Прочитайте онлайн Любовница президента | Часть 14
14
Нортон дважды позвонил, потом толкнул дверь и вошел. По длинному коридору направился к библиотеке, откуда доносились музыка и смех, там он обнаружил Гвен, она стояла перед камином и рассказывала восьми или десяти гостям:
– Значит, я в новом бальном платье, метет метель, машина моя не заводится, такси не видно, а мне через полчаса нужно быть в Белом доме на встрече Нового года. Что делать? Что хочешь, то и делай. Я натягиваю сапоги, иду на Массачусетс-авеню и стою там с поднятой рукой, пока не останавливается какая-то машина, для точности, красная «импала»; водитель глядит на меня, я на него; такого здоровенного, черного, страшного негра я в жизни не видела. А газеты писали, что негр в красной «импале» совершил целую серию зверских изнасилований. Вот это, детки, называется попасть в переплет. Но стоять холодно, других машин не видно, поэтому я влезла в «импалу» и говорю: «Слушай, приятель, если будешь насиловать меня – давай по-быстрому, только прическу не порть, а потом подбрось к Белому дому».
Молодые люди, беспорядочно рассевшиеся в библиотеке, рассмеялись, вежливо, как двадцатилетние смеются шуткам тридцатилетних, и кто-то спросил:
– Когда это было, Гвен?
– О, много веков назад, – ответила она. – В последние дни Линдона Грозного. Собственно, при близком знакомстве он оказывался не таким уж грозным. Эй, смотрите, кто явился!
Гвен приветствовала Нортона звучным поцелуем.
– Это Бен, – объявила она гостям. – Бен, – она стала указывать на поднятые лица, – это Энни, ее первый рассказ приняли сегодня в «Космо», это Тим, юрист, это Митци, она работает в «Пост», это Майкл, пишет для «Роллинг Стоунз», это… как тебя зовут, милый?
– Джо, – ответил бородатый парень.
– Джо, – повторила она. – А это Пит, по-моему, ты его знаешь, это… да ну вас, представляйтесь сами. Бен – юрист и очень славный человек.
Почти все молодые люди улыбнулись или приветственно помахали рукой, кроме одного парня в углу, он, казалось, показывал язык. Нортон взглянул на него еще раз и понял, что парень вертит самокрутки.
– Пошли на кухню, там нальем тебе выпить, – сказала Гвен Нортону и потащила его по коридору. – У меня был разговор с тем сержантом. Он, как ты и говорил, крут. Но я, как и обещала, не сказала ему ничего лишнего.
– Послушай, Гвен, забудь об этом полицейском. Забудь обо всем. Дело закончено.
– Что ты имеешь в виду?
– Мне сказали по секрету, что полиция собирается произвести арест. Убил Донну парень из винной лавки. Он пошел за ней до дома или что-то в этом роде. За ним целый ряд сексуальных преступлений. Он ненормальный.
– Это сказал тебе Кравиц?
– Нет, другой человек. С Кравицем я разговаривал. Он этого не подтвердил, потому что ареста еще не было, но сказал, что следствие интересуется этим парнем и картина, в общем, ясна. Так что больше я об этом не думаю. Нужно предать дело забвению. От нас больше ничего не зависит.
Гвен прислонилась к стене и вздохнула.
– Слава богу, – сказала она. – Я думала, что… то, о чем мы говорили, сводило меня с ума.
– Я тоже так думал, Гвен. Давай теперь об этом забудем.
– Ладно, Бен. Только я хотела бы кое-что сказать тебе.
– Скажи.
– Многое из того, о чем мы говорили – о Донне и Уитморе, – она могла преувеличить. Или я могла не так понять. В таких делах трудно разобраться. Но теперь это уже неважно.
Суть сказанного до Нортона не дошла, но задумываться ему не хотелось, и он занялся приготовлением коктейля.
– Вот еще что, Бен. Сегодня я случайно встретила Фила Росса и пригласила заглянуть. Полагаю, ты не будешь против. Надеюсь, между вами нет никаких разногласий?
Нортон поглядел на нее, пытаясь вспомнить, говорил ли ей, что Фил Росс отказался от своих слов.
– Никаких, – ответил он. – Гвен, у меня нет разногласий ни с одним человеком. Я начинаю новую жизнь. Давай веселиться. Пойдем, я познакомлюсь с твоими друзьями. Кстати, кто они?
Они пошли обратно к библиотеке.
– Здесь главным образом друзья Энни, – сказала Гвен. – Я хочу познакомить тебя с ней. Она славная. И притом хорошо пишет. Работала в «Пост», но ушла на внештатную работу. Писала статьи для «Роллинг Стоунз», «Вашингтониэн», но хочет по-настоящему заняться литературой. Она только что пристроила первый рассказ, по этому случаю и затеяна вечеринка.
В библиотеке Нортон сел на диван рядом с Энни, высокой, худощавой молодой женщиной с веснушками и длинными черными буйными волосами. Одета она была в джинсы и цветастую блузку, расстегнутую минимум на две пуговицы ниже, чем ее мать могла бы одобрить. Груди у нее были маленькие, изящные и такие же веснушчатые, как и лицо.
– Ты Энни, – сказал он.
– Да.
– А я Бен Нортон.
– Я знаю. Гвен сказала мне. Ты встречался с ее подругой по имени Донна, той, что была убита.
– Да.
– Расскажи мне о ней.
– Не хочется.
– Ну извини. Я лишь… Мне казалось, что это интересная история.
– Донна мертва, – сказал он. – История окончена.
– Эй, Энни, – окликнула ее другая женщина с противоположного конца комнаты. – Слышала про Софи?
Сорокапятилетняя Софи была членом конгресса и приобрела известность полнотой и откровенными высказываниями.
– Нет, а что с ней? – откликнулась Энни.
– Она беременна, – крикнула в ответ Митци. – О господи, можете представить Софи
Все загоготали, и парень, вертевший самокрутки, начал долгий путаный рассказ, соль которого заключалась в том, что спикер конгресса – фетишист.
– Вы, я вижу, не очень высокого мнения о выборных лидерах? – сказал Нортон.
– Еще бы, – ответила Энни. – Если забыть, что они говорят, и только видеть, что
Нортон пожал плечами.
– Там хватает шутов, – сказал он. – Но есть и хорошие люди.
– Расскажи об Уитморе, – внезапно попросила она. – Хороший он человек?
– В этом я не обвинил бы его, – сказал Нортон. – Но он может стать великим президентом. О более проницательном политике я даже не слышал.
– А что он представляет собой как личность?
– Не знаю. Никогда не интересовался им как личностью.
– Женщины интересуются, – сказала Энни. – Он очень привлекателен.
– По возрасту он годится тебе в отцы.
– Однажды у меня была интрижка с человеком его возраста. Складный мужчина, весь мускулистый, как Хемфри Богарт.
– Много было у тебя интрижек?
– Не знаю, много или нет. Мне двадцать семь, и у меня было двадцать три мужчины. Это много? А сколько было у тебя женщин?
– Не знаю, – ответил Нортон. – Потерял счет.
– Кроме шуток, скажи, сколько?
– Да много. Пятьдесят. Или сто. Несколько лет я вел счет. Идиотизм.
– Почему ты не женат? – спросила его Энни. – Похоже, ты склонен к семейной жизни.
– Склонен, но те, на ком я хотел жениться, не хотели выходить за меня, и наоборот. Я слишком осторожен. Смотрю на своих школьных друзей: кто разведен, кто собирается развестись, кому надо бы собраться. Глядя на них, спешить с женитьбой не хочется.
– Чего я не хочу, – сказала Энни, – так это иметь дело с женатиками. Пару раз пробовала, хватит.
– Почему? Испытываешь чувство вины?
– Нет. Но бывает обидно. Занимаешься с кем-то любовью, а он потом уходит проводить ночь с другой. Ты не представляешь, каково это.
Самокрутка с марихуаной дошла до них. Нортон передал ее Энни.
– Ты не куришь? – спросила она.
– Очень редко. После этого я всегда забываю, о чем говорил.
– Затянись, – предложила она. – Помогает расслабиться.
Нортон с раздражением затянулся. Женщины всегда говорили, что он кажется скованным, чопорным, сдержанным. Но как быть, если он так выглядит? Что ж теперь, ходить босиком?
– Знаешь, какое ты производишь впечатление? – спросила Энни. – Тебе подошло бы сидеть в белом костюме на веранде своего плантаторского дома со стаканом мятного пунша в руке.
– Наподобие Кларка Гейбла в фильме «Унесенные ветром», – сказал он.
– Может, скорее полковника с рекламы жареных цыплят. – Энни хихикнула. – Но в духе старой южной аристократии. Преемник гордой традиции и все такое.
– Энни, хочешь знать, что такое эта гордая традиция? – спросил Нортон. – По словам моего отца, в восемьсот двадцатом году в день рождения королевы из лондонских тюрем выпустили всех заключенных с условием, что они покинут Англию, и все эти отбросы общества крали суда, сколачивали плоты и всяческими способами добирались до Америки, таким образом клан Нортонов и оказался здесь. В нашем роду было множество конокрадов, сотни солдат-конфедератов, один неплохой губернатор Северной Каролины и, в конце концов, мой отец. В тридцать четвертом году он лишился своей фермы, пошел работать на лесопильный завод за двадцать центов в час и был рад такому заработку. Я тоже работал на лесопильном заводе, но, во-первых, я был довольно смышлен, во-вторых, что еще более важно, отлично играл в бейсбол, из чего следовало, что я создан для великих дел.
– Как ты попал в штат Уитмора? – спросила Энни. – Мне казалось, он брал к себе только безжалостных негодяев.
– Он счел нелишним иметь рядом с собой одну деревенщину, чтобы смягчить свой образ, – сказал Нортон и засмеялся собственной шутке. – Нет, дело было сложнее. Я стал работать у одного сенатора из Северной Каролины советником в антитрестовском подкомитете. Когда мой сенатор умер, председателем подкомитета стал Уитмор. Некоторое время спустя он вызвал меня к себе в кабинет. Я думал, что он хочет меня уволить и взять кого-то из своих. Вместо этого у нас произошел вот такой короткий разговор. Он спросил: «Хочешь остаться на работе, Нортон?» Я ответил, что хочу. Он сказал: «Оставайся. Я требую только преданности. Стопроцентной». Я сказал, что это не проблема. Мы пожали друг другу руки, и разговор был окончен. И лишь получив очередной чек, я узнал, что Уитмор повысил мне жалованье.
– Ты его недооценил, – сказала Энни. – Ты хорошо работал, а он был не так глуп, чтобы увольнять тебя.
– Да, – ответил Нортон. – Это единственный раз, когда я недооценил Чака Уитмора. В конце концов, он сделал меня своим юрисконсультом. И вот я здесь.
– Я рада, – сказала Энни и погладила его по голове.
Тут к ним подошел Пит, бармен из бара Натана.
– Привет, мистер Нортон, как жизнь?
– Не жалуюсь. Ты знаком с Энни?
– Конечно. Мистер Нортон, извините, что прерываю ваш разговор, но у меня крупная неприятность. Затянитесь-ка.
Он усмехнулся и протянул громадную самокрутку. Нортон затянулся и передал ее Энни.
– Дело вот в чем, – продолжал Пит. – На той неделе я взял машину у одного парня, меня остановили за нарушение правил, под сиденьем оказалось шесть унций марихуаны, и мне предъявили обвинение в торговле наркотиками. А я даже не знал о марихуане.
– Когда суд? – спросил Нортон.
– Через две недели, в понедельник.
– Зайди на той неделе ко мне на работу, поговорим.
– Ну, значит, я спасен. Только вот денег у меня не густо.
– Пусть тебя это не волнует.
– Спасибо, мистер Нортон. – Пит поднялся и хотел уйти.
– Постой, – сказал Нортон. – Помнишь, недели две назад ты говорил, что какой-то тип приходил в бар и расспрашивал обо мне. Как он выглядел?
Пит скривился и подергал себя за бородку.
– Знаете, толком не помню.
– Ты сказал, что он похож на психа.
– Да? Я так говорил? Ну, может быть. Может, то был не он. Я тогда накурился. Ну ладно, до будущей недели, идет? – Пит торопливо вышел из комнаты.
– В чем тут дело? – спросила Энни.
– Пока неясно.
– Он ведь торгует наркотиками.
– Знаю. Но законы о наркотиках нелепые, и незачем ему садиться за продажу марихуаны.
– Много у тебя такой работы?
– Стараюсь иметь побольше. Наша юридическая фирма представляет собой крупных воротил Америки, и я с удовольствием время от времени помогаю беднягам.
– Ты нравишься мне, – сказала Энни.
– Ты мне тоже. Ты правдивая.
– Люди должны быть правдивыми, – сказала она. – Если человек некрасив или неумен, тут ничего не поделаешь, но правдивым при желании может быть каждый.
Нортон внезапно вспомнил о Донне, она была правдивейшей из всех, кого он знал, такой правдивой, что, может, это и убило ее, и ему захотелось напиться вдрызг, на время забыть о ней. Но одурью ничему не поможешь, и он сжал руку Энни, стараясь думать только о ней. Она была славной, умной, хорошенькой и правдивой, немного походила на Донну, но была на несколько лет моложе и соответственно непостижимее.
– Что случилось? – спросила она.
– Ничего. Я слегка забалдел. Расскажи, о чем ты пишешь.
– Рассказывать, собственно, нечего. Пишу статьи для журналов ради денег и рассказы, чтобы… словом, это проба сил.
– А в чем для тебя главная цель?
– Написать роман. Но я пока не готова.
– Гвен говорит, что ты ушла из «Пост». Почему? Я думал, туда все стремятся.
– Я тоже стремилась, но больше года не вынесла. Там работаешь, как на заводе. Хороший завод выпускает хорошую продукцию, там есть хорошие люди, но все равно это завод. Одни работают на типографских машинах внизу, другие на пишущих машинках наверху. Работая внештатно, я получаю вдвое меньше и живу вдвое веселее. О господи, а
Подняв взгляд, Нортон увидел, что к ним подходит Фил Росс. И хотел было встать, потом передумал.
– Фил, познакомься с Энни. Вы оба выдающиеся писатели. Налей себе виски и присаживайся к нам.
Росс нетерпеливо потряс головой.
– Я ухожу, Бен. Гвен не сказала мне, что за вечеринка здесь будет. Но я рад видеть
– Ничего, говори, – сказал Нортон.
– В общем, – сказал Росс, – в тот день он ехал по Висконсин-авеню с одной секретаршей из Белого дома, очень похожей на твою подружку. Вот и конец загадке.
– Отлично, Фил, – сказал Нортон. – Замечательно. Слушай, ты сегодня опубликовал прекрасную статью.
Журналист довольно улыбнулся.
– Об этом стоило написать, – сказал он. – Ну, мне надо идти.
– Не торопись, – сказал Нортон. – Оставайся, познакомься с младшим поколением.
Росс нахмурился.
– Откровенно говоря, я не люблю бывать там, где курят марихуану. Это противозаконно.
– Правда, – сказал Нортон. – Грязное дело.
– Ладно, пока, – сказал журналист и заторопился к двери.
– Болван, – прошептала Энни. – Писал статьи в поддержку Никсона до самой его отставки, а курить марихуану, видите ли, противозаконно. Что там у него с Эдом Мерфи?
– Ничего. Только Росс сегодня утром опубликовал статью, сведения для которой он получил от кого-то, очень близкого к верхам, это означает, что они с Мерфи сейчас друзья. Расскажи о своем детстве. Ты играла в бейсбол?
– Нет, писала стихи. И примерно в то же время, когда твой отец лишился фермы, мой открыл в Бронксе зеленую лавку, и со временем она превратилась в одиннадцать зеленых лавок.
– Бог дает, и бог отнимает, – сказал Нортон. – Была ты счастлива?
– Я была несчастна. Была слишком тощей. И осталась до сих пор.
– Чем ближе кость, тем слаще мясо.
– Что-что?
– Старая южная поговорка.
– Она звучит неприлично.
– Да. Это значит, мне нравится, как ты сложена.
– Мне тоже нравится, как сложен ты.
– Очень рад слышать, мэм. Но в данную минуту, простите меня, я пойду в туалет.
– Обратно дойдешь?
– Постараюсь.
Сохраняя равновесие, он пошел к туалету, но дверь оказалась заперта, внутри кто-то стонал.
– Что случилось? – спросил Нортон.
– Меня рвет, – ответил парень. Нортону показалось, что это тот, кто вертел самокрутки. – Я выпил джина. После этого меня всегда выворачивает.
Нортон вышел в заднюю дверь. Прошел по темному газону и облегчился под огромным дубом, глядя на звезды и ощущая себя в полном ладу с мирозданием. Постоял, прислушиваясь к музыке и смеху, доносящимся из дома, а потом заметил, что кто-то вышел из-за угла и притаился на клумбе перед окном библиотеки. Нортон сперва тупо смотрел на темную фигуру, потом вспомнил о любителе подглядывать, убившем Донну, и бросился вперед.
– А ну убирайся! – крикнул он.
Человек на клумбе подскочил и пустился наутек по газону. Одет он был в темный костюм, казался худощавым и жилистым. Нортон побежал за ним и стал догонять; когда их разделяло пять футов, убегавший бросился ему под ноги, как это делают футболисты и кинозвезды. Нортон долго летел в воздухе, почти парил, но, в конце концов, упал вниз лицом на мягкую, росистую траву. Услышал, как на улице заработал мотор автомобиля. Нортон видел этого человека лишь мельком, но был уверен, что недавно встречался с ним. Но где? В Джорджтауне? В Палм-Спрингсе? В Белом доме? Он этого не знал, и, казалось, это было неважно. Ему вспомнились чьи-то стихи: «В мягчайшую грязь я сейчас ложусь и буду счастлив, пока не проснусь». После этого он заснул. И проспал бы долго, не выйди Энни и не разбуди его.