Прочитайте онлайн Несущая свет. Том 1 | Глава 10
Глава 10
Наконец наступил день бракосочетания Марка и Юниллы, с самого утра в доме царило оживление, делались последние приготовления к торжеству. Слуги мыли стены, украшали цветочными гирляндами колонны и обильно устилали зелеными веточками мраморные полы. Кухарки бормотали молитвы, обращенные к Юноне, выкладывая на блюдо, покрытое листьями каштана, пропитанный вином свадебный пирог. Мальчики, прислуживающие на кухне, размахивали во всю веерами, сделанными из перьев, стараясь разогнать тучи привлеченных запахами мух, а повар в это время отдавал приказания направо и налево, готовя к праздничной трапезе традиционные блюда — павлина, фазана и молочного поросенка. Диокл, руки которого дрожали от волнения, больше всего беспокоился о соблюдении того порядка, в котором гости должны были возлечь на пиршественных ложах. «Как будто это имеет теперь хоть какое-нибудь значение: обидим мы кого-нибудь или нет», — подумал Марк Юлиан, мрачно усмехаясь над стараниями слуг, когда он проходил утром мимо кухни в кабинет, чтобы обдумать там составление еще одного варианта прошения на имя Императора о слушании его дела в открытом суде. Эта свадьба будет похожа на свадьбу в мире теней. Именно поэтому, несмотря на всю суету, прислуга в доме была сдержанна, довольно молчалива и угрюма. Марку вовсе не нужно было прислушиваться к перешептываниям кухарок, чтобы уловить мрачную атмосферу в доме. Он знал, что слуги думают об его бракосочетании. «Месяц март — дурное время для свадеб, оно благоприятно только для битв», — считали домочадцы. Просторные сады вокруг особняка казались сейчас обиталищем духов. Ветви кипарисов, посаженных вдоль усыпанных гравием дорожек в день, когда отца Марка несли на погребальный костер, чуть колыхались под ветерком, двигаясь как будто в такт заунывному вою плакальщиков похоронной процессии. В саду не работал ни один фонтан, только из главного бежала тонкая струйка, этот фонтан имел форму дельфина, и вода текла из раскрытой пасти животного, падая в бронзовую чашу, словно поток безудержных слез. За садом в здании, построенном специально для невесты, находилась сейчас Юнилла, сияющее юностью и красотой таинственное существо, которое Марк скоро назовет своею женой. Взрывы звонкого смеха доносились оттуда, там проходил ритуал одевания невесты к свадебной церемонии. Облачали Юниллу в праздничный наряд в соответствии с обычаями шесть благородных матрон, которые были замужем не более одного раза. По освященной древностью традиции они сначала расчесывали волосы невесты и заплетали их в шесть косичек, разделяя прядки наконечником копья, чтобы отогнать от новобрачной злых духов. Покончив с прической, они завязали пояс на свадебной тунике узлом Геркулеса, который имел право отныне развязывать только супруг. Все домочадцы держались подальше от комнат невесты, поскольку видеть ее до свадебной церемонии считалось очень неблагоприятным знаком.
«Как это горько — стоять на пороге жизни, зная, что тебе не суждено прожить ее. Юнилла — совсем ребенок, что будет с ней после моей смерти?» — думал Марк.
За час до прибытия гостей занятия Марка были прерваны, когда в библиотеку ворвалась Аррия — волосы ее были растрепаны, на женщине не было ничего, кроме нижней одежды, развевающейся от ее стремительных порывистых движений. Вдова средних лет, с резкими, чертами лица и глазами навыкате, Аррия отличалась скромностью в поведении. Сейчас она застыла напротив Марка, не в силах ничего произнести от ужаса и горя. Марк медленно поднялся с кресла.
Наконец, немного справившись с собой, она закрыла лицо руками и проговорила:
— Только что принесли вино из Дворца в качестве подарка, а с ним — приказ отдать им детей!
Марк подошел к ней и обнял женщину за плечи, она бессильно рухнула на кушетку, тело Аррии сотрясалось от беззвучных рыданий. В эту минуту она была похожа на существо с перебитым хребтом, которое молило о пощаде, хорошо сознавая всю тщетность такой мольбы. Марк встал перед ней на колени, стараясь успокоить ее, а в его голове тем временем роились сотни смутных планов и мыслей, но все они казались слишком фантастическими или рискованными.
— Если бы я была сильной, мне следовало бы из милосердия лишить детей жизни сейчас, собственными руками, чтобы спасти их от мук! — воскликнула Аррия сквозь рыдания.
— Аррия, не говори так! — сам он тоже не питал никаких иллюзий, но ему было невыносимо смотреть на то, как убивается Аррия. — Поверь, я придумаю что-нибудь, какую-нибудь хитрость…
— Ах, что ты можешь сделать! Ты же не в силах противостоять гвардейцам!
— Я разработаю план, Аррия, обещаю тебе, я попытаюсь спасти детей, пока еще не поздно.
— Да хранят тебя боги за твою доброту, но ведь ты сам в трудном положении…
— Не думай об этом. Слушай меня внимательно, Аррия. Сегодня во время свадебного торжества ты не должна выглядеть смертельно напуганной или совсем обезумевшей от горя. На празднике и пиру будет множество шпионов и доносчиков — поэтому, прошу тебя, говори только на посторонние темы. Будь спокойна и сдержанна. Нерон любит играть со своими жертвами. Если в твоем поведении будет сквозить страх перед угрозой опасности, то это неминуемо спровоцирует его, и опасность тут же явится перед нами во плоти.
— Но к чему все это теперь? — спросила Аррия, впадая в оцепенение и медленно качая головой, слезы текли по ее щекам, размывая свинцовые белила, густо наложенные на лицо. — Тебе тайком, в четырех стенах комнаты, вынесут приговор, и ты примешь ужасную смерть. Меня, нищую и голую, вышвырнут из города, а детей…
— Потерпи немного и не спеши отчаиваться. Пока я жив, я буду искать пути к спасению.
Когда забрезжили сумерки, гости начали съезжаться на свадебное торжество. Состав их был довольно необычен: здесь присутствовали аристократы, ученые, а также люди бедные — из разорившихся благородных семейств. В особняк на Эсквилинском холме прибыли влиятельные знакомые отца Марка, среди них и старый Сатурнин, давний друг Юлиана-старшего, однако тут же среди гостей были и нищая учащаяся молодежь, без гроша за душой, одетая в тщательно выстиранные лохмотья, и целый сонм ученых мужей, учителей римских школ, и нищие философы, обитатели густонаселенных доходных домов, и дальние родственники Юлианов, прибывшие в Рим из своих сельских поместий, а также друзья Марка по учебе в городских школах и академиях, среди них — и Домициан. Что касается римской знати и аристократии, то, по мнению Марка, все эти люди были похожи на заложников. Они не осмеливались оставаться дома за закрытыми дверями, поскольку Нерон всегда питал самые темные подозрения к тем людям, которые избегали общества, но и посещать общество было не менее опасно, потому что одно-единственное неосторожное, или превратно истолкованное недоброжелателями слово таило в себе смертельную угрозу. Любой доносчик мог передать Императору крамольные речи, а за этим неизбежно следовал арест и обвинение в измене.
На саму церемонию бракосочетания гости собрались в большой зале особняка и расселись в искусно сделанные кресла из орехового дерева и слоновой кости полукругом, лицом к Марку Аррию Юлиану, который в соответствии с ритуалом совершил возлияние фалернского вина на алтарь ларов — древних духов, охраняющих дом. Вдоль стен стояли бронзовые канделябры, выполненные в форме раскидистого дерева со множеством замысловато изогнутых ветвей. Мириады огней образовывали отдельные созвездия, которые освещали каждый уголок огромной залы, высвечивая перламутровый багет картин, изображавших пасторальные сцены, перспектива которых как бы раздвигала стены залы; в бликах колеблющихся огней мерцали стройные колонны из фригийского мрамора, отделявшие залу от сада. По комнатам плыли приглушенные звуки кифар, на которых играли невидимые музыканты, скрытые от глаз гостей. Призрачная музыка вилась в полумраке, словно дымок от благовонных курений, убаюкивая гостей, создавая атмосферу мечтательного покоя.
Когда Марк Юлиан наполнял усыпанный драгоценными каменьями кубок вином из амфоры, запечатанной печатью Дворцовых подвалов, гости наблюдали за действиями хозяина с тревожно замирающим сердцем: все знали, что это вино прислал сам Нерон. Не было бы ничего невероятного — и, во всяком случае, вполне в духе Нерона — если бы в этом вине оказалась изрядная доля аконита. Наверняка среди присутствующих находилось достаточно людей, от которых Нерон с удовольствием избавился бы, не говоря уже о том, что сама по себе подобная «шутка» от души позабавила бы его.
Когда кубки гостей тоже были наполнены, Марк Юлиан с полным спокойствием поднял свою чашу и, не колеблясь, отпил из нее несколько глотков. Домициан с тайным изумлением смотрел на друга. Он сам прежде наверняка дал бы попробовать этого вина одному из рабов. По мнению Домициана, Марк временами вел себя как неисправимый дурак.
Домициан отлично видел, как все гости с наполненными кубками в руках тайком пытались оттянуть неприятный момент — боясь прикасаться к вину и исподволь следя за самочувствием хозяина, пригубившего опасный напиток. Некоторые из них усиленно делали вид, что погружены в беседу и совсем забыли о вине. Домициан, окинув всю сцену своим обычным внимательным взглядом, не стал судить присутствующих слишком строго, он и сам не решался выпить свой кубок.
Марк Юлиан тем временем распорядился, чтобы авгуры вынесли вперед жертвенного ягненка и приступили к гаданию. Сам он был против заклания жертвенных животных, но этого принесли авгуры с собой в дом. Дело в том, что мать Юниллы решительно настаивала на ритуальном гадании, поскольку считала: без него счастье молодых будет омрачено. Марк не понимал, как у него еще хватает сил на сочувствие и жалость к несчастному, судорожно извивающемуся в руках жестокого авгура созданию, когда в это время в задних комнатах особняка сидят перепуганные дети, которым грозит страшная судьба.
Авгур поднес серебряный нож к горлу ягненка.
Неожиданно оглушительный стук, раздавшийся у входной двери и прокатившийся эхом по всем комнатам, потряс дом, будто в дверь колотил мощный кулак самого Геркулеса. Вслед за громовыми ударами послышались ругань, шарканье ног и вызывающий дерзкий смех. Все присутствующие замерли в напряженном оцепенении. Может быть, это шайка уличных разбойников бесчинствовала на крыльце особняка?
Марк Юлиан недовольно поморщился и подал знак авгуру, чтобы тот отложил в сторону нож. «Моей семье отказано не только в достойной смерти, но и в достойной церемонии бракосочетания», — как бы говорил весь его вид.
Марк прошел к атрию, провожаемый молчаливыми взглядами настороженных гостей. «Кто мог осмелиться на столь наглое вторжение в мой дом в такое время?» — размышлял он. Его дом представлялся ему отныне тонущим кораблем, попавшим в шторм, на палубе которого теперь никому не было спасения. В передней путь ему преградил Диокл, в глазах старика пылал огонь негодования.
— Мой господин, — воскликнул он, всплеснув руками от досады, — на наш дом напала свора музыкантов!
— По-твоему, это так ужасно? Радуйся, что это всего лишь музыканты, а не акробаты и не пантомимисты, — улыбнулся Марк, стараясь шуткой развеять охвативший Диокла ужас, — нашествие последних действительно можно было бы назвать стихийным бедствием, но…
— Ты не понял! — настаивал на своем Диокл, следуя по пятам за Марком, направлявшимся к входной двери. — Это гнусные дерзкие твари, манеры которых ничем не отличаются от поведения ослов или грязных свиней! Я сказал им человеческим языком, что мы уже наняли музыкантов, но они и слышать ничего не хотят! Прошу покорнейше простить меня за то, что я не смог остановить этих…
Марк успокаивающим жестом положил ладонь на плечо старика, как бы уверяя его в том, что ему нет никакой необходимости извиняться.
— Приди в себя. Я уверен, ты сделал все, что мог. Отойди в сторонку и подожди, пока я сам поговорю с ними.
На крыльце он увидел толпу странных существ, сбившихся в одну кучу и выглядевших как одно огромное вызывающее трепет мифическое животное — какой-нибудь гиппогриф — полуконь-полуптица. Всего музыкантов было, по-видимому, человек двадцать пять. Некоторые из них, разодетые в роскошные наряды, вымазанные грязью и кровью, выглядели как подгулявшие юнцы, всю ночь занимавшиеся бесчинством и разгулом. Другие походили на пышнотелых евнухов — жрецов Кибелы, третьи же несомненно являлись цирковыми актерами, судя по неухоженным всклокоченным бородам, золотым кольцам, продетым в уши и подведенным черной краской глазам. От всей толпы исходил сильный запах пота, смешанный с душным ароматом восточных благовоний. Среди них выделялся высокий молодой человек, — который, впрочем, вполне мог сойти за девицу, — с длинными рыжеватыми косами неопрятного вида. Он — или она — играл на скабелли — ножных кастаньетах, ударном музыкальном инструменте, состоявшем из дощечек, прикрепленных к стопам, — играли на таком инструменте пританцовывая, а сама музыка годилась скорее для сопровождения какого-нибудь непристойного фарса или для плясок в публичном доме, однако никак не для свадьбы. За этим музыкантом стояла женщина с волосами, выкрашенными в оранжевый цвет, вены на ее лбу были подчеркнуто подведены голубой краской, а ее влажная туника из белого шелка висела на ней, словно обвисшая кожа, облегая высокую грудь, сквозь сырую ткань просвечивались золотистые соски. Она держала в правой руке систру — и издавала на ней скрежещущие звуки. Трое стройных белокурых юношей, на которых не было ничего, кроме шкуры пантеры, прикрывавшей только бедра, да драгоценных каменьев, вплетенных в длинные волосы, дули в деревенские пастушичьи свирели. Здесь же был карлик в тунике из выкрашенной в красный цвет кожи, полы которой были обшиты серебряными колокольчиками, он что есть сил бил человеческими берцовыми костями в туго натянутую кожу маленького барабана, висящего у него на груди.
— Ты только посмотри на них! — прошептал Диокл. — Что за чудовищное оскорбление! Им следовало бы давать свое представление где-нибудь под мостом среди бродяг. Надеюсь, ты не пустишь их в дом, иначе они занесут к нам вшей!
Марк подал знак Диоклу замолчать. Когда он приблизился к музыкантам, обостренный инстинкт самосохранения, который спасал Эндимиона в детстве, моментально предупредил его об опасности. Марк вежливо спросил разнузданных молодых людей, чем он может им служить. Огромный детина с низким лбом и широкими плечами, который держал в руках двухствольную флейту с таким видом, будто это была дубинка, выступил вперед и развернул какой-то свиток.
— «Марку Аррию Юлиану-младшему в день его свадьбы, — зычным голосом зачитал он, — мы посылаем тебе благословение и надеемся на твое счастье». Мы — подарок Нерона.
Ничто не отразилось на бесстрастном лице Марка. Он слегка склонил голову и вежливо сказал:
— Как это предусмотрительно и великодушно.
Детина что-то прорычал в ответ, недовольный, по-видимому, спокойствием Марка. Марк же в это время быстро передал послание Диоклу, чтобы тот предупредил гостей, кто эти музыканты и кем они посланы, и, таким образом, гости не могли выразить никаких других чувств, кроме благодарности и радости по поводу прибытия этой разгульной компании.
Марк проводил музыкантов в комнаты, где были накрыты пиршественные столы, лихорадочно размышляя: «Была ли это со стороны Нерона обычная забава, смысл которой состоял всего лишь в насмешке над священным ритуалом бракосочетания? Или Император преследовал более коварную цель?» Когда эта пестрая компания проходила мимо него, в глаза ему бросился человек, шагающий посреди них и выделяющийся своей нескладной фигурой. Он был закутан в плащ из оленьей шкуры, отделанный по краям полосами длинной козлиной шерсти, из-под плаща виднелась тончайшая ткань туники с цветочным узором, а из-под короткой туники выглядывали его пухлые колени с ямочками, как у ребенка. Марк отметил про себя, что этот человек был одет, как Дионис, бог экстаза и исступления. Похоже, он намеренно держался в гуще людей, чтобы затеряться среди них. В одной руке он держал тамбурин, в другой символический жезл бога Диониса — тирс, палку, увитую плющом и увенчанную сосновой шишкой. На нем была маска, устрашающая своим злобным выражением — бледно-голубого цвета со зловещим кроваво-красным ртом, она заставила Марка вспомнить о том, что в древние времена почитатели культа Диониса пожирали жертвоприношения — трепещущих, еще теплых животных. Густой черноволосый парик слегка сполз на макушку, и Марк заметил прядку собственных волос этого человека, выглядывающих из-под парика — волосы были светлыми и лежали крутыми, тщательно завитыми железными щипцами кольцами. Нерон!
Марк почувствовал легкий приступ тошноты.
Но в следующий момент его охватила такая буря ярости, что он сам себя испугался — в припадке исступленного бешенства он вполне мог совершить убийство. «Напади на него, у тебя же есть кинжал, — вертелось в голове Марка. — Один удар клинка в горло этого человека, и ты освободишь тысячи людей от тирании!»
И этот же удар сметет с лица земли сотни тысяч, потому что развяжет гражданскую войну…
Он быстро взял себя в руки, поборов тошноту и головокружение и погасив волну ослепляющей ярости, нахлынувшую на него.
«Я не должен позволять себе глупых выходок. Слишком многие зависят от меня», — подумал он, сжав зубы.
Прежде чем привратник успел затворить тяжелые дубовые двери, Марк выглянул на улицу и в сгустившемся мраке сразу же заметил отблески стали и темные военные плащи. Нерон не хотел рисковать, отправляясь незваным гостем на свадебный ужин — дом был окружен преторианской гвардией.
Музыканты устроились по правую руку от алтаря, не соблюдая никаких правил приличия — кто-то из них уселся, а кто-то остался стоять, некоторые нагло улыбались гостям или почесывались, другие время от времени издавали беспорядочные звуки на своих инструментах. Вообще-то в других обстоятельствах все это выглядело бы довольно смешным и забавным. Марк видел, что Домициан изо всех сил старался подавить смех, и ему это почти удалось — после нескольких судорожных гримас. Однако большинство гостей пришло в ужас, им казалось, что эта зловещая компания вот-вот нападет на них со своими инструментами и растерзает на части. «Ну и отлично, — подумал Марк, — во всяком случае, похоже, никто до сих пор не заподозрил, кто скрывается под маской Диониса».
Протяжный заунывный звук флейт, донесшийся из сада, объявил о том, что приближается Юнилла. Авгур сделал магический жест, оберегающий от дурного глаза, над свадебным пирогом. Юнилла со своей свитой, освещенной тусклым светом факелов, прошла по дорожке, ведущей через весь сад, и вступила в залу, миновав колонны, обрамляющие вход в дом. Впереди шествовали четыре флейтиста, за ними четыре светловолосых девушки знатного рода, выбранных из числа тех, у которых были живы оба родителя. Каждая в руке держала факел из боярышника, который, по поверьям, должен был умилостивить богиню Диану — противницу браков и сторонницу свободной любви между людьми.
За девушками выступала сама Юнилла — на ее стройной фигуре развевались свободного покроя свадебные одежды. Белый муслин для ее туники был выткан по обычаю на древнем вертикальном ткацком станке. На невесте была фата оранжевого цвета и венок из цветов майорана. Все собравшиеся не могли отвести взгляда от Юниллы, с любопытством разглядывая ее, потому что слухи о ее пленительной красоте ходили уже многие годы, но видеть ее доводилось немногим. И вот наконец эта легенда предстала перед ними во плоти.
«О, бедное дитя, — с горечью думал Марк, стоя у алтаря и поджидая ее приближения, — твоя судьба обманула тебя. Я, по крайней мере, ясно вижу все трудности своего положения, а ты — всего лишь юная девушка, не сознающая до конца того, что ты входишь в семью, обреченную на гибель, и безропотно отдаешь себя в руки человека, совершенно незнакомого тебе».
Когда Юнилла приблизилась к нему, Марк заметил какую-то странную неуверенность в ее походке. Он был в полном недоумении. Лицо его вспыхнуло от досады, когда он уловил произнесенные слишком громким шепотом слова одного из гостей:
— Или у невесты слишком туго зашнурованы сандалии или… она сильно навеселе!
Марк тайком бросил взгляд на Домициана и заметил на лице молодого человека выражение сильного замешательства, может быть, даже сожаления о том, что он говорил всем о своей влюбленности в эту девушку, как будто Юнилла умышленно опозорила его перед всеми.
И вот, наконец, невеста Марка встала подле него. Легкая фата из оранжевого шелка слегка трепетала от ее дыхания. Марку показалось, что в золотистой тени, которую отбрасывала фата на лицо, он увидел блеск горделивых торжествующих глаз. Да, она хранила свою тайну столько, сколько это было возможно, — заключил он, — поэтому не так-то просто будет заполучить эту нежную ручку.
Авгур тем временем снова взялся за жертвенного ягненка. Мягкими ловкими движениями он перерезал горло животному и вскрыл его брюхо, чтобы изучить расположение внутренних органов: имея в этом деле большой опыт, он произвел всю операцию очень умело, не пролив ни капли крови.
Марк сразу же заметил выражение ужаса на лице помощника авгура, но он тут же отвернулся, чтобы никто из присутствующих ничего не понял.
«Что же он мог там увидеть? — с тревогой подумал Марк. — Гнездо личинок мясной мухи?» Однако обычай предписывал: на свадьбе не должно звучать никаких дурных предзнаменований. Поэтому авгур выпрямился и изобразил на лице профессиональную улыбку.
— Многия лета счастья и согласия вам обоим! — провозгласил он звучным хорошо поставленным голосом. — Знамения самые что ни на есть хорошие. А теперь пусть молодая поднимет фату!
Музыкант, игравший на скабелли, начал выбивать отвратительный разухабистый ритм, пританцовывая на мраморном полу. Детина с двухствольной флейтой издал такой неверный пронзительный звук, который, похоже, напугал его самого. И тут же оказалось, что музыкант, игравший на лире, владел инструментом так плохо, что мелодия у него качалась и спотыкалась, как пьяная. Кроме того женщина в белой тунике тяжело приплясывала, сотрясая свои телеса, в такт растроенной мелодии.
«Прекрасный аккомпанимент всем безумствам нашего времени», — подумал Марк.
Внезапно в зале установилась такая тишина, что Марк мог отчетливо слышать прерывистое дыхание Нерона, которому не хватало воздуха под маской Диониса.
Юнилла повернула к нему голову. Он чувствовал, как все собравшиеся не дыша глядят на них, ожидая в нетерпении, когда же это чудо свершится. Похоже, что и музыканты вытянулись в струнку все как один, словно свора голодных псов, с вожделением уставившаяся на лакомый кусочек. Казалось, новый шедевр Праксителя не мог бы вызвать большего волнения, чем это нетерпеливое ожидание момента, когда же наконец, будет явлено лицо красавицы-невесты.
Марк взял в руки края фаты и медленно откинул ее.
Аррия тут же истошно закричала. Со всех сторон тоже послышались приглушенные восклицания, призывавшие, казалось, всех богов и богинь римского Пантеона на защиту от сил зла. Однако большинство гостей застыло в оцепенении, открыв рты от ужаса.
Перед Марком стояла дряхлая карга, которой, должно быть, исполнилось уже не менее ста зим. Ее голова на кривой шее, как у хищной птицы, была наклонена вперед, мутные глаза навыкате свидетельствовали о том, что старуха давно уже была не в своем уме и не понимала, что происходит вокруг нее. На ее совершенно голом черепе росли два-три пучка редких волос. Она игриво улыбалась, демонстрируя свой единственный почерневший зуб и горделиво поглядывая вокруг, как бы стараясь не пропустить восторженных взглядов, устремленных на нее. От нее несло сильным запахом сырости и теми эссенциями, которыми обрызгивают труп перед похоронной церемонией.
Музыканты тут же принялись бить в свои барабаны, дудеть в свирели, щипать струны и топотать ногами, подняв в конце концов неимоверный шум, вовсе не похожий на музыку, а являвшийся по существу громким грубым хохотом над этой злобной шуткой.
Сначала Марк ощутил жгучую жалость к старой женщине, не подозревающей, что все смеются над ней, а затем сочувствие и ко всем остальным, собравшимся в его доме. Но постепенно его охватило бешенство от того, что с ним поступили, как с цирковым дрессированным зверем, выведенным для общего обозрения на арену. Марк кожей ощущал в толпе присутствие злорадствующего Диониса, который и устроил все это представление в его собственном доме.
«Нерон, ты будешь устраивать эти трюки в загробном мире, в царстве Гадеса», — мысленно пообещал он ему.
Когда наконец нестройные звуки, издаваемые музыкантами, стихли, в воцарившейся тишине раздались приглушенные рыдания Аррии, и в искрящемся от напряжения воздухе Марк мог уловить мысль, которая, наверное, посетила каждого из присутствующих: «Какое ужасное чудо, явленное здесь, в поистине проклятом доме! Да и мы сами обитаем, по-видимому, уже в могиле».
«Где же Юнилла?» — спрашивал себя Марк. Действительно, слуги Нерона проникли ведь каким-то образом в запретные комнаты невесты и, похитив у нее одежду, переодели в нее это жалкое существо.
«Во всяком случае, я не должен демонстрировать своих истинных чувств, это было бы неосторожно с моей стороны», — решил Марк. И обратившись к гостям, он заставил произнести себя с полным спокойствием:
— Какая смелая шутка, не правда ли? Лично я в жизни не видел ничего подобного на свадьбах. Это верх остроумия!
Прежде чем он успел еще что-нибудь сказать, старуха, покачивая головой, начала вдруг декламировать строки эпической поэмы нетвердым дрожащим голосом, бессмысленно тараща бельматые глаза.
«Она, должно быть, жевала листья лавровишни, от которых человек впадает в полубредовое состояние, — подумал Марк, — или она сама по себе просто тронутая!»
Гости начали переглядываться с выражением полного замешательства и омерзения на лицах, как бы ожидая от своего соседа объяснений всей этой отвратительной сцены. Некоторые бросали возмущенные взгляды на Марка Юлиана, так как подозревали, что он не жертва, а зачинщик безобразий. Но Марк в это время, оставаясь внешне спокойным, внимательно и тревожно вслушивался в слова старухи. Строки, местами искусные, а местами возвышенные до вычурности, казались ему странно знакомыми. Внезапно он вспомнил — Нерон как-то декламировал их! Причем совсем недавно, на одном из официальных пиров во Дворце Марк молча возблагодарил богиню памяти — Мнемосину. Итак, эти поэтические строки принадлежали самому Нерону, или во всяком случае Император так считал. Действительно, они слишком уж напоминали одно место из Вергилия и вполне могли рассматриваться как плагиат, замаскированный добавлением пары неуклюжих вычурных деталей.
«Он хочет застать меня врасплох, спровоцировав на искреннее высказывание своего мнения о его поэзии», — понял Марк.
И поэтому он нисколько не удивился, когда музыкант, наряженный Паном — в тунике из шкуры с длинной шерстью и с козлиной бородкой на лице — начал танцевать перед ним и делать поклоны, говоря:
— Скажи мне, мой господин, что ты думаешь об этих строках? И прежде всего назови имя автора!
Марк был слишком раздражен и зол, чтобы льстить и лукавить — пусть даже это будет стоить ему головы.
— Эти строки написал Вергилий! — сказал он твердо.
Пан помедлил, делая вид, что глубоко задумался над ответом Марка.
— Хорошо сказано! Ты дал самую высокую оценку поэтическому дару Императора!
— Я не давал никому никакой оценки, я просто констатировал факт.
— Эти строки написал Нерон.
— Если это действительно так, то написал он их с помощью — с очень значительной помощью — Вергилия.
Домициан взглянул на Марка Юлиана с испугом и раздражением. Неужели его приятель не знает, что дом кишит шпионами?
Но тут к полному ужасу Домициана Пан внезапно прямиком направился к нему самому семенящей походочкой и, чуть ли не сев ему на колени, спросил:
— А что думаешь ты об этих строках, мой юный принц?
«Мой юный принц!» — эти слова обожгли Домициана, он явственно ощутил холодок смерти, пробежавший у него по спине. Как смеет это существо публично величать его таким титулом?! Не соображая, что говорит, ошеломленный, сбитый с толку Домициан с трудом выдавил из себя:
— Строки написаны изящным стилем. Марк Юлиан ошибся. Они… лучше строк Вергилия.
Пан злорадно усмехнулся и кивнул — сначала Марку Юлиану, а затем Домициану.
— Этот не льстит, а тот льстит. Так кто же из них говорит правду, а кто лжет? Кто должен жить, а кому следует умереть?
При этих словах гости застыли на своих местах, на лицах многих из них от страха выступили капли испарины. Одни залпом осушили свои кубки с вином, а другие в полном оцепенении, держа кубки в онемевших руках, не замечали, что проливают их содержимое прямо на пол. Все это напоминало судилище в царстве Гадеса, суд в котором был скор, а судьи все сплошь сумасшедшие.
Пан круто повернулся и обнял старуху в свадебном наряде, затем он подвел ее к остальным музыкантам и сунул в руки лютню. Там она уселась, все еще бормоча себе под нос строки поэмы. Выйдя снова на середину залы, Пан продолжил свои речи, произнося слова задушевным певучим голосом и при этом многозначительно кивая Домициану:
— Твои дружки выкрали Юниллу, мой юный принц, для того, чтобы подарить ее тебе! Они надеются тем самым завоевать твое вечное расположение, которым воспользуются, когда ты убьешь Нерона и захватишь трон.
«Он погиб, — подумал Марк, — надо спасать его. Как долго еще этот хищный зверь собирается сидеть в засаде?»
Марк собрался с силами. Ему казалось, что он правильно разгадал замысел Нерона: Пан должен был произнести эти слова скорее для того, чтобы проверить реакцию окружающих, а вовсе не из-за уверенности Императора в измене Домициана.
— Что за наивный вздор! — воскликнул Марк Юлиан, небрежно с легкой улыбкой отмахнувшись рукою от слов Пана. — Сразу видно, что ты говоришь о том, чего не знаешь. Прежде всего, дружки Домициана такие похотливые жеребцы, что если бы они и выкрали Юниллу, то сделали бы это вовсе не для него, а для себя. — Марк чувствовал, с какой жадностью ловит Нерон каждое его слово. — И во всяком случае, супруг Юниллы должен быть одного с ней ранга.
Домициан был все еще слишком скован страхом, чтобы следить за тем, куда клонит Марк, единственное, что он понимал: Марк пытается вытащить его из беды.
— Одного с ней ранга? Что означает этот вздор? — насмешливо спросил Пан.
— Домициан не сможет пройти даже в Сенат, как же он может претендовать на трон? Вот что я имею в виду под словом «ранг». И потом этот увалень слишком ленив, чтобы хоть что-то предпринимать. Взгляни на него, это же дрожащий щенок, разве может он собрать и повести за собой хотя бы одну когорту сторонников? Как видно, тебе следует лучше подбирать своих информаторов, иначе ты будешь вечно попадать впросак — кто в таком случае станет платить тебе за твои рискованные шуточки?
Пан слегка смутился, однако, тут же вновь осклабился своей наглой улыбкой. Домициан почувствовал огромное облегчение, но вместе с тем он не мог не испытывать досады на своего приятеля. Не такой уж он ленивый и никчемный человек, как это представил перед всеми собравшимися Марк Юлиан. И потом, почему это он не сможет пройти в Сенат? Разве его предки вышли из гладиаторской школы? Нет, они были почтенными владельцами кирпичной фабрики! Все же Марку Юлиану, по мнению Домициана, следовало быть более сдержанным в своих словах.
Марк не мог поручиться в том, что он добился своими речами хоть какого-нибудь успеха. Нерон был слишком переменчив в своих суждениях, и Марк недаром опасался, что Император недолго будет находиться под впечатлением его слов. Едва ли не первый встречный, пожелавший высказать противоположное мнение с таким же апломбом и уверенностью, с какими это сделал Марк, может изменить умонастроение Нерона.
Пан тут же тайком бросил быстрый взгляд на Диониса, и тот еле заметно кивнул ему. Пожалуй, только Марк обратил внимание на этот немой диалог.
— А теперь продолжим наши игры! — воскликнул козлинобородый музыкант, хлопая в ладоши. — Если вы все готовы — встречайте настоящую невесту!
Домициан понял, что опасность для него миновала. Но его обуревали противоречивые чувства: с одной стороны, Марк Юлиан спас ему жизнь, а с другой стороны, он сделал это, унизив его, смертельно оскорбив перед теми, чьего расположения и уважения Домициан всегда так страстно жаждал. И так постепенно, хотя в глубине души он сам не верил в это, Домициан приписал Марку злой умысел там, где его и в помине не было. Однако он уверил себя, что должен когда-нибудь отомстить за свое оскорбление, и глубоко затаил обиду.
Вероятно, Юнилла находилась где-то поблизости, потому что не прошло и нескольких мгновений, как слуги ввели в залу девушку в свадебном наряде. Она была немного выше старухи, но точно так же, как и та, полностью скрыта под длинной густой золотистооранжевой фатой.
Эта, вторая уже за сегодняшний вечер невеста остановилась рядом с Марком Юлианом. Пока заново свершался весь ритуал, Марк размышлял со стесненным сердцем о том, что Нерон, по всей видимости, намерен играть с ним в подобные игры до рассвета, заставляя его поднимать фату за фатой, чтобы вновь и вновь убеждаться: перед ним опять не Юнилла. Возможно, Нерон сам возмечтал об этой несчастной девушке, и она уже находится где-нибудь под замком в дальних комнатах Золотого Дома Нерона, или, может быть, он просто убил ее, и труп бедняжки лежит сейчас в скудельнице для неопознанных трупов как очередная жертва, которой позабавились во Дворце, а затем выбросили за дальнейшей ненадобностью.
«И я еще собираюсь обратиться к этому сумасшедшему с просьбой об открытом суде?!» — с отчаяньем подумал Марк.
Плечи этой новой невесты подрагивали от испытываемого волнения или страха. Авгур распорядился, чтобы Марк поднял фату. Он поднял легкую ткань очень медленно, почтительно, стараясь не напугать девушку еще больше.
Это была Юнилла. В зале воцарилась, тишина.
Эта девушка с робко опущенными глазами была действительно самим совершенством. Несмотря на ее древний род, который был не моложе самого Рима, в облике невесты ощущалась примесь азиатской и африканской крови. На это указывали мягкая округлость щек, длинная стройная шея, которая часто встречается у египтянок, особая статность всей фигуры. У Юниллы была такая бело-розовая кожа, как будто она каждый день принимала молочные ванны. Наконец, девушка застенчиво взглянула на Марка, и он увидел ее огромные сияющие карие глаза. Ее подкрашенные, полные, красиво очерченные губы были полуоткрыты и напоминали полураскрывшийся бутон розы. От ее темных великолепных волос, заплетенных в шесть тугих косичек, связанных в один узел и перевязанных шерстяными лентами, исходило какое-то призрачное сияние. В волосы были вплетены многочисленные жемчужины.
Марк пытался вглядеться в глубину ее глаз, но их ониксовая поверхность не пускала его внутрь, отражая его взгляд, словно отполированный металлический щит. «Это оттого, конечно, — думал Марк, — что дитя очень напугано».
Они взялись за руки. Марк ощущал такое благоговение перед этой девушкой, и такую жалость к ней, и такое желание защитить ее, что ему в голову не приходило ожидать от нее какого-либо коварства. Он был уверен, что такому совершенному по своей красоте лицу должно соответствовать совершенство души. Марк решил, что ему во что бы то ни стало нужно найти способ остаться в живых. Так вот в чем заключалась самая жестокая шутка Нерона! Он показал обреченному на смерть человеку божественное создание, с которым тот мог бы прожить всю свою жизнь, если бы у него были хоть какие-то шансы остаться в живых.
Голос Юниллы был мягким и приглушенным, похожим на воркование голубки.
— Где ты — Гай, там я — Гайя, — произнесла она положенную по ритуалу фразу, которая значила примерно следующее: «Я отныне принадлежу твоему роду». Этим невеста объявляла себя женой. Когда новобрачные преломляли пшеничный свадебный пирог, Марк заметил, что сияющие глаза Юниллы смотрят прямо на него. Может быть, она испытывала страх перед ним? Или на свой лад оценивала его? Нет, Марк не нашел в ее глазах робости, скорее в них была настороженность.
Затем хозяин дома приказал принести брачный договор. При этом гости обменялись встревоженными взглядами. Их привело в замешательство то, что в соответствии с ритуалом сейчас надо было совершить жертвоприношение свиньи. Нарушать древние ритуалы считалось верхом неприличия. Однако многие вспомнили странную неприязнь Марка Юлиана к закланию жертвенных животных, он, похоже, просто не переносил эту церемонию. Поэтому пошептавшись между собой, гости постепенно успокоились.
Вместе с десятью гостями, выступившими в роли свидетелей, Марк и Юнилла подписали брачный договор, который определял в частности величину приданого. Раздались аплодисменты, и некоторые гости поспешили к новобрачному, чтобы поцеловать и поздравить его. Одна богатая молодая матрона, известная своей любвеобильностью, тайком сунула в руку Марка Юлиана записку, которая — он знал — была ничем иным как приглашением на свидание. «Плохи же у нее дела, — насмешливо подумал Марк, — если она соблазняет новобрачного во время свадебной церемонии».
Когда они направились к накрытым пиршественным столам, ведя за собой гостей, Марк тихо и осторожно, так, чтобы никто не слышал, сказал Юнилле:
— Крепись, дорогая, мы пленники, — но это не будет продолжаться вечно, я обещаю тебе. Никто никогда не посмеет больше чинить над тобой насмешек, как сегодня.
Она бросила на него взгляд, лишенный всякого выражения, так что Марк испытал неприятное чувство, будто он говорил с ней на разных языках, и она ничего не поняла из его слов.
— Никто и не чинит надо мной насмешек, — произнесла она слегка раздраженным тоном. — Что же касается пленения, то все мы — пленники, кроме Божественного Императора, но так и должно быть, — тут она понизила голос, и ее прекрасные глаза зажглись недобрым огнем. — А кто это пустил сюда столько умников-плебеев в застиранных лохмотьях? Это же моя свадьба! Неужели ты не боишься, что они украдут столовое серебро?
«Она еще совсем дитя и повторяет то, чему ее учили», — говорил себе Марк. Но первые сомнения уже начали одолевать его, и в глубине души он знал, что Юнилла всегда будет так думать.
— Это — мои друзья по школам и академиям, — холодно сказал он. — И я хочу, чтобы с ними обходились с подобающим почтением.
Столы были усыпаны зеленью петрушки и первыми полевыми цветами. Вокруг столов стояли ложа, на каждом могли разместиться три человека. Стол молодоженов стоял в центре комнаты под огромной многоярусной люстрой из стекла и бронзы в форме Вавилонского храма. Марк Юлиан устроился, как и подобает хозяину, на третьем ложе за своим столом, но самое почетное место на среднем ложе (вокруг каждого стола стояло по три трехместных ложа) осталось незанятым в память об отце Марка. Домициан без всякого спроса быстро возлег прямо напротив Марка Юлиана, воспользовавшись тем, что бывший консул, которому предназначалось это место, так и не приехал на свадьбу. Марк хорошо понимал Диокла, который в этот момент наблюдал за всем происходящим, стоя у стены и, казалось, готов был спустить собак привратника на нарушителя правил приличия. Огни факелов в саду мигали от порывов поднявшегося ветра, а Марку чудилось, что это добрые духи пытаются привлечь к себе его внимание и предупредить о чем-то.
Юнилла опустилась по левую руку от него и возлегла, пристально наблюдая за ним своими сияющими глазами. Она отвечала на вежливые вопросы окружающих коротко и односложно, как бы не желая вступать в разговор. Марк заметил, что она прекрасно сознавала власть своей красоты над людьми. Она уделяла крупицы своего внимания другим очень скупо и обдуманно, как хороший хозяин, раздающий кошельки с золотыми монетами только тем слугам, которые этого стоили. Ее взгляд остановился на Сатурнине, и глаза Юниллы заволокла пелена задумчивости. Молодых же философов, сидевших по другую сторону от Сенатора, она не удостоила даже мимолетным взглядом. Затем ее взгляд случайно скользнул по Домициану и тут же впился в него: по-видимому, Юнилла сочла молодого человека заслуживающим пристального внимания. У Марка мелькнула мысль, что, возможно, она на мгновение забыла, кто же здесь ее супруг. И ничего удивительного не было в этом, Марк уже понял, что его жена по складу своего характера и нраву намного ближе Домициану, чем ему самому. Оба они, по-видимому, умели распознать слабости окружающих и использовать их в своих целях. Марк сильно сомневался, что его жену занимало в этой жизни хотя бы что-нибудь еще, кроме людей, имевших в своих руках власть, и тех, кто вот-вот ее потеряет.
Музыканты Нерона тоже подошли вместе со всеми к столам и сгрудились вокруг ложа новобрачных. Теперь они наигрывали еле слышно, прислушиваясь к разговорам. У Марка было такое чувство, будто он ужинает рядом со сворой голодных собак. Когда на столы подали блюда с устрицами, Марк насторожился, вспомнив, что Нерон питал к ним особое пристрастие. Как долго еще он будет таиться и прятаться под маской? Вообще-то Марк не имел ни малейшего желания ужинать с ним за одним столом — поскольку один неудачный ответ на какой-нибудь вопрос мог означать для хозяина дома смертный приговор.
Вскоре Императору действительно надоела вся эта игра в прятки, и когда подвыпивший Домициан принялся настойчиво доказывать недоверчиво взирающей на него Юнилле, что он лечит зубную боль, натирая зуб пеплом сожженной ласки и черного хамелеона, Дионис приблизился вплотную к ложу, как бы стараясь расслышать рецепт, а затем тяжело плюхнулся рядом с Марком Юлианом на почетное место.
Гости с ужасом и возмущением взирали на эту сцену, они испытывали такое негодование, как если бы какой-нибудь ремесленник посреди храма Юноны поднял бы свою тунику и начал облегчаться на священный образ.
— Разреши мне снять маску, — произнес Дионис хорошо всем знакомым слегка обиженным голосом, звонким, словно голос девушки. — В ней очень неудобно есть.
— Ты — самый дерзкий музыкант, которого я когда-либо видел, — ответил Марк Юлиан осторожным шутливым тоном.
— Да, и сверх всякой меры снисходительный Император, — добавил Дионис, освобождаясь, наконец, от тяжелой маски.
И тут же Марк очутился лицом к лицу с Нероном, по лбу и щекам которого стекали струйки пота.
Весть о его присутствии здесь, на свадьбе, начала медленно распространяться по комнате, словно запах смерти.
Надутые губки Нерона были похожи на маленький ротик капризного избалованного ребенка, который требует постоянной ласки и похвалы в свой адрес. Влажные завитки волос прилипли к тяжелому широкому лбу, его бледно-голубые, словно выгоревшие глаза казались совершенно пустыми. Его внутренняя суть с годами начала явственно проступать в чертах лица. Пухлые щеки Императора казались Марку налитыми смертельным ядом, как будто он постепенно отравлял свой организм жестокостями, доставлявшими ему удовольствие, ложью льстецов, которую он глотал ежедневно, и отравой запретных наслаждений. Постоянно мучившие его ночные кошмары тоже, казалось, внесли свою лепту в обезображивание его облика — глаза Нерона, которые были слегка навыкате, застыли от ужаса и пугали своей ледяной неподвижностью. У него был такой взгляд, будто он сторожит каждое движение окружающих и подкарауливает свою жертву, словно кошка мышь. Курчавая бородка покрывала его подбородок, шея была толстой и короткой, казалось, что она может в любой момент раздуться, как зоб жабы. Но для Марка на этом лице не было ничего более отвратительного, чем рот — в нем детская припухлость сочеталась с убийственной беспощадностью. Это был нежный ротик грудного младенца, сосущего, однако, не молоко, а кровь.
Нерон небрежным жестом сунул пухлую руку в полоскательницу, его жирные пальцы были унизаны роскошными перстнями. Сразу же к столу подошел один из слуг, испуганный мальчик, переминающийся в нерешительности с ноги на ногу, в руках он держал полотенце и серебряную чашу с теплой душистой водой. Император еще раз сполоснул руки в чаше и, не обращая внимание на полотенце, со скучающим видом вытер руки о длинные пушистые белокурые локоны мальчика.
Когда все гости, наконец, осознали, кто присутствует в зале, наступила напряженная тишина. Каждый задавал себе один и тот же вопрос: что теперь делать? Следует ли им вскочить со своих мест и пасть ниц перед Божественным Императором? Или, может быть, прокричать ему приветствие?
Марк Юлиан решил эту задачу по-своему, быстро встав и отвесив поклон.
— Этот дом за все время его существования ни разу не был удостоен столь великой чести, Божественный! Я очень сожалею, что мы заранее не знали о твоем прибытии. Боюсь, что наше угощение слишком скромное…
— Ну, недостатки в угощении были компенсированы тем удовольствием, которое я получил в твоем доме от забавного спектакля. Но ты же сразу узнал меня, хитрый притворщик! Потому ты и не удивился, когда я снял маску. Признавайся, как тебе удалось узнать меня?
Марк не сразу ответил, напряжение его нарастало, он лихорадочно размышлял: «Я узнал тебя по твоим глупым завиткам! И потом, я бы узнал твою нескладную фигуру среди сотен других. Но что я могу ответить тебе, что я могу такое сказать сейчас, чтобы жестокая участь миновала всех нас, и ты не отправил нас в царство Гадеса?»
— На мысль о том, что ты присутствуешь среди нас натолкнула меня та старуха, — наконец заговорил он. — Она была… все это было в твоем духе… то есть остроумное перевоплощение обыденной жизни в драматическое представление, я сразу же почувствовал, что это изобрел ты! Ты пересоздал жизнь на свой лад, ты сделал пьесу из жизни! Вот я и подумал, что творец всего этого не останется в стороне, а будет присутствовать где-то здесь, чтобы любоваться произведенным эффектом.
«Надо возблагодарить всех богов, — подумал Домициан, — за столь бесценный дар — без всякой подготовки нести складный обтекаемый вздор. Нерон чувствует такую благодарность к Марку в данный момент, что почти простил ему все обиды».
Лицо Нерона просияло детской радостью, словно лицо ребенка, удостоившегося похвалы, которой он так долго добивался от взрослых.
— Значит, ты считаешь, что все это может послужить сюжетом для одной из драм?
— Нет, я так не считаю.
Нерон моментально сурово нахмурился, как будто только что светившее солнце мгновенно закрыли грозовые тучи.
«Марк, что ты делаешь? — перепугался Домициан. — Если ты такой идиот, играй с собственной жизнью, но не подвергай всех нас смертельной опасности!»
— И почему ты так думаешь? — если бы за спиной Нерона не стояла сейчас сотня острых мечей, способных отомстить любому обидчику, сердитая гримаса на его лице казалась бы просто смехотворной.
— Потому что подобные шутки могут разыгрывать с нами, простыми смертными, только Императоры. Если, допустим, нечто подобное учинил бы я, меня бы просто привлекли к суду, обвинив в совершении преступления.
Нерон задумчиво кивнул. Только теперь Домициан понял, что это был мудрый ответ. Ведь Нерон испытывал особую гордость от сознания того, что он имеет право совершать поступки, непозволительные для простых смертных.
— Хорошо сказано, Марк Юлиан. И я считаю, ты был и раньше прав, когда говорил, что те эпические строки написал Вергилий. Хотя, учти, это задевает меня за живое. Но у великих артистов великие сердца! А теперь скажи мне, понравилась ли тебе невеста?
— Она не может не нравиться. Сами Грации разрыдались бы от зависти, увидев ее.
— Ха! Чудесно! Надеюсь, ты получишь от нее удовольствие. Я знаю, о чем говорю, потому что сам уже это удовольствие получил, — промолвил Нерон, как бы между прочим, и начал с увлечением разглядывать свой ноготь, покрытый золотой краской. Марк Юлиан застыл на месте, не зная, как реагировать на последние слова Императора. Он украдкой посмотрел на Юниллу, но в ее взгляде отражалась лишь пустота, как будто эти прекрасные сияющие глаза были незрячи. Может быть, кто-то выпил до дна всю ее душу, как паук, который высасывает все жизненные соки из мухи?
— Скажи мне еще, мой добрый хозяин, почему на твоей свадьбе не было совершено жертвоприношение свиньи? — Нерон вплотную придвинулся к Марку, так что тот явственно ощутил запах нардового масла, исходящий от волос Императора. — Почему ты так уверен, что боги не жаждут крови?
— Я ни в чем не уверен, мой господин. Но однажды все люди решили, что боги не требуют человеческой крови. И когда человеческие жертвоприношения были прекращены, разве Небеса возражали против этого? Нет, они не подали никакого знака, ничем не выразили своего недовольства. И теперь мы продолжаем верить в силу жестокости, но это сплошное суеверие. Возможно, пройдут годы, и однажды люди решат, что, принося в жертву животных, мы тоже совершаем бессмысленную жестокость.
— О замолчи! Ты сейчас напоминаешь мне одного человека, которого я не желаю вспоминать! — вскричал Нерон, и Марк понял, что речь идет о Сенеке. — Так значит, по-твоему, сто белых волов, принесенных в жертву по случаю моих побед в Олимпийских играх, были бессмысленно убиты?
— Если я скажу «да», я буду проклят, если — «нет», то солгу, — ответил Марк Юлиан. — Кого ты предпочитаешь иметь в качестве застольного собеседника — лгуна или мертвеца?
Домициан схватился за голову.
Но Нерон только засмеялся своим неестественным угрюмым смехом.
— Вот она, честность и искренность обреченного человека! Мне следовало бы приговорить к смерти весь мой Совет, этим, возможно, я добился бы от них, наконец, искренности!
И тут внезапно, без всякого перехода, Нерон обратился к Домициану.
— Смотрите-ка, — обиженно протянул Нерон, надув губы, — кто-то съел все до одной устрицы за этим столом, и нам ничего не досталось! Это ты сделал, Домициан?
Домициан взглянул на Императора, икнул и отвернулся, залившись краской смущения.
— Я прошу прощения, Божественный! Я и не заметил, как…
— Нервничающие люди едят без остановки, не замечая этого. Так из-за чего ты нервничаешь, а?
Домициан почувствовал, что руки и ноги отнимаются у него, и он не может даже пошевелиться. Желтые глаза Нерона будто пригвоздили его к месту.
— Молю тебя о снисхождении, Божественный, но я… я не…
Нерон медленно пригубил чашу с вином и с такой силой грохнул ею об стол, что брызги от вина разлетелись далеко вокруг. Его собственная туника была похожа теперь на обагренную каплями крови одежду палача.
— Я скажу тебе сам, почему ты так нервничаешь, если уж ты сам до такой степени оробел, — процедил Император придушенным шепотом, будто у него горло перехватило, — у тебя слишком много друзей, очень влиятельных друзей, которые строят хитроумные планы для того, чтобы свергнуть меня с трона. Я понимаю, как тебе неуютно сидеть здесь за одним столом со своей жертвой, а устрицы позволяют расслабиться и отвлечься. Однако передай своим друзьям — пусть они не утруждают себя подпиливанием колесной оси моей колесницы. Можешь сказать им, что это почти не срабатывает, я проверял на других, поэтому доподлинно знаю! Это кончается тем, что люди, хотя и получают серьезные увечья, все же остаются в живых. Эй вы, — окликнул Император слуг, — принесите-ка побольше этих восхитительных морских существ для всех нас, сидящих за столом, но на сей раз поставьте блюдо так, чтобы этот обжора не дотянулся до него.
Домициан открыл было рот, как будто желая что-то сказать, но у него перехватило дыхание. Он словно окаменел и, обессиленный, тяжело откинулся на подушки. Он все еще не мог вздохнуть, подушки душили его. И он страстно мечтал действительно превратиться сейчас в каменное изваяние, чтобы не быть больше человеком из плоти и крови с живым трепещущим горлом, которое можно взять и перерезать одним движением руки, с телом, которое можно подвергнуть жестоким пыткам.
— А теперь давайте сыграем в одну игру, — сказал Нерон и остановил свой сонный завораживающий взгляд на Домициане с кротким выражением, словно успокаивая жертву перед тем, как убить ее.
— У меня нет никаких друзей-заговорщиков! — выдавил Домициан из себя севшим хриплым голосом. — Я твой самый верный и преданный слуга!
— Да? Вот сейчас и проверим это!
Домициан схватился за чашу с вином, чтобы поднять ее, но не смог. Трое бдительных слуг поспешили ему на помощь. Но он, чувствуя глубокое унижение от того, что его руки так заметно дрожали, решил больше не пить и откинулся на подушки.
— Ты заставляешь меня ощущать самого себя Юпитером! — продолжал Нерон. — Ты похож на человека из глины, которого я могу лепить таким, каким пожелаю! Ну что ж, мой юный петушок, как бы ты ни выставлял напоказ свой добрый нрав и благие намерения, как бы ни кичился втайне тем, что годишься для трона больше, чем я, — я продемонстрирую тебе сейчас то, что даже твои каппадокийские лакеи годятся в правители больше, чем ты!
С этими словами Нерон поудобнее устроился на ложе, предвкушая новое развлечение и опасаясь только одного, как бы Домициан не впал в пьяное оцепенение. Но у того во взгляде опять появился обычный злобный огонек.
— Мне предстоит в этой игре трудная роль. Я буду называть имя за именем, перечисляя тех людей, имена которых тебе трудно извлечь из своей отравленной вином памяти, — и Нерон начал наугад называть Сенаторов. — Сервиан участвует в заговоре против меня?
Голос Домициана превратился в исступленный шепот.
— Я не наушник, моя семья всегда презирала наушников и ябедников. Неужели ты думаешь, что я способен…
— Я думаю, что ты способен на все, если это сулит тебе выгоду. Скажи просто — да или нет!
— Я ничего не скажу.
Все в это время отвели взгляды от бедного Домициана, чтобы не увеличивать его мук своим праздным любопытством. Все, кроме Юниллы. Она облизывала кончиком языка губы и улыбалась. По-видимому, эта сцена доставляла ей больше удовольствия, чем любое угощение.
— Думаю, тебе все же следует хоть что-нибудь сказать. Иначе я решу, что твоя преданность ничего не стоит. Говори или… или… — Нерон сделал паузу, изобразив на лице глубокую задумчивость. — Ха! — воскликнул он притворно, как будто в голову ему только что пришла удачная идея. — Завтра же я набросаю законопроект, запрещающий под страхом смерти держать в домах евнухов!
Домициан быстро взглянул на Императора.
— Ты действительно сделаешь это? — задал он нелепый вопрос, но видно, эти слова вырвались у него помимо его воли.
— Неужели ты думаешь, что я играю в детские игры! Не сомневайся, я сделаю это независимо от того заговоришь ты или нет!
«Каким образом Нерон мог узнать обо всем?» — лихорадочно размышлял обескураженный Домициан. Похоже, Нерон видел насквозь человека, когда дело касалось тайных, постыдных страстей.
— Неужели ты думаешь, что я обреку на гибель своих друзей из-за того только, чтобы удержать у себя в доме евнухов? — лоб Домициана блестел от выступившей на нем испарины.
— Твое упорство пугает меня. И в то же время разжигает мой аппетит, — продолжал Нерон веселым тоном. — А вот тебе и мое главное блюдо: если ты не назовешь мне имен… я отзову твоего отца из Иудеи.
У Домициана было такое ощущение, будто ему нанесли удар в солнечное сплетение. Тошнота и ужас волной накатили на него.
«Я не могу позволить ему сорвать все мои планы, когда я уже стою на полдороге к императорскому трону. Все равно он подозревает в Сенате всех и каждого, — искал оправдания Домициан, — поэтому, даже если я и назову имена, это мало что изменит… Мало что будет значить…»
И он медленно кивнул, как бы говоря «да».
— Во весь голос, мой мальчик, — ухмыльнулся Нерон, — чтобы все тебя слышали!
— Да! — прошептал Домициан громким напряженным шепотом. Звук его голоса был похож на рыдание.
Нерон называл имя за именем. Когда Домициан произнес свое последнее «да», у него было такое ощущение, будто его язык покрылся мерзкой липкой грязью.
«Теперь опять кровь хлынет по улицам города неудержимым потоком. Когда же это все кончится?» — подумал Марк Юлиан.
— А теперь давайте сравним все это с показаниями нашего дорогого хозяина, Марка Аррия Юлиана, — продолжал Нерон. — Он ведь тоже знает все о каждом, хотя совсем по другим причинам. Скажи мне, Марк Юлиан, Сенатор Сервиан замышляет что-нибудь против меня?
— Я избавлю тебя, мой господин, от излишней траты слов, — отозвался Марк Юлиан ясным твердым голосом. — Все сенаторы невиновны, тебе нет никакой необходимости снова перечислять их поименно.
— Все? Как странно! Я не могу тебе поверить. В Сенат входят два типа людей — ты это знаешь — волки и овцы. И невинных овец, кстати, уже давно съели. Поэтому отвечай о каждом поименно! Сервиан!
— Я рискую наскучить тебе повторением чужих слов, и все же: я не наушник! — спокойно сказал Марк.
— И ты действительно нагнал на меня скуку смертную! Или ты льстишь себе тем, что сумеешь во всем подражать мне? Точно так же, как я, — на что ты мне любезно указал — украл строчки у Вергилия, ты теперь присваиваешь слова нашего похотливого юного петушка, которому легче лицезреть жалкую гибель своих сограждан, чем лишиться своих низменных удовольствий. Как же мне склонить тебя к покорности?
Нерон задумчиво наморщил лоб.
— Для Домициана нет ничего в жизни важнее собственного сладострастия и преступного честолюбия, — продолжал он, — а ты… для тебя главное — учение, книги, наука, или, по крайней мере, такое создается впечатление до тех пор, пока, может быть, однажды не выяснится, что за всем этим ты скрывал что-то совсем другое, важное для тебя… Ну что же, посмотрим. Если ты не будешь отвечать, я… я подожгу этот дом, дом твоих предков, причем начну с библиотеки, со всех твоих редких книг. Вот так! Я предлагаю тебе равноценный обмен, не правда ли? Согласись, я прекрасно умею играть на человеческих чувствах!
Толстая рука схватила Марка за предплечье, и он вынужден был ближе придвинуться к Императору. Изо рта у Нерона пахло тухлым мясом.
— Да или нет, Юлиан! Да или нет!
Марк Юлиан на секунду прикрыл глаза, и перед его мысленным взором промелькнула вся его жизнь.
«В этой жизни ничего нет устойчивого, защищенного. Я это всегда знал. Так к чему тогда бояться, к чему испытывать ужас? Этот дом — храм, где обитают духи нашей семьи. Я бы предпочел, чтобы сожгли меня самого. Если бы мои книги были живым ребенком, я бы закрыл их своим телом…»
Марк бросил взгляд в ту сторону, где располагалась его библиотека, как будто его взгляд мог защитить ее! Взоры всех гостей были сейчас обращены к нему. Юнилла глядела на него с сомнением.
Но самым пристальным был взгляд Домициана, он буквально буравил Марка. «Говори, говори же, — казалось, кричали его глаза, — говори или будь проклят! Стань таким же, как я! Ты ведь не лучше меня, ты не более верный и порядочный человек, чем я!»
Марк Юлиан рассудил, что для него сейчас главным было спасти людей, находящихся у него в доме. «Имена ведь уже названы, — уговаривал он сам себя, — и находятся под подозрением. Заговор рухнул. Надо пойти на уступки капризам этого тирана. Он ждет от меня всего-навсего одно слово. Одно слово
Однако, он не мог произнести ни слова. На него как будто напала немота, а вместе с ней к Марку пришло ясное решение, оно поднялось из глубины души и заслонило собою все — все доводы и опасения. Он знал, что не должен потворствовать деспоту, не должен произносить тех слов, которые ждет от него Нерон. Для чего нужны ему будут спасенные книги, если в нем самом не останется ничего человеческого?
— Поджигай дом, — тихо сказал Марк Юлиан.
Нерон слегка отпрянул от него в изумлении, но затем он все же взял себя в руки и холодно произнес:
— Значит, ты отказываешься отвечать твоему Императору и Богу?
Нерон кивнул Пану, и тот зажег факел от висевшего на стене светильника. Император жестом указал в сторону библиотеки. Пан сорвался с места и легко побежал, ловко огибая пиршественные столы. Стоя на виду у гостей в проеме дверей, ведущих в первую комнату библиотеки, он швырнул внутрь помещения пылающий факел.
Книжные свитки лежали в этой комнате целыми кипами и могли послужить как трут для разведения большого костра.
Сначала маленькие язычки огня робко лизали сухой папирус и пергамент, но затем огонь начал набирать силу и потрескивать. Он взбирался все выше и выше по стопкам книг, поднимаясь к потолку. В пиршественной зале все ощутимей становился запах горящего кедра. Гости с недоумением переглядывались, как будто до сих пор не верили в реальность происходящего.
Марк закрыл глаза. Внутри у него все дрожало, сердце сжималось от острой боли. Там, в соседней комнате, сейчас горел том сочинений Зенона, который, как утверждали, был написан рукой самого философа, там же пылала астрономия Анаксагора, сохранившаяся в единственном экземпляре, там горел свиток со стихами его отца, написанными в детстве… Все это приносилось сейчас в жертву Хаосу. «Жизнь ранит. Так надо вырвать ее с корнем!» — такова психология избалованного вспыльчивого ребенка. Ребенок невежествен, ему ничего не жалко. Что может удержать его от уничтожения целых миров, если он ничего не знает об этих мирах?
Но теперь Марк не мог уступить. То, что он держался так твердо, могло поселить в изменчивой душе Императора сомнения в справедливости обвинений Домициана.
Когда пламя хорошо разгорелось, все гости мгновенно поднялись со своих мест, словно стая вспугнутых птиц. Некоторые в спешке перевернули ложа, стремясь побыстрее добраться до выхода. Но Марк даже не пошевелился, и увидел, что Юнилла тоже осталась на своем месте. У него было такое неприятное чувство, что она не трогалась с места из-за веры в божественность Нерона. По-видимому, она считала, что его присутствие защитит ее от огня.
— Эй, стойте! — закричал Нерон. — Безмозглые цыплята, и те ведут себя с большим достоинством. Неужели вы думаете, что я собираюсь сгореть здесь заживо, потому и сижу, в то время как вы, мошенники, улепетываете в безопасное место? — он повернулся к своим слугам. — Пусть пламя еще немного порезвится и подкрепится парой-другой редких книг. А потом загасите его!
Нерон опять близко наклонился к Марку Юлиану и насмешливо взглянул на него. А затем улыбнулся Домициану, который, откинувшись, лежал на подушках, ни в силах пошевелиться, как будто его кости превратились в студень.
— Смотри и запоминай, молодой человек! — терпеливо начал объяснять Нерон Домициану, словно учитель туго соображающему ученику. — Вот что такое твердость характера! Я специально продемонстрировал ее тебе воочию, это редкая вещь, не каждый день ее увидишь, точно так же, как комету или какое-нибудь другое чудо. Поэтому, когда такие вещи происходят, нам следует пристально следить за ними и изучать. Природа играет с нами злые шутки, не так ли? Ты, с твоими чрезмерными амбициями, сделан из материала, из которого сделаны все негодяи. А он, у которого нет никаких честолюбивых планов стать правителем, и кому жить осталось от силы месяц, действительно был бы отличным Императором!
Нерон перегнулся через стол к Домициану и похлопал того по руке. Домициан отшатнулся от него, чувствуя себя животным, с которого содрали кожу, и теперь гонят неизвестно куда, погоняя острым колом. Причем Домициан испытывал к Марку Юлиану точно такую же неприязнь, как и к Императору, как будто его друг все это нарочно подстроил. С этого времени Марк Аррий Юлиан стал для него не просто другом, которым молодой человек всегда восхищался и которому всю жизнь завидовал, а чем-то большим — в образе Марка для Домициана слились отец, учитель и судья. Марк Юлиан стал для него с тех пор воплощением всего недостижимого, тем человеком, каким ему, Домициану, никогда не бывать. Домициан осознал то, что такое положение вещей может отравить ему даже радость удовлетворенного властолюбия: когда он добьется своей цели и обретет высшую власть, то и тогда каким-то непостижимым образом Марк Юлиан все равно будет выше него. Домициан ощутил даже своего рода облегчение от мысли, что его друг скоро предстанет перед судом и будет казнен. Но в следующий момент ему стало стыдно от такой мысли.
Наконец, Нерон распорядился, чтобы его музыканты погасили огонь. Они собрали все пустые амфоры из-под вина и побежали во двор, чтобы набрать воды из фонтанов, но те были сухи. В конце концов, слуги Императора были вынуждены бежать к уличному фонтану. Часть преторианцев была подключена к ним на помощь. Нерон заставил барабанщика и юношу со скабеллью отбивать четкий ритм, чтобы упорядочить хаотические движения людей, тушивших пожар, и заглушить шум еще более невообразимым шумом. Из библиотеки валил черный густой дым, он распространялся по всему дому.
В это время на ум Марку Юлиану пришла мысль, каким способом можно извлечь выгоду из всего этого гнусного фарса. Он немного поколебался, борясь с самим собой, так как существовал определенный риск. Наконец, он все же подозвал жестом Диокла и быстро прошептал ему на ухо распоряжения. Он был уверен, что Нерон не слышал его из-за царивших вокруг хаоса, суматохи и неразберихи, к тому же Император был совершенно погружен в свое занятие — он жадно поедал устриц.
Через добрых полчаса, когда все музыканты от души накричались и набегались, пламя удалось потушить. Две из четырех библиотечных комнат выгорели, и Марк был безутешен, для него погиб сам дух этого дома. В зале вдруг стало тихо, повсюду стояли лужи воды, воняло жженой тканью, в воздухе летал пепел, на полу виднелись грязные отпечатки следов, перевернутые столы так никто и не поднял.
— Я сделал еще одну пьесу из жизни, правда? — спросил Нерон, его звучный, хорошо поставленный голос нарушил тишину в зале. — Скажи мне, Марк Аррий Юлиан, почему фонтаны в твоем саду не работают?
Марк Юлиан отлично знал, что за это отвечал Вейенто. Чтобы досадить семье своего врага, этот Сенатор распорядился отвести главную трубу водопровода, снабжавшую усадьбу Юлиана водой, и заменить ее тонкой, напора воды из которой не хватало для работы фонтанов. Недостаток воды в усадьбе был в то время одним из красноречивых свидетельств утраты благосклонности власть имущих к владельцу дома.
«Неужели боги дают мне шанс склонить это чудовище к мысли о необходимости открытого судебного процесса?»
— Это оттого, мой господин, что я, похоже, чем-то вызвал неудовольствие влиятельного и ловкого человека — Вейенто, — ответил Марк, старательно подбирая слова, как художник подбирает краски для создания нужного эффекта. — Я направил ему прошение, чтобы он разрешил мне защитить доброе имя отца перед Сенатом. Но вот что странно: он не только отказал мне, но, похоже, сама моя просьба привела его в бешенство, а ты хорошо знаешь — тот, кто гневается, тот часто чего-то боится. Иногда я спрашиваю самого себя, чего это он так испугался? Во всяком случае, по его приказу — это был именно его приказ, ты же знаешь, как все вертятся вокруг него, стараясь ему хоть чем-то услужить — на меня ополчилось ведомство по водоснабжению и перекрыло мне воду так, что теперь она еле капает.
Марк заметил лучик живого интереса в глазах Нерона, а затем его взгляд помрачнел. Он внезапно издал звук, похожий на угрожающее рычание собаки, глядя при этом на Домициана, который как-то странно и многозначительно уставился на свою чашу с вином, будто собирался утопиться в ней.
Наконец, Нерон снова повернулся к Марку Юлиану и положил ему на плечо свою пухлую руку.
— Меня просто позабавили твои доводы, Марк Юлиан. Действительно, ты прав. Это будет прекрасное зрелище, схватка двух диких животных. Я с удовольствием стравлю тебя со своим верным слугой — змеей Вейенто. Ты получишь свой открытый судебный процесс!
Марк Юлиан с трудом скрыл свою радость. Таким образом, Нерон все же заподозрил в чем-то своего Главного Советника. Марк мельком взглянул на Юниллу: к его изумлению, она казалась очень встревоженной таким поворотом событий.
— Я не могу выразить тебе свою благодарность! — сказал он Нерону.
В это время на столы были быстро поданы запеченные фазаны, фаршированные разнообразными травами и перепелиными яйцами. Нерон выгреб большую порцию начинки себе на тарелку и начал жадно есть. При этом он, поглядывая на Марка Юлиана, опять начал говорить, брызжа слюной во все стороны:
— Заметь однако, я вовсе не обещал оставить тебя в живых, я обещал тебе только открытый суд, перед Сенатом. Твой отец был предателем, и вероятнее всего ты — тоже предатель, это ведь как наследственная болезнь, передается от отца к сыну. Кстати, превосходный фазан! Мои собственные повара не могли бы приготовить лучше, а я ведь собрал их со всех концов земли.
Как раз в это время откуда-то издали, из глубины дома, послышался жалобный плач. Поначалу никто на него не обратил никакого внимания. Но он все нарастал и не умолкал, так что, в конце концов, привлек внимание Императора. Марк послал за Диоклом, чтобы тот объяснил, в чем дело. Когда домоправитель явился, все заметили, что его лицо и одежда были перепачканы пеплом и золой. За его спиной стояли две служанки, растрепанные, с заплаканными лицами. Диокл о чем-то тихо доложил Марку Юлиану.
Марк сразу же повернулся к Нерону, чтобы объяснить ему суть дела.
— Мой господин, в огне пожара погибли люди, — сказал он тихо. — Я прошу прощения, но мне нужно срочно переговорить наедине с домоправителем и… Аррией.
Аррия сразу же услышала свое имя и дико закричала. Она уже знала, что ей собираются сообщить. Она резко поднялась со своего места и тут же упала без чувств, так что Марк не успел подхватить ее. Диокл подоспел на помощь и вдвоем они вынесли ее из залы.
Нерон наблюдал за всем этим с явным нетерпением. Когда после довольно продолжительного отсутствия Марк Юлиан снова занял свое место, Нерон задал вопрос:
— Ну что? Ты потерял пару служанок? И теперь наверняка хочешь, чтобы я тебе заплатил за это?
— В этом нет необходимости, — ответил Марк Юлиан. — В дыму задохнулись три служанки и дети Аррии, которые спали в комнате, находящейся рядом с библиотекой.
Желтые глаза Нерона сначала застыли в полной неподвижности, из них исчезло всякое выражение, но внезапно его лицо начало подергиваться в приступе ярости. Он отшвырнул ложку для устриц, и та с громким стуком упала на стол. Затем он попытался встать, намереваясь уйти. Пять музыкантов торопливо побросали свои инструменты и поспешили ему на помощь.
— Ты отвратительный хозяин, — начал он громко вычитывать Марку, брызжа слюной, — фазан был невкусным! Я так хотел этих детей! Ты испортил мне весь вечер! Я теперь даже десерта не хочу. Раз так, то я хочу двоих детей точно таких же, как те!
Императору очень хотелось приказать убить Марка Юлиана прямо здесь на месте, но он справился с собой, подавив свое желание, потому что оно могло лишить его еще большего удовольствия — присутствовать на предстоящей дуэли Юлиана и Вейенто.
Марк Юлиан поднялся и рассыпался в извинениях перед Императором.
Если бы Нерон попросил его предъявить тела детей для доказательства их смерти, Марк был готов к этому. Единственное, что его беспокоило: простит ли ему этот жуткий вынужденный спектакль обезумевшая от горя Аррия, когда очнется от обморока и найдет своих детей целыми и невредимыми. Но если бы он предупредил ее заранее о своем хитроумном плане, ее реакция могла бы не быть такой убедительной в своей подлинности. И Нерон не поверил бы всей этой инсценировке с такой готовностью.
Таким образом, дети были спасены — но лишь на какое-то время. Их нельзя было прятать от людских глаз всю жизнь. Нужно было избавить город от Нерона.
После того как Нерон со своими ряжеными удалился, гости начали тихо и торопливо покидать дом Юлиана.
Марк раздвинул тяжелые парчевые занавески на двери, ведущей в комнату новобрачной, для того чтобы выполнить заключительный ритуал свадебной церемонии. В доме стояла гнетущая тишина, в которой все еще ощущался страх. Где-то за занавесками в потайной комнате кто-то все еще пощипывал струны кифары, повторяя одну и ту же музыкальную фразу, завораживающую словно колдовское заклинание.
«Какой смысл в таком брачном союзе? Ведь мы по существу пленники. Тем более, что ее интересы и пристрастия совсем не совпадают с моими».
Юнилла вздрогнула, когда он вошел, и Марк понял, что его прихода не ждали и не желали. Но она быстро повернулась к нему, при этом ее туника, сделанная из легкой невесомой белой ткани, словно белое облако, повторила ее движение. За спиной Юниллы стоял туалетный столик из розового дерева, на котором, словно лес, возвышались различные косметические флаконы и баночки: румяна в терракотовых горшочках, сурьма в кувшинчике с ручкой в виде голов гриффонов… Марк решил, что своими движениями она пыталась скрыть от него все это.
Юнилла уставилась на него огромными глазами, не говоря ни слова.
«Все это очень похоже на древние вакхические ритуалы, — подумал Марк, — когда жрицы культа принимали в свои объятия первого встречного — совершенно незнакомых чужих людей».
Комната новобрачной была заранее тщательно приготовлена и убрана. Расположенные в стенных нишах лампы были наполнены коричным и гиацинтовым маслом. На низком столике с резными ножками в форме листьев аканта стояли хрустальные кувшины с водой и вином столетней выдержки, на позолоченном блюде возвышалась горка фиников и фиг. У стены располагался алтарь Юноны, суровый скульптурный лик богини овевал дымок курившихся у ее ног благовонных трав. Стена над кроватью новобрачной была расписана восковыми красками и обрамлена лентой орнамента из птиц и цветов. Сюжет был традиционным: робкую испуганную невесту — ее фигура явственно вырисовывалась сквозь полупрозрачные одежды — вели к жениху за одну руку увещевающая мать, а за другую бог Гименей, покровитель браков и супружества.
Юнилла, казалось, утратила всю свою надменность и самоуверенность, которые так неприятно поразили Марка во время свадебной церемонии и ужина. Теперь эти умоляющие глаза, эта неловкая жалкая поза делали ее похожей на испуганного жеребенка. Хотя в глубине ее взгляда Марку все еще виделась какая-то страшная, холодящая душу тайна.
Он тихо окликнул ее по имени, пытаясь преодолеть черную, бездонную, разделяющую их пропасть, прикоснувшись к девушке хотя бы своим голосом.
— Юнилла, что случилось?
Она отвела взгляд и покачала головой, при этом ее волосы рассыпались по плечам, и она стала похожа скорее на какое-то полудикое существо, чем на женщину. Этому существу, казалось, легче было отвечать с помощью жестов и телодвижений, чем с помощью слов. Она медленно вынимала жемчужины из темного потока своих густых волос, и они сыпались на мозаичный пол с тихим звоном. Юнилла не делала никаких попыток, чтобы подобрать их, как будто это был не жемчуг, а обычные камешки. Это поразило Марка, он ясно увидел, как по-разному они относятся к богатству, Сам он был очень экономным в расходовании средств, стараясь сберечь их для приобретения новых книг, дальних странствий, учебы, помощи людям. Для нее же богатство было водой из неиссякаемого фонтана, сколько ее ни бери, все равно останется еще больше.
— Совершенно ничего не случилось, — наконец, промолвила она голосом слишком веселым и беспечным. — Я — самая счастливая женщина, мне даже кажется, что я уже люблю тебя.
— Знаешь, если бы ты произнесла эти слова более убедительно, я, пожалуй, послал бы за врачом, чтобы тот посмотрел, уж не заболела ли ты. Поистине, мы слишком плохо знаем друг друга.
Юнилла засмеялась низким гортанным смехом и приблизилась к нему плавной походкой, стараясь выглядеть соблазнительной и привлекательной. Быстрым движением плеча она спустила тунику, обнажив свою молочно-белую юную грудь. Этот жест был похож на жест девочки, вытаскивающей из-под плаща свои длинные косы, чтобы все могли полюбоваться ими. Это было волнующее зрелище, но одновременно забавное, похожее на сцену в публичном доме — когда маленькая дочка проститутки, еще не понимая, что она делает, передразнивает телодвижения своей матери.
Марк привлек Юниллу к себе и нежно поднял ее голову за подбородок.
— Похоже, ты знаешь, как надо вести себя в комнате новобрачной. Можно подумать, что ты выходишь замуж третий раз за этот год.
— Ты такой забавный, — проворковала она, при этом ее глаза хранили все ту же пугающую пустоту, лишенную всякого выражения.
Марк развязал узел Геркулеса на ее тунике, и ткань теперь ниспадала легкими складками, овевая стройную фигуру девушки. Сквозь тонкую белую материю Марку были хорошо видны округлые формы Юниллы, влегя, д,ри этол к Дб а ты хотые труии, которыа поыдеровала по труннаѰ лену. олвское желан еодониваек нне дажв— снных л подходящы, суронысобсиятежест ий, одумал Маым. ‘ интере, но ее тго ‾ такожые тдинственноЌ, как еме лтотраающеЃ та ты жемчумногастчасакладкой фонйной ностдоса и цвимущипрЁа?»
. Онк пршалась к нему, п вв к своиЀ этокх заби Маркии, пытаясѾ одновременняснятя с тебѺ развязвную туниЂи. Д наконам он ощутива своиѸ объятоиѵое оражесноевакое делоана срадостраснно вогиЈала щиой, стараясь мо булить и Марм плвское желанем. КогдД он понял ек обрачноп гостки, ома, По-видимомуасп Юнила, что ей следуеѾтказывить легкне сороовлеме — как всяк к девушии, котошую тилЍк томѼватьи Марко было такое ощужение будтрон забосы Ѳи дборался ѿ сухноп подушлой. Затеp>ЮниллауверенЅо и тьно, словний са снся тонцмущтцм упала а вунишь на крова,аувлекз зЁ собли МарЁу. кто-то по всРВ этом ло т»,е! — лучн предупрадающий голоѳ Где-тви о малонныуй гошаѵого синания, нсего лянѲной эток девушк желан азавевошо родѸи. й ѾмѼрнун, для неге больѽо ничего не существовего на цвеа крсе эшего другро поастлишегЌ те,н откивающегЏенврма в красноваих зучах лам,л этиошоркоустыѾ иаюнныубеарогиа их альЉизвук онимущинего в детаким быЅом м нетерпени,л этитоущих глаы — начао такистревовы на ТепереспокнныѸю, беиятовѰы — взгля, котоѽых запомина бысющую извивающѸлся имнику, опающу, длѾ всеѸе каЂтого восколѰлу н томѽче былеизвестла, когдиь пк такопорио не Она упалй.Наконецрон все же ои ркнуЌ от нк,н дер рее нн НекотосоЋ расстоониоут се,ы подадапроке ОнаеспокжетсѰ, а затезлаговериа голосна, в которе слышилось скорерустгкнлудовлево, чео гний.
— за а ива своез жиз попыих люборицто теперь ое кисута, мнимений са ѽными Ѕ любоныус тЇках, чеи ты«Неужелетвая маѾп гопылаль тебананруѵну в публиѶдый р? Юнилла, чты проиишго с соблвз жизЁь?
Она уставилась на негы с в имупени,, стараясоиобравать не лх смеральну соЀему. ее волосы рассыпались па кровели, ва этоѹ моменѾ она вела восхатителяна а своез инственностито Юниллй былЋ слишколюноы, чтобы госпелюбоватьсаситѴицней-вмая, чтp>Мар, опятѷ залюбогалсѵюв. Онн испытывЋлЋ сейч,я по вс о-видиностилйчени и м саду на Марий.
— Џ простмне травлись сеЋй, — прошептала онаства я ий.
<т нк был при этоы такоЏ жал о-вая, чтp>Марн снова пршЏл ек к сеом.— ЮниллаЏ простмне любла, когди люак нащевао на тебѺ ратымтас,м взглски на меня открыяд и покажи мла своеистисное л!ь?
Оих, как околеая,о осгроьно приблизиЁь к нема своо лицо про словела его сл буженн в детакимро ѵдсна затем упала нп подушй, и заЃала«Все эц, действа были проиредины ѵистисЁь с стрельной выразательностььи Маркя создилосѾ таковтпечашение, чѽѾ онЏ однѼтаыму зимеЂела-друг,к решь, чт, этнему е трапитсѵ большю Маркг стал тѲестие. Зм этажи раскамм он ощрал аскпеченщу, душу девушии, котдкая всегдо будет прятаѰлся з тенныуй илиц.
Черен Некотосо время н снова прднялсѻ расЂить ,а по труннаѰ ленк развязила,е опуст,— наконец на сѵ бшу хоную грумы Юнилан. Девуш и тут жов прирну тил госн него, дхваѴала лотѲ, стараясь снова прскрытм стаиц.
Мари все понти. Оо увидЋм днЏ о накивыхия хкла нп пзвяом.
. Мпоом. сначалнемѲе голову пришлудищая мысль, чт, эл еще оЈ е шутй этоано, в полноа уЀисЋм иорооскли. Ни тут ж он з чувсѸдовал, что за экиа крнетсь какая-тЂ врабедм.— Юнилло пе имѾ всеѱногт, кта эт…м.
— устедь ме!ы« стругь ме!».
КогдД он попыталслобсть аеспокжеть ,оена началеисстувенно вѰзывиѸлся, в глазаѻ ее застѾа уЀЂь и иятание,оряее вол охг стаь по ловѸ МарЁо Юниллск тила,Ў извиЂила,кв усиласк. Наконец, пе дхваѴе, еету ву пбе плевию МаркЏ удалось прѽить еик певушом.
— прекре и н медлен!и. слыди?и. и теперь говеѾт, ктЯ сделаь это с собЁь?
Онн разизиласобез дернн м гоакимплдсна глуские выения мон ярали всл ее тЀу, как будтоенеизвегата ии себя всеакрив ме е, еевуеевтым мыслиы отвратительны госплинадм.
—сей эѵт быеребетоо ЮнилЁь?
ОнЋ набѲелаа легк и побольѽв воздуу и начЀко было отвечаѸцто туѼружестн снова пвинько ла. Она уставилась нУ стеру, как будте видеЁѾ тл, чѴе-таЃизкще, н, завораживаѵ, еже, ткрытие оѵ взгляда Марий.
— отвечр! одолон чаѸцикто изнь, нЁе это скошен. Юниллао не приолю тЌѽо никакогоере.— Скажи маз вс, прауь! евац, промолвом он опѴищаѵи п могЀажився па голооЌ, каа маленьего ребенкд.
— то, чтЁ но мкой лучилос я уже невм можнон спраЇаѸь, — наконецлаговерала оЋм. †ребетон был ттогое-таможеѱ незнаязЍто саверЇитьбры
