Прочитайте онлайн Меридон | Часть 29

29

Леди Клара сказала, что я готова войти в лондонское общество, но я сомневалась в ее словах: пока что все, что я делала в Сассексе, было неуловимо не так.

Но когда мы приехали в Лондон, она стала осуждать меня крайне редко, и я, сухо улыбнувшись, вспомнила, как Роберт Гауер никогда не судил представление на арене. Это на репетициях он был суровым надсмотрщиком. На арене он ободряюще улыбался.

Леди Клара вела себя так же, и моя жизнь в Лондоне превратилась в одно бесконечное представление: я делала трюки, которым меня выучили, и полагалась на то, что леди Клара не станет присматриваться к совершенным мною ошибкам. Она замечательно меня прикрывала. Когда молодая леди подошла к пианино, чтобы поиграть, и, обернувшись ко мне, спросила: «Вы поете, мисс Лейси?» – именно леди Клара сказала, что я беру уроки у одного из лучших учителей и он настаивает на том, что между занятиями моему голосу нужен покой.

Все кивнули с изрядным уважением, и только молодая леди за пианино, казалось, была раздосадована.

От танцев меня освобождали, пока мы не пришли в «Олмакс», какой-то клуб, где я должна была впервые танцевать с Перри.

Мне выдали чужие рисунки, и леди Клара настояла, чтобы я нацарапала внизу свои инициалы и отдала вставить рисунки в раму. Их очень хвалили и нашли, что моя скромность очаровательна. Вышивка, которой занималась в классе гувернантка – это было еще одной ее неоплачиваемой обязанностью, – оставлялась на видном месте в гостиной, и леди Клара ласково журила меня при гостях, что я ее не убрала. Мои букеты составляла одна из горничных, которая когда-то была ученицей цветочника. Только на лошади я ездила и в карты играла сама, и то были навыки из моей прошлой жизни.

– Слишком хорошо для юной леди, – сказала леди Клара.

Она хотела, чтобы я ездила на тихой дамской лошадке, и предложила мне гнедую из своей конюшни. Но я осталась верна Морю и послала за ним в Сассекс. Конюшня располагалась на задах дома, в паре шагов от дома по мощенной брусчаткой улице. Иногда днем, когда леди Клара отдыхала, я надевала шляпку с вуалью, опускала вуаль и отлучалась проведать Море. Мне не разрешалось выходить без лакея, лошадь должны были подавать к дверям. Но я не доверяла лондонским конюхам, они едва ли стали бы должным образом чистить его сбрую. Я не знала, можно ли на них полагаться в отношении еды и воды. Сказать по правде, я просто неистово хотела быть рядом с ним, вдыхать его запах и прикасаться к его живому теплу.

Через пару дней леди Клара узнала, что я делаю. Она ничего не сказала. Думаю, острый здравый смысл подсказал ей, что без этого я обойтись не смогу. Если уж я должна была жить без земли, без странствий, без девушки, бывшей моим постоянным товарищем с того дня, как я появилась на свет, мне нужно было что-то, что позволило бы мне чувствовать, что я все-таки как-то касаюсь земли. Море, да еще иногда Перри – вот и все, что казалось в Лондоне настоящим.

Мне позволялось выезжать на конную прогулку каждое утро, при условии, что меня будет сопровождать грум и я не стану скакать галопом. Когда часы били семь, мы трусцой выезжали на улицы, людные даже в это время. По Дэвис-стрит, через Гросвенор-сквер, пыльную из-за стройки, по Аппер-Брук-стрит до парка, в котором зеленые листья казались сухими и усталыми, а некоторые кусты желтели по краям. Иногда привратник Гросвенор-лодж был уже на ногах и приветствовал меня, касаясь шляпы, но чаще мы с грумом были единственными людьми в парке. Возле тихого пруда бродили молчаливые утки, вокруг нас вились огромные стаи голубей.

Однажды утром я услышала низкий скрипучий шум, подняла голову и увидела пару белых лебедей, сделавших круг над прудом и севших на воду – они подняли в стоячей воде высокую зеленую волну, разбившуюся об их широкие белые груди.

В Широком Доле в это время года, подумала я, на кустах висят яркие зрелые ягоды. Орехи тесными гроздьями жмутся к веткам. В лондонском парке тоже произрастали фрукты и орехи, но все это казалось скорее декоративным развлечением. Это не имело никакого отношения к голоду, жизни и смерти. Белки на деревьях и утки у пруда были похожи на чучела, а не на живых голодных животных.

Грум ехал за мной на расстоянии полудюжины шагов, но я чувствовала, что он наблюдает за мной, как тюремщик. Море отчаянно хотел пойти галопом, но я держала его на подобранном поводе. Городские шумы его пугали и озадачивали, его уши то и дело прижимались к голове, пока мы шли по людным улицам. Когда я каталась на нем по мощеному проулку, а потом оставляла на конюшне, мне казалось, его темные глаза смотрели на меня с укором, словно говоря, что то, что он нашел для нас в ту ночь, когда мы совсем потерялись, было куда лучше. По дороге домой я пожимала плечами, словно пыталась объяснить себе самой, почему нам нужно быть здесь. Морю приходилось жить на улице, полной других конюшен, где ждали своих хозяев богатые экипажи и прекрасные лошади.

Я не понимала, почему я, окруженная всем этим богатством и роскошью, не чувствую торжества.

Я хотела лучшего, самого лучшего.

И теперь оно у меня было.

Перри никогда не ездил со мной кататься по утрам. Он слишком поздно приходил домой каждую ночь. Иногда погружался в ад карточной игры, иногда посещал петушиные бои или боксерские схватки. Однажды он собрался на конное представление и предложил взять меня с собой. Я сказала, что не хочу идти, что его мама не одобрит, если я пойду, и он отправился один. Я даже не спросила его, что там были за наездники и какие трюки они исполняли.

Перри не вставал до полудня, иногда он завтракал с нами, одетый в яркий халат. Когда у него сильно болела голова, он пил крепкий черный кофе с бренди. Когда чувствовал себя хорошо, пил крепкий эль или вино с водой.

Чувствовал ли он себя хорошо или у него тряслись руки, а лицо было бледным – его матушка, казалось, ничего не замечала. Она читала письма, болтала со мной. Как-то раз он покачнулся, сидя на стуле, и я испугалась, что он сейчас потеряет сознание, но леди Клара не сказала ни слова. Она не пыталась запретить ему пить. Редко спрашивала, где он был накануне. Он становился с каждой неделей сезона все бледнее и бледнее, но леди Клара, казалось, не видела ничего, кроме собственного прелестного отражения в зеркале над камином.

Она ни на кого не смотрела, кроме меня.

В тот первый вечер я познакомилась с Джулиет и ее гувернанткой. Она спустилась, чтобы ее представили перед обедом, но не осталась обедать с матерью. Передо мной она, не поднимая глаз, присела, а когда ей сказали, что мы с Перри поженимся и мы с ней станем сестрами, холодно поцеловала меня в щеку и пожелала мне счастья.

Я не пыталась с ней сблизиться. Мне не была нужна сестра.

Леди Мария явилась в вихре страусовых перьев на следующее утро после нашего приезда.

– Дорого, – холодно сказала ее матушка, когда та впорхнула в комнату.

Мария поцеловала ее, потом отступила и покрутилась, чтобы леди Клара оценила во всей красе синее бархатное дорожное платье, синий жакет, синюю шляпку и синие перья, а также темную меховую накидку, наброшенную на плечи.

– Вульгарно, – просто сказала леди Клара.

Мария рассмеялась, нисколько не смутившись.

– Где эта нищенка-наследница? – спросила она.

Леди Клара нахмурилась и изобразила глухоту.

– Сара, позволь представить тебе мою дочь, леди де Монтерей. Мария, это мисс Сара Лейси.

Мария подала мне руку в перчатке и бросила на меня ледяной взгляд.

– Я слышала, вы с Перри собираетесь пожениться, – холодно сказала она. – Надеюсь, вы будете очень счастливы, уверена в этом.

Я улыбнулась, так же холодно, как она.

– Уверена, что будем, – сказала я. – Если не ошибаюсь, вы ведь тоже новобрачная? Позвольте пожелать вам счастья.

Мы стояли и улыбались друг другу так, словно у нас во рту было по ломтику лимона. Леди Клара отступила назад, словно желала насладиться этим зрелищем.

– Как Бейзил? – спросила она коротко, позвонив, чтобы принесли утренний кофе.

Мария сняла перед зеркалом шляпу и поправила плотные светлые кудри. Потом обернулась и состроила матери гримаску.

– Все так же, – сказала она. – Все работает, работает, постоянно, как торговец.

– Довольно успешный торговец, – сухо заметила леди Клара. – Он ведь не возражал против цены бального платья, о котором ты мне писала?

Мария лучисто улыбнулась.

– Я подсунула ему счет вместе с кучей счетов из его поместья, – сказала она. – По сравнению с лесом, который он собирается там насадить, это сущая мелочь.

Леди Клара улыбнулась.

– Будет неразумно проделывать этот фокус слишком часто, – предупредила она. – Вы женаты всего три месяца.

Служанка поставила передо мной поднос с кофе и стала дожидаться, пока я наполню чашки, чтобы передать их дальше. Рука моя была тверда, как скала, я не пролила ни капли. Леди Клара искоса на меня поглядывала. Мария забыла о моем существовании.

– Я теперь богата, – рассеянно сказала она. – Мне выдали денег на платья на три месяца, а я вчера удвоила эту сумму, играя в двадцать одно у леди Бармейн. Мне так везло, мама, ты не поверишь! Выиграла четыреста фунтов вчистую! Видела бы ты лицо ее милости! Ей чуть не стало дурно, когда я вышла из-за стола победительницей. Говорят, она снимает дом на карточные выигрыши. Должно быть, я обошлась ей, по меньше мере, в месяц!

Леди Клара рассмеялась резким лондонским смехом, и Мария стала рассказывать ей сплетни о людях, чьи имена были мне незнакомы, но их пороки, печали, пьянство, склонность к игре и неутоленные страсти были одинаковы, что в высшем обществе, что на арене.

Меня это удивило. В первый месяц в Лондоне важнейшим уроком для меня стало то, что разница не так велика, как казалось мне, когда я была на самом дне и смотрела вверх. Тогда меня ослепляла их чистота и пища, которую они едят, изящество их платьев, то, какие дамы хрупкие и как ярко они одеты. Но теперь я сама помылась и наелась и могла говорить таким же высоким голоском, как они. Я могла присесть в реверансе на должную глубину, раскрыть веер и улыбнуться, заслонившись им. Могла семенить по комнате, а не шагать. Все это были знаки, тайные слова, такие же непостижимые, как приметы на дороге, по которым понимают, где безопасно разбить лагерь и где можно охотиться в чужих лесах. Стоило мне их выучить, ключ к высшему обществу оказался тем же, что и к ярмарочной площади: ни больше ни меньше. Такие же пьяницы и игроки, домашние тираны и любовники, друзья, родители и дети; точно такие же. Самая большая разница между миром помещиков и безземельных состояла в малом: в земле. Когда я была на дне, у меня ничего не было, и меня из-за этого приучили хуже думать о себе.

Единственным, что вознесло меня на вершину мира, были земля и деньги, мне все бы простили, потому что я богата. Я бы никогда не пробралась за ограду, останься я бедной.

И когда я ехала на Море во время своей одинокой прогулки по утрам или смотрела, как кружатся танцующие, пока часы бьют полночь и лакеи зевают, прикрываясь рукой в перчатке, я все больше и больше понимала, что богатство бального зала и нищета фермы одинаково несправедливы.

Этому не было разумного объяснения. Не было причины. Богатые были богаты, потому что правдами и неправдами заработали денег. Бедные были бедны, потому что были слишком глупы, слишком слабы или слишком добры, чтобы бороться за большее и сохранить свое, вопреки всем испытаниям. Из тех, кого я встречала каждый день, лишь немногие были богатыми много лет, большинство были удачливыми купцами, работорговцами, солдатами, моряками, фермерами или торговцами – всего поколение назад. Они преуспели в том, что не удалось па.

Па становился все беднее и отверженнее, а они богатели.

Все эти наблюдения не сделали меня якобинцем! О нет!

Если они к чему и привели, так это к тому, что сердце мое ожесточилось к па и таким, как он. Я от этого становилась сильнее. Я не собиралась выпадать из зачарованного круга богатых. Я не собиралась снова становиться бедной. Но я видела богатых яснее, чем прежде. Я видела, что они – удачливые авантюристы в мире, где мало наград.

И, кстати, каких бы прибылей они ни получали, какого бы богатства ни добивались, никто из них не работал и вполовину так тяжело, как мы в балагане Роберта. Да что там – мало кто из них работал так же усердно, как беспечный праздный па.

У меня ушел всего месяц на то, чтобы разобраться в жизни господ, и с тех пор я их не боялась. Я видела, как леди Клара осуждает женщину за безнадежную вульгарность и дурные знакомства, но все же включает ее в список гостей. Я узнала, что очень многие ошибки будут мне прощаться, если я сохраню свое богатство. И все небольшие препятствия, которые господам так нравилось изобретать, – приглашения в Олмак, правильные костюмы для представления ко двору, покровитель при дворе – все это было лишь притворными ограничениями, чтобы отсеять тех, кому не хватало капитала или земли, бросить вызов тем, кто не мог себе позволить три длинных страусовых пера, чтобы надеть их лишь однажды вечером, на полчаса, как неотъемлемую часть парадного придворного платья.

Но у меня денег было достаточно. И земли тоже. И если я пару раз забыла, как держать нож, когда мне попадалось за обедом новое блюдо, если сказала что-то не к месту, это быстро забывалось и прощалось прекрасной богатой мисс Лейси из Широкого Дола.

Меня считали красивой, но тут уж дело было не только в деньгах. Дело было в красивой одежде, в том, как я по утрам каталась на Море в парке. Молодым людям нравилось, как я с ними гуляю – длинными свободными шагами, а не семенящими прыжками обычных молодых леди. Меня называли Дианой, по имени какой-то древней греческой дамы. Посылали мне целые оранжереи цветов и приглашали танцевать. Один, целый баронет, попросил меня разорвать помолвку с Перри и заключить помолвку с ним. Он отвел меня в уединенную комнату из танцевальной залы, бросился к моим ногам и поклялся в вечной любви.

Я довольно сурово ответила: «Нет», – и повернулась, чтобы выйти, но он вскочил на ноги, схватил меня и вздумал поцеловать. Я резко вскинула колено и услышала, как треснул подол моего платья, прежде чем задуматься о том, что надлежит сделать юной леди. Леди Клара ворвалась к нам как раз вовремя, чтобы увидеть, как он, задыхаясь, валяется на диване.

– Сэр Руперт, что это значит? – спросила она.

Сэр Руперт был бледен, как полотно, и мог лишь хватать ртом воздух, держась за бриджи.

Леди Клара повернулась ко мне.

– Сара? – сказала она. – Я видела, что сэр Руперт увел тебя из столовой, он должен был проводить тебя обратно в бальную залу. Что ты здесь делаешь?

– Ничего, леди Клара, – ответила я.

Я пламенела до корней волос.

– Ничего не случилось.

Она взяла меня за локоть и оттащила к окну.

– Сара! Живо! Расскажи, что произошло, – прошипела она.

– Он меня схватил и пытался поцеловать, – сказала я.

И замялась, потому что не знала, как объяснить, что было дальше, на изысканном языке.

– А потом? – потребовала леди Клара. – Сара! Этот человек – один из богатейших джентльменов Англии, и он катается по дивану в доме своей матери! Что, черт возьми, произошло?

Она крепко сжала мою руку, и у нее вдруг расширились глаза.

– Не говори, что ты его ударила! – простонала она.

– Нет, – сказала я. – Я двинула ему коленом по яйцам. Оклемается.

Леди Клара взвизгнула от смеха и тут же зажала себе рот рукой в перчатке.

– Никогда больше так не говори, – сказала она сквозь пальцы. – Мы немедленно уезжаем.

Она взяла меня под руку и вывела из комнаты, не сказав ни слова сэру Руперту. По-королевски кивнула его матери на другом конце бальной залы, но не удостоила ее прощанием.

Удивленного посыльного отправили за нашим экипажем. Леди Клара не позволила мне говорить, пока мы не вошли в наш дом и за нами не закрылась дверь; тут она рухнула в кресло в холле и стала так хохотать, что едва не задохнулась. Когда она подняла голову, я увидела, что ее лицо залито слезами.

– Ох, Сара! – сказала она. – Я бы ни за что на свете не пропустила этот вечер! Никогда больше так не делай, Сара! Завизжи, упади в обморок или зарыдай. Но так больше не делай.

Она помолчала.

– Разумеется, если это не простолюдин. Но никогда не нападай ни на кого уровня сквайра.

– Не буду, леди Клара, – послушно сказала я.

Она пристально на меня посмотрела, сняла бальные перчатки и разгладила кожу под глазами.

– Он предлагал тебе выйти за него замуж? – проницательно спросила она.

– До того, как схватил меня, – сказала я. – Да, предлагал.

– Но ты помолвлена, – заметила она.

– Я об этом не забыла, – ответила я. – Он попросил меня вернуть слово Перри, а я сказала, что не стану.

– Ты предпочитаешь Перри, – заключила ее милость.

– Да, – честно ответила я. – Предпочитаю.

– Даже несмотря на то, что сэр Руперт хорош собой и любезен, – сказала она.

– Пожалуй, – согласилась я. – Но, думаю, Перри мне больше подходит.

Я бы ничего больше не сказала, но леди Кларе стало любопытно.

– Почему? – спросила она. – Почему Перри, а не сэр Руперт?

– Сэр Руперт страстный, – сказала я. – Он думает, что он в меня влюблен. Он захочет, чтобы я ответила ему взаимностью. Я этого сделать не могу.

– А Перри довольствуется ничем, – произнесла леди Клара, слегка вздернув губу.

– Мы с Перри друзья, – сказала я оборонительным тоном.

– Вы никогда не целовались, он никогда тебя не трогал? – спросила леди Клара.

Я почувствовала, что краснею.

– Мы этого не хотим, оба, – сказала я. – Мы так решили.

Она кивнула.

– У него есть женщина? – спросила она.

Она поднялась с кресла, сбросила меховую накидку и пошла к лестнице.

– Нет! – удивленно ответила я.

Я так долго считала Перри человеком, полностью лишенным желаний, что была поражена тем, что его мать – так хорошо все про него понимая – могла подумать, что у него может быть любовница.

Она остановилась, поставив одну изящную ногу в атласной туфельке на нижнюю ступеньку.

– Полагаю, наследника он произвести сможет? – жестко спросила она. – Он не бессилен, как ты думаешь, Сара?

Мое лицо было таким же твердым, как у нее.

– Он знает, каков его долг, – сказала я. – Знает, что нужно.

Ее лицо смягчилось, она улыбнулась.

– Тогда все хорошо, – произнесла она, словно наследство было единственным, что имело значение. – Доброй ночи, дорогая.

Я пожелала ей доброй ночи и посмотрела ей вслед, когда она легко поднялась по лестнице и закрыла за собой дверь спальни.

Я вспомнила о балагане, о женщинах, которых видела с па. О Займе и шлюхе Кейти. И подумала, что никогда в жизни не видела женщины настолько прекрасной и бессердечной, как та, что станет моей новой матерью, когда я выйду замуж за ее сына.

Я не уставала от того, что поздно ложилась. Каждое утро я просыпалась, когда начинался шум на улице за окном моей спальни, а день после бала выдался солнечным, и я была рада, что встала рано и выехала на Море в парк. Холодало. Я ежилась, пока Море трусил по мощеной дорожке к парку. Грум, следовавший за мной, натянул на синий подбородок синий шарф, и вид у него был такой, словно он предпочел бы еще часок поваляться в постели.

Море прижал уши, как всегда, когда мы ехали через город, но внезапно его уши повернулись вперед, и он звеняще заржал, приветствуя крепкую фигуру на тяжелой гнедой лошади, остановившейся в конце дороги, словно для того, чтобы нас дождаться.

– Уилл Тайяк! – вымолвила я, и мое сердце запело от радости.

Он улыбался, его лицо светилось от радости при виде меня, и я протянула ему руку. Если бы мы оба не были верхом, я бы повисла у него на шее.

– Как ты? – сразу спросил он. – Как они с тобой обращаются? Ты бледная, ты тут счастлива?

Я рассмеялась и положила руку ему на плечо.

– Перестань! – сказала я. – Все хорошо. Я поздно легла, поэтому, может быть, вид у меня и уставший, но я вполне счастлива. В Широком Доле все хорошо?

– Да, – ответил он. – Неплохо. Распахали, засеяли озимые. Яблоки уродились, слива тоже. У нас хватит корма и зерна, чтобы пережить зиму. Дома все хорошо.

Я проглотила ком в горле. Уилл казался посланником из другого мира, я почти ощущала запах холодного осеннего воздуха Широкого Дола, исходящий от него. Я подумал о доме, угнездившемся среди парка, о желтеющих и золотящихся деревьях. О буках, которые становятся багровыми и темными, о животных, спускающихся с верхних пастбищ.

– Красиво там? – спросила я.

Глупый был вопрос, но я не нашла подходящих слов.

Уилл понимающе улыбнулся.

– Да, – ответил он. – Розы возле Холла еще цветут, хотя год клонится к концу. Вода в Фенни высокая, ты ее не узнала бы. Деревья меняют цвет, и ласточки улетели. По ночам очень громко кричат совы. Луна была недавно очень яркая и желтая. Я по тебе скучаю.

Я со свистом втянула воздух и оцепенела. Взгляд Уилла опустился с моего лица на гриву его лошади.

– Я приехал в город по своим делам, – сказал он. – Но пообещал себе, что найду тебя и скажу это. Я понимаю, ты хотела увидеть сезон, хотела понять, какова господская жизнь.

Он помолчал, а потом продолжил – мягко, убеждая меня:

– Теперь посмотрела, ты все видела. Была на балах и танцевала с лордами. Теперь тебе пора вернуться домой. Я приехал, чтобы сказать тебе это и проводить домой, если ты уже довольно тут побыла. В Холле тебе приготовили спальню. Мы до темноты будем дома. Мы все будем рады, если ты вернешься.

По улице с грохотом проехала телега, груженная молочными бидонами, Море вскинулся, и мне пришлось его удержать.

– Поехали со мной в парк, – сказала я. – Морю нужно упражняться.

Уилл кивнул груму.

– Я ее провожу, – сказал он. – А ты поезжай и съешь что-нибудь. У тебя вид заморенный.

– Так и есть, – с благодарностью ответил грум, снимая в мою сторону грязную кепку. – Мне прийти к дому за лошадью, когда вы вернетесь, мисс Лейси?

– Нет, – ответила я. – Я его приведу.

Грум развернул лошадь и потрусил по улице обратно к конюшням, а мы с Уиллом повернули к парку.

Уилл рассказывал мне о новостях Широкого Дола: родилась девочка, ее собирались назвать Сарой, викарий уезжал на неделю и очень рассердился по возвращении, что никто не пришел в церковь, где он оставил за себя младшего священника. В деревню заходил бродяга, попрошайничал, а потом украл все белье, сушившееся на веревках. На выгон вернулись цыгане, они всегда стояли там табором. Приехали рано, что предвещало суровую зиму.

– Все, как всегда, – с улыбкой сказал Уилл.

Мы ехали бок о бок медленным галопом. Море вспомнил наши с Уиллом гонки на холмах и на выгоне, вскинул голову и хотел было помчаться вперед, но я его удержала.

– А ты? – спросил Уилл. – Все, как ты ожидала?

Я пожала плечами.

– Помогает провести время, – сказала я.

Я искоса на него посмотрела и стала рассказывать, как все было на самом деле. Я рассказала о радостях новой жизни: о платьях, шляпках, утренних прогулках. О необыкновенных людях, которые в этом странном новом мире считались обычными. Рассказала о молодых людях, и он так смеялся, что ему пришлось лечь на гриву лошади, когда я рассказала, как сэр Руперт, задыхаясь, валялся на диване, держась за яйца.

– А леди Хейверинг? И лорд Перегрин? – спросил Уилл. – Они к тебе хорошо относятся?

Я замялась.

– Насколько могут, – сказала я. – Леди Клара холодна как лед. Я видела женщин и подобрее, которые выселяли нищих. Ей нет ни до чего дела, кроме поместья Хейверингов и наследников.

Уилл кивнул.

– Я слышал, до старшего сына ей дело было, еще какое, – сказал он. – Того, который умер.

– Да, – жестко сказала я. – Мертвых куда проще любить.

Уилл на это рассмеялся.

– Но лорд Перегрин, – сказал он, тщательно изображая небрежность. – Ты с ним часто теперь видишься? Вы все еще помолвлены?

Я кивнула, не глядя на него.

– Контракты у юристов, – сказала я. – Я выйду за него, пойми.

Уилл смотрел вперед, вдоль узкой аллеи, над которой сходились аркой над нашими головами светло-желтые ветви каштанов. Мы были совсем одни, и шум утреннего города казался таким далеким.

– Я думал, может, ты встретила кого-нибудь, кто понравился тебе больше, – сказал Уилл. – Думал, ты его используешь, чтобы удобно устроиться в Лондоне, а как устроишься, выкинешь.

Я сухо улыбнулась:

– Ты обо мне высокого мнения, не так ли?

Он пожал плечами.

– Не в первый раз девушка бросает слюнтяя, – сказал он. – Я думал, ты, когда осмотришься, найдешь себе кого-нибудь, кто тебе приглянется.

– Нет, – сказала я. – Не думаю, что мне когда-нибудь приглянется мужчина.

– Не повезет мужчине, который тебя полюбит, – заметил Уилл.

– Очень, – ответила я.

Я искоса глянула на него.

– Горе тому, кто меня полюбит, – повторила я. – Если женится на мне, узнает, что я всегда холодна. А если нет, может впустую потратить свою жизнь на любовь ко мне, а я ему никогда не отвечу.

– Потому что ты ее любила, а теперь она умерла? – очень тихо спросил он.

Я сжалась, едва только он заговорил о боли, которая была все так же свежа и остра во мне, как в тот вечер, когда она умерла.

– Да, – сказала я. – Может быть, из-за этого. Но и до того, задолго до того, для меня, кажется, все уже было кончено.

– Лорду Перегрину, значит, не так много и достанется, – сказал Уилл.

Я улыбнулась.

– Ему достанется то, чего он хочет, – сказала я. – Он холоден. Ему не очень нравятся женщины. Он до смерти боится своей мамы, а я ему по душе, потому что не суечусь и не прошу ласки.

– Странный он, – удивился Уилл.

Я нахмурилась:

– По-моему, он пьяница. И игрок. В деревне он был хорошим, но сейчас пропадает каждую ночь за игрой.

Я помолчала, думая о мужчинах, которых видела на ярмарках – они проигрывали, поставив все, что у них было, на карту.

– Боюсь, его это погубит, – сказала я. – Надо мне его увезти отсюда.

Перед нами простиралась открытая лужайка.

Мы позволили лошадям ускорить шаг, и вдруг Море вскинул голову. Мне в один миг передался его дикий порыв к свободе, и голос цыганского отродья произнес у меня в голове: «К черту правила!»

Я дала коню волю. Земля словно ушла из-под наших ног, я услышала, как Уилл с воплем восторга погнал лошадь за нами. Мы шли первыми, и Море мчался так, словно хотел скакать галопом всю дорогу до Сассекса. Мне пришлось его удержать, натянув поводья. Мы находились возле дороги, шедшей через парк. Если бы кто-то увидел, как я скачу галопом, да еще с крестьянином, пошли бы разговоры.

Море тихо фыркнул, но он не задохнулся. Он мог бы скакать еще много часов. Я чувствовала, что он озадачен, не понимая, почему мы остановились.

Крупный гнедой Уилла подскакал с топотом, обрызгав нас грязью, и Уилл его осадил.

– Так-то лучше! – сказал Уилл. – Первая настоящая улыбка, которую я вижу за все время, что я здесь! Тебе чаще надо скакать галопом, Сара.

Я покачала головой, все еще улыбаясь.

– Мне не позволяют, – сказала я.

Уилл пробормотал что-то, похожее на ругательство.

– Не позволяют! – воскликнул он. – Ты сквайр Широкого Дола. К чему принимать эти чертовы правила? Зачем брать этого безнадежного парня? Сама говоришь, что он пьяница и игрок. Тебе что, не хватило печали и бед, чтобы выходить за такого дурака?

Я развернула Море к дому и удержалась, чтобы не огрызнуться, быстро и зло.

– Мне нужно управлять своей землей, – осторожно произнесла я. – Нужен муж, чтобы жить, как пожелаю, чтобы ни старая компаньонка мистера Фортескью, ни кто другой меня не тревожили.

Уилл кивнул, но, казалось, хотел меня прервать.

– Я не могу выйти замуж за обычного человека, – сказала я. – Ты знаешь почему. Я за неделю сведу обычного человека с ума. У меня нет любви, и я не хочу, чтобы меня любили. С Перри я справлюсь, не дам ему играть и пить, когда мы поселимся в деревне. Не имеет значения, что он слабый и дурной. Он достаточно добрый, он со мной нежен. Я с ним справлюсь. Он – единственный муж, с которым я смогу жить.

Уилл посмотрел на меня внимательнее.

– Ему могут нравиться мальчики, – брякнул он. – Ты об этом не думала?

– Что? – спросила я.

Я остановила Море и, не понимая, уставилась на Уилла.

– Мальчики?

Уилл смущенно прокашлялся.

– Да не будь ты такой дурехой, Сара, бога ради! – взмолился он. – Я просто подумал, что тебе надо бы об этом задуматься. Ему могут нравиться мальчики. Ну, знаешь. Он может оказаться джентльменом при задней двери. Знаешь ли.

Я взорвалась от хохота.

– Чего? Джентльменом при чем?

Уилл покраснел от смущения.

– Хватит, Сара, – сказал он. – Тебе стоит об этом подумать. Ты собираешься за него замуж, а его мама не всегда будет рядом, чтобы призвать его к порядку. Если он напьется, может дурно с тобой обойтись. Если ему нравятся мальчики, может заполонить ими дом, и никто не сможет сказать ему «нет». Может подхватить какую-нибудь заразу и тебя заразить. Подумай об этом, Бога ради!

Тут я пришла в себя и кивнула.

– Спасибо, – искренне сказала я. – Спасибо, что подумал обо мне. Я не думала, что Перри могут нравиться мальчики. Я об этом поразмыслю. Но для меня в этом нет беды. Мне не нужен обычный муж, мне нужен такой, который оставит меня в покое. Он сказал мне, что нам нужно завести наследника, а потом мы не будем вместе спать. Хорошая сделка, в обмен я получаю мужа-дворянина и поместье по соседству от Широкого Дола.

– И прибегнешь к власти и знаниям Хейверингов, чтобы разрушить корпорацию Широкого Дола, – откровенно сказал Уилл.

Я вздохнула. Посмотрела в его честные карие глаза.

– Да, – сказала я.

– Так я и думал, – отозвался он.

Мы развернули лошадей и поехали дальше.

– Зачем ты приехал в Лондон? – спросила я. – Сказал, что у тебя тут дела.

– Да, – ответил он. – Но я не мог уехать из города, не повидав тебя. Я приехал на встречу общества корпораций. Есть другие деревни, которые пытаются совместно обрабатывать землю, и мы встречаемся каждые полгода, узнать, как обстоят дела. Поговариваем о газете. Широкий Дол – одна из самых успешных корпораций. Многие хотят знать, как у нас это получается. Я буду сегодня вечером выступать на общем собрании.

Я кивнула. Это впечатляло.

– Что будешь говорить? – спросила я.

Уилл улыбнулся.

– Тебе не понравится, – сказал он. – Расскажу, как Широкий Дол пострадал от жестокого огораживания – при твоей бабушке, Беатрис Лейси. Потом поместье пришло в упадок после бунта. Потом расскажу, как восстановили поместье и начали работать из долей в прибыли при твоей маме, когда управляющим был Ральф Мегсон. А потом расскажу, что при управлении трастом мы учредили корпорацию.

– А что ты им скажешь про меня? – спросила я.

Лицо Уилла помрачнело.

– Скажу, что не знаю, что нас ждет в будущем, – ответил он. – Что если новый сквайр решит пойти против нас, корпорация рухнет, нам придется уйти и начать все заново где-то в другом месте или принять то, что мы снова станем обыкновенной бедной деревней.

– Уйти? – растерянно спросила я.

Я никогда не думала о том, что однажды из Широкого Дола могут уйти все. Я не думала ни о каких более серьезных переменах, чем увеличение моей доли прибылей, и о том, чтобы я сама решала, как использовать землю.

– Да, – ответил Уилл. – Сегодня вечером будет несколько человек, которые подумывают об учреждении корпорации: фермеры-джентльмены и владельцы крупных фабрик на севере, которые хотят попробовать себя в совместном землепользовании. Они будут рады принять управляющего, который уже занимался чем-то подобным – и оно приносило доход, – добавил он с улыбкой. – В деревне есть такие, кто предпочтет переехать, чем снова идти под землевладельца.

Он искоса взглянул на меня с полуулыбкой:

– Если начнешь перемены, Сара, они могут завести тебя дальше, чем ты предполагала.

– Кто останется в деревне, если ты уйдешь? – спросила я.

Уилл пожал плечами, словно это была не его забота. Меня внезапно ударило понимание того, что это и в самом деле будет не его забота.

– Те, кто не против снова работать на землевладельца, – сказал он. – Кто не скопил денег за последние годы и не сможет себе позволить переезд. Те, кто скопил достаточно, чтобы оплатить новую высокую аренду, которую ты установишь, – он мгновение подумал. – Все семьи воспримут это по-разному. Кто-то не вынесет отъезда. Кто-то слишком долго там живет и слишком любит эти места.

– Я не думала, что кто-то уедет, – сказала я.

– Большинство, – прямо сказал Уилл. – Я не останусь ни дня после твоей свадьбы. Мне некогда время зря терять.

– Поедешь на одну из этих опытных ферм? – спросила я.

– В Америку, – ответил он.

Я невольно ахнула.

– В Америку! – воскликнула я.

Уилл взглянул на меня, его карие глаза смеялись.

– Меня можно убедить остаться, – сказал он.

Я улыбнулась в ответ, но взгляд мой был ровным:

– Мне нужны земля и деньги.

Он пожал плечами.

– Тогда ты меня не удержишь, – мягко сказал он.

Мы повернули лошадей и направились к дому.

– Так когда будет свадьба? – спросил Уилл, когда мы выехали в переулок, ведущий к конюшням.

– В конце сезона, – сказала я. – Весной, на будущий год.

– Понял, – ответил он. – Довольно времени, чтобы ты поняла, что к чему. И передумала, если захочешь. Никто не может тебя принудить, Сара.

Мы доехали до двора конюшни, и грум вышел принять Море. Я соскользнула с его спины и похлопала его по шее. Он повернул большую умную морду и коснулся губами моего кармана, ища кусок сахара, украденный с подноса с завтраком.

– Ты еще приедешь в Лондон? – спросила я.

Голос у меня был безутешный. Я не хотела, чтобы он так прозвучал.

Я повернулась и вышла на улицу из конюшенного двора, Уилл спрыгнул с лошади и, ведя ее в поводу, последовал за мной.

– Хочешь, чтобы я приехал? – спросил он.

Я повернулась к нему лицом.

– Да, – честно ответила я. – Если ты приедешь в город, мне бы хотелось, чтобы ты пришел меня навестить и рассказать, что нового в Широком Доле.

– Если я тебе нужен, я найду комнату и буду под рукой, чтобы кататься с тобой каждое утро и видеться каждый день, – сказал он.

Он говорил тем же ровным голосом, каким спросил бы, нужно ли подковать тягловых лошадей.

– Нет, – с грустью сказала я. – Об этом я тебя просить не могу. Ты нужен в Широком Доле.

Он вспрыгнул в седло и посмотрел на меня, стоявшую на тротуаре, сверху.

– Ты тоже, – заметил он.

Я протянула к нему руку:

– Когда я тебя снова увижу?

Он улыбнулся:

– Скажи когда, и я приеду.

– На следующей неделе? – рискнула я.

Уилл улыбнулся теплой щедрой улыбкой:

– Так вышло, что мне на следующей неделе надо быть в Лондоне. Ты мне как раз напомнила. Я переночую тут и утром с тобой прокачусь.

– Да, – сказала я, протягивая руку.

Уилл взял ее, склонился и отодвинул перчатку, обнажив мое запястье. Он поцеловал нежную кожу на внутренней стороне запястья, а потом снова застегнул перчатку. Словно прикосновение его губ было надежно скрыто внутри.

– Пошли за мной, если понадоблюсь, – сказал он.

Я кивнула и отступила.

Его лошадь рысцой прошла мимо, а я смотрела ему вслед.