Прочитайте онлайн Несущая свет. Том 2 | Глава 25

Глава 25

Когда известие о нападении варваров дошло до Императора, он уединился в своих покоях, вынашивая злобу. Его старшим военачальникам и советникам было отказано в доступе к нему. Вместо этого Домициан приказал привести пленных, а также тех солдат и центурионов, которые находились в лагере в тот злосчастный момент. Он засыпал эту вереницу допрашиваемых бесконечными вопросами, пытаясь докопаться до истины и найти виновного. Тяжелый взгляд его глаз, полных презрения и меланхолии, производил сильное впечатление на людей, и они чувствовали себя маленькими нашкодившими детишками, представшими пред отцом семейства, вознамерившегося отвесить каждому должную порцию наказания. Слугам даже не позволили побрить Домициана и сменить тунику. И лишь одному перепуганному слуге он разрешил войти и расправить складки на одежде, чтобы скрыть пятна от вина. Той же участи подверглись все остальные. До выяснения причины поражения никому не разрешалось бриться или пользоваться банями.

После первого часа допросов он приказал казнить всех шпионов, пойманных около лагеря Восьмого легиона во время нападении варваров. Той же участи подверглись и двадцать местных жителей, которые, по утверждению Домициана, дали ему ложные показания. Все оставшиеся в живых центурионы были разжалованы. В других легионах это вызвало ропот командиров, которые знали, что точно так же можно было обвинить Восьмой легион в том, что он не способен отражать удары молний.

Все чувствовали над собой тяжесть карающей десницы Императора, поэтому тихо было в бараках рядовых легионеров, откуда доносился только стук глиняной посуды, которую мыли после ужина. Не слышно было и голосов женщин, так как даже проституткам запретили появляться в крепости.

В восьмом часу Домициану сообщили, что подтвердились прежние сведения: хаттам удалось взять в заложники трех трибунов, включая трибуна высшего ранга Новия Клара. Разгневанный Домициан после этого известия отдал приказ о казни шести центурионов той когорты, которая бросила щиты и мечи и позорно бежала при виде вооруженной женщины. Этот приказ вселил леденящий ужас в командиров всех рангов во всех легионах.

Марк Юлиан поклялся положить конец всем этим карам. Он уже пересекал двор, направляясь в резиденцию Императора и намереваясь во что бы то ни стало добиться у него аудиенции, как вдруг ему повстречался Лициний Галл, знаменитый гурман, спокойный и рассудительный Сенатор, на которого можно было положиться. Лициний Галл выполнял сейчас при Императоре роль одного из главных стратегов. Марк отвел в сторону Галла и лаконично объяснил ему суть дела, назвав поименно всех, кого должны были казнить. Он хотел посвятить во все подробности еще кого-нибудь на случай, если Домициан велит бросить его в темницу или же отправит в ссылку после конфронтации, которая неминуемо должна была произойти во время их свидания.

— Слава всем богам, что ты идешь к нему! — воскликнул Галл, когда они расходились. — Он слушает лишь тебя одного.

— Еще слишком рано благодарить меня. Даже у самого осторожного укротителя диких зверей случаются неудачные дни, когда его питомцы выходят из повиновения и могут пронзить его клыками. Завтра, если я еще буду жив и свободен, мы должны повидаться в десятом часу. У меня есть к тебе предложение. О месте встречи я сообщу через твоего слугу.

Марк Юлиан все-таки сумел добиться аудиенции у Домициана, сказав его первому секретарю, что ему удалось как следует разглядеть женщину. Он сделал ставку на повышенный интерес Домициана к Ауриане и не ошибся. Через четверть часа центурион личной гвардии провел его к Императору.

Домициан находился в главном зале крепости, где сидел, царственно развалившись под знаменами в кресле главного судьи. В этом огромном и величественном храме легионов он производил несколько несерьезное впечатление своим помятым и неухоженным видом. От недосыпания глаза его распухли. Скорее всего, обессилев от допросов, он уснул и провел ночь прямо здесь, в этом каменном кресле. И лишь огонь презрения, горевший в его глазах, говорил о том, что разум Императора бодрствует. Казалось, от него веет мраком и затхлостью, которые окутывали его, словно туман.

На полу у ног Домициана валялась разломанная катапульта, из которой хатты обстреливали Восьмой легион. Ее нашли в лесу на следующий день и притащили Императору, чтобы он мог убедиться в хитроумии врага.

При виде Марка Юлиана лицо Императора осветилось улыбкой, слабой, как зимнее солнце. Ему доставило огромное удовольствие видеть своего первого советника небритым и грязным, как и он сам.

— Итак, дружище, — сказал Домициан с тихой злобой, — я что-то не слышал о каком-либо кораблекрушении поблизости. Видимо, из всех путешественников спасся лишь ты один?

— Должен поздравить тебя с тем, что о кораблекрушении ты выразился как об очень желанной вещи, о такой, как, например, посещение бани.

— Быстро говори, в чем дело, и уходи.

— Как скажешь, — спокойно ответил Марк. — Должен сказать тебе, что оружие в крепости варваров обнаружить не удалось.

— О женщине! — Домициан рявкнул так, что в зале заметалось эхо, многократно отраженное от стен и потолка, и задрожало пламя факелов, освещающих помещение. — Из уцелевших легионеров ее не видел никто. Ты стараешься запутать меня в своей лжи.

— Вовсе нет, — Марк Юлиан терпеливо улыбнулся, словно он имел дело не с грозным Императором, а с ребенком, которого нужно было чем-то утешить, но все это время его не покидало ощущение, что он ходит по лезвию меча над пропастью, на дне которой копошатся змеи. — Я видел ее вполне отчетливо и все же остался жив.

— Лишь на время, если ты и дальше будешь вести себя с такой вызывающей дерзостью.

Император сделал знак слуге в белой одежде, стоявшему у стены, приказав подать вина и воды, так как их запасы около Домициана иссякли, затем его глаза, нехорошо засверкав, опять уставились на Марка Юлиана.

— Где ты видел ее, Юлиан? И где ты был сам?

Этого вопроса Марк Юлиан опасался больше всего. Ему было знакомо состояние человека, который подвергся судебному преследованию и, затаив дыхание, ждет приговора судьи. Он не осмелился лгать, ведь Домициану, если бы он захотел узнать подробности, ничего не стоило узнать правду. Марк остро осознавал необходимость жить. Ауриана жила, вот почему и он должен был жить дальше. Вот если бы только он мог защитить ее, окружить высокой, прочной стеной.

— Когда напали хатты, я находился в разрушенной крепости и оказался в ловушке.

Домициан насторожился, словно гончая, почуявшая дичь.

— Значит, ты стал свидетелем этого мерзкого и наглого акта саботажа.

Слуга подал свежее вино и воду. Домициан сам смешал их в серебряной амфоре, нарочито громко стукая ложкой о края, и сделал солидный глоток не позаботившись о том, чтобы угостить своего первого советника. Его глаза горели ледяным огнем.

— Кто подстроил все это? Враг? Как ты думаешь, Юлиан, дружище? — тихо произнес он. — Или твое презрение ко мне столь велико, что ты решил взять дело в свои руки? Это ты лишил меня добычи?

Марк Юлиан решил, что негодование и праведный гнев будут его лучшей защитой.

— Черная неблагодарность! — возвысив голос, гордо воскликнул он, словно произносил речь в курии. — Я подвергаюсь опасности, чтобы ты мог, наконец, решить дело с Регулом. Меня чуть было не приканчивают на месте мародеры, которые дожидались конца схватки. И вместо благодарности за все то, что мне пришлось пережить, я слышу оскорбление, достойное уст такого тирана, как Нерон, но не твоих!

Именно тогда Домициан заметил в глазах Марка Юлиана какую-то странную отчужденность.

«Или я стал слишком мнительным, — подумал Домициан, — или Юлиан в самом деле выглядит как человек, которого со мной больше ничего не связывает. Могу поклясться, что обрублена какая-то невидимая нить между нами. В его глазах спрятано такое безразличие, холоднее которого только смерть».

Домициан смутно чувствовал неладное, и это встревожило его больше, чем он готов был допустить перед самим собой. Прежде он был уверен, что Марку Юлиану от него что-то нужно — наставлять его на правильный путь, помогать принимать правильные решения, поверять ему свои мысли и добиваться их понимания. В конце концов он домогался дружбы с Императором. И вот теперь Юлиан не искал у Императора ничего. У Домициана вдруг появилось страстное желание привлечь его к себе, вернуть, заманить обратно.

Домициан внимательно всматривался в лицо Марка Юлиана и гадал, возможно ли вдохнуть новую жизнь в их безвременно погибшую дружбу.

— Итак, — сказал он, — среди бездельников и негодяев, которые мне служат, затесался один благонамеренный и достойный человек. Я аплодирую тебе. Ты доволен? А теперь расскажи мне о ней.

— Она была высокого роста и крепкого телосложения. Амазонка, если это определение тебе больше нравится. Она одержима каким-то духом, а глаза ее горели какой-то животной хитростью. Еще у нее были грязные и нечесанные каштановые волосы, свисавшие до плеч. Эти варвары ведь не знают, что такое услуги брадобрея или цирюльника.

— Так она не была красива? С лицом прекрасным, как у нимфы Эгерии, с глазами Артемиса?

Марк Юлиан молил про себя богов, чтобы смятение чувств, вызванное появлением в его жизни Аурианы, не отразилось на его лице. Он чувствовал, как его душа сжалась в комочек при одном предположении о том, что грязные, похотливые глаза Домициана будут когда-то пялиться на нее. Он как можно безразличнее пожал плечами.

— Если есть такие, кто предпочитает в женщинах массивность, грубость облика и дикость — а именно это свойственно северным красоткам — то я могу положительно ответить на этот вопрос.

— Неужели ее вид был настолько свиреп?

— Пожалуй, нет. Просто она была преисполнена решимостью.

— Что же тогда заставило тридцать солдат трусливо бежать, покрыв себя бесчестием и позором и в конце концов сложить свои головы под топором палача?

— Предрассудок, и ничего больше. Я полностью уверен в этом. Им привелось слышать о ней много всяких россказней и небылиц, вот они и увидели в ней то, чего не было на самом деле. Она не метала молнии из глаз и не изрыгала изо рта пламя.

Домициан наклонился вперед. В его глазах появился какой-то особый, нездоровый блеск.

— Ты видел, как она наносила удары мечом?

Марку Юлиану было известно об увлечении Домициана боевыми единоборствами женщин. Поговаривают, что он частенько заставлял своих наложниц сражаться один на один деревянными мечами. Юлиан почувствовал, как в горле у него образовался странный комок.

— Нет, я не видел. Она спасалась бегством от лучников и совершила благородный поступок, взяв к себе на коня тяжело раненого варвара.

И тут до Марка дошло, что он инстинктивно пытается заставить Домициана изменить свое мнение об Ауриане к лучшему — все, что угодно, лишь бы смягчить его гнев, если она все же попадет в его лапы.

— Она думала лишь о спасении своего товарища, — продолжал Марк. — Выглядела очень напуганной и целомудренной.

— Целомудренной? Вот как?

Марк Юлиан заметил, что это слово очень понравилось Домициану.

— Но ты, должно быть, ошибаешься, мой дорогой Юлиан. Ведь только создание с необузданным темпераментом могло осмелиться повергнуть мою статую.

— Каким бы темпераментом она ни обладала, эта война наверняка охладила его. Ты недооцениваешь свой успех. Я бы сказал, что ты выиграл, мой повелитель. Однако… приказ о казни центурионов необходимо отменить. Иначе ты рискуешь никогда не поймать ее.

В глазах Домициана появились яркие, опасные огоньки.

— Но почему?

— Любовь простого солдата трудно завоевать. Поэтому не бросайся ею. Ты не видишь нрав, настроение отдельно взятого человека так, как вижу его я. Твое высокое положение не позволяет тебе этого. Накажи этих людей — и Восьмой, Одиннадцатый и Четырнадцатый легионы взбунтуются. Время сейчас критическое. Их будет трудно заменить такими же привычными к северному климату людьми, и тогда война затянется еще на год. А херуски не смогут все время совершать набеги на хаттов с севера. Они не могут подвозить провизию, да и сами вынуждены жить с земли. В результате будет отсрочка, и эта женщина ускользнет от нас.

«Тебе нет нужды знать, убийца, что в любом случае Ауриана спасется. Я позабочусь об этом», — подумал Марк Юлиан про себя.

— Так вот с какой целью ты пришел на самом деле! Хитрец! Ты использовал эту Ауринию как наживку. Может быть, ты еще что-нибудь соблаговолишь приказать мне, прежде чем разрешить мне удалиться? — с издевкой произнес Домициан.

— Я хотел уйти в отставку, но ты не отпустил меня. Должен ли я теперь понимать твои слова так, что наступило время, когда я обязан оставить свой пост?

— Ты хитер и обидчив. Какое необычное сочетание качеств! — Домициан кивнул головой в сторону сломанной катапульты, захваченной у варваров, которая выглядела теперь неуклюже и безобидно. — А вот эта вещь… Есть ли там у них тот, кто смыслит в этом, и есть ли у них что-нибудь еще в этом роде?

Марк Юлиан оценивающе взглянул на катапульту, которая отличалась от известных ему разве что компактностью. Но несмотря на это она обладала солидным весом, и перемещать ее на значительные расстояния можно было только на конной повозке. Обойдя ее вокруг, он проверил ворот, при помощи которого отводился назад скользкий затвор и курок, которым затвор приводился в действие. Он осмотрел и желоб, по которому затвор скользил до самой деревянной рамы с отверстием.

— Думаю, что нет, — наконец произнес он. — Они взяли эту катапульту в надежде, что она накличет проклятия на наши головы. У всех германских племен распространено поверье, что человека можно погубить, использовав против него его же собственное оружие хотя бы один раз. Они это уже сделали. Рисковать жизнью второй раз им нет необходимости.

Домициан издал удовлетворенное ворчание, успокоенный простым и ясным объяснением Марка Юлиана. В глубине души он сам удивлялся той легкости, с какой опять впал в зависимость от своего первого советника.

— Обрати внимание на узость желоба и на ручки ворота. Судя по ним, это катапульта старого образца.

— Времен моего брата?

— Нет. Она гораздо старше. Этот тип катапульт употреблялся в Первом и Четырнадцатом легионах первые два года правления твоего отца. Это значит, они долгое время держали ее в запасе, приберегая на крайний случай. Видимо, они почувствовали свой конец, раз уж решили не прятать ее больше.

Домициан нахмурился. Безупречная логика этого рассуждения настораживала его, но опровергнуть ее он не мог, сколько ни пытался сделать это мысленно.

— Проклятая ведьма! Она все-таки заставила своих варваров извлечь катапульту из тайника! — в порыве бешенства вскричал он. — Моему отцу и брату было проще — они воевали с мужчинами, а не с помешавшимися на войне сучками. Судьба опять коварно подшутила надо мной, превратив мое правление в фарс.

— Подумай еще и над тем, что эти дикари крадут оружие лишь у того врага, который пользуется у них уважением.

При слове «уважение» глаза Домициана подобрели, и он начал успокаиваться. Марк Юлиан еще раз убедился в том, что слова являются своеобразными инструментами, тонкими и точными, и что с их помощью можно придать мыслям Императора нужный ход.

— Я бы осмелился предположить, что в случае снисходительного и милостивого обращения с ними мы могли бы надеяться на освобождение заложников, — сказал Марк Юлиан. — Убедившись в том, что мы не причиняем им вреда, германские воины, во всяком случае, многие из них, не захотят больше продолжать безнадежную борьбу и перейдут на нашу сторону.

— По правде говоря, я думал, что они сожгли пленников заживо.

— Боюсь, что твои сведения во многом устарели. Сейчас мы знаем куда больше об их нравах, обычаях и традициях, чем в дни, когда писались «Записки Цезаря о Галльской войне». Кстати, ты мог бы покопаться и в трудах моего отца, посвященных этим племенам.

— Не искушай меня! Ты же прекрасно знаешь, что работы твоего отца запрещены.

Марк Юлиан с трудом скрыл снисходительную улыбку.

— В них он рассказывает, что это племя имеет обыкновение вонзать копье пленникам в бок и вешать их на деревьях, ибо так погиб их бог войны Водан. Но мне сдается, что наши пленники живы. Варвары не могут не понимать, что их единственная надежда заключается в переговорах с нами.

— Возможно, я приму это, а возможно, и нет, — ответил Домициан, откинувшись назад и притворившись до смерти утомленным этими скучными делами, но в его желтых глазах горели издевательские, хитрые огоньки. — Насколько я изволил заметить, в последнее время ты что-то стал пренебрегать своим внешним видом. Ты должен исправиться.

— Только в том случае, если и все остальные получат разрешение пользоваться банями.

— Да пусть они сидят в воде, пока не превратятся в лягушек и не заквакают. Мне на это наплевать. Ладно, на сегодня ты уже достаточно поиздевался надо мной. Теперь уходи.

На следующий день в десятом часу Марк Юлиан ожидал Галла в одной из парилок крепостной бани, посчитав, что встреча в общественном месте на людях возбудит куда меньше подозрений. От этой встречи зависело многое. Марк Юлиан знал, что если Галл будет в его лагере, то убедить остальных будет гораздо легче. Лициний Галл был человеком, в котором сочетались сильные политические амбиции с наивной преданностью Сенату. Кроме того, он сумел сделать карьеру в этом мире и не нажить себе врагов Даже Домициан, весь организм которого, казалось, был пропитан подозрительностью, не испытывал никаких опасений насчет Галла. Уже одно его имя придало бы заговору солидный и, как ни странно это звучит, приличный характер.

В парилке было душно, клубился пар, а освещение было лишь естественное. В ее душной, полупрозрачной атмосфере Галл с трудом разглядел очертания фигуры Марка Юлиана, который сидел на мраморной скамейке с полотенцем, небрежно переброшенным через плечо, и взирал на него с олимпийским спокойствием. Галл прошествовал по выложенному черно-белой мозаикой полу, подогревавшемуся снизу специальными трубами, по которым циркулировал теплый воздух, и сел поблизости, но не рядом, чтобы их совместное присутствие здесь выглядело совершенно случайным. Опустив веки, Галл некоторое время сидел молча, всем своим видом показывая, как он наслаждается баней после столь долгого перерыва.

Из примыкающего тепидария доносилось гулкое эхо десятков голосов. Шум плескавшихся в воде легионеров так усиливался сводчатым потолком, что его вполне можно было принять за удары китового хвоста по воде.

— Отменная работа, поздравляю тебя! — сказал Галл свистящим шепотом, улыбаясь, чтобы скрыть свои страхи. — Я не знаю, что ты сказал или сделал, но ты сотворил чудо. Он отменил приказ о казни центурионов, я услышал об этом час назад.

— Мне принадлежит лишь половина заслуги, остальное случилось по милости Фортуны. А ты сделал большую глупость, придя сюда. Это вполне могло оказаться ловушкой, — слегка усмехнувшись, подшутил над своим собеседником Марк Юлиан.

Галл оцепенел от страха.

— Но… если бы это был кто-нибудь другой, а не ты… уж не хочешь ли ты сказать…

— Успокойся. Именно глупцы и нужны, чтобы осуществить мои замыслы. В здравом уме никто не отважился бы последовать за мной по дороге, на которую я предлагаю тебе вступить сейчас.

— Да уж. Я вовсе не так безрассуден, то есть, не так смел, как ты. Проклятье! Ты очень расстроил меня. Ты ведь хотел видеть меня по поводу того списка, не так ли? Похоже, что нам все равно не удастся ничего сделать. Будет хорошо, если мы успеем составить завещания до того, как нас умертвят.

— Не совсем так. Пока еще рано опускать головы и покорно плыть по воле волн. У меня, видишь ли, тоже есть свой список. И его имя в нем первое и единственное.

На несколько мгновений воцарилась напряженная тишина.

— Ты всерьез собираешься сделать то, о чем только что сказал?

— Боюсь, что да.

— Сумасшествие!

— Сумасшествием было бы сидеть сложа руки.

Галл посмотрел на него. Клубы пара то скрывали, то открывали их лица. Галл дрожал и всем своим видом выражал неприкрытый страх. Глаза чуть выкатились из орбит, а из-под черной курчавой шевелюры обильно вытекал пот, ручейками стекая по короткому мощному загривку на грудь и живот. Дыхание его стало частым и хриплым, он сделался похожим на мальчишку, попавшего в западню, расставленную хитрыми взрослыми.

— Есть ли какая-то логика в этих его чудовищных репрессиях? — спросил Галл, стряхнув, наконец, с себя оцепенение. — Или он бьет вслепую?

— Все жертвы когда-то пользовались благосклонностью Тита и получали от него щедрые дары, — вполголоса проговорил Марк Юлиан, чьи собранность и спокойствие восхищали Галла. — Тертуллий, без сомнения, был бы исключен из списка Сенаторов, оказавшись в беспросветной нищете, если бы Тит не вернул ему состояние. У Серения была настоящая орда родственников из Оплонтиса и Помпеи, у которых после извержения Везувия не осталось ничего, кроме одежды, что была на них в момент катастрофы. Тит выдал им щедрое вспомоществование из собственной казны и позаботился о том, чтобы всех их наделили землей.

— Тогда я пропал. Кто же не знает о моих щедрых подарках Титу в день его рождения? Среди тех имен в списке, которые не удалось различить, наверняка было и мое.

— У страха глаза велики, но ты не делай преждевременных заключений на этот счет. Никто из нас не может считать себя в безопасности. Однако мы располагаем неплохим противоядием — Домициан страшно боится того, что напишут о нем историки. Он одержим страхом перед правом Сената предать его память проклятию. Итак, если Юпитер не оставит нас своей милостью, у нас еще будет время выполнить свой долг Он ведь привык убивать тайком, исподтишка, а это требует определенной подготовки. Главное — не дать ему опередить нас, Первый удар должны нанести мы.

У Галла возникло ощущение, что его грудь словно пощекотали лезвием кинжала. Тишина, вдруг повисшая между ними, словно зашлась в немом вопле: «Убийство!» Впрочем это слово так и не было произнесено ни Галлом, ни Марком Юлианом. Да и зачем? Все и так было ясно. Где-то поблизости сипло прозвучал свисток.

— Все, у нас больше нет времени, мы и так заговорились, — тихо произнес Марк Юлиан, вставая со скамейки.

Галл догадался, что к ним приближался кто-то из людей Вейенто.

— Тебе нужна моя клятва верности? — едва слышно прошептал Галл.

— Твоего слова мне вполне достаточно. Я хочу лишь знать, кто со мной.

— Если я не с тобой, то с кем же? С ним? Конечно, с тобой.

Прошло несколько дней. Все это время Марк Юлиан занимался делами, выискивая прецеденты для законов, которые предполагал ввести Император. В его памяти постоянно возникал образ Аурианы, отважной сильфиды, которая словно смотрела на него из-за пыльных манускриптов и не отпускала от себя даже во сне. «Она — Архана, которая поддерживает меня, не дает мне падать духом».

Он безуспешно пытался избавиться от этого наваждения, но каждая красивая вещь заставляла его думать о ней, будь то блеск изящной золотой безделушки, грациозная поступь холеной лошади или покрытая лунным серебром поверхность реки. Даже озорная улыбка девушки из числа спутниц римских легионеров будила в нем дорогие сердцу воспоминания.

Ее образ был похож на прекрасный лик античной статуи из мрамора. Он изнывал от желания посмотреть ей прямо в глаза, но это ему никак не удавалось. Ее образ сразу же начинал тускнеть и ускользать от него, но стоило Марку отвести взгляд, как ее лицо снова дразнило его откуда-то сбоку. Казалось, Ауриана стоит рядом, и ее можно коснуться, стоит лишь протянуть руку.

«Я влюбился по уши, как самый зеленый юнец, — подумал Марк Юлиан. — И надо же было этому случиться в такой сложный момент! Я ведь уже не молод, на мне лежит тяжелая ответственность. Скажи я кому-нибудь из своих друзей об этом, меня сразу же посчитают за сумасшедшего».