Прочитайте онлайн Несущая свет. Том 2 | Глава 29
Глава 29
Ауриана почувствовала на себе пристальный взгляд Витгерна и, повернувшись, посмотрела ему в глаза. Она увидела в них печаль и сожаление о сотнях несостоявшихся объятий. «Но ведь мы соединились, не так ли? — думала Ауриана. — Мы выбрали одну и ту же судьбу, мы боролись вместе и разве же мы не любили? Близкие родственники, муж и жена не могли любить больше, чем мы».
Она подарила ему чуть заметную улыбку в знак признания их долголетней дружбы. «Да, Витгерн, — говорила ему взглядом Ауриана, — в этом мире, где вещи и люди вечно не подходят друг другу, такое полное взаимопонимание между нами значит не меньше, чем большая любовь. Я ничего не понимаю, а уже настало время умирать. У меня нет даже ненависти к врагу — чувство, которое я сейчас испытываю, куда сильнее ненависти».
Ауриана ощутила волну ревности, исходящей от Фастилы, когда та заметила, как они обменялись взглядами. Эта волна была жаркой, словно от очага, и она тотчас раскаялась.
Неужели нет спасения? Ауриана никак не могла в это поверить. У нее будет он, а у него буду я, но у меня будет тот, кто нигде не существует. И сегодня все это закончится, а наши души будут заполнены лишь наполовину, и каждый из нас пройдет лишь половину пути, а награда достанется другим.
Перекидной мостик упал с осадной башни на стену, и эхо от этого удара разнеслось по всей крепости. Не давая врагу выйти из башни, Зигвульф и Ауриана бросились в атаку с копьями наперевес, увлекая за собой своих воинов. И тогда дневной свет померк от тучи копий, взвившихся в небо. Некоторые из них попали в цель — из-за стены раздались душераздирающие предсмертные вопли и глухие удары падающих тел о землю.
Обстрел из катапульт прекратился, так как на траектории полета каменных снарядов уже находились легионеры. Внезапно наступившая тишина была не менее ужасной, чем свист камней. Отряд хаттов быстро вскарабкался на проход за палисадом. Ауриана и Зигвульф метнули свои копья и устремились на перекидной мостик с обнаженными мечами в руках. За ними последовали далеко не все, потому что узкий мостик не мог вместить всех желающих сразиться с врагом. Напор хаттов был столь мощным, что римляне, едва вступившие на мостик из башни, вынуждены были отступить назад. Хатты долго сдерживали их, и римлянам никак не удавалось пробиться дальше середины мостика.
Ауриану охватило такое опьянение боем, что в этот момент она была готова поверить в победу. Хотя Зигвульф сражался рядом, а с тыла ее надежно прикрывали другие воины, она все равно дралась одна, поражая своих противников одного за другим. Выжидая подходящий момент, она наносила удар в незащищенное горло. Ее меч разил с такой легкостью, что казалось, он существовал сам по себе, отдельно от руки Аурианы. Взмах — и острие вонзается в плоть врага. Хрустят шейные позвонки, и легионер, бессильно раскинув руки, мешком валится со стены. В глазах у нее появилось знакомое помутнение от экстаза битвы. Она чувствовала себя сотканной из невесомого эфира и огня, не знающей границ своим возможностям и выносливости. Судьба поставила ее между смертью и народом. Но это состояние продолжалось недолго.
Вскоре она заметила, что вокруг нее остается все меньше и меньше свободного места — слишком много бойцов оказалось на мостике. Она увидела, как из-за толчеи три воина упали вниз на мечи и копья легионеров. Тогда она и Зигвульф закричали своим людям, чтобы они отошли немного назад и дали место для маневрирования тем, кто бился впереди. Но в шуме схватки их никто не услышал, и все осталось по-прежнему. Хатты продолжали мешать друг другу, а несколько человек даже пострадали от копий своих товарищей, которым не терпелось вступить в схватку.
В противоположность им римляне наращивали свое превосходство медленно, но верно и действовали с методичной расчетливостью. Они наступали по четыре в ряд, прикрываясь сомкнутыми щитами. Они напоминали рвущуюся вперед железную машину, которая может смести со своего пути все препятствия.
Легионеры захватили середину моста и продолжали двигаться дальше, Ауриана почувствовала, что ее потащило назад, словно засасывая водоворотом.
А у защитников стены дела шли все хуже и хуже. Витгерн выбивался из сил, появляясь то тут, то там и сбрасывая со стен штурмовые лестницы. Однажды ему удалось опрокинуть бочонок с кипящей смолой прямо на головы легионеров, поднимающихся на стену. Смола проникла под доспехи, и душераздирающие вопли заглушили на какое-то время все остальные звуки битвы. Но вскоре после этого римляне поднесли еще несколько десятков лестниц, и спустя немного времени их превосходство на стенах стало подавляющим.
Организованное сопротивление хаттов превратилось в борьбу разрозненных и частично окруженных групп и в одиночку. Наступил хаос. Каждый дрался сам по себе, а предводители хаттов не имели теперь ни малейшего представления о ходе битвы.
Ауриана увидела, что мостик уже целиком находится в руках римлян. Оттуда поток нападающих разлился по всей стене. Через несколько минут она и окружающие ее воины вынуждены были спрыгнуть со стены вниз, внутрь крепости. Нескольких замешкавшихся хаттов римляне сбросили вниз. Было ясно, что положение стало непоправимым.
Крепость напоминала теперь корабль, получивший с дюжину пробоин в разных местах и быстро уходивший под воду. Штурмовые лестницы стояли повсюду, и хорошо натренированные легионеры поднимались по ним с необыкновенной легкостью. Оказавшись наверху, они разбегались в разные стороны и метали в хаттов, дерущихся внизу, копья и дротики. Проникшие в крепость римляне напали с тыла на воинов, защищающих ворота, и, перебив их, открыли путь тем, кто оставался снаружи. Легионеры хлынули внутрь широким потоком, словно река, прорвавшая плотину.
Ауриана подумала, что теперь оставалось только одно — умереть с достоинством. Вместе с Зигвульфом она построила остатки своих воинов в клин и быстро, почти бегом повела их навстречу легионерам, продолжавшим вливаться в распахнутые настежь ворота. Всего в распоряжении Аурианы было около четырех с небольшим тысяч ослабевших от голода и одетых в лохмотья воинов.
Вся стена уже кишела легионерами. У них теперь было преимущество в высоте. Их копья и дротики производили страшные опустошения в рядах хаттов. Скоро знаменосец когорты поднял вверх знамя, прозвучали два коротких сигнала трубы, и каждый второй солдат спрыгнул со стены во двор. Спрыгнувшие быстро построились в шеренги. Перед этим они подожгли бревна, подпирающие стены изнутри. Они занялись огнем, а порывы ветра разметали по двору густой дым, который окутывал своим покрывалом кровавое зрелище внутри крепости.
На хаттов вновь обрушился дождь дротиков и копий. Когда дым рассеялся, глазам Аурианы предстали груды тел ее соплеменников, убитых этим грозным оружием. В следующую секунду, уклоняясь от летящего в нее копья, она была вынуждена перепрыгнуть через двух воинов. Копье, пущенное со страшной силой, пробило их обоих и пригвоздило к земле. Несчастные, нанизанные на этот страшный вертел, извивались в предсмертных корчах. У них не было сил кричать и они лишь хрипели, пуская изо рта кровавую пену.
Стена железных римских щитов придвинулась достаточно близко, и Ауриана смогла рассмотреть на них рельефное изображение молний. Хатты метнули копья, но для легионеров они были не больше укуса комаров.
Сблизившись с противником для рукопашного боя, римляне обнажили мечи. Ауриана принялась оттаскивать раненых хаттов в сторону, чтобы их не затоптали. Затем она попыталась вложить в руки своих воинов деревянные щиты. Оглянувшись, она увидела Витгерна, который делал то же самое. Он тащил за ноги тяжело раненого воина с места, которое спустя пару минут уже попирали кожаные римские сапоги без мысков. Вражеское войско было безликим, безжалостным, тысяченогим чудовищем, а мечи походили на ряд остроконечных клыков, которые высовывались из-за тускло поблескивающих щитов.
Две силы сшиблись в схватке. Ауриана с трудом парировала удар меча легионера, отчего мускулы ее руки напряглись так, что, казалось, еще немного, и они лопнут. Поток людей приподнял ее и протащил несколько футов. Затем ее бросило на вражеский щит, о выпуклости которого она ободрала бок. Не удержавшись на ногах, Ауриана рухнула на колени.
Словно какой-то исполинской рукой хаттов смело назад. Зигвульф рядом с Аурианой поскользнулся в луже крови и упал на спину.
— Зигвульф! — крикнула она, но ее голоса не было слышно. — Нет!
Он рухнул прямо под ноги римлян, и Ауриана с ужасом представила, что клыкастый зверь сейчас растерзает его. Она бросилась на защиту своего товарища, самоотверженно отражая удары, предназначавшиеся ему.
И все же его конец был неизбежен. Их взгляды на миг встретились, и в глазах Зигвульфа она увидела обреченность и признательность. В следующий миг на грудь ему наступила нога легионера, а в горло вонзился меч.
Зигвульф погиб. Ее разум отказывался воспринимать его смерть.
«Все твое бесхитростное, прямое мужество не принесло тебе добра. Вот и тебя сожрало это ненасытное чужеземное чудовище и даже не поперхнулось. Парки жестоко подшутили над тобой, дав имя, которое обозначает «победоносный волк». А еще говорят о том, что имена обладают волшебной силой!»
Ауриана отчаянно дралась, окруженная немногочисленной кучкой своих соплеменников. В ее глазах стояли слезы. Потери хаттов были ужасны, и они дрогнули. Сначала поодиночке, а потом и группами воины стали покидать поле боя. Некоторые нарочно искали смерть, выбегая к стенам, откуда римляне бросали в них копья, упражняясь в меткости, Другие прыгали в горящие хижины и погибали в огне. Среди последних Ауриана увидела и Труснельду. Сначала загорелось ее платье, и несколько мгновений она стояла в огненном обрамлении, словно божество. Затем она изрекла проклятие и бросилась в огонь. Кровавая битва притупила восприятие Аурианы, поэтому она как-то отстраненно наблюдала за смертью старой жрицы, которая терпеливо объясняла ей суть вещей этого мира, когда будущая предводительница воинов была еще девочкой.
Большая часть воинов побежала, спотыкаясь, роняя и подбирая оружие, в самый дальний конец крепости. Ауриана пыталась остановить это паническое бегство. Она кричала, умоляла, угрожала, но ее отчаянные попытки организовать хоть какое-то сопротивление не принесли результата.
«Боги видят нас. Мы должны умереть, сражаясь».
Но сопротивление хаттов было сломлено окончательно. Коньярик с несколькими воинами подбежал к Ауриане.
— Ауриана! — воскликнул он, хватаясь за ее плащ. — Умрем вместе!
До нее с трудом дошло, что эти люди все еще верят в ее святость.
— Оставьте меня! — закричала она, вырываясь. — Я проклята!
Она побежала в противоположном направлении, сталкиваясь с бегущими и даже не делая никаких попыток уворачиваться от дротиков. Возможно, эта безумная храбрость и спасла ее. Главной целью Аурианы было отыскать Ателинду живой или мертвой. На бегу она увидела, как несколько хаттов пытались укрыться в завалах мертвых тел. Постепенно ей удалось пробиться к конюшне, где стоял Беринхард.
Она хотела совершить еще один, последний обряд.
Давным-давно Бальдемар обручил ее с богом. Этот дар принес племени удачу во многих делах с тех пор. А что если и сегодня предложить богу еще один подарок, которым станет ее жизнь? Может быть, это смягчит гнев Парок, и они окажут милосердие ее народу. Но такую жертву необходимо приносить, соблюдая весь ритуал и начать следовало с произнесения жертвенной молитвы…
Каким-то образом Фастиле удалось разыскать ее. Она побежала рядом, чтобы не отстать.
— Ауриана! Позволь мне умереть рядом.
— Если ты этого хочешь, — откликнулась Ауриана, — ты умрешь. Пошли!
Пробежав еще немного, они увидели Витгерна, лежавшего в пыли лицом вниз. Женщины помогли ему встать. Витгерна оглушили сильным ударом по голове, но смертельных повреждений у него не было. При виде Аурианы его лицо оживилось, и на нем опять появилась беззаботная, озорная улыбка мальчишки, который словно пошутил, да шутка вышла боком. В этой обстановке такая улыбка выглядела совершенно противоестественной.
Обхватив обеих женщин за шеи и опершись о них, Витгерн заковылял туда, куда они шли.
— Чем бы ни закончилась твоя жизнь, Ауриана, я пойду с тобой до конца, — тяжело дыша, сказал Витгерн.
— Почту это за великую честь для себя, Витгерн.
Эти слова необыкновенно воодушевили Ауриану и придали ей силы — смерть вместе с друзьями казалась ей отрадной. Она продолжала искать Ателинду. Неужели ее мать сдержала обещание и приняла яд? Наконец, Ауриана увидела ее около входа в стойло. У Ателинды был такой вид, словно она стала свидетельницей конца света.
Пробираясь к матери, Ауриана услышала детский плач. Римские солдаты, очевидно, нашли то место, где прятались семьи воинов. Про себя она сотворила молитву в надежде, что в сердцах чужеземцев шевельнется жалость или же они прельстятся на деньги, которые можно выручить, продав этих светловолосых детей на невольничьем рынке, и они оставят их в живых.
«Суния тоже с ними. А я ничем не могу помочь. Так может быть, моя жертва богам смягчит ее участь?»
Ауриана почувствовала, что ей надо спешить. Иначе она не сумеет выполнить задуманное. Битва уже почти закончилась. Избиение пленных прошло свою кульминационную точку. Легионеры теперь стали сгонять женщин и детей в одно место, где их делили на десятки, заковывали в цепи и сажали на повозки.
Когда Ауриана со своими спутниками подошла к стойлам и хлевам, Ателинда бросилась к ней и обняла ее.
— Дитя мое! Ты жива!
— А ты не приняла яд, хвала богам!
Ателинда протянула ей кожаный мешочек с высушенной темной травой.
— Я подносила это ко рту и пять, и десять раз, но не могла это сделать из любви к тебе. Как же я оставлю тебя одну на этом свете?
— Мать, что станет о тобой? — в порыве отчаяния они бросились на шею друг другу, словно чувствуя, — что объятие это может стать последним.
Немного погодя, не отпуская от себя мать, Ауриана обратилась к Фастиле.
— Сходи и приведи из конюшни две лошади. Одну тебе, а другую Витгерну.
Не задавая лишних вопросов, Фастила бросилась за лошадьми.
— Ауриана, затем тебе понадобились лошади? — встревоженно спросила ее Ателинда.
— Мать, ты не должна видеть это, — лишь кратко ответила Ауриана.
Вдруг в этой всеобщей суматохе, в пыли они увидели приближавшегося к ним одинокого римского всадника, скакавшего во весь опор. Подскакав поближе, он поднял жеребца на дыбы и остановился перед женщинами.
— Это ты Ауриана? — прокричал он.
Правая рука Аурианы медленно потянулась к рукоятке меча.
— Да, — просто ответила она и взглянула в лицо кавалериста, разглядев через грубые черты признаки человечности.
Всадник снял свой украшенный плюмажем шлем и, наклонившись к ней, заговорил быстро и тихо.
— Я прибыл, чтобы спасти тебя от твоей судьбы, если можно так выразиться. Меня послал человек, которого ты не знаешь, но который хочет, чтобы ты обрела свободу и сохранила жизнь. Иди быстрее за мной. Я приготовил тебе коня. Он стоит за воротами. Ты не должна ехать на своем коне. Одень этот плащ с капюшоном. Лагерь окружен кавалерией, но у меня есть пропуск. Через тринадцать миль отсюда тебя будет ждать свежая лошадь, Поспеши. Я обеспечу твою неприкосновенность. Впереди у тебя долгая жизнь.
Она уставилась на всадника, не веря своим ушам.
— Что это? Ты освободишь меня одну?
— Не я, но другой человек.
— Этот единственный пример милосердия после того, как вы насаживали наших детей на вертела и предавали целые деревни огню и мечу наверняка покажется забавным вашим богам. Ты, наверное, сошел с ума?
— Нет, госпожа, и ты должна спешить!
Ауриана с решительным видом отступила от него прочь.
— Тебе следовало привести тысячу лошадей. Я не привыкла спасаться в одиночку. Ты оскорбляешь меня.
В глазах кавалериста она заметила обиду и поняла, что перед ней не злой человек. Это было странно, особенно если учесть обстоятельства их встречи.
— Передай тому, кто послал тебя мою благодарность, — сказала она помягче. — Я люблю жизнь и очень бы хотела жить дальше. Но мой ответ должен быть — нет.
— Ауриана, отправляйся с ним! — плача умоляла Ателинда, чья голова тряслась от волнения. — Ведь хоть одной из нас можно будет спастись.
— Я не могу этого сделать, мать, — нежно произнесла Ауриана.
— Госпожа, ты приняла глупое решение, — проговорил всадник и, круто развернув коня, поскакал галопом, быстро исчезнув в дыму.
Вдали раздался сигнал трубы. В его резком звуке слышались наглость и самоуверенность. Он возвестил об окончании сражения. С этого момента начинались повальные грабежи и мародерство. Легионеры старались урвать себе побольше пленников, которых даже не надо было связывать, настолько они были ошеломлены происшедшим. Когда Витгерн и Фастила вывели из конюшни двух вконец отощавших коней, Ауриана в последний раз окинула взглядом крепость, этот последний, дымящийся обломок того мира, в котором она родилась и жила, единственного мира, который она знала. Повсюду воцарилась тишина, казавшаяся неестественной. Повсюду валялись трупы, немые доказательства победы римлян. Убитые по всем правилам воинского искусства и совершенно безопасные, они, казалось, насмехались над жестокостью и зверством своих победителей. Зияющие рты беззвучно кричали: «Это то, чего вы хотели? Так получите же! Сильный может уничтожить слабого. Радуйтесь этому, убийцы».
Ауриана отвернулась от Ателинды и, ухватившись за гриву Беринхарда, с трудом взобралась на коня. Ее силы были на исходе.
Ателинда перехватила повод коня.
— Ауриана, что случилось? Что ты делаешь?
У Аурианы на глазах выступили слезы, и она так и не нашла сил ответить матери. Вместо этого она обратилась лицом к небу и начала творить ритуальное заклинание, предшествующее принесению жертвы.
— Повелитель небес, чьей невестой я являюсь, прими меня в этот день. Фрия, Мать Всех, подними меня в свое небесное владение, ибо я погибаю с твоим именем на устах.
Витгерн и Фастила поняли теперь, что собиралась сделать их предводительница, и последовали ее примеру, оседлав своих коней. И если первый сделал это с благородной уверенностью, то последняя чуть заколебалась.
— Нет! — яростно вырвалось из уст Ателинды и застряло в тишине.
Этот вопль разбередил душевные раны Аурианы. Беринхард в страхе попятился. Ауриана попыталась вырвать поводья у матери — что еще можно было сделать? Но Ателинда крепко удерживала их. Ее кулаки сжались намертво, словно окаменев. Все трое повернули своих коней к открытым воротам и стали в ряд. Ауриана и Витгерн обнажили мечи, а Фастила подняла копье. На лице Фастилы отразился неописуемый страх — слишком поздно молодая жрица-воин открыла для себя, что жить с Витгерном и умереть с ним — не одно и то же.
— Нет! — еще раз воскликнула Ателинда, теперь уже слабее.
— Мать, отступи в сторону! — еле выговорила Ауриана сквозь струящиеся по лицу слезы. — Ты привлекаешь внимание к нам. Я умоляю, отпусти меня! Еще до истечения этого дня, неважно как, мы умрем, но будем вместе. Если я принесу себя в жертву, то это, может быть, успокоит дух моего отца Бальдемара, который до сих пор покоится в могиле неотомщенный.
Ателинда поняла справедливость этих слов своей дочери, но в конце концов материнская любовь взяла верх. Ее можно было сравнить с бурным потоком во время паводка, который сносит все строения, нагроможденные людьми. Эта любовь старше и мудрее, чем все выдуманные когда-либо законы мести. Ателинда продолжала держать повод Беринхарда.
Ауриана показала мечом на стоявший в отдалении резервный легион, который хорошо был виден сквозь ворота. Солдаты замерли в ожидании команды — темная полоска на фоне коричневой земли, наполовину закрытая рощей лип и елей. Высоко поднятый сигнальный флаг трепетал на ветру. Витгерн и Фастила мрачно кивнули.
«Там враг. Мы умрем, сразившись с ним, и вернемся в землю, из которой вышли».
Они пришпорили коней, ударив их каблуками по бокам. Кони Витгерна и Фастилы сразу сорвались с места в галоп. Беринхард пустился за ними, волоча за собой Ателинду.
— Мать! Отпусти меня!
Ауриана заметила, что несколько солдат, еще находившихся в крепости, узнали ее. Один из них резко кивнул головой и кто-то пролаял команду. Ауриана закрыла глаза. Это было невыносимо.
— Моя любимая мать, прости меня!
Она подняла меч и резким движением обрубила поводья. Послышался хлесткий звук, похожий на щелчок. Ателинда споткнулась и начала падать вперед лицом. Беринхард пошел сперва боком, потом затанцевал, словно удивившись неожиданной свободе, а затем понесся, как стрела, выпущенная из лука.
Ауриана правила руками. Беринхард стремительно вылетел из ворот, опередив тихоходных жеребцов Фастилы и Витгерна.
— Ауриана!
Задыхающийся, хриплый возглас матери пронзил ее сердце. Ателинда упала на четвереньки перед большой лужей крови. Зачерпнув ее ладонью, она размазала жижу по всему лицу, продолжая упорно твердить:
— Нет! Нет!
Одна из случайно уцелевших помощниц Труснельды схватила ее за плечи и попыталась успокоить.
— Моя госпожа, но ведь такова ее судьба! — убежденно сказала молодая жрица. — Великая Госпожа, которая породила нас всех, все еще любит ее.
Но Ателинда уже ничего не слышала.
Яд! Принять его сейчас! Теперь уже нет предлога тянуть с этим. Быстро!
Ателинда поднялась на ноги, нащупывая дрожащими руками мешочек с ядом, висевший у нее на поясе. Кожаный мешочек был выбит из ее руки тупым концом копья. Затем грубые солдатские руки подхватили ее сзади под мышки и потащили к шеренге закованных в кандалы пленников. У Ателинды уже не оставалось сил ни сопротивляться, ни кричать.
Она восприняла это как волю Парок. Ей суждено было жить.
В этой цепочке женщин и старух, куда ее притащили, никто не узнал ее измазанного грязью лица. Поэтому для всех оставалось тайной, что сама Ателинда, дочь Гандриды, жена Бальдемара шла вместе со всеми как жена простого смерда.
Ауриана, Витгерн и Фастила неслись во весь опор навстречу строю легионеров. Беринхард вырвался вперед, и Ауриана возглавляла эту атаку. Из ее горла вылетали дикие вопли. Она уже не могла управлять ни собой, ни конем, который летел вперед подобно молнии, стелясь по земле и распустив гриву.
Когда прозвучал сигнал тревоги, легионеры, что стояли на стене, приготовились, и пятеро из них метнули копья. Они целились в лошадей и всадников. Фастиле копье попало в спину. Оно пробило ее насквозь и воткнулось в шею коню. Животное взвилось на дыбы, закидывая назад голову, передернулось несколько раз в агонии и тяжело упало на бок. Фастила скончалась тотчас же.
Витгерн попрощался с ней взглядом, инстинктивно прошептав: «Фрия, упокой ее душу». Ауриана к этому времени была уже далеко впереди. Все ее помыслы были теперь сосредоточены на одном — как можно быстрее добраться до римлян. Она не оглядывалась и не видела гибели Фастилы. Она прижалась лицом к шее лошади, и дух ее жил в топоте копыт Беринхарда. Поднятый вверх меч являл собой возмущенный протест против воли Парок.
До Витгерна копья не долетели. Однако очень скоро его конь попал копытом в нору зайца и опрокинулся на спину. Витгерна выбросило из седла. Он потерял сознание и лежал на земле без движения.
Ауриана осталась в одиночестве.
Казалось, что первая шеренга легиона совсем близко. Солдаты стояли как каменные изваяния с непроницаемыми лицами. Похоже, их совсем не тревожил вид бешено мчащегося коня и сидящей на нем женщины с мечом, которая явно намеревалась атаковать. Легат спокойно и величественно восседал на своем коне и отрывистым голосом отдавал приказания. Сигнальщики замахали флажками, передавая их.
Ауриана чувствовала, что совершила прыжок в пустоту. Все, что принадлежало жизни, что связывало ее с настоящим, — улетело прочь вместе с ветром. Она все больше и больше удалялась от самой себя, от той, кем она была еще совсем недавно — опозоренная дочь, печальная мать, сомневающаяся ученица Рамис, должница Дуба, хранящего молнии. Ее дух растворился в торжественной тишине, наполненной осмысленной деятельностью. Окружающий мир обнажился совершенной пустотой. Она была маленьким, голым, мокрым комочком плоти, только что родившимся младенцем, сброшенным с небес, чтобы вновь возродиться на проклятых богами равнинах Хелля. Она, чей смех походил на хруст льда.
«Я знаю, почему лицо старого Хелля такое синее. Это сам холод, ужасный вечный холод. Мы все безродные дети. Моя жизнь — это плащ, пропоротый ножом — прореха в нем становится с каждым годом все более и более зияющей. Я боролась что было сил, но ткань рвалась и расходилась все быстрее и быстрее. Рамис умела лгать — все состоит из печали. Какую пользу приносят благословленные богами победы? Я не желаю быть ни благородной дамой, ни простолюдинкой в мире, где истинная храбрость и благородство остаются втуне, а чудовища с оскаленной пастью творят неслыханные зверства. Обреченная невеста попадает в объятия своего жестокого жениха. Я презираю тебя, Водан, за то, что ты принимаешь эту позорную жертву. Я ненавижу тебя, Фрия, за то, что ты породила этот беспощадный как железо, холодный мир. Великий Волк, открой пошире свою пасть!»
Когда Ауриана подскакала достаточно близко, чтобы солдаты могли разглядеть в ее глазах ярость, в головах многих из них возникла одна и та же мысль: «Каким бесчестьем я покрыл бы наши знамена, если бы побежал от одной женщины?»
Но было ли это создание женщиной? Или же северная Медуза воспряла из болот и явилась сюда, чтобы нарушить их стройный порядок своей дикой, первозданной силой? Она была рождена самой землей, воплощая в себе то, что они были приучены загонять обратно в темноту: первобытную ярость и беспредельный экстаз. Она пришла не судить, но уничтожать. Настал ее черед. Разум правил слишком долго, и природа потеряла терпение.
В последние минуты Ауриана совершенно забыла, где находится. Небо, земля, лес — все смешалось у нее в голове, превратившись в странный искрящийся туман. В этой священной гонке она понукала Беринхарда, чтобы он несся все быстрее и быстрее не к смерти, но к победе. Ощетинившаяся копьями стена легионеров казалась ей соплеменниками, зовущими к себе.
«Мы победим! Остальные так отстали, что я их уже не вижу. Вон там стоит Деций, который приветствует меня и упрекает в том, что я все сделала неправильно. А дальше, у ритуального костра меня ждет Бальдемар. Он обнажил меч и держит его над пламенем, чтобы защитить от злых духов. Все так и должно быть. Я знаю, что боролась как могла, клянусь в этом матерью, луной и звездами. Никто не превзошел меня в усердии».
Она врезалась в первую шеренгу. Солдаты на долю секунды опоздали посторониться, и силой удара одному легионеру сломало руку, а другой попал под копыта. Вторая, третья и четвертая шеренги расступились в быстрой последовательности.
Беринхард пробивался сквозь ряды легионеров, защищенных металлическими доспехами. Он высекал из металла искры своими копытами и оставлял за собой пространство, словно плуг, делающий борозду на пашне. Ауриана в это время яростно размахивала мечом, нанося удары по шлемам и скрещенным копьям, по железным нагрудникам и наплечникам. Иногда ей удавалось попасть и по незащищенному месту. Странно, но никто не обнажил против нее меча. Множество сильных рук тянулось к уздечке ее коня, ее продвижение старались замедлить копьями, выставленными ей навстречу. И тогда ей стало понятно, что легионеры только защищаются, отражая удары и стараясь стащить ее с коня и обезоружить.
— Деритесь! Деритесь со мной! Я хочу умереть!
Внезапно в ее мозгу молнией сверкнуло воспоминание. Это была просьба Деция: «Обещай мне, что ты никогда не дашься живой моим соотечественникам». Ни одно его наставление или совет не звучали с такой страстностью, как этот.
«То-то Деций обрадуется, узнав, что я не перестала обращать внимание на его советы».
Она ухватилась обеими руками за рукоятку меча, готовясь нанести удар себе в сердце.
Меч быстро опустился, направляемый ею, но не достиг цели, застряв в обтянутом телячьей кожей щите — один из легионеров успел подставить его. В ту же секунду сильные руки обхватили ее сзади, стащив с Беринхарда. Ярость ослепила ее, она вырвала меч и попыталась ударить им наугад, но после непродолжительной схватки легионеры разоружили ее.
«Грязные руки лишили меня оружия. Они осквернили своим прикосновением меч Бальдемара. Теперь удача совсем отвернулась от нас. Наше племя ждет вырождение. Фрия, пусть земля разверзнется подо мной. Я засну в ней, как в постели. Я буду продолжать жить в корнях деревьев, в спелых зернах пшеницы, я буду расти, пребывая в покое, пока не наступит время моего возрождения. Пусть мой народ пляшет надо мной в дни праздников».
Когда легионеры повалили ее и прижали к земле, Ауриана почувствовала, что они не злоупотребляют силой, наоборот, обращаются с ней весьма осторожно.
«Берегись. Они так делают не случайно».
Барахтаясь и изворачиваясь, ей удалось освободить одну руку. Она дотянулась до бабки Беринхарда и, схватив ее, ощутила знакомую шелковистость кожи, обтягивавшей сустав. Это прикосновение стало ее прощанием с миром знакомых и дорогих вещей. Даже Беринхард, казалось, почувствовал ее состояние и, наклонив голову, потрогал своими теплыми, большими губами ее волосы.
А потом ее руки стали чужими. Их заломили за спину и связали прочной веревкой. Жених принял ее в свои суровые объятия.
Марк Аррий Юлиан уже отбыл из крепости Могонтиак, когда легионеры пошли на приступ и взяли Пять Родников. Домициан внезапно решил, что нельзя больше испытывать судьбу. Ему никак не давали покоя подозрения о готовящемся в Риме заговоре против него. За несколько дней до последней битвы он поспешно выехал в Рим вместе со всей императорской свитой.
В то утро, когда была поймана Ауриана, императорский поезд успел продвинуться на юг только до крепости Аргенторатум, расположенной на Рейне. Марку Юлиану досталось утомительное поручение пересмотреть всю переписку Домициана с наместником Битинии, который испрашивал позволения на внесение некоторых изменений в уголовное законодательство провинции.
В это же время секретарь, которому он вполне доверял и который был посвящен в замысел Марка Юлиана относительно Аурианы, вошел и прервал его занятия. Он сообщил, что она отказалась от предложения сохранить жизнь и свободу.
«Ну конечно же! Мне следовало догадаться от этом. Ведь не станешь же заботиться о своем спасении, когда погибают твои соплеменники».
Он обхватил голову руками и задумался.
«Какая глупость! Другого такого создания во всем мире не найдешь. Как же ты сможешь жить в плену? И как же ты осложнила мою задачу, сделав ее почти невыполнимой!»