Прочитайте онлайн Меридон | Часть 21

21

Я проснулась на рассвете, в цирковой, цыганский час, и сказала в бледный серый свет комнаты: «Дэнди? Ты не спишь?» – а потом услышала свой стон, словно меня смертельно ранили, когда вспомнила, что она не ответит, что я больше никогда не услышу ее голос.

Боль в моем сердце была так сильна, что я согнулась пополам, лежа в постели, словно меня мучил голод.

– Ох, Дэнди! – сказала я.

От ее имени мне стало хуже, бесконечно хуже.

Я отбросила одеяло и вылезла из постели, словно бежала от моей любви к ней и от потери. Я поклялась, что больше никогда в жизни не заплачу, и боль у меня в животе была слишком сильна для слез. Тоска росла во мне, как болезнь. Мне казалось, что я от нее умру.

Я подошла к окну, день обещал быть погожим. Меня ждал еще один день нежных уроков мистера Фортескью и спокойных прогулок с Уиллом. Оба они наблюдали за мной, оба хотели мной управлять, чтобы я не угрожала их маленькой уютной жизни, которую они себе устроили в теплой зеленой лощине среди холмов. Оба они хотели, чтобы я стала сквайром, которого им обещала моя мама, – тем, кто вернет землю людям. Я скорчила рожу, как мерзкая бродяжка, которой и была. Им повезет, им очень повезет, если я не переверну здесь все вверх дном за год. Нельзя отослать в мир младенца, дать ему умирающую приемную мать и пьющего отчима, и ждать, что он вернется домой благодетелем бедняков. Я видела жадных богачей и не удивлялась им. Но я никогда не сомневалась в голоде.

Роберт Гауер был голоден до земли и богатства, потому что знал холод и бедность. Я была сиротой без друзей, у которой ничего не осталось, кроме земли. Вряд ли я отдала бы ее только потому, что мать, которой я никогда не знала, думала, что так будет лучше.

Было рано, наверное, около пяти. В этом доме жили, как принято у господ, даже слуги не вставали раньше шести. Я достала из сундука одежду, надела свои старые бриджи и рубашку, убрала спутанные кудри под старую грязную кепку Роберта. Взяла сапоги и прошла в одних чулках, на цыпочках, из комнаты и вниз по лестнице, ко входной двери. Я ожидала, что на ней будет засов и тяжелая цепь, но, как и в день моего приезда, дверная ручка подалась под моей рукой. В Широком Доле не запирали дверей. Я пожала плечами: это их дело, не мое. Но я подумала о коврах и картинах на стенах, о серебре на буфете и решила, что им стоит благодарить судьбу, что о них не прослышали некоторые приятели па.

На террасе я остановилась и натянула сапоги. Воздух был сладок, как белое вино, чист и прозрачен, как вода. Небо быстро светлело, вставало солнце. День обещал быть жарким.

Если бы я сейчас кочевала, отправляться в путь надо было бы немедленно, а то и раньше, чтобы пройти как можно больше до полудня. Потом мы нашли бы место в тенечке для привала, стреножили бы лошадей и приготовили еду. Потом мы с ней убрели бы в лес, нашли речку, чтобы поплавать или поплескаться, искали бы дичь, или фрукты, или пруд, чтобы порыбачить. Вечно беспокойные, вечно праздные, мы бы не вернулись домой, пока солнце не начало бы холодать, и тогда мы снова стали готовить и есть, а может быть – будь рядом ярмарка или жди нас встреча – мы бы поехали дальше долгим прохладным вечером, пока солнце совсем не скрылось бы и тьма не стала гуще.

Но сегодня я не кочевала.

Я нашла место, которое искала всю жизнь. Я была дома. Мои кочевые дни, когда дорога разматывалась впереди серой лентой и всегда впереди ждала еще одна ярмарка, закончились прежде, чем мое девичество. Я приехала в край, который могла назвать своим, который должен был принадлежать мне так, как ничто никогда не принадлежало тем растрепанным девчонкам.

Странно, но в то утро это так мало меня радовало.

Я обошла дом к конюшням. Кладовая тоже была открыта, седло и уздечка Моря были вычищены и повешены на место. Я сняла седло, положила его на руку, а уздечку бросила через плечо. Рукой я придерживала мундштук, чтобы он не звякал и никого не разбудил. Я в то утро не вынесла бы пустых разговоров ни с кем.

Это тоже было странно.

Не думаю, что когда-либо прежде я так хотела побыть одна, я всегда спала в караване с тремя другими, иногда с четырьмя. Но когда живешь кучей, учишься оставлять соседа в покое. А в этом большом доме, где было столько комнат, мы словно жили друг у друга в карманах. Вместе обедали, говорили, говорили и говорили, и все хотели знать, не нужно ли мне что-нибудь. Словно мне что-то могло быть нужно, словно я могла хотеть чем-нибудь заняться.

Я прошла через розовый сад, где раскрывали розовое нутро бутоны, когда лепестки согревались на раннем солнце, и открыла ворота. Море вскинул голову, увидев меня, и пошел мне навстречу, выставив уши. Он опустил гордую голову, чтобы я надела на него уздечку, и я перекинула через его шею поводья. Он стоял как вкопанный, пока я поправляла уздечку и надевала на него седло. В память о прежних временах я могла бы на него вспрыгнуть, но тяжесть у меня на сердце словно спустилась в сапоги, и я отвела его к камню для посадки рядом со ступенями террасы, словно была старухой при смерти.

Море сиял, как утреннее небо, его уши стрекали по сторонам, ноздри раздувались, он принюхивался к утреннему воздуху, пока солнце высушивало росу. Он забыл, как идти, самый тихий его шаг срывался на подпрыгивающую рысцу, которая перешла бы в рысь, если бы я позволила. Я сдерживала его, пока мы двигались по шумным камням перед домом, но как только мы выехали на утоптанную грязь на аллее, я позволила ему перейти на рысь, а потом и на быстрый легкий галоп.

В конце аллеи я его придержала. Я не хотела ехать в деревню. Рабочие люди рано встают, я знала, что фермеры просыпаются с зарей, как я сама. Я не хотела, чтобы они меня видели, я устала от того, что на меня смотрят. И мне надоело, что мне все время что-то говорят. Учат, уговаривают, убеждают, словно я – младенец в дамской школе. Если еще хоть кто-нибудь расскажет мне, как управляют Широким Долом – словно я должна быть рада, что они каждый день и час разбазаривают мое наследство, – я скажу им, что я на самом деле думаю об их нелепом разделении прибыли!

А этого делать нельзя – я пообещала себе держать язык за зубами, пока не пойму, что собой представляет этот новый мир, мир господ.

Я повернула Море на лондонскую дорогу, по которой мы приехали сюда много ночей назад, убегая от того, что казалось теперь другим миром. На дорогу, по которой мы медленно-медленно шли в темноте, в незнакомом краю, словно нас тянуло магнитом в то единственное место в мире, где нам ничто не угрожало. Где меня ждали домой – вот только, вернувшись, я оказалась совсем не той девочкой, которую они ждали.

Меня вдруг поразило, когда Море мягко ступал по дороге, что я для них тоже оказалась горьким разочарованием. Они все эти годы ждали нового сквайра, созданного по образу и подобию моей настоящей матери: заботящегося о людях, желающего освободить их от бремени пожизненного труда на полях другого человека. А вместо этого на их пороге появилась бродяжка-пацанка с жестким лицом, которая не выносила даже прикосновения руки к своей, которую учили не заботиться ни о ком, кроме себя самой.

Меня передернуло. Их мечтам я помочь не могла. У меня была своя мечта о Доле, и в моих мечтах он не был местом, где я с подозрением смотрела на джентльменов, гадая, не дурачат ли они меня. В моих мечтах Дол был местом, где земля улыбалась, местом, которое я признавала своим домом!

Все мы были глупыми мечтателями. Мы все заслужили свое разочарование.

Я тронула Море, он закинул голову и пошел ровным легким галопом. Вскоре мы вышли на лондонскую дорогу, и я придержала его, гадая, повернуть на север к Лондону, или на юг, к морю. Пока я размышляла, на дороге появился человек, ведший в поводу лошадь.

Сперва я посмотрела на лошадь. Гнедой мерин, чистокровный. С примесью арабской крови, подумала я. Красивое, с изогнутой шеей, большеглазое и гордое животное. Он страшно хромал, левая передняя нога, видно, так болела, что он едва мог на нее опираться. Я с удивлением посмотрела на человека, который вел лошадь. Человека, который мог себе позволить купить почти безупречное животное, а потом настолько дурно с ним обращаться, что оно так серьезно пострадало.

Когда я взглянула на него, у меня перехватило дыхание. Я видела нарисованных ангелов, нарисованных давным-давно в церквях в дальних странах, и он был прекраснее всех рисунков, которые я когда-либо видела. Его голова была не покрыта, и волосы у него вились, как у статуи Купидона. Он смотрел на дорогу под своими хорошо начищенными сапогами для верховой езды, и его совершенный рот был искривлен в обворожительной гримасе неудовольствия. Черты его лица, скулы, нос были так тонко очерчены, словно весь он был четкой линией на бумаге. Но сейчас все эти черты были обращены вниз – глаза под изогнутыми светло-коричневыми бровями, рот, взгляд, устремленный на землю. Он даже не услышал шагов Моря и не заметил меня, пока чуть не столкнулся со мной.

– Доброе утро, сэр, – уверенно сказала я.

Я была убеждена, что он обо мне не слышал – он не был похож на человека, знающегося с кем-то, вроде Уилла Тайяка. На предательскую копну моих рыжих кудрей была натянута старая кепка, жакет я застегнула. Я знала, что сойду за паренька, и по какой-то причине хотела посмотреть на его обращенное вверх лицо – обращенное ко мне, ведь я сидела на коне, куда выше его.

Он вздрогнул при звуке моего голоса, и ноги его поехали по белой меловой пыли. Я догадалась, что он какое-то время назад напился и еще не до конца протрезвел. Его голубые глаза были затуманены, я увидела, как он их с усилием сводит, пытаясь на мне сосредоточиться.

– Доброе утро, – пролепетал он. – Черт, утро ведь?

Он хихикнул, и ноги его сами собой сделали пару шагов мне навстречу.

– Слушай, парень, – сказал он добродушно. – Где я, черт меня возьми? Ты не знаешь? Далеко от Хейверинг-Холла?

– Я не из этих мест, – ответила я. – Эта дорога ведет в деревню, к поместью Широкий Дол. Хейверинг-Холл тут где-то неподалеку, но я точно не знаю, в какой стороне.

Он оперся о шею лошади, чтобы устоять на ногах.

– Это деревенская дорога? – радостно спросил он. – Так это же замечательно – я так понимаю, я выиграл!

Его сияющая улыбка была такой счастливой, что я тоже невольно улыбнулась.

– Знаешь, – глуповато хихикнул он, – я ведь поспорил с Томми Харрапом на триста фунтов, что попаду домой раньше его. А его тут нет!

– А это его дом? – озадаченно спросила я.

– Нет! – нетерпеливо ответил молодой человек. – Петуорт! Петуорт. Мы с ним были в таверне «Брайтонская красотка». Он заключил пари. Ему было ехать дальше, чем мне, поэтому я дал ему фору. Но теперь я выиграл! Триста фунтов!

– А откуда вы знаете, что он еще не дома? – спросила я.

Я понимала, что наблюдаю первостатейную пьяную дурь, но не могла не смеяться, глядя на его веселое беспечное лицо.

Он внезапно посерьезнел.

– Священник! – сказал он. – Ты прав, парень. Это часть пари. Мне надо, чтобы священник засвидетельствовал время, когда я вернулся домой. Толковый ты парень! Вот тебе шиллинг.

Он запустил руку в глубокий карман сюртука и стал в нем шарить, пока я ждала.

– Пропал, – скорбно произнес он. – Пропал. Не знаю, где я его потратил. Ты-то знаешь, что я его не тратил. Но его все равно нет.

Я кивнула.

– Я тебе напишу расписку, – внезапно просиял он. – И расплачусь, когда получу содержание на следующий квартал.

Он помолчал.

– Нет, не получится, – поправился он. – Я его уже получил и потратил. Я тебе заплачу из того, что получу на содержание через квартал.

Он замолчал, прислонившись к плечу лошади.

– Такая путаница выходит, – расстроенно сказал он. – Я, по-моему, уже в двадцатый век залез.

На это я громко рассмеялась, не в силах сдержаться, и он посмотрел на меня, готовый обидеться.

– Злорадствуешь, да? – спросил он.

Я покачала головой с серьезным лицом.

– Потому что если да, то я тебя отшлепаю шпагой, – пригрозил он.

Он пошарил под полами своего сюртука и не обнаружил шпаги.

– Заложил, – сообщил он и доверительно мне кивнул. – Как и все остальное.

– Кто вы? – спросила я, раздумывая, отвести мне его в Хейверинг-Холл или пусть идет своей дорогой.

Он выпрямился во весь свой небольшой рост и изысканно мне поклонился.

– Перегрин Хейверинг, – сказал он. – Наследник поместья Хейверингов и славного имени. Я лорд Перегрин Хейверинг, если тебе правда интересно. Пьян как сапожник и гол как сокол.

– Проводить вас домой, милорд? – почтительно спросила я, слегка улыбаясь.

Он поднял на меня взгляд, и было что-то в его детских голубых глазах, отчего я подумала, что рада ему служить, каким бы он ни был пьяницей и мотом.

– Я бы хотел купить твоего коня, – сказал он с величайшим достоинством. – Или, по крайней мере, поменяться. Можешь взять моего. А я возьму твоего.

Я даже не взглянула на гнедого.

– Нет, милорд, – вежливо ответила я. – Мы с этим конем привыкли друг к другу, и мне не подойдет никакой другой. Но если вы соблаговолите сесть позади меня, мы можем поехать в Хейверинг-Холл, ведя вашу лошадь в поводу.

– Ты прав, – сказал он с внезапной решимостью очень пьяного человека. – Ты прав, парень.

Тут он остановился и взглянул на меня.

– А ты вообще кто? – спросил он. – Ты ведь не из наших? Не из наших конюхов или еще кого?

– Нет, милорд, – ответила я. – Я из Широкого Дола. Я тут недавно.

Он кивнул, вполне удовлетворившись этой полуправдой; а я на этом остановилась. Он был слишком пьян, чтобы что-нибудь понять, кроме самых простых объяснений, и, как бы то ни было, я хотела отвезти его домой. Я была уверена, что без меня он дорогу домой не найдет. Денег у него не было, это я знала, но если он и дальше будет бродить по дороге в таком состоянии, кто-нибудь его ограбит и заберет его тонкое белье и кружева. По какой-то причине, о которой я не стала раздумывать, я не была против того, что он сидит на Море позади меня и держит меня за талию. От его прикосновения я не сжалась. Он ловко сел позади, а руки его на моей талии лежали тепло и спокойно. Море не возражал против дополнительной ноши, просто пошел шире. Прекрасный гнедой гунтер похромал следом.

– Я не очень знаю дорогу, милорд, – сказала я.

– Я покажу, – уверенно ответил он.

А через минуту я ощутила тяжесть его головы на своем плече – он повалился вперед и прислонился ко мне. Уснул, как младенец.

В Хейверинг-Холл можно было попасть через двое ворот, хотя тогда я этого не знала. Одни выходили на лондонскую дорогу, и мимо них лорд Перегрин уже беспечно проследовал на своем пути; но были и вторые, вернее, калитка, ведшая к дому с деревенской дороги. Я бы ее пропустила, и кончилось бы все тем, что я привезла бы лорда Перегрина завтракать в Широкий Дол, если бы по дороге мы не встретили Уилла Тайяка, направлявшегося в Мидхерст, чтобы узнать, не одолжат ли ему там лишнюю борону. Он с удивлением взглянул на двойную ношу Моря, а потом узнал меня с лордом Перегрином за спиной.

– Сара! – воскликнул он. – Что вы тут делаете? Да еще с лордом Перегрином!

Я бросила на него спокойный взгляд.

– Он пьян, – коротко сказала я. – Сам домой не доберется. Что мне было делать? Бросить его на дороге, где стоял?

Уилл колебался.

– Как пожелаете, Сара, – вежливо ответил он.

Ясно было: он уверен, что поступить именно так было бы разумно, даже предпочтительно.

– Куда вы его везете?

– В Хейверинг-Холл, – сказала я. – Но он уснул раньше, чем сказал, куда ехать. Я сама смогу его найти, он недалеко?

Уилл кивнул, неодобрительно выпрямившись.

– Тропинка, уходящая влево, прямо перед бродом, – сказал он. – Если поедете по ней, выйдете к дому. Его мать, вдовая леди Клара, дома. Но они там живут по-городскому, Сара. Все еще спят. На ногах будут только слуги.

– Хватит и слуг, – сказала я. – Они его уложат в постель и отведут лошадь в конюшню. Видишь, как она хромает?

– Сразу заметил, – отозвался Уилл. – Похоже, он потерял подкову и проскакал так несколько миль. Остается только надеяться, что копыто не повреждено. Ваш серый вынесет двоих? А то я могу посадить этого себе за спину, если хотите, чтобы я отвез его домой.

Я хотела ответить, но слова застряли у меня в глотке, когда я вспомнила, как мы с ней ехали с моря, и она сидела передо мной, и ветер бросал ее волосы мне в лицо, пока мы скакали галопом по мягкой траве на обочине. Я помнила ее запах, вкус соли на ее волосах, теплый бриз, дувший мне в лицо. Тогда Море в последний раз вез двоих.

Я невольно поправила руки лорда Перегрина на своей талии, словно старалась надежно удержать ее у себя за спиной.

– Он сможет везти двоих, ему не впервой, – хмуро сказала я, тронув Море коленями, чтобы он пошел.

– Я приеду в Дол-Холл позже, когда съезжу по делам, – крикнул мне вслед Уилл. – Поедем кататься сегодня днем.

Я кивнула. Говорить я не хотела. Память о том дне снова разбудила у меня в животе боль, словно я глотнула обжигающего яда. Не думая, я слегка откинулась назад, чтобы качающейся голове лорда Перегрина было удобнее у меня на плече, будто он мог меня утешить своим пьяным бездумным теплом.

Уилл был прав, Хейверинг-Холл оказалось легко отыскать. Тамошняя дорога заросла куда больше, чем дорога Широкого Дола – по ней мало ездили. Кареты въезжали в главные ворота с лондонской дороги, а здесь проходили только грузовые телеги и браконьеры. На дороге была глубокая колея, я пустила Море медленно и ровно. Гнедой позади нас пару раз споткнулся, он смертельно устал. «Лорд Перегрин глупо поступает, пренебрегая такой славной лошадью», – подумала я. Потом пожала плечами. Я видела этих мелких помещиков на ярмарках и представлениях. Они редко заботятся о своем имуществе, даже о том, которое любят. Этот ослепительный бездельник был самым высокородным из всех, кого я видела. Я не сомневалась, что он должен быть еще беспечнее.

Внезапно справа от дороги взлетел из кустов фазан, и Море встревоженно отпрянул. Птица, ругаясь, метнулась между деревьями, я протянула руку назад, чтобы удержать лорда Перегрина. Он качнулся вместе с лошадью, словно был рожден для верховой езды, пусть и во сне. Я услышала, как он лениво усмехнулся, и почувствовала, что улыбаюсь, будто он пошутил.

– Мне снился сон, – произнес он радостно, как дитя. – Сон, что я дома, в постели. Какого черта, мы где?

– Я вас везу домой, сэр, – почтительно ответила я. – Думается мне, вы задремали.

– А, помню, – сказал он с удовлетворением. – Молодец, парень. Дам тебе шиллинг. Итого, я тебе два должен. Не забудь.

Я улыбнулась.

– Не забуду.

– Когда мы приедем, если еще рано… – он прервался. – Еще ведь рано?

– Да, – сказала я. – Около шести, наверное.

– Только-то? – с интересом спросил он. – Когда мы приедем, ты со мной пойдешь в кухню, и мы вместе позавтракаем. Тебе понравится, какая у меня кухня.

Он помолчал.

– Это потому что я лорд, – доверительно сообщил он. – Могу есть все, что пожелаю!

– Благодать, – сказала я.

– Я не всегда был лордом, – задумчиво произнес он. – Когда был жив папа и Джордж был жив, я был просто младшим сыном. Жуткая скука. А потом Джордж умер от гнилой горячки, а папа утонул по дороге в Америку. Остались только мы с мамой и девочки. Так я стал лордом и с тех пор делаю, что хочу.

Я кивнула, но ничего не сказала.

– А ты? – спросил он, желая услышать какие-то сведения в ответ.

Я пожала плечами.

– По-моему, мы в дальнем родстве, – начала я. – Я не конюх, я Сара Лейси из Дол-Холла. Я вернулась домой. А одета я так, потому что моя новая одежда еще не готова.

– Ты девушка? – спросил он.

Я кивнула. Он склонился вбок и похлопал меня по плечу, и я обернулась, чтобы он взглянул мне в лицо.

– Стой, – велел он. – Спускаемся.

Я пожала плечами, остановила Море, и мы оба слезли. Он протянул руку к моей кепке, и я позволила ему за нее взяться и снять ее с меня. Мои волосы обрушились рыжим и бронзовым водопадом, и я рассмеялась, увидев изумление на его лице, когда он впервые толком меня рассмотрел.

– Тогда тебе нельзя в кухню, – только и сказал он. – Тебе надо в гостиную. А я-то думал, мы подружимся.

Лицо у него было такое разочарованное, что я едва не рассмеялась.

– Я надену кепку и пойду в кухню, – предложила я. – Никому не надо знать, что я Сара. Или ты пойди в кладовую и вынеси нам еды. Я голодная.

Он просиял.

– Так и сделаем! – сказал он. – Жди здесь. Я скоро. Пару минут. Иди вот туда…

Он махнул рукой в ту сторону, откуда слышался плеск воды, там была река, возле которой Море остановился в первый вечер.

– Иди и найди какое-нибудь славное местечко, чтобы усесться, а я принесу еды, и устроим пикник!

Он взял у меня повод своей лошади и отправился по тропинке. Пятна солнечных лучей над ними перетекали, заставляя его волосы блистать сначала золотом, а потом медью.