Прочитайте онлайн Несущая свет. Том 2 | Глава 26

Глава 26

Целый месяц войско хаттов приводило себя в порядок и отсиживалось в лесной глуши, окруженной со всех сторон болотами. Победу им пришлось отпраздновать скромно — сказалась нехватка медов. Хатты ограничились тем, что собрали все римские трофеи, добытые на поле брани, и бросили их в болотистое озеро, принеся таким образом жертву Водану. Здесь были бронзовые шлемы с гребнями из конского волоса, отделанные серебром ножны мечей, пояса с позолоченными бляхами, выпуклые кирасы, инкрустированные черным, и тяжелые военные плащи. Во время жертвоприношения Гейзар произносил заклинание, а Зигреда с подвыванием провозглашала хвалу богам.

Аурианы на торжествах не было, хотя по всеобщему мнению главная заслуга в победе принадлежала ей. Она наблюдала за весельем из кожаной палатки, принадлежавшей некогда Бальдемару. У нее здорово ныла рана на шее, куда попала арабская стрела. Эта новая боль сопровождалась небольшим ознобом.

«Нам удалось выдернуть несколько волосинок из гривы огромного бесчувственного льва, который, даже не обратив на это внимания, продолжает свой путь», — подумала она.

Ночью, когда гулянье еще было в полном разгаре, Ауриана попыталась заснуть, но не смогла. Ей все время чудилось шептание мертвецов. Она наверняка знала, что Авенахар плакала.

— Авенахар, может быть, я и не увижу тебя к концу лета, как обещала. Простишь ли ты меня, если я не появлюсь до весны, а возможно, и до следующего лета? Деций, я скучаю по тебе, как скучают по теплому плащу, по быстрому галопу в предрассветном тумане, когда земля еще прихвачена заморозком, по лишнему меховому покрывалу, наброшенному холодной ночью. Моя любовь к тебе только причиняет муки. Но канаты, связывавшие наши ладьи, обрублены, и они все дальше и дальше удаляются друг от друга. Глубокие черные воды печали и неизвестности протекают между нами, и издалека теперь хорошо видны очертания берега, на котором мы жили. Я поняла, что нашей любви недоставало того единственного, что делает ее великой и вечной, как любовь Ателинды к Бальдемару. Это наполняет мою душу отчаянием. Но зачем мне переживать и думать об этом? Ведь я посвящена богам. В какую жестокую шутку превратила мою жизнь судьба! Я хочу бороться и буду делать это, пока сохраняется хоть малейший шанс на победу. Хильда говорит, что мне суждено привести мой народ к победе, так почему же я до сих пор терплю неудачи? Я хочу, чтобы мое дитя, самое лучшее из всех, сосало материнское молоко из моей груди. И в ночной тиши, когда никто не знает об этом, я страстно желаю познать такую любовь, какой ее знавала моя мать Ателинда, даже если мне будет угрожать яма со змеями. Я слышу, как голос Херты, напоминающий блеяние тролля и кваканье лягушки, постоянно вещает о том зле, которое якобы воплощено во мне.

Ауриана часто наблюдала за тремя трибунами, взятыми в заложники. Это были первые римляне высокого ранга, которых ей довелось видеть в своей жизни. Их держали в плетеной клетке, установленной на тележке, в ожидании следующего собрания племени, которое должно было решить их судьбу. Она убедилась, что высокомерие римлян возрастало вместе с их общественным положением. По сравнению с ними Деций казался скромным ягненком. В клетке они сидели неподвижно, словно деревянные идолы, зыркая во все стороны своими глазами, хищными, словно у орлов, и изумлявшими своим бессмысленным выражением. Всем своим видом они, казалось, говорили: «Глазейте на нас, простофили, глупые, грязные скоты! Мы — пастыри ваших пастырей, хозяева ваших хозяев». К пище, которую им приносили, они даже не притронулись, а когда Ауриана попыталась объясниться с ними через переводчика, благоразумно решив не пускать в ход свой примитивный латинский, которому научил ее Деций, только чуть повернули головы, изобразив на своих лицах снисходительное отвращение, словно от нее исходил дурной запах.

Тогда Ауриана разузнала, что входило в их обычный рацион, и послала им пищу, мало отличающуюся от римских блюд — плоские лепешки из пшеничной муки, ветчину, яблоки, галльское вино. Она поступила так потому, что грубое обращение с людьми, волей случая оказавшихся в ее власти, претило ее открытой, не признающей подлости натуре.

Сыграло свою роль и то обстоятельство, что их нужно было беречь, как самую ценную военную добычу. Но пленники, несмотря на все ее старания, отказались от предложенной пищи и слабели с каждым днем. Когда состоялось собрание племени, то в пользу дальнейшего содержания пленных римлян высказалась одна лишь Ауриана.

— Хватит бессмысленных жертв! — протестовала она. — Я говорю вам, люди, что с ними следует хорошо обращаться. Ведь когда окончится война, их можно будет обменять на наших заложников, которые сейчас в плену у римлян.

Но Гейзар и Зигреда отстаивали свою точку зрения. Они считали, что эти римляне — как раз то жертвоприношение, которое умилостивит богов и принесет победу. Однако воля Аурианы возобладала, хоть и не намного. Эта победа была нелегкой и малоубедительной. Перевес ее сторонников над сторонниками немедленной казни пленных был крайне незначительным.

Когда римляне узнали о грозившей им казни и о том, что они спасены главным образом благодаря Ауриане, их отношение к ней начало меняться. Двое из трех стали принимать пищу, но самый важный среди них, которого переводчики называли Новием Кларием, остался непреклонен, хладнокровно делая ставку на свою смерть как на моральную победу над захватившими его в плен. Воины частенько собирались вокруг клетки и тыкали в пленных тупыми концами своих копий и бросали в них внутренностями овец и свиней, принесенных в жертву Водану.

Однажды терпению Аурианы пришел конец, и она, придя в ярость, разогнала мучителей и поставила у клетки охрану из пяти собственных дружинников, давая этим понять, что отныне римляне находятся под ее защитой. Молодые трибуны смотрели теперь на нее с плохо скрываемым восхищением, а вот с Новием Кларием дела обстояли гораздо хуже. Его презрение к варварам еще более усилилось. Смерть стала для него единственным средством вырваться из клетки, и к следующему полнолунию он скончался. Его иссохшее тело, больше похожее на скелет, вытащили наружу и сожгли. Ауриана восприняла это как своего рода трагедию.

Вскоре после этого Зигреда исчезла навсегда. Обстоятельства были такими, что она едва унесла ноги. Случилось страшное несчастье — в лагере хаттов разразилась эпидемия очень серьезной болезни. Заболевших охватывала сильная трясучка и озноб, после которых следовала смерть. На помощь призвали Труснельду, и та устроила очистительный костер, согласно всем священным ритуалам хаттов. Она заложила в него девять сортов дерева и добыла огонь, потерев друг о друга две палочки от самопрялки. Когда костер как следует разгорелся, больных стали быстро проносить рядом с его пламенем, от которого будто бы исходил исцеляющий жар. Но все оказалось напрасным, и умерло еще две тысячи человек. Тогда Ауриана стала ходить по палаткам и дотрагиваться до больных мечом Бальдемара. Когда и из их числа умерло пять человек, у Аурианы возникли подозрения. Она приказала помощницам Труснельды проверить тела скончавшихся. Выяснилось, что все они стали жертвами отравления. Труснельда ворвалась в палатку Зигреды и обнаружила там большие запасы тисового настоя и аконита, украденных из погреба, где хранились все лекарства племени. Собрав всех, кто там был, она объявила юную жрицу отравительницей, которая стремилась подорвать авторитет Аурианы.

Поднялся ужасный крик. Возмущение было такое, что даже Гейзар не осмелился произнести ни единого слова в защиту той, которую еще совсем недавно считали его преемницей. В конце концов ему самому пришлось принародно отречься от нее и предать проклятию, хотя и делал он это с большой неохотой. Ауриана знала об их полном единодушии, точно так же, как и сама была во всем заодно со своим отцом. Вот только ее единодушие имело под собой совсем другую основу.

Люди ополчились против Зигреды и уже было приготовились забить ее насмерть дубинками, но Гейзар отстоял свою любимицу, спрятав ее в своем шалаше и пообещав устроить над ней справедливый суд на следующий день. Для ее охраны был поставлен всего один человек, и ночью Зигреда совершила побег. Утром Гейзар тоже покинул стоянку племени, разозленный непочтительностью к себе и тем, что его заставили предать проклятию свою преемницу. Ушел тот, который на протяжении жизни трех поколений племени осуществлял связь между ними и Воданом, кто доносил до них его волю. Теперь некому было выхлопотать для них защиту у бога войны. Кроме того, люди опасались, что Водан может наказать их за дурное отношение к своим служителям. И Ауриана устроила принесение жертвы Фрии, Матери Всех, белой кошки и белой коровы в знак того, что теперь она должна выступать в роли хранительницы племени и ее воинов от всякой напасти.

Не наступила еще и середина полнолуния, когда до хаттов дошел слух, что Зигреда нашла себе убежище в Могонтиаке и выдала римлянам место, где находилось последнее убежище хаттов, Пять Родников. Многие отказывались верить этому, но по мнению Аурианы Зигреда была вполне способна на предательство, ибо ее душа полна беспредельной подлости и черной зависти, похожей на зловещее болотное озеро ночью. Про себя же Ауриана горячо благодарила богов за то, что Зигреда и Гейзар, ее давние враги, были повержены в прах. Правда, бывали и времена, когда она даже скучала без них. Конечно, от них было много беспокойства, но все же с ними были связаны воспоминания о прежней жизни, о домашнем очаге. Их уход как бы предвещал неизбежный хаос, который принесут быстрые ветры перемен.

После одного лунного цикла со времени нападения на Восьмой легион Августа главные силы хаттов вышли из трех крепостей на возвышенностях, в которых они находились с самого начала войны, и двинулись в северо-восточном направлении. Ауриану сильно беспокоили постоянные нападения римской кавалерии на эти главные оплоты сопротивления хаттов. Римляне в любой момент без труда могли окружить эти крепости и взять в осаду.

Отступая вдоль горного хребта Тавна, хатты часто видели в небе огромные стаи черных коршунов-стервятников, которые, высмотрев на земле добычу — груды гниющих человеческих тел — камнем падали вниз. Это были беженцы из соседних сел, застигнутые в пути римской кавалерией и безжалостно перебитые.

Войско хаттов укрылось в крепости на вершине Тавна. Ауриану очень волновало полное отсутствие известий от Зигвульфа. Оставалась лишь надежда на то, что ее гонцы не смогли разыскать его из-за передислокации в какой-нибудь новый лагерь. О той маленькой победе теперь уже никто и не вспоминал. Хатты пытались устроить новую засаду, но никак не могли подстеречь римлян в нужном месте — легионы, как правило, разбивали лагерь на возвышенности, вокруг которой не было леса. Такая местность давала им возможность навязать противнику бой на своих условиях. Теперь они старались держаться подальше от густых лесов и предательских болот, под прикрытием которых к ним незаметно могли подобраться воины Аурианы. Вдобавок к этому римляне значительно увеличили количество вспомогательных войск и кавалерии, которая прикрывала наступление легионов с фланга.

Ауриана вполне отдавала себе отчет в неизбежности захвата всего Тавна, хотя и никогда не позволяла обмолвиться хоть одним словом об этом в присутствии соплеменников.

Лошади, надрываясь, тащили повозки с провизией, высланные Аурианой впереди головной колонны. Там, в Пяти Родниках, женщинам и мужчинам, уже не способным воевать, будет легче перезимовать до наступления оттепелей. Путь был неимоверно сложным. Во многих местах передвигаться приходилось по узким оленьим тропам, с которых ничего не стоило сорваться в пропасть. Люди, сопровождавшие обоз, старались изо всех сил. Им нужно было спешить, чтобы не застрять в снежных заносах, но в их распоряжении была лишь ночь, днем же они замирали на месте, маскируясь ветками кустарника. Хотя расстояние между обозом и легионами постоянно росло, Ауриана не переставала тревожиться. Она слишком хорошо знала римлян и их повадки. Для них полезным было все, что шло во вред врагу. Моральные доводы и соображения чести в расчет не принимались. Если же им удалось бы уничтожить запасы продовольствия хаттов, войну можно считать выигранной.

В начале нового полнолуния наконец-то прибыл гонец от Зигвульфа. Ауриана узнала, что он жив и успешно воюет с римлянами еще до того, как его посланец въехал в горную крепость. Он прокричал радостные вести всем ее обитателям, когда гарцевал на пони мышастой масти возле ворот, ожидая, пока ему откроют. Все время, пока этот парнишка, покрасневший от смущения, докладывал новости старшим дружинникам, с его лица, усыпанного веснушками, не сходила широкая улыбка. Ему льстило поручение доложить о победе Зигвульфа такой легендарной личности, как дочь Бальдемара и ее ближайшим сподвижникам Витгерну и Торгильду.

— Шайка Одберта напала на Деревню Вепря, — рассказывал гонец. — Они налакались вина, как борзые, которые не могут напиться после долгой гонки за зверем. Потом поплелись в лес, чтобы отоспаться. Воины Зигвульфа напали на них и истребили всех до единого. Спастись не удалось никому. Отряд Зигвульфа расположился сейчас на северных пастбищах и соединится с вами еще до конца этого полнолуния.

Известие это было встречено сдержанным гулом одобрения. Более бурного выражения чувств не случилось, так как запас веселья и радости изрядно поиссяк за несколько недель полуголодного сидения в крепости.

Ауриана смерила юношу скептическим взглядом.

— Как же зовут того храброго воина, который убил Одберта?

В глазах гонца появился тот лихорадочный блеск, который обычно присущ животному, не знающему куда кинуться. Он решил не разочаровывать слушателей.

— Я думаю, что… это был сам Зигвульф, — затем на его лице проступило сомнение. — Я толком не знаю и передаю лишь то, что мне велено. Верить этому или нет — дело ваше.

— Кто видел его труп? — настаивала Ауриана.

— Все. Мне имена не известны. Однако его наверняка видели убитым, иначе бы меня не послали с этим сообщением, — ответил гонец, почувствовав всю нелепость ситуации и от этого еще больше засмущавшись.

Ауриана посмотрела на Витгерна.

— Что-то здесь не так…

— Я согласен с тобой, — сказал тот. — Любой воин, совершивший этот подвиг, не стал бы скрывать своего имени, ведь это прославило бы его на века. Все бы знали его имя, он уж постарался бы для этого.

Юноша выглядел озадаченным, словно он предложил подарок, а его отвергли. Покончив с официальной новостью, юноша улучил момент, когда Ауриана осталась одна, и, подойдя к ней сказал:

— У меня есть еще одно послание для госпожи от иностранца по имени Деций, который прислал его Зигвульфу из лагеря херусков.

Сердце Аурианы забилось часто и прерывисто, она почувствовала в нем резкую боль, словно кто-то царапнул его осколком острого камня.

«Значит, Деций прибился к кочующим херускам», — подумала она.

Воины ушли. Фастила тоже поднялась, собираясь последовать их примеру.

— Фастила, останься!

Ауриана дернула проходившую мимо нее женщину за рукав платья из грубой серой ткани. Присутствие Фастилы всегда придавало Ауриане спокойствие и уверенность, и это было загадкой для дочери Бальдемара. Скорее всего, наибольшую роль здесь играли жизнерадостность и приветливость, готовность разделить с ней все душевные тревоги и сомнения. Их сближало также и то, что Фастила, подобно Ауриане, большую часть своей жизни прожила в отдалении от своей семьи. Фастила довольствовалась своим положением и не прилагала никаких усилий к его изменению. Поэтому их союз несмотря на большую разницу в характерах не становился слабее. С самого начала войны Фастила безотлучно находилась при Ауриане в качестве добровольного телохранителя, хотя, будучи защитницей святынь Водана, ей больше пристало бы жить в одной землянке со своими товарками.

Фастила бросила на Ауриану взгляд, в котором сквозила явная озабоченность, а затем села на полое бревно, использовавшееся обычно как барабан. За спиной у нее висел круглый, видавший виды щит.

Юноша принялся монотонно пересказывать послание Деция, которое он хорошо вызубрил.

— Я отдал бы свободу и все, что у меня есть за одну лишь ночь с тобой…

«Неужели у Деция появилось хоть что-нибудь? — подумала Ауриана. — У него раньше не было ничего стоящего».

— Любимая, у нас лишь одна жизнь. О другой мне ничего не известно. Знай, ты обречена! Я умоляю тебя — спасайся! Не приходи ко мне, это слишком опасно. Не пытайся вернуться к Рамис и своему ребенку — враг ожидает тебя на этом пути и уже расставил ловушки. Ты должна бежать в деревню Тарин на реке Эльба. Туда, где живут семноны. Там я найду тебя, когда кончится весь этот жуткий кошмар.

Встав, Ауриана отвернулась в сторону и устремила свой печальный взгляд на стоящие неподалеку сосны.

Деций, несмотря на все ее многочисленные объяснения так и не смог понять, что она и ее народ неразделимы. С таким же успехом можно любую конечность тела отделить от него и уговорить бежать на восток.

— Есть еще два слова, моя госпожа. «Прости меня. Я жертва».

Ауриана закрыла глаза. Даже теперь приходилось иметь дело с тактикой Деция, легко узнаваемой в действиях херусков, которые постоянно нападают на хаттских фуражиров. Сами они бы никогда до этого не додумались.

«И все же, что бы ни случилось, Деций, старое очарование продолжает действовать. Ты еще извлекаешь пользу из той идеи, которую данным-давно посеял в моей голове. Человека никогда нельзя винить за обстоятельства, в которых он оказался по воле судьбы. Чтобы выжить, приходится пускаться на все. По нашим законам ты почти такой же преступник, как и Одберт, но любовь слепа и хитра, она умеет обходить самые трудные препятствия. И тогда все твои проступки кажутся несущественными. Хоть мне и не дано познать твой разум, но я знаю твое сердце и не могу себя заставить относиться к тебе как к врагу.

Так думала Ауриана.

— Скажи ему… — начала она и тут же умолкла.

А что ему сказать? Что любовь и ненависть смешались в ней, словно яд с медом? Что она умирает от тоски по прикосновению его шершавой щеки, по его сильным и нежным рукам? Что если он войдет в эти ворота, его наверняка придется отдать жрецам, которые приговорят его к смерти за предательство. Он страдает? Что ж, жизнь гораздо проще, и нужно положить конец его страданиям.

— Скажи ему «Да. Я прощаю». Передай ему вот это.

Отрезав свой локон, она положила его в кошель из выбеленной ткани и дала гонцу. Глаза юноши широко раскрылись от изумления. Считалось, что Ауриана обладает некоей силой, которой ее наделил бог Водан, и вдруг она дарит локон своих волос чужеземцу! Но тем не менее, гонец с почтением принял в руки кошель и, поклонившись, удалился.

На следующее утро к Ауриане явилась самая ловкая из шпионок, женщина из рода бруктеров по имени Гвала. Среди попутчиц Восьмого легиона она все время следовала за римлянами, продавая им разные сомнительные товары вроде снадобья для усиления половой способности мужчин. Не брезговала она и торговлей вещами, украденными у римских командиров. Их охотно покупали вожди варварских племен. Угловатая и приземистая, похожая на коробку, она была в ширину почти такая же, как и в длину и передвигалась вразвалочку черепашьим шагом. Ее всклокоченные волосы были похожи на заросли кустарника, а кожа покрыта какими-то крапинками. Если добавить сюда широко посаженные и выпученные глаза, то сходство с каким-то ядовитым дьявольским грибом было полным. По мнению Витгерна лучше всего она годилась на роль пугала, потому что даже дикие кошки, завидя ее, стремглав убегали прочь.

Главными источниками информации у нее были молодые красивые девушки местных племен, которые спали с римскими центурионами и трибунами.

— Моя госпожа! — поприветствовала Ауриану Гвала, склонившись ниже, чем следовало.

Она всегда была очень почтительна, хотя Ауриана точно знала, что уважения у нее не было ни к кому, в том числе и к первым людям племени.

— Римляне публично объявили о смерти Одберта. Сам глава Одиннадцатого легиона при всех говорил об этом.

Ауриана почувствовала несказанное облегчение и радость. Ее лицо покраснело от возбуждения.

— Как хорошо! Замечательно!

Она встала и взволнованно начала ходить взад-вперед по палатке, зная, что чаще всего облегчение сменяется новыми огорчениями.

«Уж кому как не римлянам знать, жив их союзник или нет», — рассуждала про себя Ауриана.

— Кто-нибудь видел тело?

Гвала быстро, как птичка, отрицательно покачала головой. И тогда в душе Аурианы зашевелилось разочарование.

— А что еще слышно? — спросила она.

Гвала хорошо поняла, что та имела в виду: готовят ли римляне нападение на их обоз с провизией.

— Они либо умнее, чем мы думали, — ответила шпионка, — либо им пока не до этого. Однако трибун, которого обслуживает Мара, как-то проговорился: «От возвращения домой нас отделяет всего лишь одна засада. Нам придется ждать его проклятого дня рождения».

— Он имел в виду день рождения их Императора, не так ли?

Гвала медленно кивнула.

— Он выпадает на девятый день после январских ид[3], — задумчиво сказала Ауриана.

— Людоед! Должно быть, готовит себе небольшой подарок, как это принято в Риме.

Ауриана предположила, что прорицатели Домициана — авгуры — уверили его, что этот день будет наиболее благоприятным для такого дела. Фастила сделала расчеты на своем каменном календаре, в котором были как лунный, так и солнечный циклы. Она сообщила, что день рождения Домициана выпадал на завтра. Обоз же с продовольствием должен был прибыть не раньше, чем через три дня тяжелого пути, и то при условии, что его не перехватят отряды римлян или не перекроют дороги обильные снегопады.

— Если слова этого трибуна окажутся правдой, то твое предостережение запоздало, — сказала Ауриана. — Теперь все зависит от судьбы и благосклонности к нам Ромильды.

Гвала осталась бесстрастной и хранила молчание. Знала ли она такие чувства, как страх или раскаяние, никто не ведал. Во всяком случае, Ауриана никогда не видела их следов на лице этой женщины. Вскоре она отпустила шпионку, подарив ей красиво расшитую попону для мула. Погрузившись в тревожные раздумья, Ауриана тщетно пыталась убедить себя в подлинности смерти Одберта.

В течение последующих пяти дней победоносные воины Зигвульфа начали собираться в горном становище. Нашелся и тот, кто якобы сумел одолеть Одберта. Им оказался родственник Коньярика — грязный, неухоженный детина со странными желтыми глазами, похожий на дикого зверя. Звали его Валестом. Как только он появился в лагере, сразу стал похваляться победой над Одбертом. Валеста привели в палатку Витгерна, где он ответил на все вопросы, но Ауриане его ответы показались слишком туманными. Этот бродяга в частности утверждал, что расправился с Одбертом при помощи топора.

— Как вел себя Одберт в свой смертный час? — спросила Ауриана.

— Он сдох, изрыгая проклятия тебе и Бальдемару, — заявил Валест. — Он удирал со всех ног, но провалился в заброшенную землянку, где когда-то жил раб. Я загнал его в угол. Клянусь Воданом, в его глазах я видел настоящую смерть. Она пришла за ним еще до того, как я убил его. От моего удара его череп раскололся, и оттуда хлынули кровь и мозги на черные волосы.

Детина вызывающе ухмыльнулся, но его ухмылку было трудно разглядеть. Лицо было закрыто сверху спутанными волосами, а снизу оно все заросло бородой и усами.

Ауриана пытливо посмотрела на него.

— Черные волосы? Да ведь у него волосы были цвета застоявшегося меда.

От нее не укрылся страх, мелькнувший в его бараньих глазах. Он невразумительно начал бормотать, что раньше он ни разу в жизни не видел Одберта, но ему сказали, что убитый — это определенно он. Слова застревали у него в горле и он медленно пятился к выходу. Он ужасно боялся проклятия Аурианы.

— Тебе нечего бояться, — тихо произнесла она, но ее глаза горели гневом. — За эту ложь ты ответишь перед самим Воданом, но начиная с этого дня не попадайся мне на глаза.

Скоро прибыл и сам Зигвульф. Он узнал обо всем и подтвердил, что Валест — законченный лжец. Однако и он говорил, что перед ним протащили тело, которое сильно смахивало на Одберта. Голова была разможжена топором, а лицо было обезображено до неузнаваемости. Но тем не менее, Зигвульф клялся Воданом, уверяя, что узнал его грязные, светло-рыжие волосы, свисающие космами, похожее на бочку брюхо и колени, выпиравшие в разные стороны. Кроме того, на трупе была одежда вождя, хотя кольца и украшения, положенные ему по рангу, исчезли.

— Тогда почему этот труп не может быть трупом какого-нибудь вождя херусков? — поинтересовалась Ауриана.

— Я не могу сказать. Но Одберт и все его люди были вместе. Все они погибли. Если это был не его труп, то значит он лежал в общей куче. Но по-моему, это все же был он. А вообще-то какая разница? Ведь его больше нет в живых.

— Ты прав. Но только в том случае, если он действительно мертв.

Три дня спустя хозяин какого-то хутора на сорных пастбищах, находившегося в трех днях пути, принес совершенно другие известия. Он утверждал, что видел Одберта живым через десять дней после победы Зигвульфа в Деревне Вепря. Хуторянин видел его в одном из горных селений.

— Я знаю лицо этого негодяя не хуже, чем лицо моей матери. Я когда-то служил в дружине Видо, — пояснил он.

Еще он добавил, что проехал вместе с его людьми часть пути и слышал, как Одберт похвалялся, что при его появлении в римском лагере ему будет оказан прием, достойный союзника.

— Как ему удалось избежать смерти в схватке с воинами Зигвульфа?

— Его с ними не было. Правда, этот боров был рядом и прекрасно слышал крики своих погибающих воинов. Сам же он в это время забавлялся в шалаше с молодой девчонкой-рабыней. Поэтому-то он не достался Зигвульфу.

Ауриана с трудом смирилась с этой новостью. Ей бы очень хотелось, чтобы с Одбертом было покончено навсегда.

— Увидев трупы, он сразу же дал деру на юг, — продолжал хуторянин. — Я натолкнулся на него, когда он прятался в погребе под обломками спаленного дома. С ним было еще четыре человека.

Ауриана передала Витгерну все, что слышала.

— Тогда, — заметил Витгерн, — получается, что этот человек представился римлянам уже после того, как они объявили о его смерти.

— Да. И они вполне могли принять настоящего Одберта за какого-нибудь ловкого прощелыгу, который решил извлечь выгоду из своего сходства с погибшим.

— Может быть, и так. К тому же он наверняка весь извалялся в грязи, лишился своих побрякушек, а его одежда превратилась в лохмотья. А кто теперь в крепости знает его в лицо? Паулины больше нет. Если этот человек скажет: «Я Одберт», ему могут ответить: «А я Нерон».

Ауриана уже потеряла всякую надежду и была склонна считать, что правде соответствовала самая неприятная версия случившегося, а не рассказ Зигвульфа и тем более похвальба Валеста.

Проклятье продолжало действовать. Предательский поворот судьбы поставил справедливую месть за грань реального. По мнению Аурианы с Одбертом скорее всего будут обращаться как с пленником. Его могут убить для того, чтобы Император получил желанный предлог для триумфальной процессии, а могут даже продать в рабство. В последнем случае он канет в безвестность, и ее жажда мести так и останется неудовлетворенной. Она даже не будет знать его дальнейшую судьбу.

Бальдемар! Неужели твоя душа даже сейчас страдает в дупле Пораженного Молнией Дуба, не будучи политой кровью врага?

Она попыталась помешать распространению слухов о спасении Одберта, но все ее усилия привели к обратному результату. Рассказ старого хуторянина вскоре стал известен всему племени. Дурные вести распространяются как семя по ветру. Люди во всех деревнях и поселках шушукались между собой, обсуждая последствия, которые могло оказать это событие на судьбу племени.

* * *

По мере того, как осень шла на убыль, Одиннадцатый легион Клавдия продвигался все ближе и ближе к новому пристанищу хаттов и, наконец, начал строить укрепления почти у подножия Тавнских гор. Работы велись под прикрытием многочисленных батавских вспомогательных отрядов.

Воинам Аурианы удалось провести одну успешную атаку на фуражиров. В другом случае они повредили только что сооруженную дорогу, устроив обвал, которым кроме того убило многих солдат. Но эти успехи имели только локальное значение и не замедлили продвижение римлян.

На седьмой день после того, как Ауриана встретилась с Гвалой, жена одного из воинов сходила за водой к источнику, расположенному недалеко от ворот горной крепости и, вернувшись, стала утверждать, что видела, как воды родника превратились в кровь. Труснельда истолковала этот факт по-своему. Она сказала, что где-то земли их предков обагрились кровью хатта.

Однажды поздним утром, когда все поедали свои обычные порции сала и лепешек с бараньим жиром, а также кашу, подслащенную медом, у ворот послышался звон колокола и призывы о помощи.

Привратник, стоявший на валу, посмотрел вниз и увидел трех окровавленных, перепачканных сажей путешественников. Приглядевшись, он понял, что это женщины. Их руки и ноги были наспех перевязаны, а одежда изорвана. Две из них находились в довольно тяжелом состоянии и ехали на лошади. Третья сохранила достаточно сил, чтобы идти пешком и вести лошадь под уздцы.

— Дочери смерти! — прокричал привратник. — Кто вы?

— Мы из обоза с припасами, — ответила та, что покрепче. — Именем Бальдемара открой!

Ауриана и Зигвульф посовещались между собой, а затем приказали привратнику открыть ворота.

Зигвульф помог ехавшим верхом слезть с лошади, и их унесли в шатер знахарки. Женщина, которая шла пешком, бросила уздечку и, подбежав к Ауриане, схватила ее за руку. Ее тело затряслось в конвульсивных рыданиях.

— Выколи мне глаза! — ныла она. — Я не хочу больше ими видеть!

— Суния! — ахнула Ауриана.

Лицо Сунии так распухло, что ее невозможно было узнать.

— Все мертвы, — еле выговорила она, громко рыдая.

— Что ты говоришь?

Ауриана стала догадываться, что произошло нечто страшное, возможно, самое худшее, чего она опасалась. Все обитатели крепости потихоньку подтянулись поближе, с испугом посматривая то на рыдающую женщину, то на Ауриану.

— Погибли все, кто сопровождал обоз. Ромильда убита. В живых остались лишь мы трое. Эти волки обнаружили нас, — Суния рухнула на колени. — Убей меня. Я недостойна жить.

Ауриана заставила Сунию встать и обняла ее. Ей показалось, что на голову обрушился весь небосвод.

«Мы обречены, — подумала она. — Нам переломали хребет. Какие свирепые эти римляне!»

Поддерживая Сунию, Ауриана помогла ей добраться до палатки Труснельды. Состояние Сунии внушало серьезные опасения, потому что подол ее юбки из домотканой шерстяной материи насквозь промок от крови. Однако Труснельда вскоре установила, что Суния страдала в основном от сильных, но поддающихся лечению ожогов и душевного потрясения. Она то рыдала, то разражалась истерическим смехом. Юбка же перепачкалась в крови оттого, что у Сунии случился выкидыш.

Ауриана и Витгерн просидели с несчастной женщиной всю ночь. Она скулила, как щенок, и не отпускала руку Аурианы, изредка погружаясь в полный кошмаров сон. Одна из спутниц Сунии скончалась той же ночью от тяжелой раны — римский меч проткнул ей легкое. Другая женщина была еще жива, но Труснельда предсказала, что ей отпущен короткий срок. Знахарка определила это с помощью лука. Женщину покормили густым луковым отваром, а затем Труснельда понюхала рану. Учуяв запах лука, она поняла, что в животе несчастной есть серьезное кровотечение. Труснельда сказала Ауриане, что это всегда смертельно, и им остается только постараться максимально облегчить ей предсмертные муки, давая мандрагору.

К утру следующего дня Суния попила немного меду и обрела достаточно сил, чтобы связно рассказать о случившемся.

— Они нашли нас перед рассветом, — говорила она натруженным шепотом. — Даже самый подлый враг дает возможность сдаться и спасти свои жизни.

Суния закрыла глаза руками. Некоторое время слышалось лишь ее тяжелое прерывистое дыхание. Затем она заговорила снова, но ее голос звучал как-то странно, плоско, безжизненно, словно она обрубила нить, связывающую сердце с разумом.

— Сначала залаяли наши псы, и мы насторожились, но они появились так внезапно, что у нас не было никакой возможности спастись. Эти грязные подонки окружили нас еще до восхода солнца. Несколько наших стали бросать копья, но большинство не успели. Римляне не дали времени. Наверное, разверзлись небеса, и рука Водана, разгневавшегося на наш народ, жестоко наказала нас. Не успели мы опомниться, как легионеры стали бросать в нас свои тяжелые копья, которые пригвоздили половину наших людей прямо к повозкам, как быков на вертела для костра. Я видела, как в огонь бросали младенцев, как убили копьем мою мать. Как только Фрия позволяет таким чудовищам ходить по земле!

— А Ромильда? — осторожно спросила Ауриана. У нее возникло ощущение, будто она идет по тропинке, на которой лежит мертвое тело. Но в глубине души все же теплилась надежда.

— Она уцелела после первой атаки римлян. Я помню, как она пыталась перекричать шум и гвалт. «Мир! Мы идем с миром!» — кричала она, — Суния замолчала, закрыла глаза и зарыдала. — Ромильда билась, как одержимая. Она убила трех или четырех римлян своим копьем, прежде чем эти подонки сумели поразить ее.

— Ромильда! — прошептала Ауриана. — Она была добра и великодушна. Когда с этой войной будет покончено, я сама позабочусь, чтобы ей устроили самые торжественные похороны. Какое несчастье!

Суния продолжала.

— Я ужасная трусиха и осталась в живых потому, что съела слишком много куриных сердец. Мне следовало хоть раз попробовать медвежьего сердца. Я побежала в хвост обоза, забралась под повозку и пролежала там, пока все не кончилось. Я видела, как погибают мои соплеменники, родственники и друзья, но ничего не могла поделать, чтобы остановить этот ужас. Их накалывали на копья, рубили мечами. Потом мою повозку подожгли, и мне пришлось выползать наружу. К счастью, все эти кровопийцы уже ушли, а я оказалась среди трупов. От моей семьи остались лишь кровавые клочья из мяса и костей, разбросанные по повозке. Я — самая отвратительная предательница.

— Ты невинна, как новорожденный младенец, — уверила ее Ауриана. — Не волнуйся так. Что бы ты смогла сделать? Ведь твоя мать не учила тебя метать копья.

Переживания Сунии заставили Ауриану подумать и о своей вине.

Снаружи до них стали доноситься какие-то непонятные звуки, становившиеся все громче и громче. Ауриана догадалась, в чем дело. Это многие десятки женщин оплакивали смерть своих близких. Они голосили и выли на разные лады, и впечатление складывалось такое, словно весь этот шум исходит откуда-то снизу, словно из преисподней, покрытой курящимся дымом. Отчаяние распространилось среди обитателей крепости, как чума. Ауриана весь день не замечала этого настроения. Она была занята рассылкой посланий в деревни тех племен, которые издавна считали их друзьями и вели с ними товарообмен. Она была готова отдать что угодно за еду.

Когда солнце скрылось за верхушками сосен, к ней подошел Витгерн.

— После полудня от нас сбежало больше четырех тысяч человек. Ты должна поговорить с ними!

— Сбежали? Они сумасшедшие! Куда же они думают податься отсюда?

— Некоторые отправились прямиком к римлянам, другие забрались еще дальше в горы.

— Кавалерия переловит и перебьет их поодиночке.

— Им, наверное, теперь уже все равно. Они надеются, что до тех пор смогут найти себе пропитание. Им надоело жрать крыс и белок. Зигвульф пугает их, но в этом больше вреда, чем пользы. Ты — их Дочь Пепла. Они будут слушать тебя, как никого другого. Поговори с ними.

Ауриана послушно одела свою короткую тунику из мягкой кожи молодого оленя, подпоясалась сыромятным ремешком для меча и взяла копье. Никаких надежд она уже не питала, но война и связанная с ней постоянная готовность нанести и отразить удар стали неотъемлемой чертой ее характера. Вот и теперь она схватила оружие, подобно утопающему, который, не умея плавать и пытаясь спастись, хватается за что попало.

«Поговори с ними! Витгерну нужно было сказать прямо — обмани их. Но я не могу. Витгерну это не понравится, но ничего не поделаешь. Горькую правду нужно принимать такой, какая она есть».

Она возложила ладони рук на вырезанную из дерева фигурку Фрии, врытую в землю в середине ее палатки и стала молиться.

— Великая и милосердная мать наша! — тихо шептала она. — Дай мне силы удержать мой народ вместе… чтобы, если понадобится, мы могли умереть вместе.

Затем она широкими уверенными шагами отправилась в центр крепости, движимая чувством острой ненависти, но не к беглецам, которых ей было жаль, а к римлянам. Вокруг уже бурлило, переливалось людское море. Она заметила, что Коньярик, Труснельда и Зигвульф стояли перед воротами, как бы загораживая собой выход. Зигвульф грубыми окриками останавливал тех, кто пытался его обойти. Его слова, похожие на удары кнута, отчетливо выделялись на разноголосом фоне толпы. Коньярик улыбался, поблескивая ровными рядами белоснежных зубов. Будучи похитрее, он применял иную тактику, которая включала в себя обещания, которые были заведомо невыполнимыми, и безудержную лесть. Но и ему пришлось на время оставить свою маску обворожительного и рассудительного вождя и извлечь из глубин души истинные, суровые чувства. Труснельда с распухшим от слез лицом выкручивала себе руки, изображая королеву-мать, которая превратилась в нищенку за одну ночь.

Ауриана поднялась на перевернутую вверх дном конскую кормушку. Воины стояли группами. Одни образовывали группы по родственному признаку, другие — по принципу боевого товарищества. Пришли сюда и вооруженные жрецы, составлявшие обособленную группу.

На лицах почти всех соплеменников Аурианы, собравшихся сюда в роковую минуту, была написана растерянность.

«Пленники, ожидающие казнь, выглядят точно так же», — подумала Ауриана.

Кое-кто, задрав головы в серое небо, произносил молитвы. Матери с окаменевшими от горя лицами прижимали к себе детей и никак не могли заставить их прекратить плач и завывания. В самом центре вечевого круга несколько жен воинов водили ритуальный хоровод вокруг жертвенного огня и нараспев произносили заклинания. Их лица были вымазаны углем, волосы распущены, а все украшения сняты и брошены в огонь в надежде задобрить Водана и смягчить его гнев. Вид этих женщин болезненно отозвался в душе Аурианы. Их бледные, исхудавшие лица делали их похожими на привидения.

«Да, — подумала она, — наши человеческие чувства, вот что нас украшает, а не побрякушки на шее».

Вскоре фигура Аурианы стала привлекать всеобщее внимание. Люди, уставшие от лишений и отчаяния, заметили в ее обычно добрых и нежных глазах гнев и ярость. В крепость ворвался крепкий ветер и загулял по палаткам и шалашам, закачал деревья и захлопал плащами воинов, словно знаменами. Но в остальном теперь вокруг Аурианы господствовали тишина и спокойствие, которые, казалось, бросали вызов природной стихии. Холодный, целеустремленный гнев, который исходил от нее, начинал ободрять людей, вселять в них уверенность. Многие верили в святость своей предводительницы и искренне полагали, что она способна остановить легион. Они подтягивались к Ауриане, как будто собирались вокруг костра, стремясь к его живительному теплу. С севера наплывала огромная туча, словно символизирующая сгущающуюся вокруг них тьму.

— Друзья мои! — громко воскликнула Ауриана.

Все разговоры и перешептывания окончательно замолкли.

— Я узнала, что четыре тысячи воинов бросили оружие и позорно бежали от нас.

Витгерн довольно заулыбался. Он подумал о том, что сколько бы злых духов ни пробралось в лагерь, один этот голос уничтожит всех. Какой же великой должна быть любовь богов к ней, если они даровали ей такую силу убеждения!

— Эти четыре тысячи забыли, кто они и что покидают священную землю. Римляне в достатке обладают всеми мыслимыми благами и богатствами на севере. Они не могут отнять у нас наши сокровища, потому что у нас их нет, но им могут достаться наши души… Неужели мы так легко расстанемся с ними?

Она сделала небольшую паузу, чтобы эти мысли глубже проникли в сознание тех, кто слушал ее сейчас, чтобы в своей душе они сделали шаг навстречу ей.

— Мы не должны бежать! Нам может показаться, что есть только выбор, как умереть. Тогда нет большой разницы, умрем мы от меча или сгорим в огне. Но у нас есть выбор. Жизнь или смерть. Иного не дано. Вы отважны и сильны, как вепри. Вы — единственные, кто не позволил загнать себя на бесплодные северные земли и кто живет на этом последнем клочке земли, который еще не достался римлянам. Если нам суждено погибнуть вместе, то наша удача возрастет стократно.

Улыбка на лице Витгерна мгновенно улетучилась. Он почувствовал холод в затылке, словно туда вонзили сотни ледяных иголочек. Боги всемогущие, что это она им проповедует? Умереть вместе! Значит, она тоже сдается? И впервые за все время пребывания здесь их положение встало перед ним во всей своей удручающей безысходности. Какую-то долю секунды ему остро захотелось рвануться с места и побежать в горы. Неимоверным усилием воли Витгерн заставил себя успокоиться.

— Это наша земля, в ней лежат пепел и кости сотен поколений наших предков. Мы — это крепкое дерево, а предки — наши корни, которыми мы приросли к этому месту. Деревьям нужно оставаться вместе, если их духам суждено когда-нибудь обрести новую жизнь. Неужели вы предпочитаете, чтобы вас презрительно швырнули на никчемные пустоши и заставили поклоняться чужим богам? Если вы убежите в горы, это будет означать для вас позорную смерть, и на ваших могилах не будут лить слезы скорби ваши родные и близкие. Сбежавшие умрут в одиночестве и темноте забвения, как безродные псы. Мы противостоим не воинам, а наглым разбойникам, которые захватили полмира и которым пока удается уйти от возмездия. Эти суетливые воришки думают, что мы отдадим детей на потеху их солдатам. Ваши достоинство и храбрость никогда не будут уделом этих низких, подлых тварей. В ваших жилах течет кровь ваших родителей и благородных горных орлов. Разве эти трусливые негодяи воюют открыто, при дневном свете, как подобает честным воинам, глядя в глаза врагу? Нет. Они подбираются к нам со спины и крадут нашу пищу.

Казалось, небо содрогнулось от возмущенных выкриков толпы. Витгерн подумал, что только Ауриана наделена сверхъестественной способностью возрождать в людях веру и в то же время говорить им о их скорой смерти.

— Каков будет наш ответ? Он состоит в том, чтобы с честью встретить то, что предназначено нам судьбой. Они украли наши припасы, но им не удастся похитить вашу любовь и уважение к богам. Я знаю, что никогда не уйду отсюда. Если понадобится, я до последнего буду биться с ними в одиночку.

— Нет! — взорвалась неистовыми криками толпа. — Мы с тобой!

— Кто пойдет со мной под знаменем Фрии?

Поднялся сильный шум, обитатели крепости забарабанили металлическими предметами, пугая лошадей и собак. Но Витгерн заметил, что поддержка, которую Ауриана получила сегодня, все-таки уступала той, которую она имела в начале войны. Он подумал, что на этот раз она вывернулась, но как долго она сможет удерживать людей в своем подчинении, особенно когда начнется настоящий голод?

Численность армии хаттов сократилась до сорока тысяч, хотя точно никто этого посчитать не мог, потому что Совет Воинов потерял связь со многими отрядами, действовавшими самостоятельно и возглавлявшимися вождями более низких рангов. И вообще было неизвестно, сумели они уйти от римлян или стали добычей стервятников и других пожирателей падали. Римляне, продвигавшиеся вдоль хребта Тавна, снова стали наступать на пятки. Нужно было уходить, но куда? На север? Но из-за Одберта там сейчас хозяйничали враждебные хаттам шайки херусков, да и разведчики сообщали, что все пригодные для обороны укрепления были разрушены легионерами. Обсудив создавшееся положение, Совет Воинов пришел к выводу, что настало время воспользоваться последним пристанищем — крепостью Пяти Родников. Шпионы Гвалы уверяли, что римляне не располагают картами этой гористой местности, где в изобилии росли липы и березы.

Дождавшись конца полнолуния, войско хаттов выступило из крепости. Чтобы избежать столкновения с римской кавалерией, хатты под покровом темноты постоянно меняли направление движения. Разбившись на три группы, они достигли большой подвижности и маневренности.

За ночь выпал снег, и на горных склонах появилось тонкое белое покрывало, из которого, словно копья, торчала высохшая трава. Теперь, когда хатты лишились всех своих запасов, зимний вид этих гор и холмов вызывал у Аурианы совершенно иные ассоциации, чем раньше. Она больше не восхищалась торжественной красотой этих холодных, серебристо-голубых склонов с темными синими тенями. Сейчас от одного их вида пробирала дрожь. Ветки деревьев, покрытые ледяной коркой, образовали причудливые сплетения черных блестящих кружев, освещаемых сверху ослепительным солнцем. Все это походило на паутину, которую плела смерть, пытаясь поймать их в нее и сожрать. Беспокойные призраки, шуршащие ветками Голые скелетообразные призраки. Они раскрывали свои объятия навстречу людям и словно шептали: «Вы останетесь с нами. Никто не уйдет отсюда живым».

Когда зима уже прочно вступила в свои права, в день, который по календарю римлян и племени «Ночь Матерей» считается девятым после декабрьских ид, измученные воины и их семьи добрались, наконец, до крепости Пяти Родников.

Ауриана радовалась этому еще и потому, что здесь ее ждала встреча с Ателиндой. Дочь и мать долго стояли, сжимая друг друга в объятиях. Ауриана жадно вбирала в себя родной запах лаванды, исходивший от волос матери. Он был ей знаком с детства. А когда вперед вышли Мудрин и Фредемунд, Ауриана вдруг почувствовала острую боль в сердце — она представила, что за ними вот-вот появится и Деций.

— Мама! — прошептала она, зарывшись лицом в волосы Ателинды. — Ты даже не знаешь, что произошло. Тебе нужно горевать, увидев меня! Мы совсем не собирались приходить сюда. Теперь ты оказалась в самой гуще борьбы.

— Пусть будет, что будет. Хуже мне уже не станет. Если меня убьют, я опять встречусь с Бальдемаром.

Наступила самая святая ночь, и хаттские воины собрались вокруг костра-матери, распевая молитвы, обращенные ко всем матерям всех минувших поколений. И хотя между ними лежала пропасть в десятки веков, эти предки должны были услышать голос своих потомков и прийти сюда, на праздник, невидимыми тенями. Все вели себя очень осторожно, опасаясь, что духи могут подойти слишком близко. Этот праздник не только радовал людей, но и внушал им благоговейный страх. Из чрев матерей древности брали свое начало жизнь и сила, но теперь они все лежали в могилах. Существовало поверье: если кому-нибудь хотя бы мельком доведется увидеть их волосы, горящие глаза-угли и развевающиеся по ветру саваны, когда они кружатся в бешеной пляске темной ночью, через день этот человек непременно умрет. Поэтому все старались не сводить глаз с костра.

Рассвет едва занялся, но Ауриана была уже на ногах, осматривая крепость. Ее соорудило в свое время одно галльское племя. Стены отличались исключительной прочностью, так как были составлены из срубов, засыпанных землей и мелкой галькой. Эти срубы соединялись между собой толстой каменной стеной, из которой выступали углы, сложенные в лапу. Такие стены причиняли римлянам много хлопот во время штурмов.

Ауриана надеялась, однако, что до штурма, дело не дойдет. Если их никто не выдаст, то сами римляне могут так и не найти этой крепости. Запас дров был вполне достаточный, имелись некоторые съестные припасы — несколько десятков ларей с овсом и рожью, бочки с яблоками, вишнями и горохом. Этого должно было хватить на три лунных цикла, если пополнять рацион мясом добытых на охоте животных. Весной, когда римляне уйдут к себе домой, их земля опять станет свободной, племя вернется на старые земли и восстановит разрушенные деревни.

«И я вернусь к тебе, Авенахар. К весне ты станешь старше на год и научишься говорить свои первые слова. Как хорошо, что я не взяла тебя с собой в это унылое место. Разлука — самая варварская из всех пыток, но так должно было случиться во имя твоей жизни»