Прочитайте онлайн Наши люди в Шанхае | Глава 11

Глава 11

За завтраком выяснилось, что наша вчерашняя договоренность ничего для Алсуфьева не значит.

Он, видите ли, вообще не сможет никуда поехать: ни на Великую стену, ни в Ламаистский храм. Никак не сможет. Потому что у него встреча, о которой он знал заранее.

Знал, но забыл. С кем не бывает?

Я заподозрила неладное еще до завтрака, сразу, как только увидела в каком смятении он топчется у входа в ресторан.

— Доброе утро.

Он вздрогнул как от удара и шарахнулся в мою сторону. Хорошо, я была начеку и успела отскочить, иначе он отдавил бы мне ногу. Как пить дать, отдавил бы.

Я взяла его под руку, он смутился:

— Виноват, Наташечка, извини, пожалуйста.

— Ничего страшного, — отмахнулась я и пристально посмотрела на Алсуфьева. — Сережа, что-то случилось?

— Э-э-э…

— О чем я не знаю? Да?

— Нет! — наигранно-бодрым тоном заявил он и решительно потащил меня к столику у окна. — Ничего не случилось.

— Сере-ежа!

— Ничего не случилось, Наташечка, — он выдвинул стул, подставил его под меня, запнулся о ножку стола, зацепился пуговицей пиджака за мой «хвост», извинился, чертыхнулся и чуть ли не бегом направился к столу с закусками. — Тебе как всегда? — поинтересовался Алсуфьев уже на ходу. — Яичницу с беконом?

— Нет, — я припустила за ним следом, — не яичницу. Я не хочу яичницу. Я вообще ничего не хочу, — я положила на тарелку пару кусков ветчины, — и вообще ничего не буду, — добавила я и подложила к ветчинке пару кусочков какого-то жареного мяса аппетитного вида и немного салата из огурцов. — Ты слышишь, Сережа, я вообще не буду сегодня завтракать, если ты сейчас же мне все не объяснишь. — Я задержалась у блюда с сырами. — И никуда не поеду, — пригрозила я, пристраивая на тарелку кусочки сыра трех видов. — Вообще никуда, — я застыла у столика с выпечкой.

Взять, что ли, одну булочку к чаю? Вот эту, самую маленькую? Пожалуй, не стоит! И так полная тарелка еды.

Я догнала Сергея:

— Ты слышишь? Никуда не поеду! Ни на стену, ни в монастырь.

— Правда?! — почему-то обрадовался он. — Может, мы тогда вместе поедем в университет?

— В какой университет? — От неожиданности я так накренила тарелку, что едва не растеряла свой завтрак, только что сформированный с такой любовью.

— В Пекинский, — как ни в чем не бывало, объяснил этот путаник. — Я как раз собирался тебе предложить. Это займет всего пару часов. Э-э-э, наверное. А потом мы сможем сходить куда-нибудь еще. Если успеем. В Храм Неба, например. Или на Тяньаньмэнь? Что скажешь? Так даже лучше. Ты ведь сама вчера предложила, изменить наши планы.

— Я?!

— Ну да. В целях безопасности.

— А-а-а… да, помню. Я предложила. Но, Алсуфьев, я тебя умоляю, я, конечно, идиотка, но не до такой же степени! Я не могла предложить тебе вместо Ламаистского монастыря пойти на площадь Тяньаньмэнь. Не могла по определению. Я уже была там позавчера!

— Не хочешь на Тяньаньмэнь, не надо. Пойдем куда-нибудь еще. После университета у нас останется достаточно времени.

— Но я и в университет не хочу.

— Не хочешь? — несказанно удивился он. — А я думал, тебе интересно. Я… э-э-э… видишь ли, какая ситуевина, Наташечка, в университете мне нужно быть обязательно. Я сам назначил эту встречу именно на сегодня. Давно назначил, еще в Питере. Я не могу ее отменить. Неудобно получится, люди готовились, а я, видите ли, забыл. Просто из головы вон, что сегодня в одиннадцать меня ждут на кафедре клинической психологии. Как я мог запамятовать, не понимаю. Совсем, видно, плох стал. Да еще эта вчерашняя история в опере совершенно выбила меня из колеи. Э-э-э… Да. Хорошо еще, что вовремя вспомнил. Среди ночи проснулся и вспомнил.

— Хорошо, хорошо, это я поняла, в университете ты должен быть по-любому. Но ведь, — я сделала последнюю попытку прояснить ситуацию, — если мы сейчас с тобой поедем в университет, то ни в Ламаистский монастырь, ни на Великую Китайскую стену уже не попадем? Мы не успеем по времени?

— Скорее всего так, Наташечка. Я утром посмотрел по карте, это большие расстояния. Прибавь сюда пробки… Думаю, рисковать не стоит. Ведь мы сегодня уезжаем. Поезд на Шанхай отходит в семь вечера, если я ничего не путаю.

— Вот именно, — мрачно согласилась я. — Сегодня в девятнадцать ноль ноль мы уезжаем из Пекина. Навсегда уезжаем, Сережечка. А это значит, что ни Великую стену, ни Ламаистский монастырь мы уже не увидим. Никогда в жизни не увидим, потому что упустили свой шанс.

— Да, но, Наташечка, ты ведь можешь поехать в монастырь и на стену одна, без меня. Я в университет, а ты по своему маршруту. Если ты не против, конечно.

— Как?! — восторженно каркнула я, не сумев скрыть радости.

Еще бы я была против! Конечно же, я «за». Обеими руками «за»!

Неужели Алсуфьев действительно отправится на свою деловую встречу, а я смогу спокойно, ничего не опасаясь, погулять по Пекину? Не надо оглядываться по сторонам, всматриваться в лица встречных прохожих, подозревать их в дурных намерениях в отношении Алсуфьева, вздрагивать от каждого чиха.

А чихают китайцы, должна заметить, очень часто, очень громко и с явным удовольствием. Абсолютно невзирая на соблюдение элементарных гигиенических норм!

То и дело, на каждом углу, то тут, то там раздается оглушительное «апчхи!!!» и сонм брызг человеческой слюны орошает всех, оказавшихся в зоне досягаемости, будь то случайный прохожий или же собственное дитятко чихающего. Обчиханный при этом никак на чихающего не реагирует, а чихающий и не подумает сдержать свой чих или прикрыться рукой.

То же самое и с плевками! Знакомый звук откашливания, когда кто-то пытается прочистить свои легкие, служит предупреждением: будьте готовы отскочить в сторону. Чуть зазевался и ты на «линии огня».

Это не преувеличение. Любовь китайцев к чиханью и плевкам является одним из главных общественных недугов. Правительство время от времени (как было, например, после эпидемии атипичной пневмонии) проводит кампании по «запрету плевков», но, надо признать, с очень незначительным результатом.

Плюют почти все: мужчины и женщины, молодые и старые, культурные и не очень культурные, на улице и в помещении. Это в порядке вещей, так принято, и я никого не осуждаю. У каждой нации свои традиции.

Вполне возможно, привычки некоторых европейцев тоже вызывают тошноту у китайцев.

Я напряженно всматривалась в лицо своего приятеля. Неужели он готов отпустить меня?

Признаться, на такое великодушное предложение со стороны Алсуфьева я не смела рассчитывать. Я была уверена, что после вчерашнего инцидента с копьем, он не захочет ходить по городу один. Побоится!

А что? Я бы на его месте побоялась.

Ведь это я лягнула его на опере в нужный момент. Что было бы с ним вчера, не окажись меня рядышком?

Если не я, то кто присмотрит за ним сегодня?

Я лихорадочно возила вилкой по опустевшей тарелке. Тянула время. Я не могла решиться, что же делать?

Я не хотела отпускать Сергея одного. Согласитесь, вдвоем ему в сложившейся ситуации должно быть спокойнее.

Ехать с ним в университет я тоже не хотела. Чего я там забыла в этом университете?

Хватит с меня участия в конференции, я чуть со скуки там не умерла.

Если я еще отправлюсь вместе с Алсуфьевым на заседание кафедры клинической психологии, то вся эта поездка в Пекин потеряет для меня смысл.

Сплошные заседания-совещания. Разве за этим я летела сюда аж десять часов.

Нет, свой сегодняшний день я представляла себе совсем иначе. Я во что бы то ни стало, хотела выполнить ту экскурсионную программу, которую наметила еще в Питере.

Но Алсуфьев… Как быть с Алсуфьевым? Он ведь такой невнимательный! Невнимательный, рассеянный и беспечный…

Этот его вечно отрешенный взгляд и отсутствующий вид кого угодно могут спровоцировать.

Не подумайте, что я хочу сказать, будто в Пекине сложная криминальная обстановка. Нет. За все время, что я здесь, я не видела ни одного пьяного, ни одного бомжа, нищие, правда, попадались, но только на площади Тяньаньмэнь.

— Сережа…

— Да, Наташечка, я весь внимание.

— Сереж, ты только пойми меня правильно. Не подумай, что я нагнетаю обстановку и как-то тебя запугиваю, но я сегодня видела очень неприятный сон. Не хочу его рассказывать, потому что есть такая примета. Говорят, если плохой сон никому не пересказать, то он и не сбудется. Так что поверь, мне на слово. Будь, пожалуйста, сегодня предельно внимателен и осторожен. И ни с кем незнакомым, пожалуйста, не заговаривай. А если заговорят с тобой, то ни в коем случае разговор не поддерживай.

— Наташечка, — он улыбнулся краешком рта.

— Не вижу ничего смешного, — возмутилась я. — Я знаю, что ты не веришь в сны, но я-то верю, поэтому не могу отпустить тебя одного, не предупредив об опасности.

— Какая опасность, Наташечка? Ну что ты, ей богу, заладила про какую-то мифическую опасность. Я всегда тебе говорил, что у тебя прекрасная интуиция, но сейчас, Наташечка, право слово, ты хватила через край.

— Хватила через край?! Я?! Алсуфьев, я тебя умоляю, может быть вчерашнее, неудачно брошенное, как ты утверждаешь, копье мне просто привиделось? Приснилось? Так ты так и скажи. Ты ведь у нас специалист, поставь мне диагноз, заяви во всеуслышание, что никакого копья не было, а я, дескать, того-с, нездорова-с. Скажи так, скажи, и я от тебя отстану.

— Не надо передергивать, Наташечка. Я всегда говорил и говорю, что у тебя острый природный ум и хорошо развитая интуиция. Я прекрасно понимаю, какое впечатление произвело на тебя вчера это неудачно брошенное копье. Поэтому и говорю тебе — не волнуйся. Не волнуйся, Наташечка. Не нагнетай обстановку, а поезжай спокойно на экскурсию. Вчерашний инцидент — это нелепая случайность, а не шпионские страсти по Верочке. Уверяю тебя, у нас нет повода для беспокойства. Никто за нами не охотится.

— А я и не говорю, что за НАМИ охотятся, я говорю, что ТЕБЕ надо быть осторожнее.

— Мне?

— Тебе.

— Почему только мне, Наташечка? — Искренне заинтересовался Алсуфьев. — Ведь в Китае мы были в одно и то же время. Почему ты решила, что угроза есть только для меня?

— Потому, — невозмутимо сказала я. — Потому что еще в XVII веке испанский драматург Педро Кальдерон сказал, что «Лучше всего хранит тайну тот, кто ее не знает».

— Ах, ну если так, если Кальдерон действительно это сказал, тогда я снимаю перед ним шляпу. Только, Наташечка, я не пойму, какое отношение имеет это мудрое высказывание к нашей с тобой истории.

Я недовольно посмотрела на Сергея. Прикидывается или действительно не понимает?

— Я тебя умоляю, Сережа, — я незаметно огляделась и, не заметив ничего подозрительного, приникла к столу, — если ты утверждаешь, что ничего не понял, я объясню еще раз. Мне не трудно. Только не говори потом, что я зануда.

— Наташечка…

— Да ладно тебе, обойдемся без реверансов, иначе мы целый божий день проторчим в этом ресторане и не попадем ни в университет, ни на экскурсию. Скажи мне, что я такого сказала непонятного? Лично мне все понятно — лучше всего хранит тайну тот, кто ее не знает! Я, например, не знаю никакой тайны Китая. Мой папа умер, когда я была еще маленькой. При всем желании он не мог мне ничего рассказать, поэтому я ни для кого здесь не представляю опасности. Никому в Китае нет до меня никакого дела. Надеюсь, с этим ты не можешь не согласиться.

— Да, но я тоже не знаю никакой тайны, связанной с работой отца в Китае.

— Правильно, ты никакой тайны не знаешь. Но об этом знаешь только ты. Никто другой не может быть в этом уверен на сто процентов. Гипотетически твой отец вполне мог рассказать тебе что-то такое, что тебе знать не следует. Ведь ты был взрослым, когда не стало твоего папы. Он мог с тобой поделиться какими-то своими секретами, воспоминаниями. Ну, я не знаю, Сережа, что ты смеешься? Я лично ни в чем таком тебя не подозреваю. Мне все равно, даже если ты знаешь секретный план дислокации стратегических сил Китайской Народной Республики. Я просто прошу тебя, обещай мне, что будешь осмотрительнее, чем обычно.

— Хорошо, Наташечка. Обещаю тебе, что буду вести себя более осмотрительно, нежели обычно. Но мне не нравится твой настрой. Ты ведь прекрасно знала моего отца. Если принять во внимание, что в словах Верочки есть некая доля правды, мог мой отец рассказать мне нечто такое, что поставило бы меня под удар? Разве похож он был на легкомысленного, беспечного человека, не замечающего, что творится вокруг?

— Нет, конечно, нет, — я выразительно фыркнула, беспристрастно разглядывая Алсуфьева.

Внешне полная копия своего отца — высокий, худощавый, рыжеволосый, — характером Сережа пошел не в родителя. Алексей Евгеньевич Алсуфьев был человеком прагматичным, жестким и рациональным.

— Но, Сережа, ты не слышишь меня. Или не хочешь услышать, не знаю. Я тебе про Фому, а ты мне про Ерему. У меня и в мыслях не было, что Алексей Евгеньевич мог рассказать тебе нечто такое, что поставило бы тебя под удар. Я говорю совсем о другом. О том, что кроме тебя, никто об этом знать наверняка не может.

— И я о другом, Наташечка, и я о другом. Ты тоже не слышишь меня. Допустим, то, о чем тебе поведала Верочка со слов своей дальневосточной знакомой, действительно имело место быть, и внезапная кончина твоего отца тому подтверждение. Неужели ты думаешь, что мой папа не предупредил бы меня. У нас ведь, как ты знаешь, были очень доверительные отношения. Я убежден, что все это инсинуации, которые гроша ломаного не стоят.

— Ты думаешь?

— Уверен.

— Ладно! — Я обреченно махнула рукой. — Поезжай в свой университет. Я поеду на экскурсию. Но при одном условии! Каждые полчаса мы на связи. Если что, я сразу приеду.

Алсуфьев дернулся было, хотел возразить, потом задумчиво пожевал губами.

— Хорошо, Наташечка. Я буду тебе позванивать.

— Не позванивать, Сережа, не позванивать, а посылать смски. Тоже мне, Крез выискался, позванивать он будет. Мы ведь в Пекине, в Китае, не забывай. Сам разоришься и меня разоришь! Смски, Сережечка, смски. Ты мне, я тебе. Договорились?

Он покорно кивнул.