Прочитайте онлайн Маятник Фуко | Часть 15

Читать книгу Маятник Фуко
3816+4655
  • Автор:
  • Перевёл: Елена Александровна Костюкович
  • Год: 1988
  • Ознакомительный фрагмент книги

15

Герард де Сиверей сказал мне: «Сир, если вы рассудите, что от того нам не выйдет бесчестья, я пойду за подмогою к графу д’Анжу которого вижу там на поле битвы». Я отвечал ему: «Мессир Герард, полагаю, вы совершите дело чести, пойдя за подмогой ради наших жизней и подвергнув вашу собственную жизнь неизвестности».

Жуанвиль. История Людовика Святого.Joinville, Histoire de Saint Louis, 46, 226

После наших тамплиерских бдений мы почти не виделись с Бельбо, только раскланивались в баре – я писал свой диплом.

Потом в один прекрасный день была объявлена антифашистская демонстрация. Их обычно объявляли университетские студенты, а участвовала вся прогрессивная интеллигенция в широком смысле. Полицейских согнали много, но вид у них был мирный. Типичная раскладка для того периода: налицо недозволенное шествие-демонстрация, но пока осложнений нет, полиция не вмешивается, а следит, чтобы левые не нарушали границ своей зоны обитания, ибо по негласной конвенции центральные районы Милана были поделены. С нашей, университетской стороны был заповедник левых, за площадью Аугусто и во всей зоне Сан-Бабила был район фашистов. Если залезали на чужую территорию, случались инциденты, в остальном отношения были договорные, как у укротителя и льва. Кажется, что на укротителя кидается свирепейший лев и что он усмиряет его бичом или стартовым пистолетом. На самом деле лев прекрасно накормлен и накачан наркотиками перед выходом на арену и нападать не намерен. Как у всех животных, у него есть условная территория, за пределами коей может происходить что угодно, и это его не колышет. Укротитель нарочно ставит ногу на территорию льва. Лев рычит, укротитель машет хлыстиком и в это время убирает ногу с территории льва. Лев утихомиривается. Симуляция революции проходит по четким законам.

Я пошел к университету на демонстрацию, но не пристал ни к одной группе. На площади Санто-Стефано прогуливались компании журналистов, издательских людей и художников: бар «Пилад» в полном составе поддерживал демократическое мероприятие. Бельбо был с дамой, с ней же я его часто видел в баре, потом она куда-то растворилась, куда – я узнал впоследствии, прочитав файл о докторе Вагнере.

– И вы тут? – спросил я.

– Что вы хотите. Все для спасения бессмертной души. Crede firmiter et pecca fortiter. Вам напоминает что-то эта декорация?

Я оглянулся. День был солнечный и яркий, из тех дней, когда Милан почти хорош со своими желтыми фасадами и металлическим небом. Полицейские перед нами выстроились в шеренгу, блистали щиты, и торчали пластиковые каски, солнце отскакивало от них, как от стали, а комиссар в штатском, но с уставной трехцветной лентой через плечо гарцевал перед строем. Я оглянулся на голову процессии. Толпа покачивалась, ритм напоминал маршевый, неровная колонна была плотно сбита, изгибиста, как змея, и щетинилась палками, плакатами, лозунгами. Тут и там народ скандировал речевки. Вдоль колонны по бокам мелькали активисты. Лица их были обвязаны красными платками. Мельтешили пестрые рубахи, джинсы, бывшие в несметных передрягах, просунутые в них ремни с устрашающими пряжками. Даже недозволенные средства ведения боя, которыми они махали, притворяясь, будто это смотанные знамена, казались мазками на ярких полотнах. Мне припомнился Рауль Дюфи и его веселая палитра. Постепенно от Рауля Дюфи мысли мои откочевали к Гийому Дюфэ. Я как будто оказался в средневековой миниатюре; в негустой толпе по сторонам колонны мне виделись дамы, наподобие андрогинов, ожидавшие великой рыцарской потехи, которая была им обещана наперед. Но в моем сознании все это пролетело слишком уж быстро, таща за собой некое иное воспоминание, не подвластное расшифровке.

– Взятие Аскалона? – переспросил Бельбо.

– Клянусь господином нашим святым Иаковом, мой добрый господин, – отвечал я ему, – это и впрямь поле крестовой брани! Твердо стою на том, что до заката нынешнего дня многим из этих воинов назначено войти в ворота рая!

– Так-то оно так, – сказал на это Бельбо. – Но кто у нас сарацины?

– Полиция явно тевтонцы, – продолжал я. – Поэтому мы, скорее всего, орда Александра Невского. Хотя насчет орды я куда-то не туда заехал. Посмотрите лучше на ту вон группу. Это верники графа Д’Артуа. Им не терпится вступить в поединок. Им невмочь потерпеть обиду. Вот они уже близятся к неприятелю и бросают неприятелю вызов!

Это начиналась заварушка. Не помню как, демонстрация вдруг пришла в движение. Боевики, с тряпками на лицах и цепями в руках, стали наступать на полицейский заслон, подаваясь к площади Сан-Бабила и выкрикивая что-то агрессивное. Лев нарушал демаркационную линию, и довольно решительно. Полицейские расступились. Из-за их спин высунулись водометы. Из толпы полетели первые гайки, булыжники. В ответ полицейская цепь, защищенная шлемами и щитами, двинулась вперед и активно заработала дубинками. Удары наносились нещадные. Толпа пришла в волнение. В этот момент сбоку, от площади Лагетто, послышался выстрел. Это могла быть проколовшаяся шина, могла быть петарда, а может, даже и самая настоящая предупреждающая стрельба из группы ребят вроде тех, кто через несколько лет перешел на регулярное употребление Питона-38.

Так был дан сигнал к началу паники. Полиция полезла за пистолетами. Радостно дудел боевой горн. Наша толпа разделилась на две: те, кто собирался помахать кулаками, и те, кто считал свою обязанность выполненной. Я опомнился на бегу. Ноги несли меня по виа Ларга в бешеном страхе, что какой-либо контузящий предмет отправится мне вслед и, чего доброго, настигнет. Как ни странно, на одной скорости со мной перемещались и Бельбо, и его дама. Они неслись, но паники в них я не заметил.

На углу улицы Растрелли Бельбо придержал меня за локоть. – Поворачиваем, – сказал он. Я был удивлен. Широкая виа Ларга казалась спасительнее, там были люди, а сплетение улочек между виа Пекорари и архиепископским дворцом таило массу опасностей и в частности – налететь на полицейских. Но Бельбо дал мне знак к молчанию, повернул за угол, снова за угол, постепенно снизил скорость, и мы вынырнули уже шагом – а не бегом – на задах собора, где текла нормальная жизнь и куда не доносились отзвуки сражения, бушевавшего в двухстах метрах отсюда. Все в той же тишине мы обогнули Миланский собор и вышли на площадь перед фасадом у входа в пассаж. Бельбо купил мешочек овса и с серафически-благостным видом принялся кормить голубей. Мы ничем не отличались от прочих участников субботнего променада – я и Бельбо в пиджаках и галстуках, наша дама в униформе миланской синьоры: серый джемпер и нитка бус, жемчужных или под жемчуг. Бельбо представил нас друг другу: – Это Сандра. Знакомьтесь.

– Видите ли, Казобон, – начал после этого Бельбо. – Удирать нельзя по прямой линии. Взявши пример с Турина, с Савойцев, Наполеон распотрошил Париж и превратил его в сетку бульваров, что превозносится всеми как образец урбанистики. Однако прямые улицы прежде всего нужны для разгона толпы. При малейшей возможности и боковые улицы, как на Елисейских Полях, лучше строить широкими и прямыми. Стоит недосмотреть – например, в Латинском квартале, – вот вам, пожалуйста, парижский май шестьдесят восьмого. Никакая сила не способна удерживать под контролем переулки. Полицейские сами не хотят туда соваться. Если вы встречаетесь с полицейским один на один – по молчаливому соглашению оба улепетываете в разные стороны. Собираясь на публичное сборище в незнакомой местности, имеет смысл за день до того провести рекогносцировку.

– Вы проходили спецподготовку в Боливии?

– Технику выживания изучают в подростковом возрасте. Кроме случаев, когда взрослый человек вербуется в десантники. Когда шла партизанская война, я находился в ***. – Он произнес название городка между Монферрато и областью Ланги. – Мы эвакуировались из города в сорок третьем. Гениальный расчет, чтобы накликать на свою голову и облавы, и эсэсовцев, и перестрелки около дома. Раз вечером меня отправили за молоком на ферму. Ферма была на горе. И вдруг засвистело над головой, между вершинами деревьев: пиу, пиу-у. И тут я понимаю, что это с дальней горы, к которой я как раз направляюсь, жарят из пулемета по железной дороге, которая проходит в долине у меня за спиной. Инстинкт подсказывает: бежать или броситься на землю. Я допускаю ошибку, бегу вниз и через некоторое время слышу в поле с обеих сторон: чак-чак-чак. Это были не попавшие в меня пули. Тут-то я понял, что если стреляют с горы, с высокого положения, удирать надо навстречу стреляющим: чем выше взбегаешь, тем прямее траектория пуль. Моя бабушка во время одного боя между фашистами и партизанами, перестрелка велась в кукурузе, оказалась на тропинке в этом кукурузном поле и поступила совершенно прекрасно, улегшись на землю на линии боя – самое безопасное место. Так она пролежала с десяток минут, вжавшись носом в землю, надеясь, что ни одна из сторон не начнет слишком сильно побеждать. Когда подобные примеры усваиваются с пеленок, формируются безусловные рефлексы.

– Значит, вы у нас герой Сопротивления.

– Созерцатель Сопротивления, – угрюмо поправил он. – В сорок третьем мне было одиннадцать, когда кончилась война – тринадцать лет. Слишком мало, чтобы участвовать, достаточно, чтобы смотреть и запоминать почти фотографически. Или чтобы делать ноги – точно как сегодня.

– Сейчас вы могли бы рассказывать запомненное, вместо того чтоб править чужие рассказы.

– Все уже рассказано, Казобон. Если бы мне тогда было двадцать, в пятидесятые годы я предался бы «литературе воспоминаний». Бог меня уберег, и когда я мог начинать писать, мне уже не оставалось другой дороги, кроме правки чужих писаний. А вообще, смешно сказать, я действительно мог бы заслужить расстрел в том пейзаже.

– От тех или от наших? – выпалил я и спохватился: – Простите, глупая шутка.

– Ничего не глупая. Сейчас я, конечно, знаю, от тех или от наших. Но это сейчас. А тогда, если честно? Промучиться всю жизнь из-за того, что не выбрал пусть даже ошибку, в ней хоть можно раскаиваться, – нет, из-за того, что не выбрал ничего, не имел возможности доказать самому себе, что ошибку бы не выбрал… Потенциально я мог стать предателем. Какое право могу я иметь говорить об истине и писать о ней для других?

– Одну минуточку, – перебил я. – Потенциально вы могли стать Джеком Потрошителем. Этого вы не сделали. Невроз и ничего более. Или для ваших самообвинений есть конкретные причины?

– Что называть причиной? Кстати о неврозах. У меня сегодня ужин с доктором Вагнером. Пойду на стоянку такси напротив Ла Скала. Идешь, Сандра?

– Доктор Вагнер? – повторил я, прощаясь с ними. – Собственной персоной?

– Да, он в Милане на несколько дней, и я надеюсь получить у него что-нибудь неизданное для сборника статей.

Значит, уже в те времена Бельбо виделся с доктором Вагнером. Интересно – в тот ли вечер этот Вагнер (ударение на последнем слоге) произвел над Бельбо свой сеанс психоанализа (бесплатно!), чего не осознали ни он, ни Бельбо? Или это случилось в какой-нибудь другой раз?

В тот день Бельбо впервые затронул тему своего детства в ***. Забавно, что это была сага о бегствах (почти что геройских, ибо память героизует) и что всплыла она в его душе, когда он вместе со мною, однако впереди меня, и совершенно не по-геройски, опять предавался тому же самому занятию – бегству.