Прочитайте онлайн Маска времени | Часть 3
3
Первый бокал вина она выпила залпом, чтобы преодолеть нервную дрожь в теле. Анна думала, что у нее сразу же закружится голова. Но этого не произошло. Тогда она выпила второй бокал и стала разглядывать янтарные отблески в гранях хрусталя, чтобы не смотреть на Филиппа Уэстуорда. В пиджаке и галстуке он был до боли красив.
Анна никак не ожидала от себя нервной дрожи. Это было какое-то потрясение, с которым она никак не могла справиться. Началось все с того момента, когда Анна оказалась в уютном салоне «мерседеса» Филиппа, а ее ноги в чулках коснулись мягкой черной кожи сиденья. Она почувствовала себя почему-то неловко. Язык будто прилип к нёбу, и она не могла начать даже самую простую беседу. Всю дорогу от Вейла в горы Анна сердилась на себя за скованность, но ничего не могла с собой поделать. Оставалась слабая надежда, что Филипп воспримет все это как проявление холодности и сдержанности.
Наконец она нашла в себе силы поднять голову и взглянуть в лицо Уэстуорду. Он не отрываясь уже долго смотрел на нее, и в глубоком взоре его голубых глаз было столько тепла…
— Почему вы так смотрите на меня? — неожиданно спросила Анна.
— Когда я в первый раз увидел вас, то вы мне показались слишком молодой. Сегодня вечером вы выглядите значительно старше.
— Это из-за одежды. Я воспользовалась гардеробом матери.
Жакет от Гуччи был просто великолепен, но для себя Анна никогда не купила бы его. Это подходило к маминому стилю, в котором обычно драматически сочетались черный, серебряный и золотой цвета. Под жакет Анна надела скромный черный свитер-джерси и короткую черную юбку, чтобы открыть красивые ноги.
— Моя мама умела выбирать одежду, у нее безупречный вкус, не то что у меня. Я решила обставить квартиру на деньги, полученные по страховке, но в результате получилось как-то аляповато. Подражать хоть в чем-то маме невозможно. Но для сегодняшнего вечера я все-таки решила одеться в ее вкусе и, кажется, не ошиблась.
Уэстуорд явно старался поразить Анну. Иначе зачем было ехать в такую даль в фешенебельный итальянский ресторан, отделанный с особым шиком: настольные лампы розового цвета на безукоризненно белых льняных скатертях, официанты в одеяниях, почти не отличающихся от одежды самых важных посетителей. В окнах, сделанных в виде арок, застыл, как картина, горный пейзаж, а огни Вейла, словно алмазы, мерцали вдали.
— Это тоже принадлежит вашей маме?
Анна повернула на пальце кольцо с изумрудом, который засверкал зелеными огнями.
— Да. Она всегда носила его, и даже в тот злополучный день. Но грабитель и не подумал взять это сокровище с собой. Не правда ли, странно?
— Весьма.
— Вообще-то я не ношу украшений. Не мой стиль.
— И даже какой-нибудь малюсенький рубинчик? — саркастически спросил Уэстуорд.
— Не говоря уже о малюсеньком бриллиантике, — подхватила Анна.
— Тогда все ваши любовники — непростительные скупердяи.
— Мои любовники обычно оплачивали мои расходы. Я в состоянии была бы купить себе сама украшения, но для меня это было бы все равно что признать собственное поражение. Кроме того, побрякушки мне не идут.
— Напротив, очень идут. — Уэстуорд коснулся пальцем изумруда. — Красивая женщина без украшений кажется голой.
— Продолжайте, продолжайте.
— Квартира вашей матери, ее одежда, украшения. Короче, вы полностью вошли в ее жизнь.
Эта фраза не понравилась Анне.
— Не совсем, мистер Уэстуорд.
— Ваши волосы темнее, и вы смуглее, чем ваша мать. Ваш отец, наверное, был цыганом?
Анна расхохоталась.
— Нет, ирландцем. Знаете: черный волос, голубой глаз. Но кожа у него была какая-то особенная. Впрочем, что у кого я взяла — неизвестно. Семейная тайна.
— Когда умер ваш отец?
— Больше десяти лет назад. Когда мне было шестнадцать. Произошел взрыв, — произнесла Анна.
Она заметила, что во взгляде Уэстуорда будто промелькнуло что-то, но он ничего не сказал, и расспросы прекратились.
Анна попросила Уэстуорда заказать блюда на свой вкус. Официанты засуетились, и на столике появилась огромная железная чаша, из которой доносился очень аппетитный запах.
— Трюфели? — прошептала в восторге Анна. — Но я просила не заказывать ничего экстравагантного.
— Это один из лучших ресторанов во всем Колорадо. Было бы глупо не заказать у них самое лучшее, что они могут предложить.
— Это ваша жизненная философия? О Господи! Восхитительно!
Уэстуорд не отрываясь следил за Анной, пока она пробовала грибы, сохранившие пьянящий аромат свежей земли.
— А я начинаю думать, что у вас не было еще времени для того, чтобы полностью вкусить все наслаждения жизни. — С этими словами Уэстуорд взял в руки вилку.
— Неужели я произвожу такое впечатление?
— Что-то неземное в вас явно чувствуется. Воздух и огонь — ваши стихии. Не вода и земная твердь.
— Уверяю вас, я очень земное существо, особенно когда речь заходит о еде. Ведь во мне течет и итальянская кровь. Взять хотя бы те же трюфели, ветчину по-пармски.
— Сыр пармезан.
— А что? И сыр. А также салями, паста, анчоусы… — Их взгляды встретились, и Анна рассмеялась.
Но он не ответил ей улыбкой. Глаза Уэстуорда по-прежнему серьезно и цепко смотрели на Анну, и вдруг она почувствовала, будто сердце упало куда-то вниз, а румянец предательски выступил на лице, будто она сказала что-то нескромное. Анна не выдержала, опустила глаза и продолжала есть молча, прислушиваясь к своему сердцу. Но стоило только щекам остыть, как она продолжила:
— Я все пытаюсь представить себе человека, которого так разыскивала моя мать, и не могу. Конни Граф рассказала мне сегодня кое-что интересное. Все началось с дневника, что вела моя бабушка в Италии, — я вам уже говорила о ней. Дневник нашли в прошлом году в развалинах старой фермы у озера Гарда, где родилась моя мать. Она вам рассказывала о дневнике?
— Нет.
— Конни говорит, что человек, которого ищет мама, может быть был упомянут в дневнике. Вот с чего следует начать, Филипп. Человек был в лагере для военнопленных, расположенном недалеко от озера Гарда. Кандида пишет о нем в своем дневнике. Скорее всего, он находился в плену вместе с Дэвидом Годболдом. А затем они могли вместе бежать и, может быть, стали друзьями.
— Или врагами, — спокойно заметил Филипп.
— Все так мучительно. В этом деле есть несколько вариантов ответа, но ни один не кажется мне достоверным. Бабушка, пожалуй, знает что-что, но сейчас она в больнице.
— А сама Констанция Граф когда-нибудь видела дневник?
— Нет. Она даже не верит, что он действительно существует. Конни кажется, что моя мать просто потеряла рассудок и все — плод ее больной фантазии.
Филипп с задумчивым видом отпил вино, потом уверенно произнес:
— Дневник существует. Я в этом полностью уверен. И он очень важен для нас.
— Да. Но я обыскала весь дом, и его нигде не было, если не считать сейфа, который по-прежнему остается закрытым.
Филипп поставил бокал на стол.
— Значит, надо открыть сейф, — произнес он повелительным тоном.
— Знаю, но я не хочу взрывать или взламывать его. Завтра я встречусь с адвокатами моей матери. Уверена, что она передала им шифр. Если нет, тогда обращусь к слесарю-профессионалу.
В сочетании с грибами вино приобрело сладкий и совершенно неповторимый привкус. Анна повернула бокал и посмотрела, как на белой льняной скатерти заиграли золотые отблески хрусталя.
— Бумаги я просматривала много раз, но ничего не нашла, хотя мать обязательно должна была вести записи, связанные с ее расследованием. В этом смысле она была очень методична и последовательна. Помимо сейфа, важные бумаги обычно хранились в ореховом бюро в кабинете, но оно оказалось пустым, когда я вошла в квартиру, а ящики валялись на полу. Если там что-то было, то преступник забрал это с собой. А остальное…
— Остальное — в голове вашей матери, — закончил за Анну Уэстуорд, — и теперь погружено в тишину комы.
Анна вздрогнула от этих слов, а потом заметила человека за соседним столиком, который не без вожделения смотрел на нее жадными глазами, похотливо улыбаясь. А женщина, сидящая с ним за столом, не без вожделения смотрела на Филиппа Уэстуорда. Интересно, какое они производили на всех впечатление? Тайные любовники? Стареющий джентльмен завоевывает сердце молодой леди за ужином в дорогом ресторане, в мягком свете розовых ламп?
Филипп выбрал следующее блюдо, и оно тоже оказалось великолепным. На сей раз это была форель, зажаренная на вертеле под лимонным соусом. После плотного грибного блюда форель можно было сравнить только с освежающими струями горного альпийского ручья.
— Кстати, об этих людях, которые оказались в русском плену, — вернулась к прерванному разговору Анна. — Я все время думаю о них. Ужасно. Сначала пройти ад нацистского застенка, получить освобождение от русских, а затем на всю жизнь оказаться запертыми в русских же лагерях. Непонятно, почему их не выпустили? Может быть, хотели допросить тех, кто обладал секретной информацией относительно военных объектов на Западе? А может быть, хотели завербовать их, а потом забросить в их собственную страну в качестве шпионов?
Глаза Филиппа, казалось, стали темнее.
— Неплохая версия.
— Думаю, тогда было всеобщее царство хаоса. Вся Европа превратилась в бедлам. И нам, пожалуй, никогда не узнать, что же случилось на самом деле. Я читала «Архипелаг ГУЛАГ». Условия в сибирских лагерях были ужасны.
Прежде чем ответить, Филипп помолчал немного:
— Но кому-то все-таки удалось выжить.
— Давно вы уже не делали этого! — с улыбкой произнесла Анна.
— Не делал чего?
— Вы давно уже не обдумывали то, что скажете. Когда у вас спрашиваешь что-то, видишь, как работает ваша мысль, потом получаешь ответ. Словно компьютер обрабатывает полученную информацию.
— Мне не хотелось бы давать вам неправильные ответы, — серьезно ответил Филипп и улыбнулся.
Анна впервые увидела его улыбку. От этого перехватило дыхание, а сердце, казалось, растаяло в груди. Он облокотился на спинку стула, и пальцы его рук переплелись. Руки его были сильными и загорелыми.
— Вы профессиональный журналист, и ваш ум постоянно что-то исследует. Кстати, что вы обычно расследуете?
— Разное. Но в основном мошенничество и обман, совершаемые в очень крупных масштабах.
— Что-то вроде ищейки?
— Не совсем. Наверное, у меня чутье на всякого рода грязных типов, которые представляют серьезную угрозу обществу.
— И действительно их преступления настолько серьезны?
Анна вспомнила о своем последнем «герое» — Андре Левеке. Можно было бы упомянуть о нем сейчас, но не хотелось говорить о плохом в такой прекрасной обстановке:
— Я расследовала во Флориде деятельность преступных мафиозных семей. Несколько лет назад я раскопала связи Джона Готти в Майами. Дельце было по-настоящему серьезным.
— Как-нибудь я расспрошу вас обо всем подробнее.
— А сейчас могу я сама спросить все кое о чем?
— Давайте.
— Вы когда-нибудь служили в армии?
— Да, — слегка кивнул Уэстуорд.
— Так я и думала. Случайно, не во Вьетнаме?
— Нет. Я был солдатом в мирное время и оставил службу в 1977 году.
— А в каких войсках вы служили?
— Спецвойска.
— Спецвойска! — Анна даже подняла бровь от удивления. — Хотя не знаю, почему меня это удивляет. Ведь с первого взгляда еще в Денвере я поняла, что вы военный. Вы и стоите, и ходите как военный человек. — Она заметила, как Уэстуорд пошевелил могучими плечами, обтянутыми дорогой материей изящного костюма. Наклонившись немного вперед, Анна прошептала заговорщическим голосом: — Вы волк в овечьей шкуре, мистер Уэстуорд. Все остальные мужчины здесь, в этом зале, по сравнению с вами — щенки, но вы… вы настоящий волк, большой и очень злой, уверяю вас.
И тут Анна поняла, что вино начало действовать и теперь она стала похожа на обычную подвыпившую девчонку. От смущения она вздрогнула:
— Кажется, я сегодня слишком много выпила. И теперь такая дура. Простите, но форель мне уже не осилить.
— Совсем вы не дура, — спокойно заметил Уэстуорд. — И говорите вы все очень правильно. Я действительно большой и мерзкий зверь и поэтому советую вам быть со мной поосторожнее.
Анна неожиданно рассмеялась, чувствуя, как улетучивается вся ее неловкость.
— Ваш акцент просто очарователен. Вы не из Новой Англии?
— Я родился немного севернее. В штате Вайоминг. Анна вновь удивленно подняла бровь:
— Но ребята из Вайоминга никогда не скажут: «И говорите вы все очень правильно», мистер Уэстуорд, они скажут: «В самую точку, деваха».
— Кстати, здесь делают великолепное мороженое, — произнес неожиданно Филипп, стоило только официанту возникнуть из полумрака перед их столиком.
— С меня довольно. Спасибо.
— Может быть, кофе?
— Да, пожалуй.
Он заказал кофе для двоих и, повернувшись на стуле к Анне, положил ногу на ногу:
— А вы сами-то были в Вайоминге?
— Мама и я проехали как-то по шоссе от Шайенна и Ларами до Рок-Спрингс. Теперь вам осталось только сказать мне, что вы из семьи фермера.
— Почти угадали.
— Так где же вы появились на свет?
— В Каспере.
— Да, вам пришлось проделать немалый путь, человек из Каспера и Вайоминга. А теперь у вас есть свой самолет, вы носите смокинг и едите трюфели.
— А также развлекаюсь в обществе прекрасных женщин, которые выглядят как цыганки и говорят словно прорицательницы. Да, мне действительно пришлось проделать немалый путь.
Голова слегка кружилась, хотя пьяной Анна себя не чувствовала, и ей казалось, что она контролирует себя. Она спокойно положила ладонь на его руку. Филипп даже не вздрогнул от неожиданного прикосновения.
— Вы действительно верите, что ваш отец жив?
— Не знаю. Надежда — это как болезнь, Анна. Я сумел выдержать испытание надеждой. Мать не смогла. Напрасные ожидания ее убили.
— Скажите, вы похожи на своего отца?
— Да.
— Если вы не живете надеждой, что же тогда остается, Филипп?
— Пустота. — Глаза Уэстуорда потемнели. — Нечто во мне самом, чего я не смогу никогда понять. Моя мать не вышла снова замуж, а я — не имел отца. Я вырос, разглядывая его фотографии, хранящиеся в трех семейных альбомах.
— А вам не приходило в голову, что отец мог сам сдаться русским?
Филипп тут же убрал свою руку из-под ее ладони:
— Предателем он не был. У него были все задатки выдающегося человека, но его просто выбросили на помойку.
До этого момента Анна не видела его в таком волнении. Сейчас ей показалось, что внутри Уэстуорда включился мощный генератор.
— Значит, не он, а его предали.
— Да, — с силой произнес Филипп. — Он оказался предан теми, кому доверял больше всего на свете. Он предан своей страной, своим правительством, своими командирами. Короче говоря, всеми теми, кто обладал властью. Правительство просто сжевало этих людей, таких, как мой отец, и выплюнуло. Они сгнили заживо ради высших политических соображений. О них просто забыли, о верных гражданах своей страны.
Глаза Филиппа сузились, сжатые губы превратились в тонкую линию. Анну почувствовала исходящую от собеседника огромную внутреннюю энергию.
— Люди, обладавшие властью, молчали, пока на их глазах совершалось преступление, а затем сделали все, чтобы правосудие никогда не восторжествовало. Но оно должно восторжествовать. Уверен, ваша мать понимала это.
Анна сидела молча, глядя в глаза своему собеседнику. Как сквозь алмазную грань, Анна увидела за красивым фасадом твердую и жесткую решимость этого человека. Что-то неколебимое и основательное, чего она ни разу не встречала в своей жизни. И вдруг Анне показалось на мгновение: перед ней сидит не богатый джентльмен, а мальчик с фермы, и глаза его горят, как сапфиры, в свете настольной лампы. От нахлынувшего на нее чувства нежности к нему она опустила глаза.
— Что вы имели в виду, когда говорили о «правосудии»?
— Прежде всего следует найти этих людей, даже если только один из них жив. Даже одного, но найти любой ценой. А затем наказать всех, ответственных за совершенное преступление. — Голос Уэстуорда был спокоен и холоден.
— Вы имеете в виду русских?
— Виновных.
— Но это невозможно. Поверьте, я знаю все, что касается правосудия. Даже не надейтесь на наказание виновных, когда прошло столько лет.
— Я верю в правосудие, — спокойно произнес Филипп. — Я верю в возмездие.
— Пожалуйста, не говорите так. Это меня пугает.
— Почему? — В голосе чувствовался холод отчуждения: — Почему это вас пугает?
Уэстуорд взглянул на часы и добавил:
— Уже поздно. Будет лучше, если я вас отвезу в Вейл. Чувствовалось, что он испытывал некоторую неловкость, может быть, раскаивался за свою неожиданную откровенность. Она сидела молча, пока он оплачивал счет. Когда они проходили мимо других столиков к выходу, за ними наблюдала не одна пара глаз.
Хотя Филипп и заметил, что уже поздно, но Анна не ожидала, что давно перевалило за полночь: люди по-прежнему прибывали в ресторан на ужин.
На стоянке было холодно. Они прошли мимо «феррари», «порше», «роллс-ройсов», не произнеся ни слова. Когда он помогал Анне сесть в машину, она быстро обернулась и, глядя ему в лицо, сказала:
— Простите. Не помню, что в точности я сказала или сделала, но простите. Во всем виновато только вино.
В темноте не было видно его глаз.
— Нет, не вино. Виноват я. Поэтому простите меня.
Его рука, придерживающая дверцу, сделала движение вверх, и он коснулся лица Анны. Пальцы были очень теплые. Анна сделала ответное движение головой и потерлась слегка щекой, ласкаясь о его мощную ладонь. Она услышала какой-то странный легкий звук, который он издал в темноте.
Затем Анна высвободила руки, притянула лицо Филиппа к себе и крепко поцеловала его в губы. Она ощутила, как мощное мужское тело прижалось к ее телу. Ей показалось вдруг все очень знакомым, родным, будто она давно знает этого человека, лицо которого скрыто сейчас черной непроницаемой тенью, знает всю свою женскую одинокую жизнь. Наверное, она ждала, ждала жадно, до боли, когда с ней случится такое, сама до конца не сознавая, что ждет именно его. Анна чувствовала, что тает в его объятиях, отдавая ему мягкость и нежность своего тела.
Филипп поцеловал Анну с каким-то величием и трагической серьезностью — прежде ее никто так не целовал, — и сердце взметнулось ввысь на мощных, внезапно выросших крыльях навстречу солнцу и теплу. Так орел вырывается из темного горного ущелья на свет голубых небесных просторов.
Но он отстранился, когда Анна разжала влажные губы, готовые принять его. Он смотрел на Анну, но она не могла разобрать выражения его лица и глаз. Она только шептала вновь и вновь его имя, а Филипп лишь качал головой и отстранялся все дальше и дальше.
Анна чувствовала, что вся дрожит, и ей не хотелось, чтобы Филипп заметил это. Наконец она очутилась в машине и вжалась вся в кожаную мягкость кресла.
Филипп почти ничего не говорил по дороге в Потато-Патч. На повороте Анна сказала, что замерзла, и попросила включить печку. Возникшее напряжение росло и стало почти осязаемым, поэтому молчание спасало положение.
Филипп подвез ее к дому матери. Он повернулся, чтобы сказать что-то, но Анна не дала ему даже рта раскрыть. Она подалась вперед, и вдруг их губы слились в поцелуе.
Слов не было, были только жадные уста — они щедро давали и брали с алчностью, они искали и находили, с жаром ощущая вкус всесокрушающей страсти другого. Филипп взял руками лицо Анны и начал целовать ее в губы, в виски, в шею. Она вся изогнулась, недвусмысленно приглашая к дальнейшему.
— Ты идешь? — торопливо прошептала Анна.
— Нет.
Анну будто отбросило на спинку сиденья, и дрожь возобновилась с еще большей силой:
— Зачем же тогда так поступать со мной?
— Не знаю.
Мимо проехал автомобиль, и луч света от фар будто рассек лицо Филиппа, как сабельный шрам. Наконец-то она увидела его глаза и разглядела в них и желание, и страсть. На этот раз Анна взяла инициативу в свои руки.
Поцелуи стали напоминать горячку, самую настоящую болезнь. Эти странные вспышки необузданного желания объяснили ей вдруг, что скрывается в море ее чувств и эмоций: ей не хватало мягкости и нежности хорошо воспитанного джентльмена, ей хотелось разгадать внутреннюю мужскую сущность, сущность одинокого солдата, голодного фермерского мальчишки. Ей захотелось вдавить, расплющить пухлые губы о его зубы, почувствовать его язык у себя на нёбе и острую боль от его нестерпимого желания. Но Филипп вновь отстранился.
— Ты бесчувственное чудовище. Ты хочешь использовать меня, только я не понимаю, с какой целью.
— Я провожу тебя до двери.
— Нет. — Она положила ладонь ему на грудь, желая ощутить биение его сердца. — Кажется, ты все-таки взволнован!
— Да. Тебе удалось это. Завтра я уезжаю в Нью-Йорк.
Сердце сжалось от боли:
— А когда вернешься?
— Дня через два. У тебя есть мой номер телефона. Позвони.
— Хорошо. — Анна, открыв дверцу, выскочила на улицу.
Она еще долго следила за красными огнями удаляющегося автомобиля. Затем начала усиленно растирать ладонями виски и, собравшись с силами, побрела к парадной двери, думая только о том, как бы не упасть по дороге, а добраться до постели. Она была готова заснуть не раздеваясь. Сейчас ей снова надо окунуться в беспросветное одиночество. И вдруг Анна почувствовала: за ней кто-то следит. В тусклом свете уличного фонаря она увидела лицо в темном окне автомобиля, стоявшего на другой стороне улицы. Машина была совсем новенькой — красный «крайслер ле барон». Незнакомец был нахально молодым, с лицом, покрытым прыщами, с прической, напоминающей стрижку новобранцев.
Анна почувствовала себя очень неуютно. Взгляд сидящего в машине был полон ненависти и не обещал ничего хорошего. Стоило им посмотреть в глаза друг другу, как автомобиль рванулся с места и на полной скорости, с погашенными фарами, пронесся мимо. Анна успела заметить только профиль с крепко сжатой челюстью, слегка обросший череп и мощное плечо в кожаной куртке.
В конце улицы фары зажглись, и «крайслер» быстро свернул за угол.
Холодный ветер подул сильнее. Анна поежилась и быстро пошла к двери.
Из глубокого сна ее вырвал неожиданный телефонный звонок. Было около четырех утра. Анна выругалась и потянулась в темноте за телефонной трубкой:
— Да.
— Анна, надеюсь, что не очень вас побеспокоил?
— Кто это?
— Хочу выразить свои соболезнования. Мне только вчера сообщили, что произошло с вашей матерью.
Знакомый акцент заставил кровь застыть в жилах. В полной темноте она от неожиданности села на постели.
— Доктор Левек?
— Пожалуйста, зовите меня просто Андре.
— Как вы достали этот номер телефона? — спросила Анна, надеясь, что отбросит сейчас от себя этот звонок, как ночной кошмар. Неужели судьба ей приготовила еще один сюрприз или это только сон, страшный сон?
— Как доктор, я хочу дать вам один полезный совет.
— Как вы достали этот номер, черт возьми?
— Постоянная стимуляция, Анна. Постоянная стимуляция — вот спасение. Не покидайте ее ни на минуту. Возвращенные из комы пациенты говорят, что слышали все разговоры рядом. Так что разговаривайте с ней беспрерывно, стимулируйте ее, включите для нее любимую музыку.
— Все это я уже сделала, — резко ответила Анна. — Скажите, что вам нужно?
— Думайте о своей матери, как о маленьком ребенке, Анна. Как о потерявшемся ребенке, которого надо за руку вывести из кромешной тьмы к свету. Будьте терпеливы с ней. У кого терпения больше, тот владеет всем в этом мире.
— Я ценю ваш совет, — произнесла Анна, и ей показалось, что она вновь слышит ритуальные барабаны, как тогда в саду-джунглях. — Что вам все-таки нужно?
— Помните ту ночь у меня в саду, Анна?
— Очень живо.
Левек только рассмеялся в трубку.
— Вы сделали меня знаменитым. Мой дом осаждают журналисты, желающие получить горячий материал, но все они ничто по сравнению с вами, Анна. Они подсылают всевозможных циников и нахалов, но у них нет ни вашего ума, ни интуиции.
— Доктор Левек!
— Вы читали всю эту чушь, что успели написать про меня?
— Нет, но могу себе представить.
— Правда стоит того, чтобы о ней рассказали. В моей истории много необычайного и удивительного. Такие души, как моя, редко посещают этот мир. И только с вами я могу говорить вполне откровенно, что называется, по душам.
— Вы понимаете, что у меня нет времени на вас?
— Понимаю, но разговаривать буду только с вами и ни с кем больше. Об этом я уже сообщил вашему работодателю.
— Дрю Маккензи, — произнесла Анна со злобой. — Это он дал вам мой номер телефона.
— Он просто очень заботится о том, чтобы правду узнали.
— Точно, это Дрю сообщил вам телефон.
— Он рассказал о трагедии, которая произошла с вашей матерью. И Маккензи прекрасно знал, что я непременно захочу помочь.
— Ублюдок.
— Но я действительно могу помочь вам, Анна. У меня достаточно опыта в подобных случаях, связанных с комой. Эта тайна всегда меня волновала.
— Но я не могу воспринимать вас как доктора, — холодно отрезала Анна. — Пожалуйста, не звоните мне больше.
Анну трясло, когда она повесила трубку. Она еще долго сидела на постели и смотрела в темную пустоту. Дрю! Как он мог? Как мог он дать Левеку ее телефон! Она представила себе, как Маккензи сидит в кресле и раскуривает сигару. Любой ценой он хочет вернуть Анну к работе и не гнушается никакими средствами. Безнравственный выродок. Даже упоминание о матери из уст Левека показалось ей оскорблением.
Два с половиной миллиона долларов — вот религия Дрю, а верхом блаженства для него будет три миллиона. В этой жизни каждый за себя, каждый думает о себе, и только дьявол заботится обо всех.
Неужели Филипп Уэстуорд такой же? И тоже хочет ее использовать ради своих тайных целей?
Анна встала с постели, чтобы приготовить себе кофе. Сон совсем покинул ее.
