Прочитайте онлайн Маска времени | Часть 2
2
Отель, в котором остановился Уэстуорд, был предназначен для очень богатых клиентов. Мягко освещенный холл покрывал пушистый ковер. Портье-женщина, казалось, только что сошла с обложки журнала мод. Она позвонила в номер Филиппа Уэстуорда.
— Если вы не против, подождите его здесь, мэм, — сказала служительница, вешая трубку на рычаг, — мистер Уэстуорд через несколько минут спустится.
Анна прошла в большую просторную комнату, обставленную европейской мебелью девятнадцатого века. У Филиппа Уэстуорда явно наблюдалась склонность к роскоши. Стоя у окна, она сняла темные очки и посмотрела на сверкающую под полуденным солнцем дорогу Ист-Мидоу.
Анна переселилась с матерью в Вейл еще подростком более десяти лет назад, вскоре после смерти отца. Она окончила здесь школу и уехала учиться в колледж в Бостоне. С тех пор Анна проводила в Вейле несколько недель каждый год. Матери было очень хорошо в этом маленьком городке, в атмосфере уединенности и спокойствия прекрасной горной долины, что раскинулась вокруг. Анне больше подходил шум большого города, где так легко можно скрыться от посторонних глаз. Однако Анну тянуло сюда. Вейл обладал особым сочетанием живописной красоты, богатства и роскоши. Для других курортов — в Палм-Спрингс или на озере Тахо — были характерны вульгарность и снобизм. Вейл расцветал, не теряя при этом первозданного очарования. Витрины магазинов ломились от дорогих товаров, способных удовлетворить любое, даже самое экзотическое желание клиента, а здания, копируя города Европы, окружали пустынные улицы, по которым запрещалось ездить на автомобилях, чтобы сохранить атмосферу покоя и размеренности.
Однако насилие успело обосноваться и здесь. «Где-то в этом милом городишке, — думала Анна, — живет человек, который хотел забить мою мать до смерти».
Вдруг Анна почувствовала мягкое прикосновение, она вздрогнула и быстро обернулась. Голубые глаза Уэстуорда приветливо улыбались ей.
— Я не хотел напугать вас.
— Простите. Просто ушла в свои мрачные мысли.
Филипп указал Анне на кресло:
— Присядем. Может быть, кофе?
Анна утонула в удобном кресле. Уэстуорд попросил официанта принести кофе, а сам сел напротив. Анна вновь надела темные очки и стала разглядывать своего собеседника. На нем были темные слаксы, серая кашемировая водолазка и начищенные до блеска, но порядком ношенные тяжелые кожаные ботинки. Анна догадалась, что одежду Филипп покупает себе сам: здесь не было и намека на женское участие в выборе — все говорило о добротном мужском консерватизме закоренелого холостяка.
— Как ваша мать? — спросил Уэстуорд.
— Без изменений.
— Сожалею.
— Я прочитала все, что передал Рам Синкх, и запросила еще литературу у организации, занимающейся травматологией. Кажется, единственное, что можно сделать в подобной ситуации, — постараться каким-то образом обратиться к памяти пациента, пытаясь включить ее в работу. Поэтому я купила утром магнитофон и поставила рядом с постелью. Пусть она слушает свою любимую музыку. Мама очень любит Моцарта.
— Великолепно.
— Адвокаты требуют, чтобы я заявила о недееспособности матери и полностью занялась ее делами.
— Обычная процедура.
— Вы себе представить не можете, как мне неприятно. Но это, вероятно, вам совершенно не интересно.
— Напротив, мне интересно все, что касается вашей матери.
— Правда?
Чувствовалось, что Филиппу Уэстуорду совершенно безразлично, как он выглядит. Это интриговало Анну. Если бы она одевала такого крупного и сильного мужчину, то предпочла бы широкие, свободные формы. И никаких темных и консервативных тонов английского клуба.
Интересно — это ее догадка или он все-таки был когда-то женат? Невероятно для такого мужчины — достичь сорокалетия, так и не испытав радостей и огорчений семейной жизни.
— Мистер Уэстуорд, мне хочется задать вам очень много вопросов. Буду признательна за все, что вы сочтете нужным рассказать.
— Начинайте.
— Хорошо. Прежде всего, почему вы хотели увидеться именно с моей матерью?
Вместо ответа он провел рукой по темным волосам. Как и предполагала Анна, пышная шевелюра скрывала высокий лоб. Седина появилась только на висках.
— Мне хотелось получить информацию о предмете, касающемся нас обоих. Это пропавшие во время Второй мировой войны американцы.
— А конкретно, о какой информации идет речь?
— Ничего
— Как его имя?
— Южин не сказал мне, впрочем, я и не спрашивал. Все между нами было очень конфиденциально. Южин только успел сообщить, что ваша мать сумела достать такие сведения, которые даже для него, русского, оказались совершенно новыми. Он описал мне вашу мать как женщину замечательную во всех отношениях. Он сказал также, что она обладала выдающимся умом и упорством в своем расследовании и за короткий срок достигла невероятных успехов.
— Пожалуйста, не говорите о ней в прошедшем времени, ведь она жива, — попросила неожиданно Анна.
Собеседник виновато кивнул головой:
— Вы правы, простите.
— Так что же за информация была у моей матери, по словам этого человека?
— К примеру, она сумела установить контакт с грузинскими националистами, диссидентами, живущими сейчас во Франции. Они были в лагерях ГУЛАГа в пятидесятые годы и рассказали, что с ними в бараках находились американские и английские военнопленные, которых содержали почему-то с особой строгостью. Среди них оказались и освобожденные в 1945 году из нацистских лагерей, так и не отправленные назад, на родину. Несчастные по-прежнему считались без вести пропавшими. Я надеялся, что ваша мать поможет мне и в моих поисках.
— Стало быть, вы по-прежнему пытаетесь найти пропавшего отца?
— Да.
— Если все, что вы сказали, — правда, то это просто потрясающе.
— Южин сообщил, что у вашей матери было собрано немало косвенных доказательств наличия в лагерях военнопленных. Я был особенно заинтересован, потому что подобная информация подтверждала мои давние опасения. Поэтому-то мне так захотелось увидеть миссис Келли, и вот я в Вейле.
— Хорошо, хорошо, но только… Почему, вообще, надо было держать в лагерях американских военнопленных даже после окончания войны? Кто эти люди и почему моя мать так интересуется их судьбой?
— Это длинная история.
— Ничего, у меня есть время, — спокойно произнесла Анна.
Уэстуорд с минуту смотрел на свою собеседницу молча:
— С августа 1991 года, когда Борис Ельцин пришел к власти, на КГБ стало оказываться большое давление. Ельцин горел желанием сделать хоть что-нибудь, чтобы ослабить его власть. В его намерения входило и разоблачение всех антиамериканских действий секретных органов в течение многих лет. Столь распространенный мрачный образ чудовища-КГБ был создан именно этими действиями еще со времен «холодной войны». Ельцин предал огласке многие секретные дела. Можете себе представить, какой это был праздник для ЦРУ и других разведок мира. Понадобятся годы, чтобы переработать всю информацию, которая так неожиданно всплыла на поверхность. Но данные, больше всего интересующие меня и вашу мать, по-прежнему оставались тайной за семью печатями в 12-м специальном архивном управлении Министерства обороны России. Нужные документы по-прежнему остаются сверхсекретными, но кое-какие сведения все-таки просочились.
— Какие же?
— 12-е архивное управление содержит данные, подтверждающие, что по меньшей мере тысяча четыреста британских военнопленных, освобожденных Красной Армией в Германии в 1945 году, были переправлены в лагеря, расположенные в Сибири и Казахстане. Об американцах в точности до сих пор ничего не известно. О них никто ничего не слышал.
Пришел официант и принес кофе. Уэстуорд сам разлил его по чашкам.
Анна продолжала внимательно вглядываться в своего собеседника:
— И вы верите, что ваш отец мог оказаться среди них?
— Да.
—
— Я уже говорил вам, что не знаю. Все, что она успела сообщить мне: он был американским солдатом. Она также говорила, что разыскиваемый ею человек оказался до этого в руках нацистов, в лагере Варга, что в Литве, и затем его освободили русские. Мне показалось, что этот мужчина мог быть вашим родственником.
Анна отрицательно покачала головой:
— Единственный, кто был в немецком плену, — это мой дед, но в 1945 году он вернулся на родину. Я ничего не слышала ни о каком лагере смерти. Как, вы сказали, он назывался?
— Варга. Он находился в 15 милях от Риги. Около 87 тысяч человек было уничтожено там с 1941 по 1945 год. Их привозили в вагонах для скота, раздевали донага, а затем расстреливали где-нибудь в лесу, — с этими словами Уэстуорд отпил немного кофе из чашки. — Причем одежду отсылали в Германию. Но если это был не отец, то, может быть, кто-нибудь еще: дядя или брат, например?
— Дядя умер в шестидесятые годы. А братьев и сестер у мамы не было. Она «дитя войны». Знаете, есть такой эвфемизм.
— Иными словами — незаконнорожденная.
— Да. Ее отец — английский солдат, который воевал вместе с итальянскими партизанами в районе озера Гарда. Итальянская семья приютила и спрятала его от нацистов. Солдат, как и положено, влюбился в дочь хозяйки дома — в мою бабушку. Бабушка забеременела, а деда схватили и отправили в Германию. Бабушка умерла во время родов.
— Вы говорите, английский солдат.
— Да. Он вернулся в Англию и женился на другой женщине по имени Эвелин, моей приемной бабушке. У этой пары никогда не было детей, поэтому решили удочерить «дитя войны», то есть мою мать, которой к тому моменту исполнилось пятнадцать. Тогда мою будущую мать звали еще Катариной, а потом имя поменяли на Кейт. Ее перевезли в Англию где-то в шестидесятых годах. Мать не любила рассказывать о своем итальянском прошлом и о своем детстве. Думаю, что это время она вряд ли могла назвать счастливым.
Уэстуорд продолжал рассматривать Анну, глядя на псе через край чашки с кофе:
— А как звали вашего деда?
— Дэвид Годболд.
— Он жив?
— Нет. Умер до моего рождения. Говорили о каком-то несчастном случае. Но бабушка жива, хотя и очень слаба. Я еще не говорила ей о маме, о коме. Надо найти слова, чтобы поведать ей все это.
— Простите, — мягко произнес Уэстуорд. Анна подняла голову:
— Как нелегко сразу все это проглотить.
— Почему? — не без иронии спросил Уэстуорд.
— Она многое скрыла от меня, и сейчас я очутилась в полном недоумении. А ведь я всегда была уверена, что
— Должно быть, она необыкновенный человек. — Уэстуорд смотрел на Анну со смешанным чувством раздражения и изумления.
Поначалу Анна приняла его откровенную манеру за выражение простоты и бесхитростности, но сейчас она все чаще и чаще стала замечать намеки, подвохи, скрытую иронию.
В косых лучах солнца стали заметны маленькие шрамы на щеках и длинные ресницы, под которыми взгляд его глаз казался еще более выразительным. У него действительно очень своеобразное лицо. Почти красивое. Но может человек обладать такой внешностью и при этом быть подонком?
Уэстуорд предложил Анне еще кофе, но она отрицательно покачала головой, уже чувствуя бодрость и возбуждение от выпитой чашки.
— Вы не находили случайно никаких необычных записей, пока прибирались в квартире? — спросил собеседник.
Анна отрицательно покачала головой:
— Нет. Ничего, что бы хоть как-то было связано с вашим делом.
— Значит, пропало.
— Необязательно. В стене есть сейф. Преступник не нашел его. Но дверь накрепко закрыта, а код мне неизвестен. Может быть, там и находятся нужные бумаги? Сейф довольно большой.
— Если что-нибудь найдете и позволите мне взглянуть на находку, то я был бы очень вам благодарен.
Его небрежный тон вдруг очень задел Анну, и она неожиданно резко ответила:
— Так вот почему вы задержались здесь, мистер Уэстуорд? Хочется завладеть кое-какими документами?
— В бумагах может оказаться очень важная информация.
— И поэтому вы так добры и участливы? Зачем вам понадобилось встречать меня в аэропорту?
— Поиски сведений об отце вам действительно могут показаться нелепыми, — голос Уэстуорда звучал резко, — но уверяю вас, что предпринятое мной расследование действительно очень для меня важно. Американские власти с полным безразличием относятся к данному делу. Об этих людях забыли, и их вычеркнули из списков. Но я лично не собираюсь сдаваться, пока не получу исчерпывающие ответы.
Что-то пугающее прозвучало в тоне, которым были произнесены эти слова. Однако Уэстуорд уже справился с собой и продолжал вполне спокойно:
— Примите во внимание свое умение расследовать запутанные дела, и, пожалуй, вы сами загоритесь не меньше, чем ваша мать.
— Но мне даже не известна цель ее поисков, мистер Уэстуорд.
— Я помогу вам обрести эту цель.
— Однако в деле столько темного, запутанного, столько недомолвок, мистер Уэстуорд, — холодно отрезала Анна. Затем она взглянула на часы и продолжила: — Через полчаса я должна встретиться со страховым агентом по делам матери.
Они одновременно поднялись с кресел, Анна сняла очки и откровенно посмотрела на Уэстуорда.
— Детектив Джоргенсен утверждает, что вы были тайным любовником моей матери, а Кемпбелл Бринкман убил ее из ревности.
Выражение лица Уэстуорда не изменилось.
— Мне это известно, мисс Келли.
— Так вы были ее любовником или нет?
— Нет. Я увидел ее первый раз, когда она без сознания лежала на полу кухни.
— Что ж, теория Джоргенсена разлетелась. Однако я думаю, вы способны влюбить в себя любую женщину.
Он спокойно взглянул на Анну с высоты своего роста, и в этом взгляде чувствовалось что-то холодное и острое, как у зверя, волка, например:
— Я никогда не знал вашей матери прежде. Поколебавшись немного, Анна все-таки спросила:
— Вы женаты, мистер Уэстуорд?
Взгляд его сразу же изменился: он понял, почему задала этот вопрос Анна.
— Нет. Я не женат.
Анна выдержала его долгий взгляд, чувствуя при этом нервное возбуждение, но не от кофе:
— Как долго вы собираетесь здесь пробыть?
— Пока у меня нет никаких определенных планов.
— Неплохо.
Наступившая пауза затянулась и становилась неловкой:
— Может быть, поужинаем как-нибудь вместе? Анна почувствовала удовлетворение и волнение одновременно.
— Да. Пожалуй.
— Как насчет завтрашнего вечера?
— Подходит, — вновь согласилась Анна.
— Тогда я заеду за вами около восьми.
Уэстуорд проводил ее к выходу и помог поймать такси. Прощание было простым и коротким. Отъезжая от отеля, она обернулась и увидела на ступенях его высокую темную фигуру. Анна помахала рукой на прощание.
«Все равно я не верю тебе ни капли, — пронеслось у нее в голове, — но я могу в тебя влюбиться, и влюбиться всерьез».
Страховой агент ждал Анну в вестибюле. Это был седой человек предпенсионного возраста, осанистый, постоянно сосущий эвкалиптовые пилюли. Анна извинилась за опоздание и поднялась вместе с ним в квартиру.
— Прежде всего я хотела бы знать, в каком состоянии больничные счета.
— Это не входит в мои обязанности, — ответил агент. — Нужный вам человек скоро свяжется с вами. Не беспокойтесь, насколько мне известно, о счетах уже побеспокоились.
Анна показала агенту квартиру. Он захватил с собой «полароид» и стал делать снимки. С совершенно бесстрастным видом он аккуратно что-то записывал, издавая при этом губами звуки, которые никак нельзя было назвать приятными.
Когда все было описано, агент показал Анне страховой полис матери и начал объяснять:
— Все имущество разделено на три категории: искусство, драгоценности и мебель. Драгоценности, судя по всему, не тронули. Для того чтобы оценить стоимость пострадавших произведений искусства, понадобится недели две. Мне следует посоветоваться с коллегой, потому что я не специалист в данном вопросе. Но пока что общий ущерб я оцениваю приблизительно в такую сумму.
И агент показал Анне аккуратно выписанные на листочке цифры.
— Всего пятнадцать тысяч долларов?
— Да, — кивнул агент, — но, по-видимому, все стоит намного дороже. Как только я все уточню, то тут же дам вам знать. Согласны?
— Благодарю вас.
И хотя Анна совершенно ясно представляла, каких больших денег ей будет стоить замена разбитой мебели на новую, она твердо решила сразу же приняться за дело и до возвращения Кейт устроить все самым лучшим образом.
— И последнее, — продолжил агент. — Помимо страховки имущества и здоровья, у нас есть также и страховка жизни. Может быть, преждевременно говорить об этом, но я хотел бы, чтобы вы знали заранее. В случае продолжительного и серьезного увечья выплата может достигнуть и четырех миллионов долларов. Кома как раз подходит под такую статью. А в случае смерти — шести миллионов. — Сказав это, агент развернул обертку очередной эвкалиптовой пилюли и принялся ее сосать, глядя Анне в лицо: — Естественно, мисс Келли, вы единственная, кто может претендовать на подобную сумму.
Услышанное слегка ошеломило Анну:
— Понимаю. Спасибо за важную информацию. Но я надеюсь, что мама очень скоро поправится.
— Мы все на это надеемся. Однако уже сейчас следует решить: тратить деньги на медицинские расходы или получить всю сумму сразу. Впрочем, не беспокойтесь и об этом пока. Мы постараемся уладить все сами. — Агент положил пухлую ладонь на плечо Анны.
Она проводила посетителя до входной двери, а когда тот ушел, решила сразу же позвонить в Англию Эвелин Годболд.
Мачеха ее матери Эвелин казалась Анне в детстве богиней с Олимпа, где она продолжала пребывать и в своей величественной старости. Эвелин и Кейт были очень близки и дружны, хотя Анна не могла объяснить себе этого. Порой их молчание выражало гораздо больше, чем слова.
Возраст и недуги сделали Эвелин еще более отстраненной в глазах Анны. Бабушка уже несколько лет мужественно боролась с раком и теперь почти не выезжала из своего дома в Нортамберленде. Эвелин обладала чувством собственного достоинства, которое не покидало ее и сейчас, когда болезнь прогрессировала, лишая ее сил и независимости. Никого, кроме матери, Анна так не уважала, как Эвелин.
Эвелин коротко вскрикнула в трубку, услышав новость, а Анне показалось, что ее ударили прямо по сердцу.
— Не беспокойся, бабушка. О маме очень хорошо заботятся. Kapp Мемориал — замечательный госпиталь.
— Но ведь она ушла от нас, — произнесла Эвелин с такой безнадежностью в голосе, что Анна чуть не расплакалась от неожиданности.
— Нет, бабушка, нет. Ей сейчас лучше.
— Лучше, говоришь? А доктора твердят, наверное, что надежд никаких?
— Они просто обследуют ее. Госпиталь очень, очень хороший.
— Если бы я только могла добраться к вам.
— Даже и не думай об этом. Через некоторое время, я думаю, она должна начать ходить. Уверена в этом.
— Я чувствую себя совершенно бесполезной, — в величественном голосе послышалось раздражение. — Это чертово разрушающееся тело. Как я
— О черт, — выпалила Анна. — Почему, бабушка?
— Чтобы из меня вырезали еще чуть-чуть этой дряни, — коротко ответила Эвелин.
— Еще одна операция?
— Да. Я не говорила об этом Кейт. Не хотела ее беспокоить.
Анна закрыла глаза. Какая глупость. Знай она заранее, никогда не позвонила бы бабушке. Теперь Эвелин ложится на операцию с мыслями о своей приемной дочери, а не о себе.
— О Господи. Прости меня.
— Не извиняйся. Это не твоя вина, дитя мое.
— Снова кишечник?
— Не важно. Беспокоиться не о чем.
— Может быть, мама придет в себя к твоему возвращению.
— Да. Может быть, может быть, — в голосе Эвелин не прозвучало ни одной даже притворной ноты надежды.
— А в какую больницу кладут тебя?
— Ньюкасл дженерал. В отделение женской хирургии. Я дам тебе телефон. Анна, подожди, не вешай трубку.
«Как всегда, не говорит мне правду, насколько она больна, — подумала Анна, — а успокаивает,
Эвелин продиктовала номер телефона, Анна записала его:
— Когда я смогу позвонить?
— В пятницу утром. Если не разрешат поговорить, то хотя бы передадут твои слова.
— Бабушка,
— Как и у тебя, дитя мое, — в голосе старой леди послышалась какая-то безнадежная усталость.
Попрощавшись и повесив трубку, Анна еще долго продолжала сидеть у телефона, почти физически ощущая, как неожиданно свалившаяся на нее ответственность пригибает ее своей тяжестью к земле. Жизнь Анны в Америке была такой легкой и свободной: снятые квартиры, машины напрокат, совсем немного собственности, которая почти вся укладывалась в дорожный чемодан, да кредитные карточки. Прибавить сюда несколько любовных историй без каких-либо серьезных обязательств обеих сторон — вот ее прошлое. Критическое состояние матери заставляет ее изменить свою жизнь до неузнаваемости, и прежде всего — повзрослеть.
Когда Анна переступила порог палаты, две медсестры в белых халатах стояли у постели матери. Она увидела, что мать отключили от аппарата с кислородом и никаких трубок около рта не было. И хотя голову покрывала белая повязка, вид больной был теперь не такой пугающий. Конечно, она все равно выглядела очень хрупкой в окружении всех этих приборов.
Сестры занимались больной. Анна сидела у постели, пока они отсасывали жидкость изо рта и носа, закапывали какое-то лекарство в неподвижные глаза матери и заменяли сумку катетера. Но когда женщины принялись массировать руки и ноги больной, Анна решительно встала с места.
— Это я могу и сама, — предложила она. Медсестры показали, что нужно делать, и оставили Анну одну с матерью. Нежно поцеловав Кейт в бровь, дочь начала мягко массировать материнские руки и ноги. Кожа была мягкой, а мышечный тонус просто великолепным. Как долго еще может сохраниться подобное состояние, перед тем как медленно, но верно тело начнет разрушаться?
— Где, черт возьми, тебя носило, мама? — не выдержала Анна. — Что ты собиралась найти? — Она изучала безжизненное лицо Кейт, пытаясь обнаружить хоть малейшие признаки эмоций. — Мне все время казалось, что я понимаю тебя. Почему же ты не доверяла мне своих секретов?
Подойдя к магнитофону, Анна поставила кассету и поднесла динамик к самому уху больной. Светлая радостная музыка скрипичного концерта Вивальди буквально взорвала воздух и рассыпалась искрами.
— Я бы помогла тебе, мам. Ведь я журналист, расследование — моя работа. Да к тому же я твоя дочь. Кто этот таинственный человек, следы которого ты искала в России? Как он оказался в нацистском лагере? И как все это могло произойти с ним? Мы найдем его, мама. Когда ты поправишься, мы узнаем друг друга лучше и будем искать незнакомца вместе.
Анна взяла безжизненную руку матери и стала ее гладить.
— А сейчас я отправлюсь в магазин, чтобы заменить все поломанные вещи в квартире на новые. Страховой агент оказался очень милым человеком. Он дал мне для начала приличную сумму. И сегодня я уже видела очень неплохие диваны.
Музыка Вивальди продолжала звучать, а пальцы Анны нежно касались бровей Кейт.
— Филипп Уэстуорд пригласил меня на ужин. Надеюсь, ты не против? Я чувствую, что он заинтересовался мною. Это видно по выражению его глаз. Но и он мне интересен, мам. Он самый привлекательный мужчина из всех, кого я встречала в жизни. Мне хочется узнать о нем все. Не знаю, тот ли он, за кого выдает себя. Он ангел или дьявол, этот преуспевающий бизнесмен?
Анна не отрываясь смотрела в лицо матери, уверяя себя, что Кейт все слышит, находясь где-то очень глубоко, на самом дне темного, непроницаемого водоема.
Ей так хотелось верить, что в неподвижном теле по-прежнему заключена человеческая живая сущность, которая так любила ее, Анну, так заботилась о ней.
В отель «Граф ризот» она попыталась проникнуть незаметно, чтобы сначала побывать на рабочем месте матери, а затем увидеть Конни. Но это оказалось непросто: около десятка знакомых остановили Анну вопросами в холле, причем каждый хотел поговорить с ней, высказать самые теплые слова. Она была тронута до глубины души таким искренним выражением человеческого участия.
Около получаса она добиралась до нужного этажа, и здесь Анна встретила Элейн Броуди и Лука Милтона.
Оба сослуживца Кейт обняли Анну, и она увидела слезы на глазах Элейн.
— Пожалуйста, не плачьте.
— Но это ужасно, — не унималась Элейн. — Чтобы такое случилось здесь, в Вейле.
— Чем мы можем вам помочь? — быстро спросил Лук. — Скажите, Анна.
Они и раньше звонили по телефону и предлагали помощь, но Элейн и Лук вряд ли чем-нибудь могли ей помочь.
Дженнифер Прескотт, словно призрак, выплыла из кабинета, всем видом выражая молчаливое сочувствие. Если новое назначение на место Кейт ее и устраивало, то она изо всех сил старалась скрыть это. Было похоже, что Дженнифер удручена и даже ошеломлена происшедшим.
Еще с полчаса Анне пришлось поддерживать разговор с сослуживцами матери в поминально-похоронном тоне и лишь затем пройти в кабинет Конни Граф.
Конни была для Кейт последние одиннадцать лет не просто работодателем, но и проверенным, очень близким другом. В ее присутствии Анна чувствовала себя несколько напряженно, потому что Конни Граф напоминала ей Эвелин Годболд.
Окна просторного кабинета выходили на заснеженные горные склоны.
— Я чувствую себя такой беспомощной, — ответила Анна на вопросы Конни. — Доктора уверяют, что мама уже никогда не поднимется с постели. Но я не хочу верить в это. А помочь ничем не могу. Ничем!
— Тогда молись, — произнесла Конни в своей обычной суровой манере.
— Джоргенсен думает, что во всем виноват Кемпбелл.
— Возможно. Последнее время он никак не мог смириться с теми изменениями, которые произошли с Кейт. Впрочем, как и я. Но меня-то возмущало, что она начала пренебрегать работой, и весьма серьезно.
— Поэтому я пришла к вам. Хочу спросить, что вы знаете о той перемене, которая произошла с моей матерью.
— Могу поделиться тем, что знаю. Сначала — о том, что рассказала мне сама бедняга Кейт, а затем уже — мое личное мнение.
— Что же она вам рассказала?
Прежде чем начать, Конни попросила принести чашку кофе для Анны и стакан с каким-то настоем из трав для себя. Стакан стоял перед Конни, переливаясь янтарным блеском в лучах яркого солнца. Она подняла стакан в серебряном подстаканнике, но не отпила ни капли:
— Все началось с дневника.
— Какого дневника?
— Так ты о нем ничего не знаешь?
— Кажется, я вообще ничего не знаю о жизни собственной матери. Она ухитрилась все держать в тайне от меня. Просто взяла и вычеркнула дочь из своей жизни.
Конни Граф только понимающе улыбнулась в ответ.
— Что ж, теперь ты вполне можешь понять и мои чувства и чувства Кемпбелла — мы все оказались выброшены из жизни Кейт. Твоя мать родилась в деревенском доме на берегу озера Гарда, что на востоке от Милана, в Италии. Думаю, ты там бывала.
— Мать как-то возила меня туда несколько лет назад. Все превратилось в развалины, но очень живописное местечко.
— Я думаю, что дом разрушился, потому что она не имела ни малейшей привязанности к месту своего рождения. Слишком мрачные воспоминания остались в душе Кейт. Но природа там действительно великолепна. Озеро Гарда — известный курорт. Еще в прошлом году местный строитель уговорил твою мать продать ему развалины, чтобы восстановить их и пустить в дело. И пока велись подготовительные работы, один из рабочих нашел старую тетрадь, спрятанную под черепицей. Новый хозяин отослал ее Кейт. Это был дневник военного времени, он принадлежал женщине по имени Кандида Киприани.
Анна подняла голову от неожиданности:
— Но ведь это имя матери Кейт.
— Да. Кейт была уверена, что дневник велся в 1943–1945 годы. В последние годы жизни Кандиды.
— Уверена? — как эхо повторила Анна.
— Сама я его ни разу не видела. Это все, что я знаю. Кейт пришла в большое возбуждение, после того как прочитала его. Ты знаешь, она не относится к числу восторженных женщин, но в таком состоянии подъема я никогда не видела ее. Кейт все время повторяла, что это открытие позволило ей по-новому взглянуть на свое происхождение. С этого момента она начала меняться прямо на глазах. Всю жизнь Кейт старалась не вспоминать свою семью, свое прошлое, и вдруг ее как будто заворожили. И хотя подобное увлечение явно мешало работе, оно не выходило вначале за рамки обыкновенного хобби. Но вдруг Кейт совсем потеряла чувство реальности.
— Что вы имеете в виду?
— Кейт уже не контролировала это увлечение, а увлечение стало контролировать ее. Изменилась вся манера поведения. А сам поиск превратился в некий идефикс. Казалось, Кейт уже не может думать ни о чем другом. Начались заграничные поездки: три раза — в Лондон, дважды — в Тель-Авив, и все на довольно длительные сроки. Она потеряла представление о времени, ее работу делали ее заместители. Она пропускала одну важную конференцию за другой. Я понимала всю важность задуманного Кейт расследования и предоставила ей свободу, слишком много свободы. Судя по всему, это была моя ошибка.
— Джоргенсен сказал, что вы даже собирались уволить мою мать.
— Кейт обещала мне оставить свои поиски до весны. Но я, Анна, предупредила ее, что если этому конца не будет, то мне останется только порвать контракт с ней.
— А вам казалось, что рано или поздно все должно повториться вновь?
— Да.
Настой в стакане достаточно остыл, и Конни поднесла его к губам. Анна терпеливо ждала продолжения разговора. Никаких лишних звуков в кабинет не проникало. Единственным украшением его служила огромная черно-белая фотография долины вокруг Вейла, сделанная в 1960 году, когда все еще только начиналось.
— Мать разыскивала какого-то человека, Конни. Она что, узнала о его существовании из дневника?
Конни поставила стакан на место.
— Да, наверное. Ведь я и понятия не имела о каком-то человеке, кто он и откуда. Она, скорее всего, прочла о нем в дневнике. Это все, что мне известно.
Анна внезапно занервничала.
— Но почему мать ничего не сказала мне? Я ведь профессионально занимаюсь расследованиями. И моя помощь, мое участие ей бы не помешали. Конни, это все так не похоже на мою мать. Я никак не могла ожидать от нее такой скрытности, таинственности и одержимости. Будто это не она вовсе.
— Словно мы стали свидетелями патологических изменений.
От этих слов Анна почувствовала холод во всем теле:
— Что вы имеете в виду?
— Пока я рассказывала только то, что услышала от твоей матери. Но теперь выскажу и свое мнение.
Конни положила руки на письменный стол — никаких украшений, ногти короткие, без лака.
— Все в твоей матери переменилось — выражение глаз, мимика, жесты. На моих глазах она становилась совершенно другим человеком. Когда я начала замечать происходящие перемены, скорбь охватила мою душу, потому что с подобным я уже встречалась в моей жизни. Это происходило раньше с близким мне человеком, моей любимой старшей сестрой.
— Это же случилось и с моей матерью?
— Нет. Не совсем, но нечто похожее. Симптомы мне показались очень схожими: тот же уход в себя, словно погружение в глубокие непроницаемые воды омута, и сопутствующие этому скрытность, беспокойство, одержимость. Тот же взгляд, Анна, и такое же отсутствие чувства реальности. Достучаться до человека становится почти невозможным. Все у нас в семье знали название этой болезни до того, как доктор поставил окончательный диагноз: шизофрения.
— Нет! — резко возразила Анна. — Моя мать не была сумасшедшей.
— Тогда спроси у Кемпбелла, что он думает по этому поводу.
— Уже знаю, но верить все равно отказываюсь.
Конни молча посмотрела на свою собеседницу и выдержала паузу. Ее усталое мужественное лицо не выражало ничего. Затем она встала, всем видом показывая, что встреча закончена:
— Ты умная женщина, Анна, поэтому вполне можешь во всем разобраться сама. Если я чем-то смогу помочь тебе, то, пожалуйста, дай мне знать.
Конни проводила Анну до двери.
Выходя. Анна вдруг заговорила:
— Поймите, здесь что-то есть. Я еще не имела возможности заглянуть в бумаги, касающиеся поисков моей матери, но наверняка в какой-нибудь записной книжке, досье или папке должно быть разумное объяснение всему. Не знаете, где моя мать могла хранить важные документы?
— Нет. Прости, но я уже сказала, что Кейт была слишком скрытной.
— А дневник, о котором вы говорили, где он может быть?
— Не знаю.
— В квартире, его нет, хотя так хочется взглянуть на него.
— Думаю, что это не удастся никому, — заключила Конни с подчеркнутой вежливостью. — По-моему, его просто никогда и не было.
Вернувшись в Потато-Патч, Анна, захватив ключи от машины матери, которые она нашла на полу в спальне, спустилась в гараж. Воздух был сырым и холодным, и сияюще-голубой корпус «сааба» был покрыт легкими капельками влаги. Но машина выглядела вполне прилично и, кажется, способна была вынести не одну суровую зиму. Анна поиграла пластмассовой коробочкой — дистанционным управлением, — чтобы открыть дверь. Наконец после нескольких попыток дверь поддалась, и Анна забралась в автомобиль. Внутри салон показался уютным, в нем сохранился еще запах кожи и новизны.
Анна открыла бардачок, но в нем были только документы на машину, да на заднем сиденье лежал зонтик. Кейт владела автомобилем четыре месяца, но на спидометре набежало меньше двух тысяч миль. Пролистывая бумаги, Анна заметила, что машина даже не успела пройти первое техническое обслуживание. Видно, таинственное расследование завладело Кейт полностью.
Неужели Кемпбелл и Конни правы? Неужели мать действительно была больной?
Нет, что-что, а чувства реальности мать никогда не теряла, и разум ее всегда был нормальным и здоровым. Анна не верила никаким предположениям. Кейт овладели не бредовые фантазии, а боль: в ней будто пробудилось что-то, и скорее всего был прав Филипп Уэстуорд, когда говорил о чувстве долга.
Теперь только бы узнать, что вызвало такую боль, что это за истина, познать которую так стремилась Кейт.
«Сааб» тронулся с места, и Анна почувствовала, как мягко работает мотор. Она направилась в Денвер, чтобы распорядиться насчет новой мебели в квартире матери.
