Прочитайте онлайн Несущая свет. Том 2 | Глава 13

Глава 13

К тому времени уже все забыли, что такое мир и мирная жизнь. Ранней весной в холодную промозглую ночь на праздник Новорожденной Луны старейшинам племени, собравшимся вместе со всем народом на совет, были доставлены римскими послами из крепости Могонтиак дары Императора Веспасиана — выкуп в золоте за убитых сородичей и сожженные деревни. Народ, собравшийся на совет, был поражен этим необычным проявлением раскаяния со стороны неприятеля. Люди не знали, что и думать. Некоторые были склонны принять этот выкуп, такого же мнения придерживался и жрец Гейзар, потому что Военный Правитель намеревался вручить все деньги непосредственно ему, чтобы он, в свою очередь, распределил их среди соплеменников. Это несомненно укрепило бы власть Первого Жреца, и он, кроме того, получив доступ к золоту, хорошо нагрел бы на нем руки.

Но большинство не могло смириться с понесенными племенем потерями, и золото не смягчало их горе и гнев. У многих перед глазами все еще стояло жуткое видение гибели пяти деревень, жители которых от мала до велика — от младенца до воина — были вырезаны римскими солдатами. К тому же римские послы, хотя и принесли выкуп, который был как бы уступкой Рима, вели себя словно наместники, обращающиеся с подвластными Империи людьми. Когда поднялся, наконец, вождь племени Бальдемар, готовясь дать ответ римским посланникам, народ, не дожидаясь начала его речи, принялся подбадривать его требовательными криками. И как всегда, первые же слова вождя объединили всех соплеменников, будто вдохнув в них одну общую душу. Всех охватил единый мощный порыв.

— Только нидинги и негодяи берут золото за гибель своих сородичей, — провозгласил Бальдемар звучным голосом, гордо вскинув свою величественную голову. — Кто из вас не знает, что это — самое страшное бесчестье? Возвращайтесь назад к хозяину, пославшему вас, римские рабы, и скажите им, что хатты отказываются от подачки! Мы сами установим цену наших потерь и нашего горя — но она будет выражаться не звонкой монетой, добытой в рудниках потом и кровью ваших рабов! Нет, вы заплатите нам собственной кровью!

Последние слова вождя крепко запомнились каждому хатту, и звук их не смолкал в их памяти долгие годы — словно звон колокольчика, отлитого бессмертными богами. Эти слова пережили человека, произнесшего их. Римские послы чудом избежали смерти в ту ночь. Теперь уже хаттские отряды начали делать набеги на мирные поселения, и по ночам воины, предводительствуемые германскими вождями, разоряли римскую провинцию Галлию.

* * *

Стояла тихая предрассветная пора ночи, на небе тускло сиял узкий серп новорожденной луны, четвертой в этом году. Ауриана дрожала от холода. Воды Рейна были обжигающе ледяными. Медвежий жир, которым она и ее воины-соплеменники намазались перед тем как начать переправу через реку, используя свои плетеные щиты, не согревал, а только спасал от простуды. Ее сырая туника, сшитая из кожи, казалась куском льда, прижатым к телу.

Наконец, они достигли чужого берега. И Ауриану охватило знакомое волнение, как всегда бывало в обстановке смертельной опасности. Второй ночной римский дозор проплыл по реке перед самым началом их переправы. Третий должен был появиться не раньше рассвета. Хатты привязали у берега две плетеные из ивняка и обтянутые кожей лодки, приготовленные для военных трофеев, и положили в них свои намокшие щиты. После этого Ауриана и тридцать молодых воинов — все они были дружинниками Бальдемара — забрались на крутой берег и замерли у живой изгороди, огораживавшей двор просторной усадьбы. Это была вилла работорговца Ферония, печально известного своей жестокостью всем германцам: этот богатый галльско-римский торговец занимался продажей детей.

Когда начало светать, и небо заметно посерело, в сумерках явственно проступили очертания этой зловещей усадьбы. Воины увидели жмущиеся друг к другу постройки, белеющие в полумраке обмазанными белой глиной стенами, дома были разновысокими, под красными черепичными крышами, и образовывали причудливый контур, вырисовывающийся на фоне светлеющего неба. Воинам было доподлинно известно, что вся усадьба набита неисчислимыми богатствами, приобретенными ценой крови их соплеменников.

— Месть! — негромко, но отчетливо воскликнула Ауриана.

И небольшой отряд — все, как один — перемахнул через изгородь, рванувшись к белеющим постройкам усадьбы, словно свора гончих псов, выпущенных из загона на собачьих бегах. Ауриана заклинала про себя богов, чтобы ее воины не забыли данные им наказы: «Щадить старых, малых и невольников. Наше оружие должно поразить только Ферония и его сторонников и очистить скверну этого места огнем пожара»

«Вы заплатите нам собственной кровью!» — эти слова Бальдемара звучали у нее в ушах, словно набатный колокол. «Сегодня мы возьмем с вас часть этой платы!» — мстительно думала Ауриана.

Она ощущала прилив энергии и радость хищника, готового напасть на свою жертву. Ее хищная радость была сродни стихийным силам природы — яростной буре или выходящей из берегов, сметающей все на своем пути реке. Но несмотря на охвативший ее восторг, внутри у нее, как всегда, таился страх. «Я живу на свете уже двадцать пять лет, — думала Ауриана, — и все еще накануне битвы меня тревожат видения подземных пещер Хелля. Я так надеялась, что возраст и приобретенный опыт избавят меня от страха. Но страх до сих пор гложет мое сердце».

Последние две луны Ауриана делала набег за набегом со своим отрядом в тридцать человек, нападая на неприятеля в темное время ночи и постоянно меняя свое местонахождение и расположение лагеря. В этом году они, следуя совету Бальдемара, предпринимали вылазки, ставя перед собой определенные цели — уничтожали отдельно стоящие дозорные башни или мелкие силы неприятеля, небольшие отряды римских легионеров, которые занимались строительством дорог или закладкой новых фортов в долине Веттерау. В отряде Аурианы было двадцать восемь юношей, только что посвященных в воины племени, и две девушки, которые являлись дочерьми жриц священных рощ, детьми, родившимися от ритуальных соитий в ночь великого весеннего праздника. Эти девушки, как и она сама, вступили в священный брак с богом войны. Ауриана находила огромное удовольствие в разработке планов военных вылазок, а затем с наслаждением наблюдала, как эти планы и замыслы воплощаются ее воинами. Бальдемар на каждом пиру возносил честь и славу ее подвигам. Этот набег был последним перед их возвращением в Деревню Вепря, где должен был состояться самый любимый праздник года, великое торжество в честь богини Истре. В эту пору нельзя было брать в руки железное оружие.

Они перепрыгнули через увитую виноградной лозой невысокую каменную стену и, взяв копья в руки, готовые к встрече с неприятелем, быстро пересекли двор. Миновав усыпанную гравием дорожку, ведущую между строений, они направились к постройке, где жили рабы.

Внезапно раздался оглушительный бешеный лай своры собак, устремившихся на них. Отряд был готов к такому повороту событий.

— Вульфстан! Давай! — крикнула Ауриана.

Вульфстан был сыном Гейзара и одной из жриц Водана, огромным мощным детиной, бесшабашно отважным и кровожадным воином. Он ни в чем не походил на своего отца. Вульфстан набросил большую охотничью сетку на собак, и они, сбившись в одну живую массу, путались, рычали, метались в ней. Теперь их легко было прикончить, используя копья как пики. Вскоре все они были уже мертвы, кроме той, которая не попала в сеть. Пес сомкнул свои мощные челюсти, вцепившись в руку Фастилы, самой молодой девы щита. Фастила завизжала, упала на землю и начала кататься по ней, но пес вцепился мертвой хваткой и не выпускал руку. Ауриана упала на спину собаки и одним движением ножа перерезала ей горло.

Фастила вцепилась обеими руками в Ауриану, осыпая проклятьями Вульфстана за то, что он не сумел набросить сеть на всех собак. Фастила была маленькой сильной девушкой, обладавшей грацией и проворностью лани, у нее были смоляные волосы, отливавшие иссиня-черным блеском, словно воронье крыло. Она была еще совсем ребенком и очень привязана к Ауриане. Вспыльчивая, со взрывным, безудержным характером, она напоминала Ауриане агрессивную маленькую птичку, готовую в ярости заклевать своего врага. Фастила увязалась за ними тайком и выдала свое присутствие уже тогда, когда было поздно отсылать ее в главный лагерь войска, так как отряд удалился от него на порядочное расстояние. «Ей ни в коем случае нельзя было участвовать в вылазках, — с горечью думала Ауриана, — она слишком юная и неопытная, если ее убьют, я буду отвечать за нее перед Бальдемаром».

Ауриана торопливо перебинтовала разорванную клыками руку Фастилы длинной льняной лентой, а затем помогла ей встать на ноги. Вскоре девушки присоединились к остальным воинам. В сумерках на фоне белеющих стен они заметили мелькание черных теней — это были люди, разбуженные лаем собак. По их суетливым движениям было видно, что они охвачены паникой. Следовательно, — сделала вывод Ауриана, — это не обученные обращаться с оружием охранники, стерегущие богатства усадьбы, а обыкновенные рабы.

— Назад! — коротко приказала она. Половина ее воинов подчинилась ее приказу, другая половина — нет. Вульфстан метнул копье и поразил одного из мечущихся слуг наповал. И только тут он заметил, что за люди находились перед ним. Разве могли эти перепуганные создания оказать хаттам какое-нибудь сопротивление? Обезумевшие от ужаса слуги побросали в панике палки и дубинки, которые держали в руках, и бросились опрометью прочь.

— Назад! — закричала Ауриана. — Не преследуйте их, это — рабы!

Ауриана задержалась на мгновение у тела убитого Вульфстаном человека. Она узнала в нем германца — одного из живущих вблизи Янтарного Озера племени; этот человек был захвачен в плен совсем недавно. Его лоб был обезображен огромным багрово-коричневым шрамом от ожога, полученного при пожаре.

— Будь проклят Фероний и весь его род! — процедила она сквозь зубы с презрением. — Этого труса кто-то предупредил! Фероний бежал, оставив своих собак и рабов защищать свое логово!

— Это рабы нидинга, его собственность, поэтому мы должны уничтожить их! — вмешался Вульфстан, стараясь оправдаться за свою излишнюю поспешность. Он был, пожалуй, единственным человеком в отряде, которого Ауриана недолюбливала. Он напоминал ей злобного сторожевого пса, который набрасывался и кусал всех подряд, кто бы ни проходил мимо, не разбирая друг это или враг. Должно быть, это кровь Гейзара говорила в нем.

Ауриана, будто не слыша слов Вульфстана, выпрямилась и прошла мимо него. Весь отряд быстро проскользнул в небольшую дверь с низкой притолокой, ведущую в помещение, где жили рабы. Вульфстан постоял еще мгновение и с недовольным видом последовал за своими товарищами. Воины медленно продвигались в темноте, наталкиваясь на перегородки, делившие помещение; миновав его, они вышли в садик перистиля, а затем нырнули в темные комнаты самой виллы.

Молодые хатты повидали на своем веку много римских фортов и военных лагерей, но никогда еще никто из них не переступал порог частного жилища богатого римлянина. Их раздирало любопытство при виде огромных просторных комнат, наполненных массой чудесных предметов. Они были поражены каменным узором полов и яркой росписью стен. Они не могли отвести взгляда от множества хитрых, сделанных искусной рукой мастера вещиц. Ауриана окончательно убедилась в том, что вилла была действительно покинутой. Похоже, хозяева дома оставили его совсем недавно и в сильной спешке: заправленные маслом лампы все еще горели в некоторых комнатах просторной виллы, на накрытом столе было разлито вино в позолоченные чаши, а на кухне все еще кипело в железном котле какое-то дурно пахнущее варево. Вся усадьба была сдана им без боя. Ауриана решила, что эту удачу им принесли народившаяся четвертая луна этого года и приближающийся благословенный праздник богини Истре.

Воины разделились на небольшие группы и рассыпались по всем помещениям, грабя и уничтожая то, что не могли унести с собой. Ауриана слышала, как в соседних комнатах виллы ее соратники крушат мебель, швыряют на землю скульптуры и бьют хрупкие вазы о каменный пол. Затем она почувствовала нарастающий жар от пламени, которым были охвачены ковры и парчевые занавески. Воины обильно поливали огонь маслом из амфор, чтобы тот разгорелся сильнее. Прошло довольно продолжительное время, прежде чем до ее сознания дошло, что она сама не принимает никакого участия в грабеже и разорении вражеской усадьбы. Ауриана чувствовала себя околдованной всей чудесной обстановкой, окружавшей ее в этом роскошном доме. Она глядела во все глаза на прекрасные вещи, не в силах оторвать взгляда, словно ребенок, попавший впервые в жизни на великолепный праздник.

Когда рассвет бросил первые лучи сквозь окна виллы, осветив лабиринт сумрачных комнат, взорам хаттов открылись новые чудеса, которые не просто ошеломили воинов, а, казалось, перевернули всю их душу.

Ауриана о многом знала по рассказам Деция, но одно дело слышать, а другое — видеть собственными глазами.

Одна из комнат виллы была наполнена изображениями людей, выполненными из камня. Некоторые из изображенных застыли в величественных живописных позах и были полуодеты. Другие фигуры были изваяны не полностью, а лишь по плечи человека. Когда Ауриана медленно, затаив дыхание, проходила мимо этих застывших каменных изваяний, ей казалось, что они своими взглядами тянутся к ней и молят избавить от злого, наложенного на них заклятья. Она почти не сомневалась в том, что они были когда-то живыми людьми, но чары римских колдунов превратили их в камень. На стенах другой комнаты висели, переливаясь яркими сияющими красками, живописные изображения; некоторые цвета напоминали Ауриане несмешанные красители для ткани, которые хранились у ее матери, Ателинды. Здесь были изображены огромные фантастические жилища, похожие на гору, на разных ярусах которой были расположены помещения, населенные людьми. Здесь жили богини с розовыми, исполненными жизни и энергии телами, а также животные никогда не виданные хаттами. На одном таком животном восседал маленький погонщик, а само оно имело огромные уши и длинный змееподобный нос. В следующей комнате пол казался странным образом теплым, будто он был живым. Ауриана стала на колени и прикоснулась к полу руками. Ей показалось, что под этим полом спит огромный огнедышащий дракон. А в небольшом вымощенном камнем дворике стояла огромная чаша с прирученной водой, пойманной и заключенной в каменные русла. Деций, конечно, рассказывал ей о том, что его народ владеет секретом, как пускать воду в свои жилища и использовать ее для своих нужд. Но Ауриана не представляла себе, что струйки воды могут течь чистым серебряным потоком изо рта огромного каменного получеловека-полурыбы, держащего в руке копье с тремя зубьями.

Ауриана подошла к столу, на котором стояли изящные сосуды из матового стекла. Она хотела разбить их. Но у нее не поднималась рука, и девушка застыла, словно парализованная.

«Все эти чудеса надо не уничтожать, а изучать и осваивать. Народ Деция совершает много зла, но он обладает великими секретами и искусством, недоступным даже нашему лучшему умельцу-кузнецу. Римляне создают вещи поразительной красоты. Такие чудеса не могли бы существовать без благословения богини Фрии, великого источника всего живого. Во всем этом есть поразительная величественность, глубокая тайна. А вдруг тем, что мы крушим и разрушаем это великолепие, мы совершаем святотатство?» — думала Ауриана, но тут же она предостерегла себя от подобных опасных помыслов. «Нет, я не должна так думать, это безумие с моей стороны! Все эти вещи — исчадие Нижнего Мира, подземного царства, где обитают злые духи и души нидингов Юга, вскормленных молоком волчицы и упившихся нашей кровью». Противоречивые мысли и чувства боролись в ее душе. В тайне она очень сожалела, что вообще увидела всю эту роскошь и великолепие.

Внезапно Ауриана почувствовала чей-то пристальный взгляд на себе и, резко обернувшись, увидела Вульфстана, который наблюдал за ней с выражением любопытства и легкого презрения во взгляде. Он, правда, не осмелился отчитывать ее за бездействие, но она явственно видела в его глазах осуждение. «Почему ты не ломаешь и не жжешь все вокруг?» — как бы говорил его взгляд. Ауриана почувствовала сильную тревогу: она знала, что Вульфстан непременно доложит о ее странном подозрительном поведении своему отцу Гейзару. И старый жрец, всегда ненавидевший ее, припомнит ей и этот случай, он ведь накапливает факты, готовясь к тому дню, когда наконец открыто выступит против нее перед собранием всего племени с обвинениями в нарушении многих обычаев и законов.

В комнату вошла Фастила.

— Огонь разгорелся слишком быстро, — сообщила девушка, с опаской глядя на Ауриану. — Пора уносить ноги.

По взволнованному виду Фастилы и огонькам гнева, горящим у нее в глазах, Ауриана догадалась, что девушка только что яростно спорила с Вульфстаном, защищая саму Ауриану от его нападок. Фастила была настолько верной и преданной Ауриане, что казалась последней родной сестрой. Они набрали столько сокровищ, сколько можно было увезти на двух лодках. Это были серебряные чаши и блюда великолепной работы, амфоры с золотистым вином, искусно сделанные драгоценные украшения из серебра с топазами, лазуритом и черным янтарем, которые принадлежали богатым римлянкам, жившим в этом доме.

Когда отряд уже покидал виллу, воины вступили в комнату, стены которой были похожи на пчелиные соты — так много в них было ниш на разных уровнях, все эти ниши были заполнены свитками из тончайшей бересты (так, во всяком случае, думала Ауриана), которая была испещрена римскими знаками. Ауриана знала, что Деций умеет читать эти знаки, поэтому она схватила целую охапку легких свитков, вспомнив, как горько Деций сожалел о том, что у него всего лишь одна книга. Когда она принялась заталкивать свитки в один из мешков с серебром и драгоценными вещицами, Вульфстан обернулся и недобро глянул на нее. «Зачем они тебе? — как бы говорил его взгляд. — Они ничего не стоят, это римская скверна!» Но Фастила тоже остановилась и пришла на помощь Ауриане: она схватила целую охапку свитков, подражая подруге, и запихала их в свой мешок.

Как только Ауриана и Фастила нагнали весь отряд, выбежав во двор, огонь, набравший неукротимую мощь, охватил всю виллу: огнедышащий дракон, которого они освободили из клетки, был уже неуправляем и яростно, жадно пожирал все на своем пути. Пламя перебрасывалось с одного строения на другое, его опаляющее дыхание гнало молодых воинов прочь, в безопасное место.

Когда они, наконец, выбежали на берег реки, волоча за собой мешки с награбленным добром, задыхаясь от бега, покрытые сажей и пеплом, Фастила тихо рассмеялась.

— Как все здорово прошло! Никто даже не попытался оказать нам сопротивление!

Каждый выпил по глотку вина, взятого в доме, а затем Ауриана вылила немного вина в Рейн, чтобы задобрить тем самым речных нимф, потом она плеснула вино в воздух, совершая тем самым малое жертвоприношение Водану. Наконец они оттолкнули груженые лодки от берега, два человека гребли в них, а остальные переправлялись на своих щитах. Им надо было спешить: дым от пожара был хорошо виден из крепости Могонтиак, в любую минуту здесь мог появиться конный отряд, отправленный на разведку.

Прежде чем броситься в воду, Ауриана оглянулась, чтобы вновь взглянуть на дело своих рук, и тут же вскрикнула от страха. Другие тоже оглянулись. Вокруг виллы вились стаи летучих мышей, сначала они сливались с дымом, а затем черной тучей, обезумев от жара, начали разлетаться в разные стороны. Ауриана решила, что эти отвратительные создания, в которые перевоплощались души умерших нечестивцев, жили, должно быть, огромными колониями под крышами строений усадьбы.

Фастила в ужасе отвернулась, закрыв глаза руками. Угрюмое недовольство Вульфстана мгновенно сменилось диким ужасом, и он рухнул на колени прямо в воду, чертя в воздухе знаки, оберегающие от колдовства. Ауриана глядела на это зловещее знамение с внутренней дрожью, чувство безнадежности охватило ее. Призрак надвигающейся гибели, которую она постоянно предчувствовала, тянул к ней руки, призывая в свои черные объятья. «Должно быть, он совсем близко, день моей гибели, — думала Ауриана, — слишком уж красноречиво это дурное знамение». Зло порождало зло. В грядущем году их ожидает столько скорби и горя, сколько взвилось сейчас в небо этих созданий, похожих на демонов. И причиной горя явится она — Ауриана, поскольку именно она учинила этот пожар на вилле, выпустив на свободу стаю зловещих демонов.

* * *

На обратном пути молодые воины почти не разговаривали друг с другом, стараясь как можно быстрее добраться до Деревни Вепря, чтобы поспеть к началу обряда освящения земли. Видение черной тучи летучих мышей, застлавшей весь горизонт, преследовало их, не давая покоя. Дожди, раскисшие дороги и разлившиеся реки задерживали их продвижение. Они находились в пути уже пятнадцать дней и растеряли во время переправ через многоводные реки половину из награбленных сокровищ. Наконец они добрались до реки Фульда и пошли берегом вниз по течению до реки Везер.

Ауриана ехала верхом на гнедой кобыле, своем боевом трофее: эта кобыла была верховой лошадью одного римского кавалериста, сраженного Аурианой при нападении ее отряда на речной дозор. Рядом с ней, как всегда, скакал Деций.

Молодые хаттские воины из отряда Аурианы думали, что раб-римлянин сопровождает их, для того чтобы присматривать за лошадьми и выполнять другую работу, положенную рабу, — такую, например, как подготовка дров для костра, разведение огня, освежевывание добытых на охоте животных, строительство шалашей. Однако ее отряд знал и другое, видя, как много времени она проводит в обществе Деция — воины понимали, что тот дает ей необходимые советы для планирования военных вылазок и набегов. Все старались не придавать этому особого значения и не расспрашивали ни о чем Ауриану. Все, кроме Вульфстана. Она была для молодых воинов — девой-воительницей, неизменно приносящей победу, и потому все ее поступки и действия казались им благословенными. Однако, беря в расчет злобную подозрительность Вульфстана, Ауриана старалась быть очень осторожной и, ведя беседы с Децием, всегда оставалась в поле зрения дружинников.

В последний день их путешествия домой Ауриана с радостью увидела, что Фрия являет ей лицо самой Истре: все холмы покрылись первыми весенними цветами, холмистая равнина, простирающаяся перед ее глазами, была устелена ковром всевозможных оттенков — от бледноватого желто-зеленого до густого, сочного, почти черного — там, где росли тисовые рощи. Казалось, она ощущает, как дышат леса, как пульсирует в них жизнь: копошатся в земле деловитые жучки, пробиваются бледные грибы, греются на солнце мохнатые зверушки, в кронах деревьев вьются над первыми клейкими листочками бабочки и пчелы, по стволам сосен носятся стремительные белки с такой легкостью и проворством, что кажется, они не касаются коры. И вся эта разнообразная жизнь была осенена величественными кронами деревьев, возвышающимися над мельтешащей внизу жизнью, давая ей кров и убежище. Стволы деревьев казались Ауриане столбами храма, куполом которого было небо.

Большая часть отряда скакала впереди вместе с Вульфстаном. Ближе всех к Ауриане скакала Фастила, но и она уже не могла бы расслышать ее голос. Холод пронизывал Ауриану, и она поплотнее закуталась в большой серый шерстяной плащ, такой длинный, что закрывал круп лошади. Она казалась сейчас Децию каким-то лесным странным существом с дерзким любознательным взглядом, боящимся показаться из своей норки и в то же время желающим выбежать на солнышко.

— Ты не захотела сорвать зрелый плод, готовый уже упасть тебе в руки! — произнес Деций со скрытым раздражением в голосе. По всей видимости, его совершенно не трогали красоты природы. — Форт Могон плохо защищен, и его командир будет в отъезде еще, по крайней мере, десять дней. Если бы мы не спешили назад, если бы не этот ваш праздник… Больше нам, пожалуй, такой возможности не представится.

— Деций, ты, как сорока, все болтаешь об одном и том же без умолку. Нет и еще раз нет! Я же уже сказала! И потом, ты ничего не смыслишь во всем, что касается священных обрядов.

— Этот проклятый праздник происходит каждый год, и каждый год одно и то же.

— Ах ты, волчье отродье! Ты не испытываешь ни малейшего почтения к великой богине Истре!

Деций усмехнулся. В этот момент Ауриана выглядела очень величественно, и в то же время он ощущал, как эта девушка дорога его сердцу. Ее голова была упрямо откинута назад, ясные серые глаза с осуждением глядели на него. Яркое весеннее солнышко освещало ее каштановые волосы, и они отливали золотом. Она казалась ему сейчас такой беззащитной и уязвимой — несмотря на то, что всю жизнь старалась сделать себя неуязвимой и сильной — что его внезапно охватило пронзительное чувство любви к ней. Но он не мог выразить ей свои чувства — когда он пытался это сделать, он весь цепенел и забывал все слова, словно бессловесное животное.

— Самый большой подарок богини Истре мне — это то, что миновал еще один год, а меня так и не принесли в жертву вашим кровожадным богам. Кто тот счастливчик, которого вы на этот раз утопите в болоте?

— Во всяком случае, наши жертвоприношения — дело добровольное, — ответила Ауриана, — в отличие от ваших!

— Я же уже говорил тебе, мы не приносим в жертву богам людей, не совершаем человеческих жертвоприношений!

— Неправда. Ваш народ заставляет людей сражаться друг с другом до смертельного исхода. Вся разница в том, что эти жертвоприношения делаются во имя мелкого незначительного божка — вот и все.

Он покачал головой с терпеливой снисходительной улыбкой на губах, как будто любая попытка с его стороны объяснить ей ее ошибку была бы тщетна — выше ее понимания.

— Боги хотят, чтобы мы вернулись. И я больше не желаю ничего слушать!

Деций на минуту задумался, уйдя в свои мысли. Затем он снова заговорил:

— Ауриана, а ты веришь в богов? Всегда, я имею в виду? Тебя никогда не одолевают сомнения в их существовании?

Ауриана была поражена его словами, она сердито нахмурилась.

— С таким же успехом ты мог бы спросить, верю ли я в землю? Конечно, верю!

— Это не праздный вопрос. Дело в том, что некоторые люди на моей родине не верят в них.

— Но… я же вижу их! Они многочисленные, шумные, их легко заметить. Присмотрись! Видишь, вон там?

— Но это же просто рощица ясеней, цветущих ясеней, они, конечно, очень красивые, даже величественные, но…

— Что значит «просто»? Ты что, не видишь их волшебной сверхъестественной силы? Деревья — это лик Фрии, а ветер, гуляющий между стволов, — ее дыхание. Она находится сегодня в хорошем расположении духа, поэтому и являет нам открыто свое лицо.

— Мне кажется, иногда я верю всему тому, о чем ты сейчас говоришь. Но ты никогда не заставишь меня поверить в то, что ребенок в заячьей шкуре, возглавляющий праздничную процессию, — божественное существо. По-моему, вовсе недостаточно нацепить маску, чтобы стать богом.

— Ты ничего не понимаешь. Ребенок, который возглавляет праздничное шествие богини Истре — одержим духом великого Зайца, то есть дух божества лишь на короткое время вселяется в него. Весь народ поклоняется Зайцу, потому что это — кроткое безобидное существо, обладающее мощной магической силой; оно с готовностью приносит себя в жертву. Если ты будешь умирать с голоду, заяц сам явится к тебе и попросит приготовить его и съесть. Можешь улыбаться, сколько тебе хочется, Деций, я все равно верю, что ты улыбаешься от радости, что узнал все это сейчас, а не потому что смеешься надо мною в душе.

— Клянусь Минервой, тебе бы следовало уже привыкнуть к моим ухмылкам, дорогуша.

— Мне не надо было говорить тебе всего этого, — продолжала она осторожно, как бы оправдываясь перед кем-то, — ты не заслужил, чтобы тебя посвящали в наши тайны… но те немногие избранные, кто последует за Зайцем через лес, обретут священный покой на весь остаток жизни, навек распрощавшись с тоской, недугами и скорбью. В последний день празднеств в честь Истре, когда Блаженный взойдет…

— Ты имеешь в виду того несчастного, которого убьют накануне.

— Он счастливый человек! И он вовсе не умирает!

Ауриана негодовала, но все еще не теряла надежды заставить его понять священные обычаи своего народа.

— Неужели ты не видишь цветы на том месте, где зимой правила лютая смерть? Это то же самое. Принесенный в жертву снова оживает, потому что Фрия воскрешает его. Разве луна не умирает на небе только для того, чтобы вновь возродиться на третий день? Точно так же происходит и с Блаженным и со всей землей, когда к нам приходит Фрия в образе Истре. Это единственная пора в году, когда любой из нас — вне зависимости от того, стар он или молод, печален или радостен — может попасть в Мир, Где Нет Скорби. Вот почему люди называют Истре — Милой и Любимой и восходят на самые высокие холмы, чтобы совершать там свободные соития во имя нее! Многие своими глазами видели эту богиню, Деций! Она вся в цветах и проезжает по полям в серебряной колеснице, запряженной белыми кошками. От нее исходит мягкое сияние, которое лечит исстрадавшиеся души, поэтому люди называют ее Несущая Свет. Зайцы, эти священные животные, бегут впереди нее, извещая о ее приближении и разнося ее божественный свет по всей земле. Если этот свет коснется тебя, ты узнаешь, когда и при каких обстоятельствах придет к тебе смерть — а это дарует мир душе, как утверждают Священные Жрицы, — а также ты обретешь ясное сознание того, что все живое — это одно существо, единое целое, что все благословенно и взлелеяно божественной любовью, даже крысы и черви. Я знаю то, о чем говорю, потому что сама испытала на себе однажды это — мне было откровение, в котором на меня снизошло это всеобъемлющее благостное чувство.

Лицо Аурианы погрустнело, когда она припомнила то блаженное состояние, которое испытала в присутствии Рамис и которое внезапно безвозвратно ушло. Деций заметил это внезапное изменение настроения девушки и его насмешливая улыбка угасла.

— Ты меня совершенно очаровала своим рассказом. Все это похоже на древний прообраз Элевсинских мистерий. Я всю жизнь мечтал хотя бы немного поверить во все эти сказки, — и Деций пожал плечами, как человек, которому больше нечего добавить.

Ауриана ощутила, что между ними разверзлась новая пропасть, странным образом, сильно отдалившая их друг от друга. Ей было неприятно это чувство. Ауриана вдруг отчетливо поняла, что причиной непонимания Децием ее мира является узость духовного опыта римлян — несмотря на весь их материальный прогресс. Ауриана с ужасом ощутила, что Деций только кажется живым, а на самом деле его душа во многом сродни мертвому засохшему плоду, оставшемуся в зиму на голой ветке.

— Ауриана, младшего сына Зигвульфа, — того, которого взяли в плен, звали Идгитом?

— Да, Идгитом. А почему ты спрашиваешь?

— Я обнаружил его имя в книгах, которые ты мне притащила с виллы, и сейчас вспомнил об этом. Имена варваров звучат поистине дико, и их очень трудно произносить! Надо еще раз заглянуть в ту книгу.

— А что это за книги, Деций? Тайные заклинания и магические заговоры? Предания о героях? Сказания о чудовищах?

— Эти книги просто восхитительны, мой воробышек, ничего более восхитительного я в жизни своей не видел. Ты притащила мне пятьдесят свитков с отчетами по продаже рабов. Благодарю, этим чтением я готов наслаждаться всю жизнь.

— Какой ты неблагодарный! Ты никогда не доволен, что бы я для тебя ни делала!

— Может быть, ты мне позволишь все же научить тебя нашему алфавиту, хотя бы алфавиту! А там и парочке слов…

— Ни за что на свете! Слова не должны ложиться на бересту, потому что они сразу же умирают, как птицы в неволе.

После длительного молчания, в течение которого ее воодушевление уступило место мрачной задумчивости, Ауриана заговорила вновь:

— Меня окружает целое полчище врагов, Деций. Это угнетает меня. Вульфстан, например, когда увидел, что я беру эти свитки, посмотрел на меня так, будто я — римский шпион. Есть и такие, которые говорят, что я попала под твое влияние, и что мне ближе чужие обычаи, чем обычаи собственного народа. Если мы начнем занятия, я уверена, что нас застанут за этим делом, кто-нибудь нас обязательно увидит, и пойдут новые слухи и наговоры. Гейзар следит за каждым моим шагом, подстерегая, как голодный стервятник. Я в безопасности лишь до тех пор, пока жив мой отец.

— Зачем ты мне это говоришь? Ты же прекрасно знаешь, что я думаю на этот счет. Давай, наконец, распрощаемся с этой дырой, полной гнили и сырости. Мы могли бы построить домик в Галлии и зажить на лоне природы свободными земледельцами. Ты представить себе не можешь, как мне ненавистна эта земля!

Она уже два раза помогала ему совершить побег. При первой попытке его поймали соплеменники Аурианы и вернули ей. При второй попытке один из старших офицеров в форте Маттиакор узнал в нем «Деция-изменника», и он бежал, спасая свою жизнь, снова в глухие хвойные леса.

— … и, в конце концов, мы могли бы с тобой пожениться!

Ее печальный взгляд при этих словах наполнился горечью. Деций хорошо знал, что эта мысль и без него приходила ей в голову. Однако, Ауриана, как всегда, скрепила свое сердце и заговорила с трудом, как бы преодолевая себя:

— Сколько раз я говорила тебе, что это невозможно — я уже замужем!

— Возможно, если бы я познакомился с твоим мужем, это как-то помогло бы мне…

— Если бы ты познакомился с моим мужем, это плохо кончилось бы для тебя! Так что замолчи сейчас же и прекрати свои кощунственные речи!

Их лошади с ходу перемахнули низкую осыпавшуюся каменную стену, поросшую густой вьющейся викой, усыпанной веселыми фиолетовыми цветочками. Они долго ехали в полном молчании. Неожиданно Ауриана попридержала свою лошадь, как будто что-то внимательно разглядывая на земле. Весь отряд неспешно продвигался вперед легкой рысцой, и только Деций да внимательная, заботливая Фастила замедлили бег своих коней, заметив, что Ауриана остановилась.

— Смотрите! Волшебные мухоморы! — воскликнула она, подзывая своих друзей, и легко спрыгнула с лошади на мягкую, поросшую мхом землю. — Подождите меня! Я обещала Труснельде… — проговорила она, задыхаясь от спешки, и начала быстро рвать мухоморы, — что я наберу ей этих грибов, если увижу их. Вы же знаете, что молва утверждает: если съешь их, то тебе сразу же станет внятен смысл сокровенных слов великой Рамис.

— Дай-ка мне попробовать парочку этих мухоморов — может быть, тогда до меня начнет доходить смысл некоторых твоих слов! — проговорил Деций, наблюдая с нетерпеливой улыбкой за тем, как она собирает грибы и складывает их в свою сумку для провизии. Наконец, она выпрямилась и, швырнув один мухомор прямо ему в лицо, лихо вскочила на свою лошадь. Деций засмеялся, и она невольно ответила ему улыбкой.

— Прежде чем мы доберемся до своих, я хотела бы задать тебе пару вопросов — боюсь, что дома мне не представится такой возможности, — заговорила Ауриана снова после небольшой паузы. — Скажи мне, зачем ваши солдаты захватили в плен нашу великую Священную Жрицу? Неужели они хотят выведать у нее секреты пророчеств и ясновидения?

Сразу же после того, как отряд Аурианы вышел в поход из военного лагеря, их нагнал один из гонцов Бальдемара с тревожной вестью: римляне совершили странный неслыханный акт агрессии против германцев — два римских легиона проникли скорым маршем в глубь германских территорий, вторгшись на земли бруктеров, восточного германского племени, и, окружив башню Веледы на реке Липпе, схватили великую пророчицу, намереваясь переправить ее дальше в Рим в качестве заложницы. Событие это потрясло все германские племена своей необычностью и непостижимостью.

— Готов поспорить, что смысл этого поступка моих соотечественников вовсе не в том, в чем ты думаешь, — отозвался Деций. — Я догадываюсь, что эта акция была предпринята потому, что ваша Веледа неустанно призывала германцев к войне, к сопротивлению Риму, в результате чего мирные доселе племена превратились в злейшего и опаснейшего врага Империи. Я назвал бы эту операцию блестящей в тактическом плане. Подумай сама: пленена всего лишь одна женщина — пусть и священная — и сразу же все орды северных племен обезоружены этим событием, приведены в полное замешательство, и это без единой капли крови — римской или варварской! Гениально! А затем совет местных колдуний избирает эту пророчицу по имени Рамис на место плененной великой Веледы. А та, наоборот, всю свою жизнь неустанно поносит всякую войну и кровопролитие. Интересно, неужели римляне заранее знали, какой эффект произведет пленение Веледы и кто такая Рамис? Если бы правительство проявляло столько же мудрости в делах в мое время, то наверняка той ужасной бойни в Британии удалось бы избежать.

— Это же страшное бедствие, а ты ведешь себя так, будто произошло нечто радостное и отрадное! Мой народ все равно не покорится и будет продолжать вести войну с Римом. Пленение Веледы означает для нас только одно: мы будем теперь бороться с Римом в одиночку — без поддержки священных сил. Рамис не в состоянии помочь нам со всеми своими загадочными советами и неясными пророчествами. А теперь ответь мне на второй вопрос: зачем римлянам понадобилось предлагать нам выкуп за сожженные деревни? Этот поступок очень несвойственен твоему народу, который никогда не испытывает сожалений и раскаяния, совершив злодеяния.

— Ты права: мой народ не привык признаваться в совершенных ошибках или преступлениях. В этом поступке я усматриваю еще один признак необычайной мудрости нового Императора — или того, кто дает ему советы. Видишь ли, у этого Веспасиана есть вздорный сынок по имени Домициан, большой завистник, который лютой ненавистью ненавидит мир. Это он распорядился уничтожить ваши деревни, пытаясь тем самым развязать большую войну, в надежде, что Рим пошлет его во главе своего войска усмирять твоих соплеменников. Но его отец, Император, не пошел на поводу у сына и отстранил его от дел. Для вас, Ауриана, было бы намного лучше, поверь мне, принять все же тот выкуп, который предлагает Рим.

— Как ты смеешь намекать на то, что мой отец неправ?

— Я вовсе не собираюсь судить его поступки, я просто говорю о том, какие последствия они будут иметь. Вы теперь обречены на бесконечную череду войн…

— Но римляне лишили нас многих плодородных земель! Что же нам теперь ложиться и умирать с голоду?

— Вам следует прежде всего научиться более эффективно вести свое земледелие или переселиться куда-нибудь в другое место, но не на юг. Вы до сих пор не имеете верного представления о мощи вашего противника. У меня самые мрачные предчувствия того, что произойдет в ближайшее время — все это миром не кончится. Не имеет значения, какая именно из противоборствующих сторон первой толкнет тот камень, который вызовет падение лавины. Мудрый человек не станет сражаться с мощной лавиной. Он попытается уйти с ее пути.

* * *

Когда отряд Аурианы находился уже недалеко от усадьбы Бальдемара, воины увидели большие знамена красного, белого и черного цветов, развевающиеся на воротах стоявших вдоль дороги подворьев. Это были цвета священного праздника Истре, которая, как утверждали жрецы, являлась дочерью луны. Воины проезжали мимо жителей деревень, распевавших песнопения в честь Истре и собиравших хворост для костров, которые вскоре разгорятся на вершинах холмов. Эти люди расчищали также дороги от грязи и прелой листвы, готовя их для праздничных шествий и плясок. На Ауриану нахлынули воспоминания детства: она припомнила, как бегала по лесу с такими же, как сама, девочками-подростками, возлагая ландыши на священные каменные изваяния, собирая вербену и маргаритки на венки и подглядывая за юношами, которые ставили силки на зайцев, необходимых для праздничного ритуала жертвоприношения. Каждый год в это время Ауриана помогала Ателинде печь печенье в виде новорожденной луны, которое ее мать затем оставляла у источников в качестве малого жертвоприношения богине Истре. Затем Ателинда готовила свои краски, ее руки были вымазаны по локоть в красный и синий цвет: она красила священные яйца, символизировавшие вечную жизнь, которые потом прятали в лесу, чтобы дети искали их. Светлая радость охватила Ауриану при этих воспоминаниях о прошлых веселых празднованиях самого великого дня в году. Ей припомнились слова Труснельды, сказанные Ауриане, когда та была еще совсем маленькой девочкой: «Радость создана для того, чтобы править миром, — весть об этом разносят по всему белому свету душистые ландыши».

Еще находясь у кромки родных полей, Ауриана расслышала звонкие крики гостей и домочадцев большой усадьбы Бальдемара. День клонился к закату, это был канун Дня Великого Жертвоприношения. Отряд Аурианы въехал в ворота, увенчанные черепом кошки, водруженном на высоком столбе, и попал прямо в разгар суматохи праздничного пира и всеобщего веселья.

Народ стекался сюда из пяти деревень, многолюдные толпы уже заполонили весь двор и большую часть ячменного поля, начинающегося сразу же за коровником. Перед домом Бальдемара были расставлены деревянные лавки и длинные дубовые столы, которые ломились от хлеба и мяса. Недалеко от столов группа соплеменников, взявшись за руки, танцевала веселый танец под звуки отбивающего бойкий ритм барабана. Бродячие певцы пели здесь же свои полные драматизма и изящества баллады, подыгрывая себе на многострунных арфах; их баллады рассказывали о великих воинах, отважных девах, гневных троллях, злобных эльфах, а еще они пели хвалебные песнопения. Около медоварни собралась шумная толпа, окружив плотным кольцом горящую телегу и воина Амгата, который заявил, что он самый сильный человек в дружине Бальдемара и может перепрыгнуть этот костер одним прыжком. У всех под ногами путались стайки испуганных цыплят, по двору летали перья, кричали дети, играя в догонялки, шныряли озорные поросята. На одном из столов подвыпивший Зигвульф пустился в безудержный пляс, держа в руке рог, наполненный хмельным медом, и распевая во всю глотку победную песнь таким дурным голосом, что ему начали подвывать собаки на псарне.

Первым Ауриану заметил именно Зигвульф и начал громко подзывать ее к себе. Тут же целая толпа устремилась к только что возвратившимся воинам, требуя, чтобы те показали им свои трофеи. Участники похода умолчали о зловещем предзнаменовании, виденном ими на вилле, потому что не хотели никому портить праздник. Деций тем временем незаметно покинул отряд, чтобы вернуться в свою хижину и продолжать играть роль смиренного раба, не навлекая подозрений ни на Ауриану, ни на себя.

Ауриана медленно направилась к дому, пробираясь сквозь плотную толпу и здороваясь с каждым встречным соплеменником. Дочери Сисинанд остановили ее, преградив дорогу, чтобы показать подруге своих новорожденных младенцев, и Ауриана внимательно вгляделась в личики детей своих двоюродных сестер, как бы проверяя, действительно ли душа несчастного Ульрика, юноши, которого она случайно убила, возродилась в одном из новорожденных сородичей, но ей не удалось узнать Ульрика ни в одном из младенцев. И тут Ауриана увидела Витгерна.

Он подбежал к ней и, оторвав от земли, поднял в воздух, затем они дружески обнялись. Вся горечь их прежних отношений давно миновала, теперь они испытывали друг к другу теплые спокойные дружеские чувства. Любовь Витгерна к Ауриане перешла постепенно в чувство сильной привязанности, которое было мало требовательно и подразумевало прежде всего надежные приятельские отношения. Однако, однажды Ауриана заметила — когда речь случайно в разговоре зашла о Деции — как в глазах Витгерна вспыхнула обида, каким-то шестым чувством Витгерн уловил, что этот раб-римлянин возбудил в ее душе более пылкие чувства, чем он сам.

К Витгерну подбежал его маленький сынишка и уцепился за ногу отца. Ребенок еще ничего не говорил, кроме своего имени, Ауриана подхватила его на руки и ласково прижала к себе. Это дитя было живым доказательством того, что пророчества Гейзара внушены не богами и потому не сбываются: жрец утверждал, что у Витгерна родится ребенок слепой на один глаз, как и сам Витгерн, и Гейзар поэтому отказался даже совершить ритуальное жертвоприношение вепря на его свадьбе. Однако ребенок родился исключительно здоровым, без всяких увечий, самим своим появлением отрицая пророческий дар ожесточенного старого жреца. За спиной Витгерна стояла его жена, Турид, бывшая рабыня, вольноотпущенница, на которой Священные Жрицы разрешили Витгерну жениться, несмотря на его физический недостаток. Женщина радостно улыбалась и выглядела веселой и довольной жизнью, ее большой живот свидетельствовал о том, что супруги ждут еще одного ребенка. Ауриана ощутила на мгновение легкую зависть. «Эта женщина заняла мое место», — подумалось ей. Ауриана позавидовала в этот момент теплу домашнего очага, семейной заботе и оседлости жизни Турид. Но в следующий же момент она осознала простую истину — она, Ауриана, не могла бы так жить. Она, должно быть, была похожа на диких лошадей, которых можно приручить лишь до определенной степени, — они не терпят долгого пребывания в стойле, им надо постоянно скакать, брать препятствия, взбираться на крутые холмы.

Ауриана передала малыша Турид, а Витгерн помог ей пробраться сквозь толпу.

— Иди и поговори со своим отцом! — громко кричал ей Витгерн, стараясь перекрыть голосом царивший вокруг шум и гам. — Он не принимает во внимание мои слова, может быть, он послушается тебя! Зачем ему ввязываться в эти проклятые состязания!

Ауриана не на шутку встревожилась: она боялась за жизнь отца, хотя этот страх был скрыт глубоко в ее душе, потому что крепкий как дуб Бальдемар казался подчас действительно бессмертным.

Они пробрались сквозь праздничную толпу, минуя пьющих и жующих соплеменников, певцов и сказителей, пройдя мимо длинного стола, на котором стояли жареные фазаны, запеченые молочные поросята, огромные головки сыра, окорока и плоские караваи ритуального хлеба с изображением крестов, магических символов возрождения, которые помогали земле обрести новую жизнь. Вокруг пирующих бегали настырные собаки, выпрашивая кости и объедки. Когда Ауриана и Витгерн огибали угол дома, девушка на мгновение заметила в глубине двора Ателинду, но расстояние между ними было слишком велико, и поэтому она не стала окликать мать. Ателинда весело смеялась какой-то шутке одного из воинов и протягивала ему рог своего лучшего меда, она всегда с удовольствием раздавала мед другим, считая его эликсиром жизни, она угощала гостей этим бодрящим напитком так же настойчиво и серьезно, как раздавала советы своим домочадцам по ведению хозяйства. Солнечные блики играли на ее серебряных украшениях, Ателинда энергично жестикулировала, общаясь с гостями. В этот момент она была похожа на грациозную плясунью и казалась Ауриане изящной, проворной, в меру игривой и ловкой. На праздниках она всегда становилась центром притяжения всех гостей, там, где она находилась, было весело, уютно, хорошо людям; Ателинда несла окружающим надежду и благодать, словно она была самой богиней Истре.

Наконец, Витгерн привел Ауриану к площадке в конце двора, огороженной натянутыми веревками. Ауриана увидела, что соревнования по метанию копья были в самом разгаре, Она прищурилась от бьющего в глаза солнца и на противоположной стороне площадки заметила величественную фигуру Бальдемара, в его пышных волосах, густых и длинных, словно львиная грива, играл легкий ветерок. Он стоял как-то неестественно неподвижно, застыв с копьем в руке, поднятым над головой. Все наблюдавшие за состязаниями, казалось, вместе с ним затаили дыхание. Его соперник, Гундобад, вождь небольшого отряда воинов, человек с мощными покатыми медвежьими плечами, с всклокоченной рыжей бородой, широкоскулым рябым лицом и красным носом, свидетельствующим о его пристрастии к хмельным напиткам, уже выполнил свой бросок. Его копье глубоко вонзилось в дубовый столб, служивший соперникам мишенью.

— Состязания начались. Мы опоздали, — тихо промолвила Ауриана, отступая на шаг за чужие спины, чтобы Бальдемар не заметил ее; ее неожиданное появление могло отвлечь его от сосредоточенного выполнения первого броска. Девушка с тревогой заметила, что выбранная на этот раз дистанция была на пару шагов длиннее обычной, Бальдемар с такого расстояния мог и промахнуться. Зачем ему нужно было подвергать себя такому бессмысленному испытанию? Люди его об этом не просили. А в самих этих состязаниях таился большой риск. Если их исход будет не в пользу Бальдемара, соплеменники истолкуют это как утрату везения, а значит и покровительства богов.

Ауриана бросила взгляд на Торгильда, он стоял совсем рядом с соперниками и напряженно наблюдал за состязаниями. Выражение его лица было мрачным и замкнутым, и Ауриана ощутила, что он тоже испытывает растущую тревогу.

— Готова поспорить на весь наш урожай нынешнего года: за всем этим стоит коварный Гейзар, — проговорила Ауриана, понизив голос. — Гундобад никогда не осмелился бы бросить вызов отцу по своей воле.

Взгляд Витгерна помрачнел, по-видимому, он согласился в душе с доводом Аурианы. Не говоря ни слова, Витгерн медленно кивнул ей. Бальдемар стоял на пути Гейзара, мечтавшего о том, чтобы хатты снова, как во времена Видо, попали в рабскую зависимость от римлян. Тогда богатства начали бы сами стекаться в руки Гейзара: он подстрекал бы вождей совершать набеги на поселения соседних племен и имел бы большой доход от работорговли захваченными в плен бывшими союзниками.

Ауриана затаила дыхание, когда Бальдемар начал выполнять быстрый мощный разбег перед броском, потрясая на бегу копьем и группируя мышцы для того, чтобы правильно сделать бросок.

Ни один смертный человек не может сохранить всю свою силу до конца дней, достигнув преклонного возраста. Почему же все ждут от Бальдемара какого-то чуда? Ему нельзя показать свою слабость перед теми, кто черпает свои силы в его победах!

Гундобад в это время осклабился по-волчьи, скрестив на груди мощные мускулистые руки. Бальдемар метнул копье и оно полетело, чуть вращаясь в воздухе. Мгновение — и его наконечник глубоко вонзился в столб рядом с копьем Гундобада. Ауриана бросилась в объятия Витгерна, чуть не плача от радости и облегчения.

Бальдемар сделал почти невозможное! И теперь Ауриана надеялась, что отец вспомнит, наконец, о своем возрасте и больше не будет участвовать в состязаниях, оставшись в памяти соплеменников навсегда победителем, ловким, сильным человеком.

Но тут девушка с ужасом заметила, что Гундобад намечает еще более длинную дистанцию и проводит новую линию на десять шагов дальше прежней.

— Ах ты, сын черного вепря! — пробормотал негодующий Витгерн.

Ауриане стоило немалых сил сдержаться и не выбежать на площадку, ей хотелось броситься к отцу и убедить его, убедить всех окружающих прекратить этот ненужный спор, это безумие, памятуя о славных подвигах Бальдемара в прошлом.

Мальчик-раб вытащил оба копья из столба и побежал вдоль натянутой веревки к соперникам.

— Витгерн, не говори ему, что я была здесь, — тихо промолвила Ауриана.

Витгерн угрюмо кивнул. Гундобад метал копье первым. Сначала оно летело быстро и уверенно, чертя в воздухе плавную дугу, но затем в конце полета скорость копья заметно упала, оно начало быстро снижаться, и все же бросок был точен, копье поразило столб, вонзившись почти у самого основания. Мишень была поражена. Дружинники Гундобада взревели, приветствуя своего вождя. Их одобрительные крики были похожи на оглушительный лай своры собак.

Бальдемар изготовился сделать свой бросок. Ауриана поняла по выражению его лица — она слишком хорошо знала своего отца! — что он не надеялся на успех. Девушка ощутила, что ее пробирает мелкая дрожь.

— Это несправедливо! — произнесла она так, чтобы слышал один Витгерн. Он взял ее руку и крепко сжал в своей.

Ауриана заметила, что Бальдемар собрался с духом, чтобы сделать неимоверное усилие, может быть, самое большое усилие в своей жизни. Он с ходу начал яростный мощный разбег. Разве впервой ему делать то, что многие считали невозможным? Главное было — напрячь все свои физические и духовные силы, собрав их в один комок, и попросить помощи у богов. Но не слишком ли часто он прибегает к их помощи? Может быть, боги уже устали помогать ему?

Ауриана видела, что многие соратники Бальдемара отвели глаза в сторону, не желая видеть его поражение. Сама Ауриана усилием воли заставила себя следить за полетом копья и не пожалела об этом. Она заметила тот переломный момент, когда сомнение на лице ее отца уступило место воодушевлению, как будто немощь плоти была вмиг подавлена силой духа.

Вне зависимости от того, постарел этот человек или нет, он был просто не в состоянии потерпеть поражение в жизни.

Копье просвистело в воздухе, в мощном полете прочертив почти прямую траекторию. Оно летело так, будто сам Водан нес его на своем крыле, и с силой вонзилось в дубовый столб — высоко над копьем Гундобада.

Соратники Бальдемара громко одобрительно закричали, приветствуя своего вождя, но крики их не были излишне восторженными, как будто они и не ожидали ничего другого от доблестного Бальдемара. Но Ауриана ясно видела по лицу отца, что он поражен своим успехом не меньше, чем она сама. Бальдемар понимал, что произошло чудо и он сделал невозможное.

«Он понимает, что это конец, — подумала она с ужасом. — Он понимает, что больше никогда не должен вступать в подобные состязания, но он не знает, как сделать так, чтобы не принимать брошенные ему вызовы и не участвовать в поединках. Поэтому в следующем году Гундобаду наверняка удастся опозорить отца и растоптать его честь».

Гундобад засмеялся, как будто все это ничего не значило. И он был прав, время играло ему на руку.

— На следующий год мы сойдемся опять! — крикнул он своим наглым громоподобным голосом, обращаясь к Бальдемару.

Он хотел похлопать соперника по плечу, но его уже поднятая рука застыла в воздухе, когда он увидел выражение лица Бальдемара. Гундобад тут же пожал плечами, будто бы это состязание было простой шуткой и за ней не таилось никакого злого умысла, а затем, резко повернувшись, растворился в толпе своих сторонников.

Ауриана поймала себя на ужасной мысли. «Было бы лучше, если бы отец умер, чтобы никто не видел его слабости, заката его славы!» Но тут же она ощутила приступ головокружения, словно вовремя остановилась, застыв на краю бездонной пропасти.

«Нет, не может быть, это была не моя мысль! И все же, все же она промелькнула у меня в голове. Только к тем, кто прокляты богами, приходят подобные мысли», — подумала Ауриана и в памяти у нее всплыло видение черной тучи кружащихся над горящей виллой летучих мышей.

* * *

Когда на землю спустился вечер, Ауриану охватила тоска, ей уже было не до праздника, веселье и шум тяготили ее. Она вывела свою кобылу из конюшни и понеслась галопом на высокий холм, расположенный за Деревней Вепря. Это было мрачное место, поросшее только кривыми чахлыми сосенками, но с него открывался вид на все окрестности, и отсюда Ауриана могла видеть все костры, разожженные в честь Истре. Каково же было ее удивление, когда она обнаружила, что Бальдемар решил сделать то же самое. Его вороной жеребец учуял запах кобылы и быстро нагнал ее. И вот уже дочь и отец скакали рядом в полном молчании, хотя это молчание было чисто внешним. Не произнося ни слова, они ощущали, как всегда, дружескую поддержку и искреннее чувство любви друг к другу. Это успокаивало Ауриану и внушало ей чувство надежности. На их глазах, пока они взбирались по крутому подъему, на вершине холма Железного Топорища был разожжен небольшой костер, который стремительно разгорался: дровами служили чаще всего березовые поленья и падуб, поленья которого окунали предварительно в смолу. Скоро огонь уже полыхал вовсю, устремляясь мощными языками в ночное небо, словно ликующий факел, венчающий высокий холм.

Затем в темноте возник еще один костер на холме, расположенном в южном направлении, и вот уже один за другим, будто загораясь друг от друга, темноту пронзили десятки огоньков; куда хватало взгляда, до самого горизонта, окрестность была расцвечена кострами Истре, самыми великолепными цветами весны. По мере того, как ночь становилась все непроглядней, начинало казаться, что на землю упало целое созвездие живых, теплых, трепещущих, манящих к себе звезд. Светлая радость снова захлестнула Ауриану. «Фрия видит эти костры и чувствует нашу верность и преданность ей, и в ответ на нашу любовь она дарует нам рассвет!»

Молчание прервал Бальдемар.

— Победу сегодня одержал не я, Ауриана. Гундобад сильнее меня. Это Водан проявил ко мне свою снисходительность в последний раз, совершив чудо. Я больше не должен испытывать божье терпение.

— Гундобад — маленькая подлая душонка — он не может собрать вокруг себя слишком много воинов. Поэтому тебе не стоит опасаться его.

— Все это так, но он страшит меня не сам по себе — через него мне было явлено предостережение, — неожиданно Бальдемар улыбнулся и сменил тему разговора, он окинул Ауриану взором, исполненным гордости: — Расскажи-ка мне лучше, откуда ты узнала, что форт на реке Майн был ловушкой? Чего только не говорят на этот счет! Лично я слышал по крайней мере пять противоречивых рассказов.

— Во-первых, местоположение этого нового укрепления уже само по себе должно было вызвать наш гнев. Я сразу же заподозрила неладное. Не такие уж они дураки, чтобы полностью преграждать нам доступ к нашим соляным источникам. И потом они оставили слишком небольшую охрану в своем форте, причем ворота укрепления были еще недостроены: римляне никогда не ведут себя так беспечно и неосторожно — значит, все это было сделано умышленно. Я вгляделась попристальней из укрытия и увидела стога сена, в которых укрывались их солдаты. Конечно, такой воин, как Зигвульф, все равно не послушался бы и напал на форт.

Бальдемар рассмеялся и положил ладонь на ее плечо.

— У тебя орлиный взор и волчье упорство. Я очень доволен тобой, — он так долго и пристально вглядывался в ее лицо, как будто прощался и старался запечатлеть его в своей памяти.

— Я должен тебе кое-что поведать, — продолжал он, — я давно уже собираюсь рассказать тебе об этом, ты должна все знать, чтобы быть готовой к тому, что произойдет. Прежде всего помни: тебе нечего беспокоиться по поводу того, что мои силы угасают.

Ауриана закрыла глаза, чувствуя неизъяснимую горечь в душе.

— Этим утром ко мне подлетела сова и закружила над моей головой, как будто хотела что-то сказать мне, а затем устремилась ввысь и села на крышу нашего дома, — снова заговорил Бальдемар. — В этот момент я отчетливо услышал в шуме ветра восторженное пение, несущееся из глубины Хелля: «Он уже идет к нам, он идет к нам!»

— Сова означает только то, что в нашем доме кто-то умрет. Но ведь в доме живут так много людей.

— Не надо закрывать глаза на очевидные вещи, мое возлюбленное дитя. Бездна, которая поглотит всех нас, наводит тоску только на того, кто боится взглянуть на нее открытым смелым взглядом и сопротивляется ей. Оказывать сопротивление надо на поле боя, а не в этом случае, мое воинственное дитя. Ведь эта бездна является по существу нашей праматерью, ты понимаешь, о чем я говорю, — седой древней женщиной, возникшей из небытия в тот же миг, когда возникли Три Великих Мира.

— Ты еще не стар, — пыталась убедить его Ауриана, собрав все силы, но голос выдавал ее, он дрожал от напряжения и лишал слова убедительности. — У тебя еще много сил, и нет никаких признаков того…

Ауриана чувствовала, что идет по самому краю пропасти.

— Ты не хочешь ничего видеть, или ты действительно ослепла. Я теряю силы с каждым днем, даже зрение начало отказывать мне: я уже не вижу зайца в ста шагах от себя. Так что выслушай то, что я хочу сказать тебе.

Молчание Аурианы и ее порывистое дыхание выдавали обуревавшее ее волнение и еле сдерживаемые слезы. Она взяла себя в руки, чувствуя, что наступает решительный момент, и те двери отцовской души, которые долгие годы были закрыты, сейчас наконец откроются.

— Я знаю, что раб-римлянин обучает тебя военному искусству. Я давно уже знаю это.

Ауриана остолбенела от неожиданности. Ее сердце ушло в пятки. «Мне следовало бы сразу понять, что я не смогу от него ничего скрыть», — мелькнуло у нее в голове.

— Я не одобряю этих занятий, — спокойно продолжал отец, — и вся эта история печалит меня. Я успокаиваю себя только тем, что, может быть, боги намеренно устроили все так, а не иначе, преследуя какую-то скрытую от меня цель. Ты должна позаботиться о том, чтобы лучше хранить в тайне твои занятия. Ты же знаешь, когда меня не станет, ничто не помешает Гейзару расправиться с тобой.

— Я не стыжусь своего поступка, отец. Я ощущаю благословение богов, они направляют меня в моих путях и помогают мне. Кроме того, я просто не могу действовать иначе.

— Разве я что-нибудь говорил о постыдности твоего поступка? Оставим стыд негодяям и плутам, которые должны испытывать его за свои злодеяния. Я смирился с тем, что ты делаешь, так же, как я смирился вот с этим, — и Бальдемар похлопал себя по больной ноге, которая так и не зажила окончательно, часто давая о себе знать. — Знаешь, вся твоя жизнь отмечена печатью богов.

Он отвел взгляд от ее лица и посмотрел в долину, расположенную между двумя холмами, небо над которой еще было золотисто-багряным от отблесков закатившегося солнца. Эта картина странным образом напоминала открытый, зияющий рот, и Ауриана невольно вспомнила Великого Волка, который, по хаттским преданиям, должен проглотить солнце в Конце Света.

— Слушай меня внимательно, — произнес Бальдемар. — Когда меня не станет, начнется ужасная кровопролитная борьба за мой меч.

Ауриана кивнула. Меч Бальдемара был величайшим сокровищем среди всех семейных реликвий, он был символом могущества и власти, который нельзя было выпустить из рук рода, потому что дух Бальдемара вечно будет жить в его клинке. Тот, кто завладеет им, будет не просто обладать военной удачей во всех сражениях, но и получит жизненную энергию и мудрость самого Бальдемара, а также всех его могущественных предков, которые сражались этим мечом.

— Зигвульф и Витгерн исполнят мою последнюю волю и не нарушат своего слова, — продолжал он. — Но что касается Гундобада и многих других, на них нельзя надеяться, они непременно захотят завладеть мечом. Я уже дал наказ Ателинде, чтобы она, когда меня не станет, зарыла мой меч в пяти шагах за медоварней на одной линии с ивой, растущей над источником.

— У Сисинанд есть сыновья, — осторожно напомнила Ауриана, нутром чуя, что коснулась очень опасной темы. — Зачем же ты говоришь это именно мне, ведь они — прямые наследники величия рода.

— Да, у моей сестры действительно есть сыновья. И двое из них, по крайней мере, отважны и мужественны на поле боя. Но никто из них не наделен поистине великой душой, как моя ганна, не обладает ее орлиным взором, ее бесстрашным сердцем львицы, защищающей своих детенышей. О них не ходит легенд и преданий, боги не отметили их своей печатью, они не получили пророчеств и предзнаменований, свидетельствующих о том, что именно они смогут защитить родную землю. Этот меч по праву принадлежит тебе.

В глубине души она всегда знала, что так все и будет, и все же сейчас у нее захватило дух от слов отца. У Аурианы было такое ощущение, словно она из темного помещения выбежала на яркое солнце и на мгновение ослепла от его сияющих лучей. Мурашки забегали у нее по спине от волнения и жутких предчувствий.

— Но я… я же… я всегда думала, что ты намерен…

Внезапно ее поразила догадка.

— Ты с самого начала решил поступить именно так! — воскликнула она, медленно повернувшись к нему и глядя на отца твердым радостным взором. — Поэтому ты и не вмешивался в мои тайные занятия военным искусством. Ты не хотел, чтобы Гейзар и Зигреда знали о твоих планах вручить мне свой меч.

Слабая улыбка тронула уста Бальдемара, но он не произнес ни слова в ответ.

— А теперь слушай меня дальше. Гейзар выслеживает тебя уже многие годы. Он знает о твоем общении с рабом-римлянином и о том влиянии, которое он на тебя оказывает, он знает, что ты прислушиваешься к его суждениям о воинской стратегии, и в этом кроется страшная опасность для тебя. Старая лиса знает также о всех тех военных машинах, которые ты захватила и собираешься использовать в бою в нарушение всех наших законов.

Ауриана сгорала от стыда, чувствуя, что отец видит ее насквозь. Она ничего не могла утаить от него! Девушка потупила взор. Неужели он знает также о ее любви к рабу? Ауриана стала горячо молиться богам, заклиная их, чтобы они не открывали отцу этой жгучей тайны.

— И вот когда наступит срок, и Гейзар уже не сможет причинить вреда мне лично, он обрушит всю силу своей ненависти на тебя. Мои дружинники будут защищать тебя после моей смерти — я взял с них клятву. Особенно я надеюсь на Витгерна и Зигвульфа, они будут стоять за тебя до последнего.

— Я вовсе не нуждаюсь в их защите, — голос Аурианы выдавал ее обиду и смущение.

— Гордые слова благородного воина! Не забудь, Ауриана, что ты, в свою очередь, должна позаботиться об Ателинде. Не бросай ее!

— Не беспокойся.

— Ты должна до конца своих дней мстить отродью волчицы, живущему на юге, и не забывать, о чем гласит закон мести: «За кровь платят только кровью». Не нарушай этого священного закона!

— Я буду помнить об этом, — твердо пообещала Ауриана, однако что-то в ее голосе встревожило Бальдемара.

— Твою душу одолевают тайные сомнения. Но в подобных вещах ты никогда не должна сомневаться.

— Деций, — произнесла Ауриана и почувствовала зыбкую топь под ногами, как будто вступив в опасную зону. Бальдемар нахмурился при звуке этого имени, но не стал перебивать ее. — Деций преподносит мне все это совсем в другом свете. Он утверждает, что среди его народа, точно так же как среди нашего, есть злые люди, негодяи, а есть блаженные и мудрые, и точно так же, как у нас, — один человек не должен рассчитываться за те злодеяния, которые совершил другой.

«Зачем я бросаюсь на защиту римлян? — с удивлением подумала Ауриана. — Неужели такое странное воздействие произвели на меня чудеса, увиденные в доме римского работорговца? Неужели к уму и хитрости римлян я приравниваю их душу?»

Гневные слова готовы были уже сорваться с языка Бальдемара. Но он слишком уважал свою дочь, чтобы так с порога отметать любую ее мысль без всяких рассуждений.

— Раб неправ, — произнес наконец Бальдемар, — это его истина, а не наша. А ты обладаешь такой великой душой, которая часто старается вместить в себя множество чужих истин, но от этого страдает истина твоего собственного народа. Ты должна заткнуть уши и не слушать лукавые речи этого раба, потому что ты дала клятву, являющуюся непреодолимой преградой для чужих истин, преградой, сравнимой разве что с морем, которое не переплыть; ты заключила свой договор непосредственно с богами.

Ауриана медленно кивнула, соглашаясь с ним. Она испытывала в это мгновение странное чувство: ей казалось, что отец совершенно прав и неправ в одно и то же время. Но разве это возможно?

— Когда ты возьмешь в руки этот меч, ты больше не будешь одинока. Я всегда буду с тобой!

* * *

Великий праздник Истре продолжался. Угасающий серп Четвертой Луны, наконец, исчез с небосклона. Наступил великий День Жертвоприношения. Сегодня один из соплеменников, представитель знатного могущественного рода, должен был стать добровольной жертвой и искупить все кощунства и святотатства своего народа, совершенные за этот год, приняв их на себя. Толпы людей стекались к Болоту Волчьей Головы. Люди хранили такое благоговейное молчание, что были слышны крики гусей и мычание коров, доносившиеся с близлежащих полей. Когда солнце скрылось уже за верхушками высоких сосен на западной стороне, оставив на небе лишь багряные размытые отблески, из леса появилась Рамис, одинокая фигура, одетая во все черное, ее ужасный лик закрывала плотная вуаль. Она двинулась твердым размеренным шагом по тропе, вдоль которой стояли Священные Жрицы различных германских святилищ и рощ, державшие в руках зажженные факелы, пламя которых чуть колыхалось под порывами свежего весеннего ветерка. На руке у Рамис висела веревка — ожерелье Фрии, с помощью которого богиня забирала людей назад в свое лоно, где они обретали новую жизнь и воскресали.

Человек, согласившийся в этом году добровольно отдать свою жизнь, восседал на краю Воронова Пруда на дубовом троне, украшенный гирляндами из душистых ландышей. Его взор был неотрывно устремлен в небо, куда он должен был скоро отправиться; он не видел Рамис, которая подходила к нему со спины, совершенно бесшумно и целеустремленно, словно ястреб, падающий камнем на свою жертву.

Она моментально набросила ему петлю на шею, даруя быструю милосердную смерть.

Ауриана представляла себе все это действо так, как ее учили: добровольная жертва сознательно отдавала свою жизнь, искупая своей самоотверженной любовью все проступки соплеменников, этот человек был искупительным даром, усмиряющим гнев богов; он умер, чтобы все остальные могли жить. Когда прислуживающие главной Жрице жрецы взяли безжизненное тело, привязали к нему груз и бросили в пруд, все присутствующие явственно ощутили дух жертвы в дуновении ветра, этот дух устремился прямо в Небесный Чертог. Нет, этот человек не умер. Он вернется к своим соплеменникам. На глазах Аурианы, точно так же как на глазах всех присутствующих, выступили слезы благодарности.

Прошло еще три дня, и вот наступил наконец великий праздник Истре, в этот день жизнь торжествуя берет верх над смертью. С этого дня человека, который добровольно отдал свою жизнь за други своя, именуют Блаженным, в этот же день он должен воскреснуть вместе с возрождающейся луной. На рассвете Ауриана села у домашнего очага рядом с Ателиндой, наблюдая, как Мудрин, стоя у черного котла, висевшего над огнем, кладет в него мед, добавляет козье молоко и помешивает кашу, состоящую из многих круп.

Когда Фредемунд разложила дымящуюся кашу по мискам и раздала завтрак всем собравшимся у очага, Ауриана заслышала у порога детские голоса — это стайки местных ребятишек подошли к двери, чтобы в соответствии с ритуалом, выпросить у хозяев праздничное угощенье. На рассвете дня Истре мальчики и девочки со всех окрестных деревень собираются вместе и обходят все дома и подворья, бросая у каждой двери горсть березовых сережек, поскольку березовые сережки символизируют возрождение новой жизни и, по хаттским поверьям, обладают магической силой обновления. Ателинда поспешила на порог, где собрались дети разных возрастов и, смеясь, осыпали крыльцо березовыми сережками. Хозяйка дома весело поговорила с детьми и наделила каждого раскрашенным яйцом, после чего дети отправились к другой усадьбе. Праздничное раскрашенное яйцо тоже обладало магической силой — где бы ни прошли дети со своими корзинками, наполненными раскрашенными дареными яйцами, там по всей округе самки животных приносили большой приплод, а фруктовые деревья готовились обильно плодоносить в пору урожая.

Затем Ателинда, Ауриана и рабыни собрались, чтобы идти к разожженным на холмах кострам. Эти костры не гасли уже четвертый день. Бальдемар находился во дворе, помогая конюху седлать лошадь. Здесь же во дворе суетились группы рабов над очагами, на которых готовились вкусно пахнущие праздничные блюда — из баранины и оленины. Рабы, суетясь, наперегонки, мешая друг другу, добавляли в котлы дикий лук, пахучие травы, горох. Из западных дверей жилого дома выходили заспанные дружинники Бальдемара, остававшиеся на ночь в усадьбе. Некоторые из них так и уснули за пиршественным столом, упившись хмельным медом и свалившись под скамейки, щиты, плетеные из лыка, прикрывали их разгоряченные лица. Другие же, более сильные, все еще сидели за столами и лениво играли в кости, потягивая мед и ожидая, когда начнутся ритуальные игры и пляски вокруг костров. Бальдемар, по давно установившемуся обычаю, не собирался идти вместе с дружинниками к кострам. Он готовился к своему собственному ритуалу, совершаемому каждый год в определенном месте, которое знали только женщины его семьи. За рекой Куницы находился одинокий холм, окруженный труднопроходимой чащей елового леса, сквозь который вилась узкая еле заметная тропа, ведущая на его вершину. Вершину увенчивал выступ скалы в форме раковины моллюска. Еще будучи совсем молодым человеком, Бальдемар принес здесь свою первую жертву после успешно завершившегося военного похода; случилось это тоже весной, в дни праздника Истре. Во время совершения ритуала жертвоприношения молодому Бальдемару было видение: он увидел поединок горного кота и волка, кот одержал верх в этой схватке. Жрецы бога Водана истолковали это видение так, что если Бальдемар будет каждый год в последний день праздника Истре молиться здесь богам, принося свои жертвы, то однажды его народ одержит победу над Римом, потому что горный кот был предком хаттов, а волк — римлян. И вот с тех пор каждый год доблестный вождь всходил на вершину этого холма вместе с девятью Жрицами Ясеня и приносил в жертву богам оленя, кровь которого стекала в естественный каменный сосуд.

С течением лет секрет Бальдемара был раскрыт женщинами его дома: сначала о месте ежегодных жертвоприношений узнали рабыни Мудрин и Фредемунд, а затем и остальные, работавшие вместе с Ателиндой за ткацкими станками. Ведь если женщины работают целыми днями в одном помещении, им невозможно утаить хоть что-либо друг от друга.

Когда Бальдемар собрался уже уходить, Ауриана остановила его на самом пороге.

— До сих пор нет никаких известий о Халльгерд, — произнесла она тихо, так чтобы Ателинда не слышала ее слов, — это очень тревожит меня, у меня нехорошие мрачные предчувствия.

Рабыня по имени Халльгерд исчезла еще в новолуние первой луны этого года, а она была одной из тех, кто знал месторасположение холма ежегодного паломничества Бальдемара.

Бальдемар улыбнулся дочери спокойной улыбкой.

— Мы же говорили уже с тобой на эту тему, она наверняка находится сейчас в одной из отдаленных деревень с каким-нибудь парнем, из-за которого и оставила нас.

— Отец, но ведь она исчезла в самую глухую и холодную пору зимы.

— Ну тогда эта бедная несчастная женщина замерзла где-нибудь в глубоких непроходимых сугробах.

— Или погибла от рук какого-нибудь римского палача, под пытками, после того как выдала ему местонахождение холма, на котором ты совершаешь свой ежегодный ритуал. Если бы она замерзла в сугробах, кто-нибудь уже давно обнаружил бы ее останки.

Отец поднял лицо Аурианы за подбородок и улыбнулся, глядя девушке прямо в глаза.

— Ты сегодня вся горишь, словно в лихорадке! У тебя просто дурное расположение духа. Думаю, что тебе надо выпить немного меда — это лучшее средство от хвори и хандры.

Она попыталась улыбнуться ему в ответ, но улыбка у нее получилась слишком жалкая. В первый раз на ее памяти их мысли с отцом не совпали, и они не поняли друг друга. «В этот раз по какой-то тайной причине, — подумала она, и сердце ее сжалось в груди от нехороших предчувствий, — боги лишили отца ясности взора и его обычной проницательности».

Когда Бальдемар уже готовился сесть верхом на своего вороного жеребца, из дома вышла Ателинда и подошла к мужу, чтобы обнять его. Ауриана с порога, с охватившим ее вдруг благоговением, наблюдала за этой трогательной сценой, свидетельствующей о силе любви двух пожилых людей, о величии этой любви и ее неиссякающей нежности. Неожиданно ей стало очень больно, и она отвернулась. «Никогда в жизни у меня не будет такой любви. Бог войны — это всего лишь дух, не дающий тепла, уюта и нежности, а союз с Децием невозможен, да и сам он слишком колючий и ершистый».

Когда Бальдемар вскочил наконец на своего скакуна и быстрым галопом поскакал прочь со двора, Ауриана ухватилась за косяк с такой силой, что костяшки ее пальцев побелели от напряжения, ей так хотелось кинуться вслед за отцом и уговорить его не делать сегодня ежегодного жертвоприношения.

Когда солнце находилось уже в зените, и дети, обойдя все дворы и разбросав повсюду березовые сережки, снова собрались в Деревне Вепря, все начали готовиться к ритуальному шествию, которое должен был возглавлять Лунный Заяц. В этом году племя выбрало на роль Зайца девочку десяти лет от роду, и она надела серую шерстяную шапочку с маской, на которую сверху были нашиты длинные матерчатые уши, торчащие в стороны. Дети заливались звонким смехом, и их голоса звенели над полями, словно колокольчики, когда они сбегались со всей окрестности, чтобы присоединиться к начавшемуся шествию, встав в затылок за Зайцем, идущим пританцовывая по тропинке, вьющейся меж полей. Дети выстроились в длинную цепочку, взявшись за руки, в волосы у них были вплетены белые душистые ландыши. Ауриана следила за ними глазами, пока они медленно шли вдоль кромки поля, засеянного льном. Если кто-нибудь спрашивал их, куда они идут, они отвечали, что держат путь на Луну, но Ауриана знала, конечной целью их похода является вершина холма, расположенного над Рекой Куницы. До нее доносились пронзительные крики: «Блаженный воскрес! Свет вернулся на землю!» Им вторили другие возгласы: «Она несет свет! Вечная жизнь дарована нам!»

Пора было отправляться к кострам. Ателинда распорядилась, чтобы на повозку погрузили бочонок со ставленым медом. Ауриана услышала яростную ругань, доносившуюся откуда-то со двора, и вышла узнать, в чем дело. Она увидела сердито размахивавшую руками и бранящуюся Фредемунд.

— Противная безмозглая негодница, зачем только твоя мать кормит тебя! Тебя давно бы уже следовало продать в рабство.

Заслышав шаги Аурианы, рабыня круто повернулась, ее маленькие черные глазки горели от ярости, пухлые руки были сжаты в кулаки.

— Эта дуреха не стреножила тягловую лошадь, которую мы запрягаем в повозку, и та отбилась от табуна на пастбище! Как же мы теперь завезем на гору мед, воду и мясо? Ателинда должна высечь эту девчонку!

Ауриана увидела стоявшую рядом с Фредемунд Сунию, дочь Ромильды, женщины, занимавшейся снабжением военных отрядов хаттов провизией. Это была тощая замкнутая девочка-подросток, которой не было еще и шестнадцати лет и которую ее мать часто нещадно лупила. Она сильно сутулилась и, не смея поднять глаза, прерывисто дышала от сильного испуга. Фредемунд крепко держала Сунию за руку, слезы текли по лицу девочки, оставляя грязные следы на ее щеках, нечесаные всклокоченные волосы падали на лоб и лезли ей в глаза. Когда девочка подняла взгляд и увидела, что перед ней стоит Ауриана, в ее глазах отразился панический страх, и она стала похожа на загнанного, потерявшего всякую надежду спастись зверька. От дочери Бальдемара она не ожидала никакой пощады и, кажется, уже прощалась с жизнью.

«Она испытывает ужас и стыд, — подумала Ауриана, — не делает ли это нас сестрами больше, чем кровное родство?»

Ауриана медленно приблизилась к девочке, стараясь не испугать ее и не слушая жалоб Фредемунд, которая все еще причитала о провинностях Сунии.

— Фредемунд, оставь ее.

— Но как же так? Ты не можешь отпустить ее не наказав. Ее надо хорошенько проучить, эта негодница низкого происхождения так нагло ведет себя.

— Меня не волнует ее происхождение. Отпусти ее немедленно!

Фредемунд изумленно уставилась на Ауриану, раскрыв рот. Разве можно быть милосердным к такой девочке как эта? И рабыня настойчиво продолжала свои обвинения:

— Ты что, не понимаешь, что мы потеряли из-за нее лошадь, которая наверняка ушла куда-нибудь далеко в чащу леса?

— Иди на мою конюшню и возьми одну из моих лошадей, у меня там есть как раз два пони точно такой же масти, каким был тот, который потерялся. А Ателинде вообще ничего не говорите об этом. Если вы не проболтаетесь, она ничего не заметит.

Фредемунд пыхтела от негодования, выпятив нижнюю губу, что всегда делала, когда упрямилась, и нарочито громко хмыкнула. Этот звук должен был, по-видимому, означать следующее: «Все вокруг давно видят, что ты не в своем уме, но хотя я и рабыня, а ты свободная женщина, да к тому же дочь вождя, все равно ты не права!»

— Матери Сунии тоже ничего не говорите, — добавила Ауриана. Фредемунд стояла неподвижно с сердитым независимым видом. — Фредемунд, это приказ!

Фредемунд с недовольным видом отпустила руку Сунии. Суния сначала взглянула на Ауриану с выражением радостного недоумения на лице, затем это недоумение сменилось облегчением и наконец не знающей границ благодарностью, переходящей в любовь. Все чувства ясно читались на простодушном лице девочки, на котором отражалось все, что она испытывала внутри. Ауриана знала, что Суния не хочет возвращаться домой к своей матери. По всей видимости, она страстно мечтает остаться здесь. Ауриана с досадой заметила, что коричневое шерстяное платье девочки во многих местах источено молью — мать Сунии была достаточно состоятельной женщиной и вполне могла бы лучше заботиться о дочери. Суния дотронулась кончиками пальцев до руки Аурианы и, слегка склонив голову, прошептала:

— Ты такая величественная и добрая…

И девочка медленно побрела прочь. Неожиданно она снова обернулась и, взглянув на Ауриану своими большими выразительными глазами, тихо промолвила:

— Я никогда не забуду твоей доброты, никогда…

— Суния… — промолвила Ауриана и замолчала, не зная, какими словами выразить то, что она хотела сказать. — Если ты когда-нибудь попадешь в переделку, если тебе будет очень трудно и не от кого ждать помощи, приходи ко мне.

Девочка постояла еще несколько мгновений, глядя на нее широко раскрытыми удивленными глазами и как бы обдумывая только что услышанные слова. Затем ее глаза заблестели от набежавших слез, и она, круто повернувшись, опрометью бросилась по тропинке, ведущей к деревне, спотыкаясь на ходу в своей неудобной сношенной обуви.

* * *

К тому времени, когда Ауриана, Ателинда и все домочадцы усадьбы Бальдемара прибыли на вершину Холма Железного Топорища, где вовсю полыхал костер Истре, здесь уже находились сотни соплеменников. Толпы людей ожидали приезда Труснельды и ее жриц и начала священного ритуала. Ауриану и Ателинду пропустили на почетные места, находящиеся у самого костра. Рядом с ними устроились Сисинанд с детьми и семья Витгерна. Чувство уюта и покоя, которые она всегда испытывала в кругу сородичей и друзей, охватило Ауриану, но в глубине души девушка ощущала гнетущее чувство острой тревоги — словно вечно бодрствующий часовой внутри нее заметил еще никому неприметные зловещие тучи, собирающиеся на горизонте.

Внезапно тишину разорвал мощный грохот священных барабанов — это строй барабанщиков поднимался по тропе вверх по склону холма. На барабанщиках были надеты ярко-красные плащи, поскольку красный цвет считался цветом жизни. Их строй, словно алая извивающаяся змейка, прорезал плотную толпу собравшихся. Выйдя к костру, они стали вокруг него, ни на мгновение не переставая выбивать глухую дробь, в такт которой, казалось, билось сейчас каждое сердце. Эти звуки были похожи на отголоски шагов марширующего где-то в отдалении войска великанов. Грохот барабанов оглашал окрестности, и ему вторили барабанщики, находившиеся сейчас вокруг костров на соседних холмах. Все это вместе создавало жуткое впечатление — будто земля ожила и в глубине ее под зеленым травянистым покровом гулко бьется огромное мощное сердце. Все присутствующие ощущали в этот момент трепет жизни, словно при рождении живого существа; этот трепет был сродни набегающим на берег морским волнам, барабанящему по земле живительному летнему дождю, ритмичному стремительному движению змеи в чаще леса.

«Смерть — это жизнь, смерть — это жизнь!» — казалось, настойчиво внушали барабаны. Ателинда как-то в детстве пыталась объяснить эту мысль Ауриане, но не смогла и только сказала: «Нам очень трудно понять все это. Именно поэтому мы должны каждый год участвовать в священном ритуале, во время которого нам вновь и вновь демонстрируют и внушают все ту же священную мысль».

Несколько девушек, взявшись за руки, начали водить хороводы вокруг костра. Но когда они увидели Труснельду, приближающуюся вместе со своими жрицами, они бросились врассыпную.

Труснельда с помощницами двигалась в такт барабанной дроби. Казалось, невидимая нить связывает каждый удар барабанщиков по натянутой коже барабана и шаг величественно выступающей жрицы. Круглое добродушное лицо Труснельды было сейчас замкнутым и чужим — она воплощала саму Истре. В правой руке она держала поднятый к небу факел, что означало ее перевоплощение в данный момент в сам прообраз Истре — богиню Фрию, Несущую Свет. Она должна была осветить этим живительным светом темную ночь смерти. Труснельда была одета в белые одежды, отливающие серебром — они были вышиты серебряной нитью. Вышивка, символизировавшая силы возрождения, изображала яйцо с вписанным в него крестом и прыгающего через него зайца. На лоб жрицы свешивался с головы большой серебряный диск — символ полнолуния. Труснельда прошла совсем близко от огня, так что горячие потоки воздуха, исходившие от костра, обдали ее с ног до головы. Она подняла обе руки к небу и воскликнула:

— Ты, о Блаженный, воскресающий весной! Воскресни вновь в третий день и покажи нам вечную победу жизни над смертью! Нам сказали, будто твое смертное тело навеки погибло, став добычей воронов и обиталищем червей. Но свет не может угаснуть. Яви же нам свое живое лицо!

И Труснельда бросила свой факел в пламя костра.

— Воспрянь же, о Блаженный, настал твой день воскресения!

Из-за спины Труснельды вышел жрец, держащий в руке мешок с бьющимся в нем, пойманным зайцем. Он отдал зайца Труснельде. Она быстро перерезала ему горло серебряным ножом и бросила жертву в огонь. Через мгновение из огня появился голубь и быстро взмыл вместе с дымом в небо. Со всех сторон раздались изумленные возгласы: в эту птицу воплотился сам воскресший Блаженный. Ауриана с детства знала, что голубя до поры до времени прятал под плащом один из барабанщиков, однако, она ни на минуту не сомневалась в том, что это не обыкновенная птица. В ней действительно оживал дух воскресшего, поэтому голубь превращался в эту минуту в бессмертное божество, любящее всех тех, кто с благоговением следил снизу за его полетом. Деций наверняка стал бы издеваться над ее бесхитростной верой.

Затем юноши разметили небольшую площадку для пляски с мечами. А все остальные люди выстроились в длинную цепочку, приготовившись по очереди подходить к костру, для того, чтобы самим увидеть Блаженного в его пламени. Витгерн стоял перед Аурианой, она заметила сумрачное озабоченное выражение его лица. Он был безоружным, и это делало весь его облик каким-то особенно беззащитным, он был похож в эту минуту на мальчишку, совсем невинного, не пролившего в своей жизни ни капли крови, и поэтому Ауриане очень хотелось успокоить своего друга и внушить ему чувство уверенности. Когда наступила его очередь, и Витгерн подошел к костру, Ауриана расслышала несколько слов молитвы, обращенной ее другом к воскресшему божеству.

— Сохрани его еще на девять лет! Возьми мою жизнь, но оставь его целым и невредимым!

Ауриана поняла, что Витгерн предлагает взять свою жизнь в качестве выкупа за жизнь Бальдемара. Ей стало ясно, что большинство дружинников и соратников ее отца в этот час будут молить богов о том же самом. Что же будет с ними, когда неизбежное все же случится? Мир для них сразу же расколется на части, разобьется вдребезги, а затем постепенно порядок в мире вновь восстановится, но этот мир будет вращаться уже вокруг совсем другой оси.

Наконец Ауриана приблизилась к костру. Она стояла перед огнедышащим трепещущим духом священной весны, вглядываясь долгим пристальным взглядом в раскаленную сердцевину пламени и страстно надеясь разглядеть там лицо Блаженного. Но ей не удавалось этого сделать. И тогда она в отчаяньи отказалась от попыток увидеть его. Однако, как только она признала свое поражение, в этот же самый момент на нее снизошло то блаженное состояние полной растворенности среди всего живого и неживого мира, которое она уже однажды испытала в присутствии Рамис, заставившей ее извлекать камешек из копыта своей белой кобылицы. Она не хотела выходить из этого умиротворенного состояния, но оно, накатив, тут же отхлынуло, словно живительная волна, оставив ее на пустом берегу. Ауриана встревожилась, у нее было такое чувство, что надвигаются какие-то печальные события, и ей надо быть предельно внимательной. Одновременно ее душу охватила такая тоска, что у девушки заныло сердце. Она очень часто вспоминала ту встречу с Рамис.

Ауриана бросила в огонь пучок трав, молясь про себя о здравии и благополучии всей своей семьи, причем она старательно назвала по имени, перечисляя, каждого своего племянника и каждую племянницу. Вдруг она насторожилась и замерла. Ей показалось, что она отчетливо слышит в отдалении протяжный звук рога, извещающего о вражеском нападении, но шум гусей на лугу у подножия холма заглушал все посторонние далекие звуки. Она напряженно прислушалась, однако тревожный зов не повторился.

Ауриана сразу же разыскала Витгерна, однако увидела, что тот смеется над чем-то, стоя рядом с одной из женщин Ромильды. И девушка сразу же поняла, что он не слышал тревоги. Затем она разыскала Ателинду, которая все еще стояла в толпе, дожидаясь своей очереди, чтобы подойти к костру Истре.

— Мама, ты что-нибудь слышала?

— Звук рога? Да. Наверное кто-то охотится или просто балуется. Если бы речь шла о вражеском нападении, мы услышали бы его опять.

— И все же я хочу немедленно вернуться в усадьбу, чтобы убедиться, что там все в порядке.

— Тебе, наверное, хмель ударил в голову от выпитого меда, иначе, ты не стала бы обращать внимание на такие вещи, как звук охотничьего рога. Так что сядь и…

— Мама, у меня предчувствие, что надвигаются какие-то страшные события.

Ателинда пожала плечами и тяжело вздохнула, признавая в душе свою полную неспособность управлять дочерью.

— Тебе нельзя ехать сейчас домой! Дорога в темноте слишком опасна…

— Я умею скакать в темноте по дорогам и бездорожью и обещаю тебе вернуться еще до восхода луны.