Прочитайте онлайн Меридон | Часть 40

40

Джерри повел нас на юг, через Грин-парк, а потом по Воскхолл-роуд, через ту часть города, которая была мне незнакома.

Странная это была местность: походила то на деревню, то на город. Попадались луга и коровники, где держали молочный скот, ехали навстречу тележки, которыми правили молодые женщины, махавшие нам. Попадались и роскошные особняки, и полуразрушенные домишки, из неостекленных окон которых таращились на нас босоногие дети.

Мы пересекли реку по Воксхолльскому мосту.

Море закинул голову, когда звук копыт стал звонче, и я на мгновение придержала его, глядя вниз по течению реки.

Утренний туман понемногу рассеивался, река сияла серебром и перламутром. По ней плыли корабли под парусами, похожие в тумане на призраки, баржи и рыбачьи лодки то появлялись, то пропадали, когда туман вокруг них сгущался. Город на востоке сверкал в утренних лучах, как новый Иерусалим.

– Чудесное могло бы быть место, – тихо сказал Уилл, стоявший рядом со мной. – Даже теперь, если запускать новые машины, те, что изобрели сейчас, и воплотить новые замыслы, на благо бедных. Если заботиться о земле и о том, как ее сохранить, о реке – очистить ее, оживить. Мог бы выйти лучший в мире город и лучшая в мире страна.

– Так всегда говорят, – отозвалась я. – Всегда говорят, что все могло бы быть хорошо. А потом говорят, что слишком поздно возвращаться.

Уилл покачал головой.

– Если все будет продолжаться, как сейчас и люди не будут думать ни о чем, кроме денег, и не будут заботиться ни о рабочих, ни о земле, они об этом пожалеют, – с уверенностью сказал он. – Они думают, что готовы к цене такой жизни – ну, может, будет больше несчастных случаев, ну, не будет рыбы в реке, где она прежде просто кишмя кишела. Но цена – гораздо выше! Они сами учатся, и детей своих учат какой-то бессердечности, а когда урок будет выучен, станет и в самом деле слишком поздно. Тогда ничто не сможет удержать богатых от того, чтобы богатеть за счет бедняков, ничто не защитит детей, не убережет землю. Богатые принимают законы, богатые их насаждают. Нам снова и снова дают возможность решать, что же важнее: богатство или счастье людей. Если бы сейчас можно было остановиться и задуматься о счастье для многих!..

Я улыбнулась:

– Тебе скажут, что сделать людей счастливыми просто – сделайте их богатыми.

Уилл пожал плечами, и лошади снова тронулись.

– Не думаю, что кто-то может быть счастлив, если не ест досыта и у него нет ни крыши над головой, ни возможности учиться. А этого не добиться, учредив рынок и сказав, что все на нем бесплатно для тех, у кого есть деньги. Есть вещи, настолько важные, что ими нельзя торговать на свободном рынке. Вещи, которые должны быть у каждого по праву.

Я подумала о земле Хейверингов и об очистке деревни. Вспомнила людей, с которыми встречалась в Лондоне, у которых было не больше ума или мастерства, чем у па, но жили они в огромных домах и ели на золоте.

Еще я подумала о нас с ней, о чумазых ребятишках, у которых не было ни на грош возможности вырваться из той жалкой жизни и помыслить о чем-то, кроме того, как заработать и скопить денег.

– Я прошла путь от самого дна до самого верха, – сказала я.

И вспомнила о долгой борьбе Роберта Гауера, о том, как он сперва превратился из разорившегося возчика в конного акробата, а потом завел свой балаган. И о том, чего ему это стоило. Он стал человеком, у которого вместо сердца камень, а сын его стал убийцей.

– Дело не во взлетах и падениях, – отозвался Уилл. – Не должно быть дна, на котором дети мерзнут, недоедают и терпят побои. Не в таком богатом мире.

Я кивнула, и мы какое-то время ехали молча.

– Ты бледная, – заметил Уилл. – Ты здорова?

– Все хорошо, – снова солгала я.

Я смертельно устала, но хотела домой, в Широкий Дол. Хотела, чтобы мы скакали без остановки до полудня, а потом, если у нас четверых хватит денег, купили бы хлеба, сыра и баклажку эля.

– Все хорошо, – повторила я.

Эмили оглянулась.

– Больной у нее вид, – подтвердила она.

Вгляделась мне в лицо.

– Вы еще слишком слабая, чтобы вот так всю ночь не спать, мисс Сара.

Потом взглянула на Уилла.

– Не надо бы ей верхом ехать, – добавила она.

Уилл удивленно на меня посмотрел.

– Ты еще слабая? – спросил он. – Я слышал, что ты болела, но потом узнал, что ты вышла замуж, и решил, что ты, стало быть, поправилась.

Я сухо улыбнулась:

– Поправилась.

– Он не знает? – изумилась Эмили. – Не знает, что было?

– Судя по всему, нет, – напряженно произнес Уилл. – Что такое?

Я опустила взгляд.

Шея и грива Моря колыхались у меня перед глазами, словно мы плыли в воде. Солнце становилось ярче, от его света у меня болели глаза, и мне было жарко в плаще.

– Ничего, – тихо сказала я. – Я потом тебе расскажу, Уилл.

– Она белая, как полотно, – сказала Эмили.

Джерри придержал коня и встревоженно оглянулся.

– Не надо бы ей ехать верхом, – продолжала Эмили. – Не после бессонной ночи.

– Да что, черт возьми, происходит? – вдруг нетерпеливо воскликнул Уилл. – Сара! В чем дело?

– Ни в чем, – огрызнулась я. – Я долго болела, теперь мне лучше. Немного устаю, вот и все.

– Ты можешь ехать верхом? – спросил он.

Во мне снова воспрял дух девчонки-роми:

– А то!

Дорога ярко сверкала, я прикрыла глаза.

– Всю дорогу до дома? – не унимался Уилл.

– Конечно, – ответила я.

Голос мой прозвучал тише, горло, казалось, сжималось, как тогда, в лихорадке.

– Иначе как я туда попаду?

– Точно? – снова спросил Уилл, и теперь голос его был нежен.

– Уилл, милый, – сказала я, давая волю, наконец, усталости и слабости, как раньше, в конце этой длинной ночи, дала волю радости в своем теле. – Уилл, любовь моя, помоги мне. Я совсем больна.

Я нырнула лицом в гриву Моря, и навстречу мне поднялась темнота дороги, поглотившая меня.

Когда я пришла в себя, был разгар дня, и меня качало, ритмично, как в колыбели. Я лежала на соломе, укутанная в свой толстый плащ, устроенная уютно, как полевая мышь на зиму. Глядя в яркое голубое зимнее небо надо мной, я поморгала, потом посмотрела направо и увидела Уилла Тайяка, открывающего баклажку эля и крайне довольного собой.

– Попей, – сказал он, поднося баклажку к моим губам.

Я глотнула прохладного, отдающего солодом питья.

– Что это? – спросила я.

– Еще, – твердо произнес Уилл.

Я сделала еще глоток, и запекшейся глотке тут же стало легче.

– Эмили и Джерри едут следом на лошади Хейверингов и моем гнедом, Море ведут в поводу, – сказал Уилл. – Мы с тобой оплатили поездку на этом возу, который доставляет тюки ирландского льна в Чичестер. Он проедет прямо мимо вашего крыльца, миледи.

– А деньги? – кратко спросила я.

– Джерри скопил изрядную сумму на свадьбу, – радостно ответил Уилл. – Я пообещал, что ты ему все вернешь, когда мы доберемся до Широкого Дола, и он вскрыл кубышку. Я так рад, что ты решила спасти его от рабства. Не будь его, мы бы остались без гроша.

– Где они с Эмили? – спросила я.

Уилл указал себе за спину:

– Отстали, чтобы дать лошадям отдохнуть. У нашего возчика дело в Чичестере, он сменит лошадей по пути. К ночи будем дома.

Я зарылась поглубже и закинула руки за голову, глядя в небо.

– Тогда нам нечем заняться… – сказала я.

– Нечем, – ласково произнес Уилл. – Разве что отдыхать, есть, пить эль и разговаривать.

Он подвинулся, положил руку мне под голову, и я прижалась к его плечу. Мне было тепло и удобно. Он поднес баклажку эля к моим губам, я глотнула, потом он заткнул горлышко пробкой, откинулся на солому и вздохнул.

– Давай, – предложил он. – Расскажи мне обо всем. Хочу все узнать, все тайны, все, о чем ты думала, пока была одна. Хочу знать о тебе все, пора тебе все рассказать.

Я замялась.

– Мне пора знать, – решительно сказал он. – Начни с самого начала. Ехать нам долго, и спать я вовсе не хочу. Начни сначала и расскажи мне все. Какое у тебя первое воспоминание?

Я помолчала, обратившись памятью назад, в глубину лет, и вернулась к чумазой девчонке на верхней койке, которая в жизни не слышала доброго слова ни от кого, кроме сестры.

– Ее звали Дэнди, – сказала я, впервые назвав ее по имени за тот долгий скорбный год, что прошел с ее смерти. – Ее звали Дэнди, а меня – Меридон.

Воз ехал и ехал, а я рассказывала.

Я останавливалась, только когда мы заходили в таверны, чтобы купить возчику эля. Однажды он взял еще одного седока, хорошенькую деревенскую девушку, которая села к нему на козлы и хихикала над его шутками. Мы все это время сидели тихо и молчали, это было около полудня. Но мы не ворковали, как та парочка. Уилл меня не целовал, а я не отвешивала ему затрещины и не краснела. Я положила голову ему на плечо и почувствовала, как по щекам текут слезы – я плакала о двух малышках в грязном фургоне, и даже о младенце Займы, которого мы вынуждены были оставить на произвол судьбы.

Когда девушка сошла, добравшись до дома, и помахала нам на прощание, Уилл тихо спросил:

– Ты спишь?

– Нет, – ответила я.

– Тогда рассказывай, – сказал он. – Что было после того, как вы отработали первый сезон с Гауером и он повез вас зимовать?

Я вспомнила дом в Уарминстере, миссис Гривз и юбку, которую я так страшно запачкала, упав с Моря, что больше ее было не надеть. Рассказала ему о Дэнди и ее розовом корсаже, о плаще летуньи, и о Дэвиде, который был нашим добрым, чудесным учителем.

Потом я зарылась лицом ему в грудь и рассказала про сову, которая пролетела над ареной, и о том, как Дэвид нас предупреждал про зеленый цвет.

И как я забыла обо всем.

Тут я заплакала, и Уилл гладил меня по голове, словно маленького любимого ребенка, и вытирал мне лицо своим полотняным платком, а потом заставил высморкаться и выпить эля.

Он вынул из кармана булочки и сыр, и мы поели, пока небо темнело. Наступали быстрые холодные зимние сумерки.

– А потом… – подсказал Уилл, когда я доела.

Я откинулась на мягкую солому и обратила лицо к небу, где начинали появляться бледные звезды. Вечерняя звезда висела, как драгоценный камень, поверх темной решетки ветвей над ближним лесом.

Голос мой был ровным, как у уличного певца, но слезы текли из глаз по щекам непрекращающимся потоком, словно я целый год ждала, чтобы их выплакать.

Я рассказала Уиллу, что задумала Дэнди, как она поймала Джека. Как дразнила его и обхаживала, пока не получила, и как завела себе пузо, потому что думала, что оно обеспечит нам благополучную жизнь с Гауерами. Как она мечтала, что Джек к ней прилепится и Гауер будет рад внуку, который унаследует балаган. Она всегда была тщеславной глупой девицей и никогда не задумывалась о том, чего могут хотеть другие. Она так стремилась найти и получить наслаждение, что не думала больше ни о ком.

Я должна была догадаться.

Я должна была за ней следить.

И я призналась Уиллу, что каким-то тайным, странным образом знала, знала с самого начала.

Мной словно духи владели.

Я видела сову, видела зеленые ленточки в волосах Дэнди. Но не протянула руку, чтобы ее остановить, когда она, смеясь, прошла мимо меня, и Джек швырнул ее в стену, и она умерла.

Мы надолго умолкли.

Уилл ничего не сказал, и я была этому рада. Было тихо, слышался лишь скрип колес и мерное покачивание воза, топот тягловых лошадей и немелодичный свист возчика. На последние сонные ноты отозвался из леса вяхирь и умолк.

– А потом ты приехала в Широкий Дол, – сказал Уилл.

Я повернулась в его объятиях и улыбнулась ему:

– И встретила тебя.

Он склонил голову и стал целовать мои опухшие красные глаза и мокрые щеки. Поцеловал в губы, соленые от слез. Зарылся лицом мне в шею и поцеловал в ключицу. Потянулся в мое гнездышко среди соломы и, скрытый плащом, стал гладить меня, бережно, как гончар глину на круге, словно придавал форму моей талии, груди, рукам, горлу и скулам. Потом его руки скользнули по моей груди и опустились ниже, за широкий пояс бриджей Джерри, и его ладонь стала гладить меня по животу, а потом между ног.

– Не сейчас, – пробормотала я очень тихо. – Пока не надо.

Он откинулся назад, вздохнув от неутоленной страсти, и притянул мою голову себе на плечо.

– Уже недолго, – сказал он в ответ. – Придешь сегодня ко мне в дом.

Я замялась:

– Не могу. Что скажет Бекки?

Уилл на мгновение растерялся.

– Бекки, – сказала я. – Ты мне сказал… тогда, в парке… сказал, что обещал жениться на ней. Сказал, что она тебя любит. Я не могу прийти к тебе… Не хочу все портить… – я смолкла.

У меня кончились слова при мысли, что придется делить его с другой женщиной.

– Уилл… – жалобно произнесла я.

Уилл Тайяк расхохотался так громко, что возчик обернулся и, вытянув шею, глянул на нас поверх тюка льна и улыбнулся беззубым ртом.

– Ах ты бедная моя дурочка! – воскликнул Уилл, прижал меня к себе и крепко поцеловал. – Глупая девочка! Я тебе это со зла сказал, глупенькая! Ты наболтала мне, что лорд Перри пришел к тебе в спальню и ему так везло в карты! Я разозлился, мне хотелось тоже сделать тебе больно. Я в глаза не видел Бекки уже несколько месяцев! Она жила у меня, пока болела… ну, пару раз ложилась ко мне в постель. Потом переспала с половиной деревни, а потом мы ей надоели, она собралась и уехала в Брайтон! С тех пор мы ее не видели.

– А дети?.. – воскликнула я, заикаясь от злости.

Я так ясно ее себе представляла, и эти личики у камина, я мучила себя до слез, думая, как Уилла любят в этой маленькой семье!

– Уилл! Ты мне врал! Я сердце себе разбила, представляя, как вы живете все вместе в твоем доме – и она, и дети. Я боялась, что ты мне однажды скажешь, что тебе нужно остаться с ней и детьми.

– А дети у меня, – беззаботно отозвался Уилл и, в ответ на мой изумленный взгляд, добавил: – Конечно, у меня! Она путалась со всеми мужиками в деревне, должен же кто-то был приглядывать за детьми! К тому же я их полюбил. Когда она ушла, они сказали, что хотят остаться со мной. Спросили меня, женюсь ли я на ком-нибудь, чтобы у них была новая мама.

Он искоса мне улыбнулся.

– Я так понимаю, возражений у тебя нет? – спросил он.

Я ахнула.

– Трое детей? – спросила я.

– Ага.

– И все маленькие?

– А легче, когда они маленькие, – рассудительно ответил Уилл. – Привыкают быстрее. Это как щенков обучать.

– Но я ничего не знаю про детей, – сказала я. – Я не смогу о них заботиться.

Я вспомнила хнычущего младенца Займы и свое жестокосердное равнодушие к нему.

– Я не умею смотреть за детьми, Уилл. Не знаю, как вести хозяйство, не умею готовить для малышей. Я не смогу!

Он снова прижал меня к себе и заставил замолчать, быстро и мягко целуя в губы.

– Глупая моя любимая, – тихо произнес он. – Я не за тем гонялся за тобой по всей стране, чтобы привезти к себе и заставить учиться на домохозяйку. Я не хочу, чтобы ты их за меня кормила и обихаживала. Это я и сам могу. Я хочу, чтобы ты со мной жила, чтобы я радовался, видя тебя утром, днем и ночью. Я не хочу, чтобы ты мне прислуживала. А что до детей… я хочу, чтобы ты их полюбила. Представь, что они – птички, и полюби. Я сделаю все остальное.

Я бы возразила, но он прижал меня к себе, и когда я подняла лицо, чтобы произнести: «Но, Уилл!..» – он стал так тепло и нежно меня целовать, что я поняла: ничего не выйдет. Хотя я знала, что он не прав, что я не смогу полюбить этих детей, я покорилась легкости, исходящей от него, и теплому наслаждению, и промолчала.

Он протянул руку поверх меня и забросал нас соломой для тепла.

– Холодная ночь, – сказал он. – Уже недолго.

Возчик раскурил трубку, и сладкий, как леденец, запах дыма потянулся над нами. Я видела, как в темноте мерцает уголек. Возчик перекинул вожжи через шест и зажег впереди фонарь.

– Можешь зажечь тот, что сзади? – крикнул он Уиллу.

Уилл выбрался из норы в соломе и пошел к задней части воза, чтобы зажечь и вывесить фонарь.

Потом он вернулся ко мне, осторожно ступая по тюкам ткани, подгреб еще соломы и скользнул в тепло. Он обнял меня за плечи и снова привлек к себе.

– И все это время, – сказал он, – все это время, пока ты малышкой и девочкой кочевала, во всех этих деревнях, городках и богом забытых углах, я так думаю, были мужчины, много мужчин, которые тебя замечали, и желали, и влюблялись в тебя. И, может быть, ты им не отказывала, а? Может, тебе пришлось избавиться от ребенка? Или бросить его?

– Нет, – ответила я, почти обидевшись. – Нет, ни единого. Я тебе говорю, Уилл, я была холодна. Холодна, как лед, с ног до головы. Ты же помнишь, какой я была, когда появилась в Широком Доле. Мне не нравилось, когда меня трогают, даже Дэнди. У меня так и не было любовника.

– А Перри? – спросил Уилл.

Я скорчила рожу, которую он едва мог увидеть в сгущавшихся сумерках.

– Не думаю, что Перри считается, – сказала я.

Уилл фыркнул, презрительно и по-мужски.

Я на мгновение вспомнила о леди Хейверинг и бедняжке Марии, о священной важности женского целомудрия. Подумала, что многие мужчины ценят в женщине девственность, словно женщины – чистокровные кобылы, которых нужно держать подальше от беспородных самцов. Лицо мое в сумерках стало чуть жестче при мысли, что Уилл, мой Уилл, такой же мужчина, как и прочие, и ему важно, чтобы я ни с кем до него не спала, хотя сам он ложился и с Бекки, и с двумя десятками других, как я догадывалась.

– Если это важно, с мужчиной я по-настоящему не была, – грубо сказала я. – Можешь звать меня девственницей, если тебе так нравится.

Он не мог ясно видеть мое лицо в полутьме, но того, как звучал мой голос, было бы достаточно, чтобы его насторожить.

– Девственница! – воскликнул он с явной радостью. – Девственница? Правда?

Он помолчал.

Я закипала в темноте.

– Девственница! – повторил Уилл. – Как необычно! Подумать только, ты и единорогов можешь видеть, и все такое! У меня прежде не было девственницы. Думаю, я прежде их даже не видел! Надеюсь, мне будет не очень больно!

– Что?!

Я сжала кулак, чтобы его стукнуть, но он его поймал и прижал меня к себе.

– Ах ты маленькая глупая корова, – сказал он с любовью. – Будто мне есть дело до того, переспала ты с половиной Солсбери или нет. Теперь ты со мной, правда? И любишь меня, так? Я только хотел знать, не оставила ли ты свое сердце где-то на дороге, позади. Но если ревнивый любовник не станет колотить в мою дверь, я смогу спать спокойно – с тобой.

Мы и поспали спокойно.

Возчик высадил нас на углу возле деревни. Мы попрощались с ним и посмотрели, как, раскачиваясь, удаляется во тьму задний фонарь на возу. Глядя на этот маленький огонек, я вспомнила что-то, что-то печальное, но не знала, что именно. Потом я поняла – женщину, которая бежала за фургоном, крича: «Сара!» – мою мать, которая хотела отослать меня из Широкого Дола, потому что не верила в то, что землевладелец может не быть жестоким.

Я протянула руку и привлекла надежного большого Уилла к себе. Со мной все будет иначе.

– Сапоги не жмут? – спросил Уилл.

– Нет, – ответила я. – Это мои, я в них верхом езжу.

– Тогда пошли, – сказал он, взял меня за руку и повел по тропинке.

Леса по левую сторону от дороги были темны и загадочны, что-то тихо шуршало, вдали ухнула сова.

Уилл принюхался, как голодный пес.

– Хорошо дома, – сказал он.

По правую руку от нас лежали бледные в лунном свете поля, на которых шелестела светлая озимая трава. Вспаханное поле, приготовленное под пшеницу, дышало темной землей и сырым суглинком. Когда мы тихо проходили мимо, стоявший на светлой дорожке олень поднял голову и посмотрел на нас, а потом растаял за полем среди деревьев.

Я слышала, как в голове у меня что-то тихо шепчет, что-то вроде того тонкого певучего шума, который много месяцев назад привел нас с Морем в Широкий Дол. Потом я услышала журчание реки, чистое, как рождественский гимн.

– Вода высокая, – заметил Уилл. – Камни покрыла, не перейдешь.

Мы остановились у брода.

– Здесь когда-то был мост, – сказал Уилл. – Много лет назад. Дважды рушился, и во второй раз его решили не восстанавливать. Может быть, нам стоит это сделать.

– Да, – сказала я.

На середине реки, где было глубже всего, качалось отражение луны, как плавучая фарфоровая тарелка. Река точила и подмывала берег, из долины тянуло холодным ветром, приносившим запах Гряды, заиндевевшей травы и зимнего тимьяна.

– Перенести тебя? – предложил Уилл. – Как невесту через порог?

– Нет, – ответила я, улыбнувшись ему. – Пойдем вброд, оба. Если кто-то увидит, как ты ночами носишь парней через реки, Уилл, пойдут разговоры.

Он рассмеялся, взял меня за руку, и мы осторожно вошли в темный поток. Я задохнулась, когда вода залилась мне в сапоги. Она была ледяной, и сапоги тут же наполнились до краев, а чулки и бриджи промокли насквозь. Уилл твердо держал меня за руку, пока мы не добрались до гальки на другом берегу. Тут Уилл взглянул на мои дорогие кожаные сапоги для верховой езды и улыбнулся.

– В следующий раз рада будешь, если я тебя понесу, – сказал он.

– Нет, – решительно ответила я. – Ты бы оставался со своей Бекки, если тебе нужна женщина, которую можно носить на руках и тетешкать, Уилл!

Он снова рассмеялся, взял меня за руку, и мы с хлюпаньем побрели по дороге.

Дом привратника стоял темной тенью слева от нас, в нем не было огней, ворота, как всегда, были открыты.

Уилл кивнул.

– Придешь завтра, приведешь дом в порядок, – сказал он. – Ты будешь здесь жить?

Я поглядела в его лицо, наполовину скрытое тенью, наполовину озаренное луной.

– Он не мой, – отозвалась я. – Ты его выиграл, он принадлежит тебе.

– Стой… – начал Уилл, потом замолчал. – Так ты хотела, чтобы я его выиграл? Я думал, ты мне его проиграла, чтобы у нас вернее получилось выбраться из той дыры целыми и невредимыми. Но ты что, на самом деле хотела, чтобы я его выиграл? Выиграл и оставил себе – ради деревни?

– Да, – ответила я. – Думаю, Лейси владели им достаточно долго. Теперь я хочу, чтобы он принадлежал деревне. Я проиграла его тебе, чтобы сохранить. Выиграй я, за ним примчался бы Перри или леди Хейверинг. Я жена Перри, и Широкий Дол отошел бы ему, как только я объявила бы о своем владении. Но его выиграл ты, и он теперь твой. Пусть он принадлежит деревне.

Уилл медленно кивнул.

– Ты уверена? – спросил он. – Я не хочу, чтобы через пару лет мы из-за этого поругались.

Я глубоко вдохнула.

За мной стояли поколения хозяев этой земли, несправедливо было повернуться к ним спиной, к их борьбе и жажде, и отдать землю другим. Но я была последней из Лейси, и старая цыганка в Солсбери сказала, что я буду лучшей из них.

– Да, – сказала я. – Мне нужен только домик в деревне. Я хочу жить здесь, разводить и объезжать лошадей.

Я украдкой взглянула в его напряженное лицо.

– А жить я хочу с тобой, – прямо сказала я.

Он обнял меня и прижал к себе.

Я подняла лицо, принимая его поцелуй, вдохнула его теплый деревенский запах, ощутила теплый вкус его губ, коснувшихся моих.

– Я люблю тебя, – сказала я, и мне вдруг пришло в голову, что я никому прежде не говорила этих слов, никогда. – Я полюбила тебя в тот миг, когда увидела, когда ты вышел из леса и нашел меня в моем доме.

– Я искал капканы, – тихо сказал он, припоминая. – Ненавижу капканы.

– Знаю, – отозвалась я.

С полей задул холодный ветер, ледяной, словно дул из самого сердца луны.

Я поежилась.

– Мы тебя простудим насмерть! – сказал Уилл, прижал меня к себе и повел по деревенской дороге, к себе в дом – ко мне домой.