. Десять пастухов были атакованы в миле к югу от форта, потеряли тридцать три лошади и семьдесят восемь мулов. Преследование дикарей не дало никаких результатов.
13 сентября. В полночь пришёл призыв о помощи со стороны Гусиного Ручья, где заготавливается сено. Один человек убит. Сложенное на сенокосилках сено сожжено. Двести девять голов крупного рогатого скота уведено дикарями. Для этого они пустили небольшое стадо бизонов на коров, те испугались и помчались прочь с пастбища. Лейтенант Эдар немедленно пустился в погоню, но обнаружил, что индейцев было слишком много. В тот же день индейцы угнали табун лошадей, ранив двух пастухов. Капитан Эйк и лейтенант Вэндс вели преследование индейцев до темноты. Рядовой Донован вернулся в крепость со стрелой в бедре.
14 сентября. Убит рядовой Гилхрист.
16 сентября. Питер Джонсон сегодня был отрезан индейцами от своего отряда. Поиски ничего не дали, тело так и не найдено.
Каждый день приносит смерть. Я засыпаю с трудом, прислушиваюсь ко всем звукам за стеной. В темноте ко мне со всех сторон начинают подкрадываться страшные и противные, как насекомые, мысли. Они прогрызают во мне крохотные отверстия, и я начинаю чувствовать приближение страшной моей кончины. Меня уже не радует окружающая природа. Я хочу уехать отсюда, чтобы не мерещился за каждым кустом притаившийся дикарь в ужасающей раскраске. Я хочу уехать в город. Я принадлежу городской среде, там мне всё понятно, там я могу всё объяснить. Во всяком случае мне сейчас так кажется. Возможно, всё ещё образуется?
23 сентября. Индейцы напали и увели двадцать четыре коровы из стада. За ними поехал Браун и отряд из двадцати трёх человек (солдаты и гражданские). После недолгого боя коров удалось отбить. Около тринадцати индейцев убито.
Браун сказал по этому поводу:
— Наконец-то одна толковая схватка с этими мерзавцами! В конце концов мы устроили их хорошую трёпку. Но надо бы не останавливаться на этом.
— Вы не боитесь попасться в руки краснокожим, Фред? — спросил у него полковник Кэррингтон.
— У меня всегда лежит один патрон лично для меня. На всякий случай.
— Стало быть, вы не настолько уверены в постоянстве вашей удачи.
Мне странно слышать такие разговоры. Особенно странно узнавать, что кто-то держит один патрон, чтобы покончить с собой. Неужели люди идут в армию, чтобы помирать? Неужели люди направляются открывать новые земли, чтобы погибнуть там?
27 сентября. Рядовой Патрик Смит оскальпирован на Сосновом Ручье, но нашёл в себе силы проползти полмили до блокгауза, где его подобрали наши. Он был добрым приятелем моего Тима. Я просила, чтобы доктор разрешил мне приглядывать за Патриком, но мне отказали — слишком тяжёлое у него было состояние.
28 сентября. Патрик скончался сегодня к обеду.
Привезли тела двух дровосеков. Индейцы оскальпировали их на глазах у товарищей. Индейцев было около сотни. Никто не мог ничего поделать.
Индейцы обещали войну. Вот война и пришла. Должно быть, наши офицеры не готовы к такой войне. Они, судя по всему, предполагали, что будут кавалерийские атаки в чистом поле, а тут сплошные засады, стрельба из зарослей.
Я начинаю привыкать к виду мертвецов. Меня перестают страшить кровавые раны. Или мои чувства просто притупляются? Интересно, можно ли очерстветь настолько, чтобы не реагировать ни на что?
Нет! Я так не хочу! Я должна радоваться жизни, должна собирать букеты цветов, наслаждаться их запахом, любоваться собой в зеркале. Мне хочется полноценных, глубоких впечатлений. Я же сейчас похожа на музыканта, день ото дня теряющего слух».
— Говорят, вы вчера попали в западню? — полюбопытствовала Нэнси, присаживаясь напротив лейтенанта Трублада.
Он медленно, с наслаждением цедил виски из пузатенького стаканчика.
— Дикари были совсем рядом, но всё обошлось. Я вообще везучий. Ни разу не был ранен, — улыбнулся лейтенант.
— Благодарение Иисусу.
— При чём тут Иисус? — Генри Трублад с некоторым недоумением покачал головой. — За что вы благодарите его? Иисус принёс людям больше горя, чем счастья. Впрочем, и Магомет принёс не меньше бед.
— Что вы… — прошептала Нэнси.
— А что?
В голосе офицера прозвучало столь неподдельное удивление, что девушка содрогнулась всем телом.
— Разве вы не понимаете, что обрекаете себя на вечные мучения, произнося такие страшные слова? — Нэнси впилась глазами в лицо офицера.
— Страшные слова? Я вас не понимаю… Впрочем, конечно, вы имеете в виду… Но поймите же, что Европа столетиями утопала в крови из-за религиозных распрей. Если Иисус был по-настоящему мудр, то он устроил бы всё иначе и не оставил бы после себя кучку жалких учеников, которые принялись переиначивать его слова каждый на свой лад. Ну а ученики этих учеников схватились за ножи. И особенно досталось «неверным». Вы только посмотрите, что оставила после себя инквизиция. Сколько переломанных костей! Реки крови! И всё ради утверждения учения Христа.
— Вам будет стыдно за ваши слова.
— Не будет. Мне не стыдно сейчас и не будет стыдно позже. Я честен. Честным людям не бывает стыдно.
— Но почему вы такой? Разве вы не католик? — Нэнси сжала тонкой рукой локоть лейтенанта Генри.
— Католик? Меня крестили в младенчестве, как это происходит с большинством детей. Но это не заставило меня пойти ни по католическому, ни по лютеранскому, ни по какому-либо другому христианскому пути. Я верю в Бога, но разве это обязывает меня поклоняться Христу? А почему тогда не Магомету? Он ведь тоже нёс людям слово Создателя…
— Ну… Магомет это совсем другое, — возразила девушка, неопределённо пожимая плечами. — Вы же не арабских кровей, вы принадлежите к европейской расе.
— И что это доказывает? — Лейтенант подался вперёд, и глаза его зажглись. Похоже, он нащупал любимую тему. — Христианство пришло к нам с Ближнего Востока. Нам незаметно навязали его. Неужели вы никогда не задумывались над этим?
— Вы намекаете на то, что эта религия вовсе не наша? — сжалась Нэнси.
— Я не намекаю. Я говорю об этом прямо. Мы давным-давно служим чужой идее.
— Вы кощунствуете, сэр.
— Вовсе нет. — Он плеснул в стаканчик очередную порцию виски. — Я не поднимаю голос против Бога. Я лишь утверждаю, что мы многое перепутали и что нас приучили молиться не Богу, не Творцу, а пророкам. А это, согласитесь, далеко не одно и то же. Пророки у каждого народа свои, но Бог един. Даже у здешних краснокожих бестий тот же самый Бог, просто называют они его иначе. Да разве может быть по-другому? Индейцы живут не так, как мы, они не желают ровно укатанных дорог, паровозов и прочих прелестей нашей цивилизации. И за это мы называем их дикарями, за это мы уничтожаем их. Заметьте: уничтожаем их, прикрываясь именем Христа. И никому из нас, цивилизованных людей, не стыдно. Не ужасно ли это?
— Мне не по себе от ваших слов, сэр. — Нэнси хотела было подняться, но лейтенант остановил её.
— Вы чудесная девушка, Нэнси. Я свыкся с вами и часто забываю, что вы являетесь прислугой в нашей семье. С вами можно легко побеседовать, вы умеете слушать.
— Разве миссис Трублад не любит разговаривать с вами?
— Не любит? Нет, не в этом дело. Она просто не умеет разговаривать. Она прерывает любую беседу, коли ей что-то не по душе… А мне надо иногда выговориться.
— Сейчас тоже?
— Знаете, Нэнси, в нашем офицерском кругу не принято обсуждать некоторые вопросы. Например, меня не радует мысль, что мы пытаемся навязать дикарям наш образ жизни и нашу веру. Кто сказал, что этот образ жизни правильный? Мы думаем так лишь потому, что не умеем жить иначе. А меня ведь не только никто не поддержит в этих моих мыслях, но и вообще станут косо смотреть. Ведь я солдат и должен уметь воевать, какова бы ни была цель этой войны.
— Разве вы плохо выполняете долг?
— Я хорошо служу. Ко мне нет нареканий. Однако этого мало. На военной службе нужно также уметь держать язык за зубами, чтобы тебя ненароком не занесли в список неблагонадёжных. А получить такое клеймо, к сожалению, очень легко, ведь неблагонадёжность — понятие расплывчатое. Так что не со всяким поговоришь откровенно, иначе можно потерять службу… Уходить из армии мне не хочется, мне нравится моя работа.
— Вы называете это работой? — удивилась Нэнси.
— Да. Это работа. Каждый выполняет свою работу. Некоторые называют военную службу долгом, но я так не считаю. Если долг, то перед кем? Только перед теми, кто выплачивает жалование. Это моя точка зрения.
— Я не понимаю вас, господин лейтенант. Как вам может нравиться военная служба, если вы полагаете, что правда в этой войне не на нашей стороне?
— У каждой из сторон есть своя правда. Индейцы отстаивают свой образ жизни, а мы — наш. Они умеют хорошо драться, и мы не можем уступить им. Это своего рода игра.
— Игра? Вы называете войну игрой? — содрогнулась девушка.
— Вся наша жизнь представляет собой запутанную игру. И если не понять этого, то можно сойти с ума от постоянно наваливающихся бед, несчастий, обид… Я думаю, надо уметь воспринимать всё как игру.
— Полагаю, редкий человек умеет это делать, — покачала головой Нэнси.
— Редкий. Поэтому редкий человек проживает жизнь счастливым.
«6 декабря. Утром был атакован обоз дровосеков, примерно в двух милях от форта. Феттермэн с 52 кавалеристами бросились на помощь. Полковник Кэррингтон и 25 конников помчались по другой дороге, надеясь отрезать дикарям путь к отступлению. Индейцы нахлынули волной. Солдаты были в панике. Десять человек умчались назад, ослушавшись приказа. Лейтенант Бингам и лейтенант Груммонд вместе с сержантом Боуэрсом и ещё двумя солдатами пустились преследовать какого-то индейца-одиночку и нарвались на засаду. Бингам и сержант погибли. Лейтенант Груммонд чудом спасся. Сейчас он пребывает в самом подавленном состоянии, какое только можно представить: молчит и пьёт виски.
9 декабря. Похоронили лейтенанта Бингама и сержанта Боуэрса. Они попали в засаду.
Я слышала, как Браун разговаривал на повышенных тонах с Кэррингтоном. Он почти ругался. Говорил, что в форт немедленно надо вызвать подкрепление.
— Добейтесь, чтобы нам прислали сюда пополнение, — стучал он кулаком по столу, — тогда я отправлюсь на Языковую Реку и задам краснокожим трёпку.
— Перестаньте молоть чепуху, Фред. Индейцы растопчут вас. Они собрали серьёзные силы.
— Пусть растопчут, сэр, но зато я успею собственными руками убить десяток-другой.
Полковник не желает вступать в открытый бой с дикарями. Я не могу понять, что это — профессиональная твёрдость или слабохарактерность. Иногда он кажется мне тряпкой, иногда — тупицей».
Утро 21 декабря выдалось ясным и радовало глаз. Несмотря на лежавший повсюду глубокий снег и на явные признаки дальнейшего похолодания, многие мужчины, выйдя на работу, даже не стали надевать тулупы поверх шерстяных кофт.
Нэнси стояла на крыльце, с улыбкой наблюдая за сборами заготовительного отряда, который отправлялся к Большому Сосновому Ручью.
— Что-то наши бравые парни нынче припозднились, — послышался за её спиной голос Кэтрин Трублад. — Обычно выезжают раньше.
— Погода расслабляет, мадам, — отозвалась Нэнси, поправляя платок на плечах. — Взгляните, какое дивное сегодня небо, какое солнце! Вот бы так всю зиму.
— Тогда мы могли бы однажды совершить экскурсию к озеру Де Смет и устроить там катание на коньках, — сказала Кэтрин, затем подумала и добавила: — Если, конечно, уладится всё с индейцами. Ах, как мне надоело это постоянное напряжение, ожидание новых выстрелов, боязнь за жизнь моего мужа… Да и вообще за всех нас.
— Сегодня с обозом едет сильная охрана, — заметила Нэнси.
— К сожалению, меня это не радует. Мой Генри отправляется с этим сопровождением. А я всякий раз, как он отправляется туда, просто схожу с ума.
— Я знаю, мадам.
— Пойду-ка я к миссис Уэтли, — проговорила Кэтрин Трублад, погрузившись в свои беспокойные мысли.
Нэнси кивнула и сказала:
— У меня сегодня стирка.
Прошло не больше часа, когда послышался крик со стены:
— Индейцы!
— Где они? — прокричал офицер снизу.
— Пикеты на Лоцмане подают сигнал «много индейцев».
— С Горы Лоцмана сигналят? Стало быть, дикари атаковали дровосеков. Горнист! Труби сбор!
— Майор Пауэл! — позвал Кэррингтон. — Собирайте людей немедленно!
Пространство на плацу мгновенно ожило, люди побежали из казармы в конюшню, захрапели лошади, пуская густой пар из ноздрей. Капитан Феттермэн большими шагами ходил туда-сюда, постукивая рукой по кобуре и поглядывая на строившихся кавалеристов. Вскоре из дома офицеров вышел Кэррингтон. Феттермэн быстрыми шагами подошёл к полковнику:
— Сэр, позвольте мне! Я готов выступить.
— Я вижу, — Кэррингтон отвёл глаза.
— Вы не желаете, чтобы я ехал?
— Я не желаю, чтобы вы устраивали погоню за краснокожими. Мне дорог каждый человек, а вы легко теряете голову, Вильям. Поймите меня.
— Разрешите мне возглавить отряд, сэр. Я должен расправиться с этими тварями!
— Вы ничего не должны, Вильям, — полковник отвернулся от капитана и покачал головой, будто споря с кем-то.
— Сэр!
— Ладно, Вильям, раз вы настаиваете… — Кэррингтон подозвал Пауэла и медленно проговорил. — Майор, вы останетесь здесь. Отрядом будет командовать капитан Феттермэн… Только, Вильям, никакого лихачества. Вы слышите меня?
Подбежал лейтенант Груммонд:
— Сэр, я распорядился, чтобы выступила также часть роты Второй Кавалерии. Всего насчитывается семьдесят восемь человек, сэр.
— Надеюсь, вам этого хватит. Помните, что здесь остаётся мало людей. Не задерживайтесь.
— Так точно, сэр, — козырнул Феттермэн.
Кэррингтон остановился перед выстроившимся отрядом и поднял руку, призывая всех к вниманию:
— Ваша задача: быстрым маршем пройти вперёд и освободить обоз. Господа, — он строго посмотрел на офицеров, — ни при каких обстоятельствах не переходите за утёс. Это приказ! Вы понимаете меня — приказ! Хватит! Если решите преследовать их, то не далее переправы! И вообще, тысяча чертей, не надо преследований. Отбейте тех, кто перекрыл дорогу обозу и всё! Всё! Слышите меня?
— Капитан, — к Феттермэну приблизился нахмурившийся Пауэл, — не забывайте о том, что я рассказал два дня назад. Индейцы едва не заманили меня в ловушку. Они дьявольски хитры. Их крохотные отряды представляют собой такой соблазн, что удержаться просто нет сил. Но вы должны подавить ваши эмоции, капитан. Иначе вы погибнете.
— Я не ребёнок, майор, но всё же спасибо вам за напоминание.
Лейтенант Вэндс ещё раз громко повторил приказ полковника и подошёл к Груммонду.
— Джордж, будь осторожен, — сказал он негромко. — Ты человек семейный. Из всех, кто уходит с отрядом, только ты женат. Сделай так, чтобы она меньше волновалась. Не заходи в дебри, возвращайся побыстрее.
— Смею тебя заверить, что неосторожностью я сыт по самое горло. Я никогда не забуду эту кричащую свору дикарей и то, как они разделались с Бигнамом и Боуэрсом, — Груммонд нагнулся к Вэндсу. — Я сильно виноват в их гибели.
— Это меня и беспокоит, дружище. — Вэндс взял Груммонда за руку. — Не вздумай никому мстить сейчас, Джордж. Оценивай обстановку трезво.
Солнце внезапно скрылось, и территория форта сразу сделалась сумрачной.
Стоя с группой офицерских жён, Нэнси вдруг заметила, что её начал бить мелкий озноб.
— Ты дрожишь? — обратила на неё внимание жена полковника. — Оденься потеплее.
— Да, сейчас только затряслась. Нервно как-то, — отозвалась Нэнси.
— Мне тоже не по себе, — проговорила Кэтрин Трублад, услышав её.
Когда отряд выходил из ворот крепости, кто-то указал на Палаточный След. На хребте ясно виднелись очертания нескольких всадников. Индейцы наблюдали за фортом.
— Хотела бы я знать, о чём они сейчас думают, — прошептала Маргарита Кэррингтон. — Я пойду поднимусь на стену.
— И мы, — откликнулись другие женщины.
Едва ворота закрылись со скрипом, на дороге перед крепостью появилось с десяток индейских наездников, потоптались на месте и сразу поскакали прочь, издавая пронзительные выкрики. Их голоса эхом разносились по безмолвному заснеженному пространству, смешиваясь с яростным ржанием лошадей.
Залп гаубицы поднял столб снега и чёрной земли. Из-за еловых зарослей сразу высыпали ещё человек двадцать верховых Лакотов. Один из них сорвался с лошади, но быстро поднялся и вспрыгнул в седло. Другой всадник остановил своего коня и повернулся лицом к солдатам. Он что-то кричал, размахивая над головой красным одеялом, будто похваляясь своей удалью.
— Вот тебе-то я в первую очередь отрежу яйца, тварь дикая! — выдохнул Феттермэн, обгоняя свой отряд и заметно выезжая вперёд.
— Вильям! — послышался предостерегающий голос сзади.
— Я так и думал, что они устроили западню, — прошептал полковник, глядя с крепостной стены на выехавших из-за кустов индейцев. — Хорошо, что их мало.
— Сэр, боюсь, что это ещё не западня, — смотря на вырвавшегося вперёд Феттермэна, прохрипел майор Пауэл.
— Думаете, это наживка?
— Да. Они просто заманивают наших. Надеюсь, что Вильям не пойдёт у них на поводу.
Внезапно лейтенант Вэндс шлёпнул себя ладонью по лбу и почти скатился вниз по лестнице со смотровой площадки, сгребая снег пятками со ступеней.
— Какой же я болван! — восклицал он.
— Что случилось, лейтенант? — окликнул его Кэррингтон.
— Я забыл снарядить с ними врача!
— Срочно пошлите его следом за ними, пока они не ушли далеко!
Через пару минут хирург Хайнс в сопровождении ассистента выехал рысью из ворот. Отряд Феттермэна уже скрылся за ближайшими возвышенностями Салливановых Гор.
— Погода совсем испортилась, — заметил кто-то.
— А какое утро было, дьявол меня дери. И тишина стояла удивительная. Теперь ни солнца, ни тишины…
— Чёртовы нервы…
— Господа, перестаньте зудить! — крикнула на них Кэтрин Трублад. — Вернётся Феттермэн, тогда и поговорите про нервы за стаканчиком.
— И то верно.
— Кто-то возвращается, сэр! — крикнул дозорный.
— Кто? Что там случилось, тысяча чертей? — Пауэл побежал к воротам. — Открывайте! Кто-то едет!
— Это доктор Хайнс и его помощник, сэр.
Два всадника быстро въехали в крепость.
— Что случилось, доктор? — Полковник Кэррингтон торопливо спустился со стены.
— Там всё забито дикарями! Я не могу проехать! — крикнул врач, слезая с коня и тяжело дыша. — Ох, всю глотку сжёг на этом морозе… Индейцы заполонили всё пространство между Салливановыми Горами и Большим Сосновым Ручьём.
— Их очень много?
— Тьма, сэр, — доктор Хайнс понизил голос и подошёл к полковнику, — я думаю, что Феттермэн не пробьётся к лесорубам. И ещё одно, сэр.
— Что ещё?
— Феттермэн переправился через Большой Сосновый и поднялся на хребет. Он последовал за индейцами вверх по склону.
— Идиот! — Кэррингтон тихо выругался себе под нос и застыл на несколько секунд, прикрыв лицо замёрзшей ладонью. — Что за свинский характер! Что за дурацкая жажда славы! Это не солдат, а болван какой-то безмозглый! Чёрт меня дёрнул послать именно его…
Прошло ещё минут десять, и донеслись звуки активной стрельбы. В морозном воздухе слышался каждый выстрел. Ни у кого не было сомнений в том, что люди Феттермэна пытались остановить натиск дикарей и что оказываемое сопротивление было отчаянным.
— Капитан Эйк! Лейтенант Мэтсон! — позвал Кэррингтон. — Срочно собирайте людей и выдвигайтесь в том направлении. Похоже, капитан проглотил наживку дикарей и они заманили его в западню… Так… Капитан Арнольд, велите горнисту трубить общий сбор. И вот ещё что… Если кто-то на гауптвахте сидит, то выпустите всех без исключения. Нам сейчас может потребоваться каждый солдат…
В воздухе заметно потемнело, посыпались крупные хлопья снега.
— Всё будет хорошо. Успокойся, милый, — шептала Маргарита, стискивая руку мужа.
— Какое уж там «хорошо»! — хмурился он, подёргивая нижней губой.
— С ними поехал Груммонд. Ты же знаешь, что он хороший офицер, он умеет воевать.
— Там целая орда Лакотов и Шайенов… Груммонд или не Груммонд, какая теперь разница? Доктор Хайн не смог проскакать туда… Индейцев слишком много… Если Феттермэна окружили, то это конец. Ты только послушай… Там, наверное, уже половина наших полегла… Если Эйк и Мэтсон не поспеют… Ты ступай к женщинам, попытайся успокоить всех. Сейчас нам нельзя запаниковать…
Он отвернулся от жены и обеими руками вцепился в брёвна крепостной стены. Его пальцы посинели от напряжения. Всё тело его подалось вперёд, будто надеясь, что взор сумеет каким-то образом преодолеть Палаточный След и увидеть происходившую на противоположной стороне хребта схватку.
Прошло не более двадцати минут, и отряд Эйка покинул форт Фил-Кирни. С отрядом поехали доктор Хайнс и доктор Оулд в медицинской повозке. Колёса оглушительно грохотали по мёрзлой земле. Фургоны для раненых и фургоны с боеприпасами подскакивали на ледяных глыбах, с хрустом раздавливая их.
Беспорядочная стрельба за хребтом стала интенсивнее, сделавшись похожей на звук громкой трещотки. Затем наступила секундная пауза, после которой последовал дружный залп, ещё один, и наступила тишина.
— Посмотрите-ка, капитан, — проговорил медленно Кэррингтон, указывая стоявшему возле него капитану Арнольду на Палаточный След. — Только что там стояли два всадника, надо полагать, индейцы. Как только Эйк выехал за ворота, один индеец исчез. Думаю, он сообщит сейчас своим, что мы выслали второй отряд. Вон и второй уезжает. Видите? Возможно, дикари всё же отступят… Отправьте курьера на лесозаготовку. Пусть немедленно возвращаются.
Из-за Палаточного Следа донеслись три одиночных выстрела.
— Кто-то ещё жив, — прошептала Маргарита вялыми губами, обернувшись к бледной жене лейтенанта Груммонда.
— Могут стрелять дикари. Наверное, подбирают наши винтовки, — тихо ответила несчастная женщина, не отрывая глаз от гористой линии горизонта. — Господи, что же это творится? За что?.. Я не могу больше ждать…
Разведчик, въехавший по тропинке на Салливановы Горы, развёл руками, показывая, что не мог разглядеть ни индейцев, ни отряда Эйка. И тут по стенам крепости пробежал ропот. Все увидели солдат Эйка, взобравшихся на хребет Палаточный След. Какой-то всадник отделился от отряда и помчался обратно во всю прыть.
— Гонец! Хоть какие-то новости! — воскликнул кто-то.
— Нэнси, — позвала Кэтрин Трублад, — свари кофе… Мне совсем худо, сердце сейчас просто остановится. Что же там происходит? Где сейчас мой Генри? Боже, не дай случиться самому страшному!
Нэнси поспешила на кухню, оглядываясь на ворота, которые начали приоткрываться. В мутном снежном воздухе промелькнул всадник.
— Полным-полно индейцев, сэр! — доложил посланник капитана Эйка, не слезая с коня. Его рот был обвязан шарфом, чтобы не обморозилось горло от учащённого дыхания. — Вся долина за Палаточным Следом просто наводнена дикарями. Это настоящий муравейник, сэр.
— Где Феттермэн? Что с ним?
— Не видно, сэр. Никого из наших не видно.
— А краснокожие?
— Они вызывают нас на бой. Они готовы продолжить сражение.
— Надеюсь, у Эйка хватит ума не ввязываться в это дело, — проговорил Кэррингтон.
Сумерки опускались быстро. Фигуры людей, стоявших на стене возле бойниц, вскоре сделались похожими на бесформенные пятна.
— Сколько времени прошло?
— Не знаю. Вечность…
— Едут!
— Кто? Кто едет?
Послышался скрип колёс.
— Ну что?
— Они везут убитых.
Вкатившие в крепость повозки остановились на плацу.
— Здесь сорок девять тел, сэр, — доложил Эйк полковнику, спрыгнув с коня.
— Остальные?
— Погибли.
— Капитан, вы уверены?
— Да. Там нет живых. Но мы не могли уже продолжать поиски тел. Слишком темно. Слишком рискованно занятие, сэр.
— Да, капитан, вы правы, — Кэррингтон опустил голову. — Ступайте отогреваться.
— Ещё одно, сэр.
— Что такое?
— Мы не сумели найти тело лейтенанта Груммонда. Надо как-то сообщить его жене…
— Может быть, он жив? Спрятался где-нибудь? Или раненый лежит, без сознания?
Капитан Эйк промолчал, но выразительно взглянул на фургоны, заполненные застывшими трупами, и добавил:
— Не позволяйте женщинам заглядывать в повозки.
— Неужели всё настолько ужасно? — Кэррингтон растерянно оглянулся.
— Тела изуродованы до невозможного. Некоторых из моих людей стошнило раза по три, покуда мы подбирали обрубки рук и ног…
— Едут! — опять возвестил дозорный.
— Кто?
— Лесорубы, обоз с дровами.
Услышав о возвращении обоза заготовителей, Кэтрин Трублад бросилась на улицу.
— Генри! Генри! — кричала она, заливаясь слезами.
Лейтенант Трублад соскочил с лошади, оглядываясь. Повозки, гремя колёсами, вкатывались на плац. Промёрзшие солдаты поспешно спрыгивали на землю, разминая ноги.
— Что у вас стряслось? — начали расспрашивать офицеры из отряда сопровождения лесорубов, увидев мрачные лица вокруг. — Опять кого-то убили? Кого?
— Вон, — кивнул Вэндс приехавшим, — два фургона набиты покойниками.
— Мой Бог…
— Ещё столько же осталось в горах.
— Что стряслось?
— Милый мой, — плакала на плече Трублада жена, — это какой-то кошмар! Это ужас! Я так больше не могу…
— С возвращением, — подошёл майор Пауэл. — Похоже вам здорово повезло.
— Значит, поблизости был сильный бой? — спросил Трублад.
— Неужели вы ничего не слышали? — удивился Пауэл.
— Нас атаковали вскоре после отъезда отсюда, — начал рассказывать кто-то из лесорубов, кутаясь в шарф, — но краснокожие вскоре отступили. Мы поехали дальше, без помех выполнили всю работу и покатили обратно.
— Мы вообще не слышали звуков боя, — добавил сержант, спрыгивая с первой повозки. — Мы поехали привычным путём, как только напавшие на нас Лакоты отступили. Чёрт возьми, я даже понятия не имел, что там были ещё какие-то краснокожие.
— Господи, можно только представить, сколько было бы ещё убитых, если бы индейцы вернулись к вам.
— Их разве настолько много было? — хмуро спросил сержант.
— Тьма. Хотелось бы надеяться, что они не надумают напасть на нас ночью.
Утром поисковый отряд во главе с полковником Кэррингтоном добрался до места сражения. Капитан Эйк, лейтенант Трублад и доктор Уолд ехали бок о бок с полковником. Под копытами коней мёрзлая кровь ломалась на куски. Мутный воздух бесшумно дышал на всадников колючим морозом, едва заметно покачивая тяжёлые ветви сосен, росших по всему склону.
Кавалеристы ехали медленно, вглядываясь в каждое дерево, в каждый сугроб. Через некоторое время отряд добрался до места, где вчера Эйк и Мэтсон подобрали часть погибших. Повсюду краснели заледеневшие кровавые лужи.
— Сэр, кажется, я вижу что-то впереди, — Генри Трублад вытянул руку.
— Да, это они.
— Господи, в каком они состоянии, — прошептал Генри.
— Я уже видел это вчера, — проговорил Эйк. — Мы подбирали разбросанные повсюду кишки и заталкивали их в первое попавшееся тело. Понять, что кому принадлежит, просто невозможно.
— Слышать о краснокожих приходилось всякое, но увидеть такое… — Кэррингтон оглянулся и дал солдатам знак обследовать всю округу. — Только сильно не рассеиваться!
Гражданские проводники Витли и Фишер были найдены около нагромождения скал. Пространство вокруг них было усыпано гильзами.
— Похоже эти двое решили сдержать первый натиск дикарей, — Эйк указал на гильзы, вмёрзшие в кровавую лужу. — Должно быть, Феттермэн поначалу попытался отвести людей назад, а Фишер и Витли сразу поняли, чем всё кончится, и не стали лишний раз поворачиваться к индейцам спиной.
— Бедняги приняли геройскую смерть…
К полковнику подъехал сержант.
— Сэр, я насчитал шестьдесят пять кровавых луж.
— И что?
— Это шестьдесят пять убитых или тяжело раненных краснокожих. Вам может потребоваться для рапорта, сэр. И десять мёртвых индейских лошадок. В других местах, как видите, нет ни следов индейской крови, ни застреленных пони. Только в этом месте было настоящее сопротивление. А там, — сержант махнул рукой на расщелину, вдоль которой лежали синеватые трупы, — там никто не сопротивлялся. Они пытались отступить и были просто смяты.
— А вот, кажется, и Феттермэн, сэр, — послышался другой голос.
— Это Браун рядом с ним?
Генри Трублад спрыгнул с коня.
— Они оба застрелились. У каждого пулевое отверстие в виске и пороховой ожог. Видно, что сами стрелялись.
— Браун не раз повторял, что никогда не отдастся живым в руки краснокожих, — сказал капитан Эйк. — В последние дни он не расставался с двумя револьверами. Даже на ночь клал их с собой. И ещё он мечтал увезти отсюда хотя бы один скальп на Восток.
— Между прочим, это он подначивал Феттермэна, всё время подначивал. Возможно, он и убедил Вильяма преследовать индейцев. Они оба слишком легкомысленно относились к индейцам.
— Сэр, — капитан Эйк тронул Кэррингтона за рукав, — а вы знали, что Феттермэн с Брауном намечали провести экспедицию к Языковой Реке?
— Какую экспедицию?
— Что-то вроде карательной. Взять с собой человек девяносто, пострелять индейцев, расчистить от них эту территорию.
— Да, Фредерик просил, чтобы я дал ему это поручение… Постреляли…
— Сэр, — к Кэррингтону подъехал сержант, — я нашёл тело лейтенанта Груммонда. Рядом с ним погиб и сержант Ланг.
— Где они?
— Там, в самом удалённом от форта месте, достаточно далеко от остальных солдат, сэр. Похоже, Груммонд и Ланг погибли первыми… — Сержант замолчал, ожидая, видимо, распоряжений полковника.
— Что вы все таращитесь на меня! — вдруг закричал Кэррингтон. — Грузите тела! Грузите! Я вам не нянька, чтобы объяснять вам каждый шаг!… Извините… Нервы ни к чёрту… Ещё раз приношу мои извинения, сержант. — Кэррингтон повернулся к сопровождавшим его офицерам. — Господа, нам нельзя задерживаться здесь. Давайте поторапливаться… Трублад, возьмите на себя статистику, ну, сколько у кого ран, какие они и прочее… Надо для рапорта, чёрт его подери…
— Я уже сейчас могу сказать, господин полковник, что из всех погибших лишь шестеро пали от пуль. Двое из них — Феттермэн и Браун. Значит, у индейцев практически нет огнестрельного оружия.
— Тем лучше для нас…
«22 декабря. Едва стемнело, поисковая команда вернулась в форт. Тела убитых сложили в двух медицинских палатках. Холод ужасный. Страшно думать о том, как тела наших солдат лежали там, в горах. Их, конечно, мороз уже не пугал, но всё-таки.
23 декабря. Утром покойников нарядили в парадную одежду. Сосновые гробы. Похоронный отряд отправился копать могилы, но мороз чересчур силён. Похороны приходится откладывать.
25 декабря. Метель намела столько снега, что западная стена крепости засыпана почти до самого верха. По этому снегу вполне можно подняться и просто перешагнуть через частокол. Все наши пребывают в ужасном состоянии. Нервы напряжены. Каждую минуту мы ждём индейской атаки. В каждой казарме дежурит офицер, огонь не гасят нигде.
Мне повсюду мерещатся подозрительные тени. Уши выхватывают малейший скрип, из-за чего я просто схожу с ума. Снова и снова задаю себе вопрос: зачем я здесь?
Я хочу срочно уехать отсюда. Я хочу всё забыть, всё вычеркнуть, начать всё заново.
Заново… Что означает это
Не хочу! Не желаю! Не желаю играть эту унизительную роль.
Стоп! Играть… Вот в чём штука. Вот о чём говорил тогда лейтенант Трублад. Игра. Если не понять, что вся наша жизнь это лишь игра, то можно сойти с ума. Надо играть, наслаждаясь игрой, а не сбрасывать свои карты только ради того, чтобы поскорее совершить ход. Надо играть со вкусом!
Но как же мне понять, что за игра сейчас идёт и кем я являюсь в этой игре? Чего мне не следует делать сейчас и что я должна сделать в первую очередь?
Думай, сердце моё, думай.»…