Прочитайте онлайн Наши люди в Шанхае | Глава 7

Глава 7

Пекинский аэропорт ошеломил, сбил с ног своими масштабами.

Необозримое, какое-то бесконечное, без конца и края летное поле и самолеты, самолеты, самолеты… И на каждом иероглифы, а на хвосте нарисован большой красный дракон.

Ой, нет, вон на том самолете нарисован совсем не дракон, а кто-то другой, больше похожий на некую стилизованную птичку, нежели на сказочное чудовище. И на этом самолете тоже. И на том!

Очевидно, это сказочная птица Феникс. Да, наверное. На одних самолетах изображен символ китайского императора — дракон, а на других — символ императрицы — птица Феникс. Хотя, если хорошенько вдуматься, при чем здесь императорские символы? Ведь Китай — республика и у власти стоят коммунисты.

Странно, почему так безлюдно? Одни самолеты кругом, а людей не видать. Кроме пассажиров с нашего рейса и небольшой группы людей вдалеке (то ли пассажиров, то ли служащих аэропорта, отсюда не разглядеть) на аэродроме больше никого нет.

Наш автобус подъехал к зданию аэропорта. Громадное суперсовременное сооружение из стекла и бетона, и внутри никого. Опять никого. Пусто! Гулкие пустые коридоры, пустые травелаторы, пустые эскалаторы, народ не толпится ни у паспортного контроля, ни у конвейеров с багажом.

Мне представлялось, что в Пекинском аэропорту должно быть крайне шумно, тесно и очень много народу. Этакий «желтый Вавилон».

Все-таки Пекин — гигантский город, и населения в нем почти двенадцать миллионов человек.

Я посмотрела на часы: без пяти минут четыре. Ну, конечно, надо же быть такой дурой! Какое может быть вавилонское столпотворение, если сейчас ночь. Вернее, раннее утро. Четыре часа утра по Москве.

Я еще раз отогнула рукав куртки и внимательно посмотрела на часы. Вот именно, по Москве! Если по московскому времени у нас сейчас утро, то по пекинскому получается… По пекинскому времени у нас сейчас получается… Получается… Что же у нас получается?

Если разница во времени четыре часа, то получается, что в Пекине сейчас двенадцать часов вечера.

Или восемь часов утра?

Нет, это невозможно. Я совсем запуталась. Где Алсуфьев? В какую сторону убавлять-прибавлять эти несчастные четыре часа?

— Сережа!

— Минуточку, — отмахнулся Алсуфьев и, поставив чемодан возле моих ног, умчался за очередной порцией нашего багажа.

Ладно, пес с ними, с этими четырьмя часами. Какая мне на самом деле разница, который сейчас час? Приедем в отель, спрошу у портье.

Я открыла пудреницу и посмотрела на себя в зеркальце. Что ж, учитывая бессонную ночь и десять часов полета, выгляжу я вполне сносно. На свои!

Я поправила тени на глазах, слегка попудрилась и, ободряюще улыбнувшись своему отражению, убрала косметичку в сумку.

Пока все идет прекрасно. Перелет оказался не таким уж утомительным. Правда, из-за чрезмерного нервного возбуждения я не сомкнула глаз, но нет худа без добра. Не выспалась, зато успела подготовиться к докладу. Несколько раз прочитала все от корки до корки, а первые две страницы даже умудрилась выучить наизусть. Почти наизусть.

Теперь я уже не так сильно боюсь этой дурацкой конференции. Почти не так сильно.

— Вот! — Запыхавшийся Алсуфьев прикатил мой чемодан и бодрой рысью вернулся обратно к конвейеру.

Похоже, он нисколько не тяготится своими рыцарскими обязанностями. Во всяком случае, Сергей достойно с ними справляется. Надо же! Кто б мог подумать.

Молодец я! Сумела настоять на своем. Послушалась бы Славочку, сидела бы сейчас на даче, готовила грядки под чеснок. Очень интересное занятие. Очень даже, как сказала бы мама в законе.

Я настояла на своем решении, и вот я в Китае! Даже не верится. Я и в Китае!

В загадочной стране, историческое прошлое которой теряется в библейских временах.

Китай всегда притягивал меня, манил, будил воображение.

Я люблю китайскую поэзию, мне нравятся изысканные сюжеты китайских картин, написанных на рисовой бумаге: туманные водные ландшафты, качающийся на ветру бамбук, усыпанные снегом гроздья рябины.

Меня всегда влекла история Поднебесной и памятники ее пятитысячелетней культуры.

Наконец-то я здесь. Я запросто смогу пройтись по Запретному Городу, увижу Врата Высшей Гармонии, Дворец Небесной Чистоты и Чертог Соединения. Побываю в Ламаистском монастыре, посмотрю на тридцатиметровую фигуру Будды, полюбуюсь…

Мое благостное настроение улетучилось тотчас, как только выяснилось, что Сергей потерял свой багаж.

«Начинается!» — недовольно подумала я и закружила вместе с Алсуфьевым возле конвейерной ленты.

— Это бесполезно, Сережа! Здесь уже ничего нет. Весь багаж с нашего самолета закончился. Посмотри, все пассажиры, с которыми мы вместе летели, ушли, и на табло погасло название нашего рейса. Значит, в самолете ничего не осталось. Надо спросить у кого-нибудь.

— Спросить? — оживился Алсуфьев. — Ты думаешь, надо у кого-то спросить?

— Ну, да. Спроси, пусть узнают. Чего ждать у моря погоды? Мы так только время теряем.

— А у кого, ты думаешь, надо спросить?

— Не знаю, — я огляделась. — У кого-нибудь из служащих, у того, кто за это отвечает, или у того, кто говорит по-английски. Не знаю. Ты ведь уверен, что у тебя было два чемодана?

— Уверен, — слегка помедлив, ответил он.

— Так уверен или нет? Сережа, я тебя умоляю, мне показалось, ты приехал вчера в аэропорт с одним. Небольшой, черный чемодан на колесиках. Ты вез его за ручку?

— Вез.

— А второй? У тебя точно был второй чемодан? Мне кажется, что нет. Сережа, я не помню, чтобы у тебя был еще какой-то чемодан.

— Был, — упрямился Алсуфьев. — Только это не совсем чемодан. Это большой пластиковый кейс.

— Но он у тебя был? Ты в этом уверен? Ты не мог оставить его дома?

— Не мог!

— То есть, когда ты вышел вчера из дома, у тебя были заняты обе руки?

— Да.

— А в такси? Сережа, может быть, ты забыл свой кейс в такси?

— Нет, — упрямо твердил Алсуфьев. — Я не мог оставить его в такси, потому что не выпускал из рук. Всю дорогу до аэропорта я держал этот кейс на коленях.

— Ну, хорошо. А потом? Сережа, что было потом! Ты оба своих чемодана сдал в багаж? Или нет? Может, ты взял его с собой в самолет и там оставил? Вспомни, Сережечка!

Алсуфьев послушно закатил глаза и пожевал губами.

— Нет! — твердо сказал он. — Я не мог забыть его в самолете. В самолет я взял только твою сумку. Вот эту. С докладом. А вторая рука у меня была свободна. Я держал в ней паспорт и билет.

— Гм. Получается, у тебя одна рука была занята и у меня одна рука была занята. У меня было всего три места: сумка, сумочка и чемодан, и у тебя было два места: чемодан и еще чемодан.

— Кейс!

— Подожди, Сережа, не путай меня! Я сама запутаюсь. Без твоей помощи. Итак, у нас с тобой получается, что в багаж мы сдали на двоих три вещи, и тебе должны были дать три багажных талона. Где они?

— У меня, — он достал из бумажника талончики и протянул мне.

— Алсуфьев! Здесь же всего два талона. Где третий?

— Не знаю. Может, я потерял. Или мне его вообще не давали?

— Вот именно, не давали. Если ты уверен, что не забывал свой кейс дома, значит, ты просто не сдал его в багаж. Оставил у регистрационной стойки. Поставил на пол и забыл.

— Ты думаешь? — растерянно пробормотал он. — Думаешь, я оставил кейс в Питере и искать его здесь бесполезно?

— Уверена, — я пожала плечами. — У нас ведь только два талона. — Меня не так-то легко сбить с толку.

— Да, но…

— Сереж, я тебя умоляю, давай без паники. Пожалуйста! Ничего непоправимого не случилось. Уверяю тебя, твой кейс в целости и сохранности. Сейчас такие времена, что на чужой бесхозный чемоданчик никто не позарится. Тем более в аэропорту. Наверняка, когда пассажиры обратили на него внимание, то подумали, что там бомба, и вызвали службу безопасности. Лежит себе сейчас твой кейс тихо-мирно на полочке в бюро находок, лежит и похохатывает, тебя дожидается. Хочешь, я позвоню Славе, он съездит за ним в Пулково и заберет? Тебе будет спокойнее.

— А это удобно?

— Почему нет?

— Ну-у, не знаю даже. Слава и так крайне загружен, а тут я еще со своими проблемами на его голову…

— Не выдумывай! Скажи мне лучше, что у тебя в нем лежит, в этом кейсе? Ты помнишь? А то Славке чего доброго его не отдадут, если он не сможет точно перечислить, что там находится. Зря только время потеряет.

— Да, я помню. Помню! Сейчас, Наташечка, сейчас скажу. У меня там ноутбук, во-от, запасное зарядное устройство для телефона, во-от, электронный переводчик, второй том монографии Хайнца Хекхаузена «Мотивация и деятельность», во-от, в твердой обложке черного цвета, во-от, и…

Алсуфьев побелел как полотно. У него даже веснушки побелели.

— И?!! Сережа, я тебя умоляю, прекрати меня пугать. Что «и»?!! Что у тебя там было еще?!

— Доклад, — потерянно сказал Алсуфьев. — У меня там лежал доклад, с которым я должен выступать на конференции.

— То есть как доклад?!! Доклад?!! Кошмар какой. Сережа!!! И что теперь? Что ты будешь делать? Нет, это невозможно! Он у тебя один? То есть, я хотела спросить, доклад у тебя распечатан в одном экземпляре?

— Нет, не в одном, — совсем сник несчастный Алсуфьев. — Я распечатал его в двух экземплярах. На всякий случай! — горько усмехнулся он. — И оба печатных экземпляра положил в кейс, там же электронная версия на CD и еще один экземпляр доклада в ноутбуке, который соответственно тоже остался в утраченном кейсе. Видишь, какой я предусмотрительный.

Я хотела было наорать на него, нельзя, дескать, хранить все яйца в одной корзине, но вовремя спохватилась, прикусила язык.

Лежачих не бьют!

Поэтому я сказала совершенно не то, что думала.

— Подумаешь! — с наигранным оптимизмом бодро заявила я. — Потерял доклад! С кем не бывает? Я тоже постоянно что-то теряю, то перчатки, то зонт, то записную книжку. Ну и что? Ничего! Ничего страшного. Не бывает безвыходных положений. Я уверена, ты сможешь восстановить свой доклад по памяти. Напишешь его заново. Память у тебя, Сережечка, хорошая. И времени достаточно. Целые сутки! Ты успеешь. Ты справишься. Не волнуйся!

Я уговаривала Сергея и лихорадочно терзала заевшую молнию на своей сумке. Нет, это выше моих сил!

Если эта идиотская молния сейчас не откроется, я сойду с ума. Совершенно точно сойду с ума. От неизвестности.

А что вы хотите? Я живой человек. У меня есть и нервы, и склонность к безудержным фантазиям.

Как и всякая слабонервная, не уверенная в себе особа с живым воображением, я уже спроецировала ситуацию Алсуфьева на себя.

Я не сомневалась, что тоже утратила свой доклад. Потеряла. Забыла в самолете.

А самолет улетел!

В тот момент мне казалось, что я с точностью до мелочей помню, как это все случилось.

Весь полет я час за часом читала и читала доклад, потом утомилась и положила эту тяжеленную папку с кипой бумаги под кресло, на котором сидела. На минуточку положила. Чтобы передохнуть.

В этот самый момент подошла стюардесса и спросила меня, что я буду пить. Я сказала, что выпью воды без газа, и откинула крышку столика. Потом попила воды, вернула пустой стаканчик, столик закрыла и отправилась в туалет.

В туалет, что находится в хвосте самолета, стояла очередь. Томиться в очереди перед дверью в отхожее место на глазах у всего честного народа мне вдруг стало неловко (со мной, знаете ли, временами такое случается: нападают приступы детской стыдливости), и я отправилась в тот туалет, что в середине самолета.

Мне показалось, что там никого нет. Конечно, я ошиблась. Та очередь оказалась еще длиннее.

Когда я, наконец, вернулась на свое место, то уже горела надпись: «Пристегните ремни».

Самолет начал заходить на посадку.

Я засуетилась, поскорее уселась в свое кресло и пристегнулась, а про доклад забыла. Он так и остался лежать под креслом.

Я его оттуда не вынула. Забыла вынуть. Начисто забыла!

Идиотка несчастная!

Господи, господи, господи! Помоги! Сделай, пожалуйста, так, чтобы вся эта история с креслом, стаканом воды и туалетом мне просто привиделась, почудилась, померещилась! Пусть мой доклад окажется в сумке.

Боливар не вынесет двоих!

Алсуфьев не сможет восстановить сразу два потерянных доклада. Не сможет, даже будь он семи пядей во лбу. Просто-напросто не успеет.

Нет, это невозможно. Какая нелегкая понесла меня в этот Китай?!! Что я здесь забыла?

Я дернула молнию изо всех сил, и она поддалась-таки, открылась. Хвала создателю, желтая папка с докладом лежала в сумке.

Вот он! Мой миленький, любименький, хорошенький! Лежит себе мирно, полеживает на своем месте. Ура!

Ура, ура, ура….

— Алсуфьев! — Я испуганно посмотрела на друга. — Как, ты говоришь, называется твой доклад?

— Что, Наташечка, прости?

— Как называется твой доклад? — нетерпеливо повторила я.

— Э-э-э… клинико… э-э-э… клинико-психологические э-э-э…

— Клинико-психологические аспекты преодоления каких-то там аддикций?! — нетерпеливо продолжила я.

— Д-да, совершенно верно. Клинико-психологические аспекты преодоления аддикций. Девиантных аддикций. Ты, Наташечка, как всегда, абсолютно права. Мой доклад так и называется «Клинико-психологические аспекты преодоления девиантных аддикций (профилактика, терапия, реабилитация)». А откуда ты, собственно говоря…

— Оттуда, Сережечка! Оттуда! Вот, видишь, а ты боялся! Аддикций! — ликующе заорала я. — Конечно же, аддикций! Потому что туалетная вода так называется!

— Туалетная вода?! — поперхнулся мой бедный Алсуфьев. — Какая туалетная вода? При чем здесь вообще какая-то туалетная вода?

— Притом, Сережечка, притом! И не какая-то она, а французская. Моя любимая туалетная вода Dior Addict. Новый запах от Диор. Новинка сезона! Красивый розовый флакон, тяжелый, граненный, а в нем водичка с легким свежим запахом. Пахнет лимоном, земляникой и еще чуть-чуть, совсем капельку отдает какими-то экзотическими цветами. Это Dior Addict 2. А до этого у них была еще просто Dior Addict, безо всякой двойки, так вот тот запах мне не нравился. Я тогда душилась Coco Chanel. А потом, когда у них появился Dior Addict 2, я попробовала, мне понравилось, и я перешла на нее. То есть «Coco Chanel» мне нравится и посейчас, но я так давно уже ими пользуюсь, лет десять, наверное, и настолько привыкла к этому запаху, что перестала его замечать. Понимаешь? Наслаждение получаешь только в тот момент, когда душишься, а потом все. Ничего не чувствуешь, как будто вообще не душилась. Наслаждаются запахом окружающие, а ты нет. Я так обрадовалась, Сережа, когда открыла для себя Dior Addict 2. Ты себе не представляешь! Я уже полгода ими пользуюсь. Вот и обратила внимание. Понимаешь? Моя любимая туалетная вода называется «Пристрастие» и в докладе про пристрастия. Я и запомнила. Пляши, Сережечка! Пляши! Мы спасены. Вот он, твой доклад. Здесь. У меня в папке!

— В смысле? — Непонимающе таращился на меня вконец растерянный Алсуфьев. — Как он к тебе попал?

— Да очень просто, Сережа. Я его распечатала. Он был на дискете, той, что ты мне дал. Ну, та дискета, Алсуфьев, с моим докладом! Помнишь? То есть, не совсем с моим, конечно, а с докладом Разгон. Хотя, он такой же ее, как и мой, ведь писал его ты. Ну, что ты так смотришь, Сереж? Я тебя умоляю, не пугай меня, пожалуйста. Очнись! Я и так на пределе.

— Нет, нет, Наташечка, я не пугаю. Прошу прощения. Все нормально. Это я от радости плохо соображаю. Я и не знал, что мой доклад был на той дискете, что я тебе дал.

— Так и я не знала. Я только сейчас догадалась, что это твой доклад.

— Вот видишь, как хорошо, что ты со мной поехала. Что бы я без тебя сейчас делал?

— Не преувеличивай, Сережа! Я ведь не специально его распечатала, а случайно. Ты мне дискету дал, а я и не посмотрела, что там. Просто не успела. Понимаешь? Печатать стала, ну и распечатала все. Я ведь думала, там только мой доклад. А когда стала читать, смотрю, там еще какой-то текст. Не по моей теме. Про бешенство.

— Про бешенство? — упавшим голосом переспросил он. — Но позволь, Наташечка, наверное, это не мой доклад. Мой доклад совсем о другом. Я никогда не писал о бешенстве. Это не моя тема. Ты ничего не путаешь?

— Я?! Нет, Алсуфьев, я не путаю. Как говорит «мама в законе», память у меня очень даже прекрасная. Ты сам-то сосредоточься, вспомни, о чем писал. Дословно я, конечно, передать не берусь, но смысл первой фразы того доклада в том, что бешенство неизлечимо.

— Ах, вот ты о чем! — счастливо рассмеялся он. — Тогда ты абсолютно права, Наташечка. Абсолютно. Беру свои слова обратно. Мой доклад, действительно, начинается именно с такой фразы: «С медицинской точки зрения не вылечивается только одна болезнь — бешенство». И если судить по первой фразе, то мой доклад, действительно о неизлечимости бешенства. Ты безусловно и категорически права. Прошу прощения.

— Да, ладно тебе, — укоризненно вздохнула я. — Скажи лучше спасибо, что я этот доклад о неизлечимости бешенства не выбросила за ненадобностью за борт самолета.

— Да уж! Спасибо тебе большое, Наташечка. Если б не ты, не знаю, что бы со мной сейчас было.

— Ладно, Алсуфьев, не хвали, захвалишь!