Прочитайте онлайн Несущая свет. Том 2 | Глава 15

Глава 15

Ауриана шла без остановки целый день, бредя в западном направлении туда, где простирались пустынные необитаемые земли. Она вела под уздцы серого в яблоках жеребца, не задумываясь, куда и зачем идет. На рассвете следующего дня она неожиданно оказалась у Божественного Источника. Она сделала здесь привал, чувствуя, что сюда ее привели неведомые силы.

Жить без семьи — это все равно, что жить без кожи. Быть проклятой собственной матерью — это все равно что быть отторгнутой всем человечеством.

Ауриана боялась собственной памяти, которая причиняла ей невыносимую боль. Но перед ее мысленным взором вновь и вновь возникало искаженное предсмертной мукой лицо Бальдемара в тот момент, когда копье пронзило его грудь.

«Я больше не могу так жить. Лучше я стану одним из духов этого источника и забудусь хоть на какое-то время, а потом, может быть, моя душа вновь возродится среди людей в лучшие, более счастливые времена», — думала Ауриана, глядя в чистые воды родника.

За ее спиной росла священная ольха, о которой говорили, что ее кора кровоточит, если ударить по ней топором. В этом дереве обитал дух, покровительствовавший всем утопленникам. Казалось, что ольха стоит в пышном цвету — так много белых ленточек было навязано жителями деревень на ее ветки. Этими знаками германцы знаменовали каждый свой приход сюда к священному источнику, у которого они поклонялись и испрашивали помощи у обитавшей в прозрачных водах нимфы. «Это цветы надежды, — думала Ауриана, разглядывая ольху, — каждая ленточка без сомнения свидетельствует о глубоком отчаяньи человека, пришедшего сюда за помощью».

Ауриана села на корточки у того места, где из воды бил ключ, живой, словно бьющееся сердце, искрящийся в лучах восходящего солнца.

«Я не прошу у тебя благодеяний и ничего не жду, нимфа Возьми с миром мою душу, приюти ее среди других взятых тобою душ!»

Ауриана сняла с серого жеребца недоуздок. Вчера она внимательно осмотрела раны коня и, оторвав от своей одежды кусок ткани, обмакнув ее в горячую смолистую живицу[1], сделала ему припарки. Врачуя раны животного, она неожиданно решила дать ему имя, назвав Беринхардом, что означало «отважный, как медведь». Теперь же она поняла, что ей не следовало давать жеребцу имя — имя привязало животное к ней, сделало ее ответственной за его судьбу.

По всему было видно, что конь вовсе не собирается покидать ее: он стоял неподвижно, его худые бока раздувались от спокойного глубокого дыхания. Держа горделиво красивую голову, он сверху вниз внимательно глядел на нее; в его влажных глазах светилась тревога и немой вопрос.

— Беринхард, уходи! — крикнула она, но конь еще ближе подошел к ней, всем своим поведением показывая, что не хочет да и не в силах оставить ее.

— Уходи! — крикнула она снова, но уже не так уверенно, а про себя подумала: «Это бедное животное поистине принадлежит мне. Богини Судьбы никогда не теряют чувства юмора — и вот они послали мне единственного, последнего в этой жизни друга — коня».

Она повернулась к жеребцу спиной и вошла в источник, не обращая внимания на шум за спиной, раздававшийся со стороны раскидистой ольхи, и настороженный храп Беринхарда.

Пусть нимфа сама заботится о том, что происходит на берегу рядом с ее источником. Ауриану это больше не волновало.

Неожиданно Ауриана споткнулась о подводную корягу и упала на колени, окунувшись по пояс в ледяную воду и с шумом разбрызгивая ее вокруг. И тут же испуганно и недоуменно Ауриана взглянула на ольху. «Нимфа источника, зачем ты подшучиваешь надо мной?» Ветерок шелестел молодыми свежими листьями ольхи, и Ауриана вспыхнула, явственно услышав тихий смех нимфы.

«Я хочу умереть, как ты можешь смеяться надо мной?» — с горечью подумала Ауриана и легла на дно, так что воды сомкнулись над ней, проникая в ее нос, в легкие, остужая своим ледяным холодом жар страдающего сердца. Но вода выталкивала ее из своих глубин, и Ауриане стоило большого труда удерживать свое тело под водой. Она раскрыла рот, пытаясь побыстрее захлебнуться и покончить с этим мучительным состоянием. Тут ее нога запуталась в подводных травах и действительно стала тем грузом, который тянул ее на скользкое илистое дно. Панический ужас охватил девушку. Черная бездонная пропасть небытия раскрыла свою пасть и готова была поглотить ее. Ей хотелось сделать хотя бы еще один глоток воздуха, но тут же чувства оставили ее, и она погрузилась в умиротворяющий покой непроглядного мрака.

* * *

Ауриана ощущала, как чья-то ласковая заботливая рука смывает грязь с ее лица. Было ли это человеческое существо или сама нимфа источника? «Если это и есть смерть, — подумала она, не открывая глаз, — то она удивительно похожа на жизнь. Я чувствую запах горящих смолистых поленьев и лошадиного помета, и у меня очень болит желудок, как бывает после сильной рвоты. Наверняка я не призрак и не дух, потому что они вряд ли испытывают такие состояния».

Она чуть размежила веки и сразу же встретила взгляд знакомых, насмешливых и одновременно любящих глаз. Нет, в загробном мире она вряд ли встретилась бы с иноплеменником Децием. «Проклятая жизнь все еще цепко держит меня в своих ладонях, — подумала она и тут же очнулась из своего полузабытья. — Деций! Он жив!» Она ощущала сейчас светлую, пронизывающую все ее существо радость, нежась в лучах заботы и любви своего друга, но Ауриана была все еще слишком слаба даже для того, чтобы открыть глаза. Теперь он был ее семьей и ее родом.

Несколько мгновений Ауриана наблюдала за ним сквозь прикрытые ресницы, чувствуя себя так хорошо и уютно, как будто была в теплой мягкой воде. Почему-то в этот момент все ее ощущения были особенно обострены, ее пылающая кожа, как никогда, тосковала сейчас по его прикосновениям. Раньше она подавляла в себе эти желания, а теперь они с новой силой обуревали ее. Она ощущала внутреннюю дрожь и чувствовала себя голубкой, которую он держит в ладонях. Теперь, когда она лишилась рода и племени, для нее был открыт путь к чувственным плотским удовольствиям, она была освобождена от стыда. После того, как сама мать прокляла ее, она уже не боялась никакого осуждения.

«Но что это за безумные мысли лезут мне в голову? — удивилась Ауриана. — Я пришла сюда, чтобы умереть, а вовсе не для того, чтобы нарушить еще один священный закон».

Деций, который до этого думал, что она спокойно спит, заметил наконец взгляд Аурианы из-под прикрытых век. Он нежно положил ей руку на лоб.

— Что приключилось с тобой? — спросил он тихо, с мягкой улыбкой на губах. — Я думал раньше, что все варвары отлично плавают, не хуже крыс в чане с вином. К твоему счастью, сам я отличный пловец.

— Я думала, что ты нимфа.

— Не пытайся мне льстить. Этим ты ничего не добьешься.

— Так ты следил за мной? Ты шел по моему следу!

— Я считал это необходимым, ты ведь отправилась на прогулку совсем одна, без всякого оружия, ведя с собой эту полудохлую лошадь… и вдруг тебе пришла в голову мысль искупаться в такой холодный день, в который здравомыслящие люди жмутся к огню, а не лезут в воду.

— Я не купалась, Деций.

— Я знаю. Но почему ты сделала это, Ауриана? У тебя нет никаких причин умирать — ты молодая, полная сил. Неужели ты предпочла бы, чтобы твой отец умер от какой-нибудь болезни?

Ауриана закрыла глаза и долго сидела так. Слезы бежали по ее лицу из-под прикрытых век.

— Прости, я наверное выразился слишком грубо, — поправился он, снова кладя заботливую руку на ее лоб и с горечью понимая, что не умеет успокаивать ее и находить нужные слова. Он ощущал себя неловким и неуклюжим, словно пытался сражаться мечом, держа его в левой руке.

— Деций, — наконец заговорила она, — расскажи мне, как тебе удалось спастись от рук жрецов?

Деций вкратце рассказал ей всю свою историю.

— А, значит тебе все же помогли мои книги? Сейчас же проси прощения за то, что ты говорил мне о них! Ты не знаешь, кстати, нашел ли Зигвульф в конце концов своего сына?

— Я ничего не знаю об этом. Слава богам, что ваш народ совершенно не понимает нашего языка! Когда мы приблизились к форту и часовые закричали: «Держи изменника! Живо хватай его!» — ваши воины подумали, что это теплое приветствие. Так что не все прошло гладко. Хотя я сдержал свое слово. Я успел прочитать Зигвульфу сведения о его сыне из отчетов работорговца. Только я управился с этим, как налетела наша конница. Слава Юпитеру, ваши воины успели разбежаться в разные стороны и, по-видимому, целыми и невредимыми добрались домой, а я быстро поворотил коня и умчался во весь опор в чащу непроходимого леса. Все это было бы очень смешно, и я сам смеялся бы до упаду, если бы подобное произошло не со мной самим, а с кем-нибудь другим. Хотя мне нечего жаловаться — Фортуна вновь облагодетельствовала твоего старого друга, и он выбрался из очередной смертельно опасной переделки! Моей ошибкой было то, что я не учел, насколько широко распространилась среди моих соотечественников дурная слава обо мне.

Он потянулся к костру, чтобы повернуть над огнем жарящегося на вертеле зайца.

— Теперь я доподлинно знаю, что мне заказана любая дорога домой, — продолжал он. — Я обречен оставаться здесь до конца моих дней. Обо мне распространяют уже совершенно чудовищные слухи. Они думают, что я обучил целое войско варваров тому, как вести бой и как обращаться с различными видами оружия.

— Тогда ты такой же изгой, как и я.

— А почему ты считаешь себя изгоем? Ауриана, ты должна мне все немедленно рассказать!

Ауриана закрыла глаза и начала быстро, сбивчиво говорить — для нее было легче не видеть его лица, потому что она боялась заметить на нем осуждение, такое же, как видела на лицах своих соплеменников. Но выложив ему всю правду, она вдруг почувствовала облегчение, хотя совсем не ожидала такой его реакции на свои слова: Деций пришел в сильный гнев.

— Я и раньше знал, что ты ведешь себя временами как полная дура, но подобного безумия я от тебя не ждал! Прежде всего давай вернемся к тем пяти сожженным деревням. Их разрушение никаким боком не касается ни тебя, ни того зла, которое якобы заключено в тебе, если я правильно тебя понял. Я даже говорил тебе об этом раньше, объяснял, что сын Императора Веспасиана, Домициан…

— Я помню. Но дело ведь не в этом. Если этот Дим… Дамацион не был бы вестником и орудием зла, заключенного во мне, то явилось бы какое-нибудь другое несчастье, пришедшее через другого человека. Так что не извергай на меня потоки пустых ненужных слов, это не поможет!

— До чего все это нелепо, Ауриана. Почему ты не допускаешь даже мысли о том, что событие может происходить само по себе! Выслушай меня. Ты — не убийца своего отца. Потому что убийство подразумевает злой умысел, намерение.

— Намерение?

Деций озабоченно нахмурился.

— Как тебе объяснить? Слушай внимательно. Давай рассмотрим такой случай: представим себе человека, которого недавно ограбили. Он будет долго еще находиться в возбужденном состоянии, и вот он… он вдруг убивает вора, который вторгся под покровом ночи в его спальную комнату. А наутро выясняется, что убитый им человек — его собственный брат, который поспешил войти к нему, не дожидаясь, пока слуги доложат о его приходе. Этот человек, убивший своего родственника, невиновен перед богами — он убивал вора, а не своего брата.

— Но он же все равно убил своего брата!

— Да, однако он не намеревался этого делать. Неужели ты признаешь его виновным в такой же степени, как если бы он действительно охотился за своим братом с целью убить его?

— Да. Боги видят только то, что его брат мертв. И они делают всю его жизнь нечестивой и позорной тем, что попустительствовали этому убийству.

— В твоих словах нет никакой логики, ты путаешь причины и следствия. В тебе больше природного, стихийного, чем человеческого, разумного. Любой здравомыслящий человек сразу же рассудил бы, что твоего отца убила не ты, его убил Одберт!

Ауриана резко повернулась к Децию, затаив дыхание, неизъяснимое волнение охватило ее.

— Что ты сказал? — прошептала она еле слышно.

— Твоего отца убил Одберт. Твой старый заклятый враг. Неужели ты действительно так изумлена моими словами? Он ведь теперь живет в крепости Могонтиак. Торговцы, с которыми я проделал часть пути, возвращаясь сюда, только и говорили об этом: Одберт продал твоего отца за пятьсот мечей для своей дружины, составленной из чужеземных наемников, и тысячу фессалийских коней. На одном из пиров он напился вдрызг и повторял всем без разбору: «Только герой может убить героя» или что-то в этом роде, кроме того он заявлял римлянам, что тем повезло — они нашли «подходящего убийцу Бальдемара». Теперь-то он, конечно, сильно оробел и прижал хвост, он отказался от своих прежних слов и все больше помалкивает.

— Все это сказки досужих сплетников, — произнесла Ауриана таким чужим сдержанным тоном, что Децию стало не по себе. Он сразу же уловил перемену ее настроения. В ее глазах пламенел теперь такой холодный, сдерживаемый железной волей гнев, какой, по мнению Деция, был присущ только германцам: этот огонь мог тлеть годами, даже десятилетиями — а затем вдруг вспыхнуть с неистовой силой. Деций молча выбранил сам себя, чувствуя, что каким-то образом нанес ей смертельное оскорбление. «Хотя меня нельзя за это винить, — оправдывался он перед самим собой. — Об этом действительно все говорят. Рано или поздно она бы без меня все узнала».

— Прости меня за мою бестолковость, но мне нужна твоя помощь, чтобы разобраться во всем, моя маленькая голубка. Мне очень трудно понять, отчего ты сейчас гневаешься и что все это означает: считается ли теперь по вашим законам, что Бальдемара убили два человека — ты и этот мерзавец? Или может быть, ты так взволнована из-за того, что навеки оправдана в глазах богов и людей и можешь продолжать спокойную безмятежную жизнь, а воины твоего народа займутся охотой за настоящим убийцей?

— Иногда ты рассуждаешь, как малое дитя. Ты ничего не знаешь. Дух моего отца не находит покоя. Ты не понимаешь меня, потому что не вырос, как я, под сенью Священного Дуба, расколотого молнией.

— Не стану возражать, но я многие годы пытаюсь преодолеть этот свой недостаток и добился бы большего успеха, если бы ты почаще объясняла мне смысл своих поступков и ход своих мыслей.

— Деций, если бы я почувствовала себя способной жить дальше, моя жизнь имела бы только одну цель и один смысл — месть. Месть должна быть совершена ближайшими родственниками Бальдемара, иначе прекратится жизнь всего рода. Тойдобальд уже в преклонных летах. Я не знаю, отважится ли кто-либо из сыновей Сисинанд на такой самоотверженный подвиг. Моя мать — не воин, и она уже не сможет родить ребенка, который бы взялся за выполнение столь сложного дела. Значит, остаюсь я. Я должна разыскать Одберта и убить его при свете дня достойным оружием, желательно в поединке один на один, или весь наш род будет проклят и опозорен навеки.

— Ну хорошо, поскольку это все невозможно, нам следует теперь сделать, по крайней мере то, что мы можем и должны сделать в наших условиях — найти теплое сухое место для того, чтобы устроиться на ночлег…

— Ты такой же бесчувственный, как камень! Возвращайся лучше к своим приятелям рабам, которые маршируют когортами, не рассуждая и не испытывая лишних чувств!

— Однако ты не ответила мне на мой вопрос: так ты теперь невиновна по законам твоего народа?

Похоже, Ауриана колебалась и не решалась двинуться вперед, чувствуя под ногами нетвердую почву, трясину, грозящую засосать ее; она посмотрела кругом, как бы стараясь рассмотреть участки твердой почвы или то, за что можно было бы уцепиться и спастись от опасности.

— Да, я невиновна, — произнесла она наконец отважно и уверенно, но глаза выдавали ее: ее извечный застарелый стыд пустил в душе слишком глубокие корни, Херта заронила в ее душу семя вины и стыда, и из этого семени вырос огромный могучий дуб, корни которого разрывали сердце Аурианы. Отдавая себе отчет в том, что творится сейчас у нее в душе, Ауриана нахмурилась и прибавила негромко:

— Но я не чувствую себя невиновной.

— Какая безыскусная честность! — он наклонился к ней и поцеловал. — Это знак того, что я твой раб.

И он начал не спеша разворачивать одеяло, в которое была укутана Ауриана, говоря что-то об ее уже высохшей одежде. Ауриана прекрасно понимала, к чему он клонит и чего хочет, но у нее было такое ощущение, будто все ее тело и сама воля парализованы, и это ощущение было приятно ей. Она не хотела останавливать его, охваченная каким-то новым для нее безумием, стремлением идти до конца, не боясь осуждения, по пути своих желаний.

Когда Деций снял наконец с нее одеяло и начал осторожно и как бы украдкой разглядывать ее обнаженное тело, на глазах Аурианы закипели слезы.

— Ты так прекрасна! Точно такой я и рисовал тебя в своем воображении, — прошептал он с восхищением, однако даже сейчас легкий налет насмешки слышался в его словах, и веселые огоньки светились во взоре. — Сколько лет я мечтал об этом божественном теле, зная, что овладеть им так же невозможно, как овладеть Главной Весталкой на глазах Императора. Но теперь ты моя. Я знаю, что ты сама хочешь этого, я прав?

Она закрыла глаза и снова прикрылась одеялом, как будто была не в силах больше выносить его откровенных взглядов. Мечты слишком быстро воплощались в реальность, это тоже было невыносимо для нее. Однако несмотря на свое смущение, она ответила честно:

— Да, — хрипло вырвалось из ее перехваченного от волнения горла. — Со мной это случалось уже, но это было насилие, полное ненависти. Я не хочу умереть, так и не узнав, как это бывает в… любви.

Ауриану охватили тысячи страхов, но жаркая волна безумия одолела их все.

— Теперь у меня нет ни рода, ни племени, а значит я не подвластна их закону. Так какой же смысл сопротивляться своим желаниям?

«Но все же она держит одеяло и не хочет откинуть его», — трезво заметил про себя Деций.

— Все это случится только тогда, когда ты будешь к этому готова, — произнес он, ласково гладя ее по щеке.

Когда он хотел убрать руку, она сама задержала ее, взяв в свою. Ауриана медленно села на земле, и одеяло при ее движении упало с нее. Она чувствовала полную растерянность от сознания своей наготы, вся эта сцена невольно напомнила ей ту отвратительную ночь в плену, когда Одберт тоже видел ее обнаженное тело. Дрожа от холода, Ауриана притянула Деция поближе к себе.

— Но ты ведь знаешь, что кроме законов племени, существуют еще более древние законы… — прошептала она ему на ухо и обвила его шею руками.

— Да… — пробормотал Деций, страстно целуя ее шею и плечи, — существует древний неписаный закон.

— … закон самой Фрии, такой же древний, как Гиганты, населявшие когда-то землю… Фрию иногда называют Великой Любовницей, и она гордится этим именем. Ты ведь знаешь, что она объявляет каждое соитие мужчины и женщины священным, если оба они вступают в этот союз добровольно и радостно, — и с этими словами Ауриана робко поцеловала Деция и сразу же отпрянула от него. — Как это трудно и мучительно все время стараться понять, что есть зло и что есть добро, — и она снова отважно прижала свои губы к его губам, чувствуя себя так, как будто на этот раз осмелилась глубже зайти в пугающую воду незнакомого ей, таящего неведомые опасности водоема. Однако она снова робко отпрянула от него, — … поэтому я оставляю всякие попытки разобраться в причинах своих поступков. Это не имеет теперь никакого смысла, потому что в глазах своих сородичей я мертва.

— На мой взгляд, ты совершенно живая, живее не бывает! — с улыбкой произнес Деций, осторожно укладывая ее на спину и склоняясь над ней. Он с изумлением глядел на ее тело, любуясь стройными ногами, белой шелковистой кожей ее груди, всеми так долго скрываемыми от него тайнами. Эта девушка изумляла его — она была такой нежной, гибкой, тонкой в кости и уязвимой, что в нем с новой силой вспыхнул инстинкт защитника.

— Бедный мой заморыш! — проговорил он с улыбкой на губах. — Тебе давно уже надо было стать моей!

При звуке этих слов Ауриана подобрала с земли маленький камешек и шутя бросила в него. Она развязала кожаный ремешок на его тунике. Деций целовал ее глаза, шею, плечи, медленно и нежно, наслаждаясь прикосновением ее кожи к своим губам, пробуя ее на вкус, словно редкое блюдо на пиру, и одновременно помогая ей снять с себя тунику.

Внезапно Деций почувствовал на своей спине и шее теплое дыхание и влажные лошадиные губы. Он бросил снятую тунику в Беринхарда и прикрикнул на него:

— Пошел прочь!

Беринхард зафыркал, замотал головой, так что затряслась его черная грива, но отступил не больше чем на один шаг.

— Эта тварь смотрит на нас. Мне это не нравится.

— Мой конь защищает меня от римской опасности.

— Его следует обучить кое-каким манерам и правилам поведения! Пошел прочь! Иди куда-нибудь, поешь травки.

Деций натянул сверху шерстяное одеяло, чтобы скрыть их обоих от взгляда настырного коня. Ауриана сделала неуверенное движение, подняв руку и положив ее на обнаженную спину Деция; неожиданно для самой себя она получила жгучее удовольствие от прикосновения к его гладкой коже, от ощущения сильных мышц под ней. Внезапно ее охватил страх, ей показалось, что он начнет ее судить сейчас так, как он делал это во время своих уроков.

Ей даже послышался насмешливый голос Деция, полный снисходительности и легкого презрения: «Как неуклюже ты это сделала! Не говори никому, что это я научил тебя всему этому! А теперь давай попробуй сделать это еще раз и запомни, мое терпение на пределе. Нет! Не так! Запомни, это делается вот так!»

Но к ее облегчению, в следующий момент от обычной насмешливости Деция не осталось и следа. Это был совсем другой Деций, которого Ауриана прежде не знала, он ласкал ее, целовал ее грудь и живот с таким пылом и одновременно благоговением, будто ее тело было священной реликвией. Но Ауриана все еще ощущала приступы страха и время от времени ей хотелось вырваться из его объятий, хотелось сопротивляться его ласкам, причиной этого была прежде всего ее память, в которой не умирали воспоминания о пережитом насилии. Но в конце концов он сломил ее внутренние попытки к сопротивлению своей лаской и нежностью.

Они привыкали друг к другу постепенно, разговаривая, подбадривая друг друга нежными прикосновениями. И когда наконец на землю упала весенняя ночь, и совы огласили лес своими ухающими криками, любовь соединила их. Ауриана почувствовала наслаждение, граничащее с болью. Ей казалось, что в своей безудержной страсти они готовы поглотить друг друга. В этом было нечто ошеломляющее, до основания потрясшее ее душу: она ведь так долго хотела его любви, так долго, что это желание превратилось в смутный сон, в мечту, которой, казалось, не дано было воплотиться; и вдруг все эти мечты, все эти неясные сны превратились в самую что ни на есть реальную реальность, в которой она обнимала его своими трепещущими руками, ощущала все тайные уголки его тела, глядя в звездное весеннее небо.

А потом настал момент, когда он вновь резко отдалился от нее: она прошептала его имя, и он громко хрипло выкрикнул в тишину ночи ее имя; его движения и действия становились все более настойчивыми — он стремился достичь высшей степени наслаждения и в этот момент неприятное чувство шевельнулось в душе Аурианы так, как это бывало прежде, когда он намеренно старался держать ее на расстоянии от себя. Все это было трудно объяснить словами, она сама не понимала, в чем дело: может быть, дело было в том, что его наслаждение отдаляло его от нее, закрывало перед ней уже, казалось бы, открытые двери, как будто он боялся разделить это наслаждение с ней и потому тихо, но решительно и окончательно преграждал ей путь в свой самый тайный уголок души, куда ей никогда не будет разрешено войти. «Ты всегда будешь учителем», — сказала она ему как-то. А учитель и ученик не могут смотреть на мир одними и теми же глазами. Когда он достиг предела своего наслаждения, Ауриана крепче прижала его к своему телу, как будто эта близость могла позволить ей понять, наконец, что же он знает такое, что непременно хочет скрыть от нее?

Однако она чувствовала, что блуждает во мраке и не находит того, что ищет.

Затем она долго лежала, разнеженная и опустошенная, а в душе у нее шевелилась тревога — она боялась, что он опять начнет сейчас подсмеиваться и критиковать ее.

Деций повернул, наконец, к ней свое лицо, озаренное светом костра.

— Ну и как ты? — спросил он улыбаясь.

— У тебя это лучше выходит, чем у меня. Боюсь, что я делала все не так, как надо.

— Нет, ты делала все превосходно.

— Раньше я думала, что для того, чтобы дождаться от тебя подобных слов, мне следует наброситься на тебя и приставить кинжал к горлу! — засмеялась она и, поцеловав его, отвернулась. Сладострастный, преследовавший ее долгое время сон, став реальностью, начал бледнеть, уступая место самобичеваниям и упрекам. «Нечестивая женщина, полная зла и скверны! — звучал в ее душе чей-то сухой надтреснутый голос. — Теперь твое тело навеки осквернено иноземцем!»

Ауриана скрыла эти мучительные мысли от Деция, потому что не хотела терять с ним дружбы и близких товарищеских отношений, нанося ему оскорбление. Она взяла его руку и положила себе на грудь. Молчание тяготило ее, обуревавшие ее мысли и ощущения рвались наружу, ей хотелось выразить их, объяснить Децию хотя бы часть того, что она чувствует.

— Знаешь, я ждала от этого одновременно большего и меньшего.

— Ты умеешь заставить человека почувствовать себя королем! — добродушно отозвался он. — А что же было то «большее», чего ты ждала?

— Я ожидала, что… унесусь в те края, где обитают боги, что почувствую себя нимфой. Ты понимаешь, о чем я говорю: так описывают это состояние люди. Возможно, я действительно была на полпути в край богов. Но тут же я невольно опомнилась, и ты тоже опомнился… Жесткая земля, на которой я лежу, так и осталась жесткой землей, и муравьи, которые меня кусают, тоже странным образом никуда не исчезли. Любовь, конечно, приятная вещь, но все же ее приятность люди сильно преувеличивают.

К изумлению Аурианы, Деций начал хохотать, как безумный.

— Вот они, философские суждения варвара об Эросе! Возможно, в скором будущем тебе это начнет нравиться намного больше. Молодым девушкам обычно сначала это не очень нравится, они постепенно входят во вкус…

— По всей видимости, в себе ты совершенно не сомневаешься! Ты уверен, что сам ты отлично справился с этим делом! — произнесла она, стараясь уколоть его.

— Во всяком случае лучше, чем кто-либо другой, будь он на моем месте.

* * *

На следующий день они отправились на восток — туда, где начинались смешанные леса из дуба, ели и бука, расположенные чуть южнее самых дальних полей Ателинды. Здесь Деций построил навес из переплетенных ивовых прутьев, который спасал от дождя. Это место было расположено вдали от людных троп, и в то же время в относительной близости от них находились два огромных поля, засеянных рожью и пшеницей. Их обрабатывали женщины Ромильды. То, что Ауриана находилась здесь неподалеку, не могло долго оставаться в тайне: рабы-земледельцы частенько видели Беринхарда, пасущегося на общественном пастбище, а также дым от костра в лесу. Однако присутствие здесь же Деция необходимо было тщательно скрывать, потому что Зигвульф без сомнения считал, что раб-римлянин заманил его в ловушку около крепости. Поэтому два изгоя решили, что только Ауриана будет подавать признаки жизни здесь в отдаленной местности, Деций же, если возникнет необходимость, должен ускакать на своем вороном мерине в глубь необитаемых земель.

Ауриана каждый день ходила к Расколотому Молнией Дубу, чтобы вознести там свои молитвы богу Водану — распевая перед священным, отмеченным небесным огнем деревом свои заклинания, она молила позволить ей свершить месть над заклятым врагом ее рода. В эти дни ее поддерживала только жгучая жажда мести, не давая погрузиться в море мрака и скорби. Неужели ее душа вместе с другими проклятыми душами навсегда будет заточена в этом изуродованном могучем дереве? Ауриана горячо надеялась, что ее мать уже узнала о роли Одберта в гибели Бальдемара — потому что сама возможность мести и искупления придавала Ауриане жизненные силы.

Как-то Ауриана заметила, что рабы из усадьбы Ателинды наблюдают за ее ежедневными ритуалами у Дуба. Однажды она даже узнала издалека Мудрин по ее красному, плохо сидящему на женщине платью.

Ауриана не оставляла надежды получить в свои руки меч Бальдемара, потому что только он мог обеспечить ей успех в поисках Одберта и совершении священной мести — так как она считала, что сам клинок боевого меча ее предков жаждет крови врага. Но Ауриана не смела приближаться к усадьбе Бальдемара. Она спрашивала себя, знает ли Ателинда о последней воле Бальдемара, желавшего, чтобы его дочь — и никто другой — владела этим мечом. И надеялась в душе, что мать знает об этом, потому что у Бальдемара не было секретов от жены, и уж наверняка он посвятил ее в дело такой огромной важности. Как же поступит мать? Станет ли она препятствовать Ауриане? Нет, этого девушка не могла себе представить — даже прокляв дочь, Ателинда вынуждена будет считаться с последней волей Бальдемара.

Ауриана и Деций жили тем, что могли поймать в протекающем рядом с полями ручье. Когда Деций возвращался в эти края, он по дороге набрел на покинутую усадьбу и разжился там многими необходимыми в хозяйстве вещами — такими, например, как рыболовная сеть, крючки и лески из жил. Кроме того они охотились на фазанов, белок и диких кроликов. В трудную минуту их выручало Правило Трех: Ауриана объяснила Децию, что в соответствии со священным законом «три взятые вещи — не кража», поэтому каждый путник может сорвать три плода с дерева в любом хозяйском саду или поймать три рыбы в частном пруду какой-нибудь усадьбы. Труснельда рассказала как-то Ауриане, когда та была еще девочкой, что этот обычай был установлен и соблюдался племенем в память тех далеких лет, когда на земле царил безмятежный мир, и люди свободно странствовали по свету, а миром правила одна Фрия. Водан был тогда ее послушным сыном, люди не знали войны и всеми плодами земли владели сообща. Однако Правило Трех не распространялось, предупредила Ауриана Деция, на домашних животных, которые требовали ежедневного ухода и корма. Увести их со двора или пастбища считалось кражей.

Со дня гибели Бальдемара луна успела вырасти и вновь сойти на нет. От женщин Ромильды Суния узнала, что Ауриана часто посещает расколотый Молнией Дуб, и однажды девочка проследила за ней до самого лагеря. Обнаружив место стоянки Аурианы и Деция, Суния начала часто приходить к ним, принося хлеб, мед и новости.

Суния поведала им, что жизнь дружинников Бальдемара превратилась в жалкое существование. Витгерн и Торгильд заперлись в своих усадьбах и не знают, чем кормить семьи. Из этого сообщения Ауриана сделала вывод, что весть о предательстве Одберта еще не дошла до соратников отца, иначе они бы вновь воспряли духом, потому что у них появилась бы цель — месть изменнику. Ауриана не могла поручить Сунии передать им весть об измене Одберта, потому что мужчины вряд ли поверят босоногой девчонке, кроме того Сунию ждет жестокое наказание, если ее мать узнает, что девочка разыскала Ауриану и общалась с ней. Один Зигвульф, по утверждению Сунии, казалось, был готов похоронить прошлое без всяких церемоний: он уже начал формировать собственный маленький отряд. Это нисколько не удивило Ауриану, потому что из всех соратников отца Зигвульф, по ее наблюдениям — хотя и был безоговорочно предан Бальдемару — все же не питал особых чувств к своему вождю.

Суния рассказала также о том, что по ночам на земли Ателинды стекаются мужчины со всей округи, роют и обшаривают каждую пядь земли, надеясь отыскать меч Бальдемара. Ателинда не хочет спускать на них собак, потому что подозревает: среди них находятся и бывшие дружинники ее мужа, его боевые соратники.

Но одна весть, услышанная из уст Сунии, пожалуй, особенно встревожила Ауриану. Оказывается, Гундобад настойчиво добивался руки Ателинды. Соплеменники считали людей Гундобада табуном диких жеребцов, не более того, а сам Гундобад тем временем страстно стремился к славе, уважению, авторитету; всего этого он мог достичь только одним путем — женившись на Ателинде. Люди до сих пор продолжали относиться к Ателинде с полным уважением, несмотря на неотомщенную смерть Бальдемара. Соплеменники смотрели на нее как на чистый родник, источник священной крови, обладавший магической силой, из которого черпал свою мощь и энергию Бальдемар.

Однажды, придя к Расколотому Молнией Дубу, Ауриана обнаружила у подножия дерева одно из серебряных колец Ателинды, завернутое в волчью шерсть. Увидев его, Ауриана помертвела: казалось, сердце остановилось у нее в груди. Она не осмеливалась прикоснуться к нему несколько мгновений. Наконец, она стремительно схватила его, как бы опасаясь, что все это привиделось ей, и находка окажется нереальной.

Один из пасечников Ателинды шел сегодня всю дорогу за ней следом, и Ауриана догадалась, что именно этот старый раб положил сюда кольцо незадолго до ее прихода, а теперь, возможно, затаился где-то поблизости и наблюдает за ней, чтобы убедиться, что она обнаружила это кольцо.

Ауриана поспешила назад к Децию, забыв от волнения, зачем пришла к Дубу, ее голова пылала, тысячи мыслей теснились в ней — ей не давало покоя то, что может означать такая находка.

— Причем здесь волчья шерсть? — спросил Деций.

— Волчья шерсть означает, что в доме появился какой-то чужак с враждебными намерениями. Но кто это может быть? Гундобад или кто-нибудь из его людей? И почему она хочет, чтобы я знала об этом? Объяснение может быть только одно: мать находится в серьезной опасности, и это крик о помощи, — Ауриана помолчала немного, тревога ее не утихала, а наоборот все больше возрастала. — Деций, боюсь, Гундобад собирается силой жениться на матери. А я ничем не могу помешать ему!

— А почему бездействует дружина Бальдемара? Почему они не защитят ее?

— Похоже, что присутствие духа сохранил один лишь Зигвульф, но Суния сказала, что он ускакал куда-то на юг, чтобы разбить отряды гермундуров, захвативших снова наши соляные источники. Мать осталась одна.

— Как не стыдно Витгерну и остальным воинам твоего отца? Почему они не хотят помочь ей?

— Деций, ты совершенно не понимаешь нас, и думаю, никогда не поймешь. Витгерн и Торгильд ведут себя так, как и должны вести себя люди, утратившие честь. Они отлично знают, что если вступят в сражение, то непременно проиграют его. Их военное счастье безвозвратно утеряно. Поэтому своим вмешательством они причинят только вред матери, но не смогут помочь ей. Поведение же Зигвульфа, напротив, странно и необъяснимо — он живет так, будто бы для него не существует прошлого.

— Как раз он-то и представляется мне человеком, обладающим здравым смыслом, в отличие от всех остальных.

— Это происходит от того, что все твои мысли и представления вывернуты шиворот-навыворот, как у всех римлян.

— Благодарю тебя искренне и сердечно за то, что ты так доходчиво объяснила мне это.

С этого дня Ауриана начала тайком наблюдать за усадьбой Бальдемара, чувствуя себя призраком, подглядывающим за жизнью живых людей на земле. И она сразу же заметила многое, что не могло не вызвать тревогу в ее душе.

Во-первых, люди Гундобада, похоже, прочно расположились на дворе усадьбы, почти у самого дома. Ауриана видела испуганных рабынь Ателинды, старавшихся держаться подальше от этих необузданных грубых жеребцов. Она видела также, что в дом ежедневно являются посланцы от хаттских воинов и Священных Жриц. Судя по их поведению, они приходили сюда, чтобы испросить совета Ателинды по различным важным вопросам. Суния рассказала Ауриане, что Ателинда в эти смутные времена стала для племени чем-то вроде живого божества. Однако Ауриана догадалась, что некоторые посланцы являются совсем с другой целью — это были посланцы вождей, мечтавших жениться на Ателинде и пытавшихся какой-нибудь хитростью выведать у нее местонахождение меча Бальдемара.

В те же дни, когда дом не наводняли гонцы и посланцы, Ауриана видела иногда свою мать прохаживающейся вдоль кромки поля, засеянного льном. Ее скорбная одинокая фигура в плаще с большим надвинутым на лицо капюшоном казалась Ауриане безжизненным призраком во плоти. Даже со значительного расстояния Ауриана угадывала настроение матери, ей казалось, что она видит полный отчаянья блуждающий взгляд Ателинды — взгляд медленно умирающего человека, существование которого отравляет мысль о неотомщенной смерти родича. Несколько раз Ауриана видела, как ее мать таскает по двору тяжелые ведра с молоком, яростно полет сорняки на огороде, задает корм скоту. И опять все та же Суния объяснила ей эту странность в поведении матери: оказывается, горе обезумевшей Ателинды находило свой выход в том, что она начала отдавать все свое свободное время и силы труду, которым обычно занимались только рабы.

На следующий день, когда Ауриана снова пришла к Расколотому Молнией Дубу, она снова обнаружила там оставленную для нее весточку. На этот раз это была — как догадалась Ауриана — собачья бедренная кость. Снизу к ней был привязан маленький серебряный меч — похожий на мечи, которые жрецы Водана носили на цепочке вокруг шеи.

Эти знаки Ауриана истолковала очень легко. Кость означала скованную зимним холодом землю или погребение. По всей видимости, в этом послании подразумевался могильный холм над прахом Бальдемара, а маленький серебряный меч мог означать только одно — меч Бальдемара.

Значит, меч Бальдемара зарыт в его могильном холме. Это было вполне возможно, потому что подобное место действительно могло рассматриваться как наиболее надежное и безопасное: никто, кроме близких родственников Бальдемара, не осмелится приближаться или оставаться на какое-то время рядом с могилой великого вождя, особенно ночью.

Когда Ауриана поняла, что священное, самое могущественное оружие находится так близко от нее, девушку начали одолевать сомнения: «А не оскверню ли я его своим прикосновением? Нет, я не должна бежать от своей судьбы, не должна искать оправданий своему бездействию. Я ведь помню те слова, которые сказала мне много лет назад Хильда в священной Ясеневой Роще: «Твоя участь быть защитницей своего народа, защищать его своим собственным телом… служить ему живым щитом…»

* * *

Ауриана дождалась первой же темной безлунной ночи и в самую глухую ее пору отправилась вместе с Децием туда, где высились курганы хаттов, воздвигнутые над погребальными урнами.

Их лошади продвигались вперед неспешной рысцой по еле угадывающейся в ночном мраке дороге, мягкая трава и мох приглушали топот лошадиных копыт. В ночном воздухе разносились сильные ароматы весеннего леса, которые казались Децию даже чрезмерно приторными; возможно, непроглядный мрак до крайности обострил его обоняние.

— Мы должны будем потревожить его прах? — спросил вдруг Деций.

— Конечно, нет! Меч и другие сокровища зарыты в курганной насыпи.

— Это очень странно, что вы, варвары, приписываете обыкновенным мечам магические свойства. Так делают только темные дикари.

— Деций, однажды, когда ты будешь спать, я зашью тебе рот. Мне надоело то, что ты постоянно пачкаешь своими словами меня и мой народ, словно грязью. Как только оказывается, что мы делаем что-то не так, как это делается у вас, римлян, ты сразу же называешь нас варварами и дикарями.

В темноте Ауриана услышала его приглушенный смешок.

Наконец Ауриана заметила еле различимый в тусклом свете звезд камень у дороги, за которым начинались погребальные курганы. Деций натянул поводья, останавливая свою лошадь.

— Стой! Здесь кто-то есть и это отнюдь не бесплотный призрак.

— Это Андар, раб, который стережет курган отца, — прошептала Ауриана. Подожди. Я сейчас напугаю его и он уйдет.

Ауриана бесшумно соскользнула на землю. Затем она подкралась ближе к кургану и издала звук, похожий на крик ночной совы, чем очень позабавила Деция.

— Прямо как настоящая сова! — восхищенно прошептал он.

Тем временем Ауриана подкрадывалась все ближе, издавая все тот же совиный крик. Когда раб в третий раз услышал крик совы, он остолбенел, напрягся всем телом, сделал несколько неуверенных шагов назад, а затем круто повернулся и бросился бежать, спотыкаясь на ходу, и чуть не врезался в дерево от страха и сильной спешки.

— Он думал, что это приближается сама смерть, — прошептала Ауриана Децию, и тот понимающе кивнул.

При тусклом свете звезд они нашли невысокий свеженасыпанный могильный холм и начали не торопясь рыть его с помощью глиняных заостренных черепков. Вскоре они обнаружили зарытые в земле золотые гривны и браслеты, галльские блюда, броши с драгоценными камнями, бронзовые фибулы и позолоченные кубки, но меча среди всех этих сокровищ не было. Ауриана остановилась на мгновение, чтобы взглянуть на свои кровоточащие ладони.

— Похоже, над нами кто-то смеется. Я ничего не понимаю. Я духом чую, что мама действительно спрятала его здесь.

— Первый раз вижу, что ты так легко сдаешься.

И они опять принялись рыть землю. Незаметно подкралось утро, густой туман начал стелиться по земле. Оба они окоченели от холода. И вот, когда Ауриана в очередной раз копнула своим черепком землю, она ощутила странное тепло, как будто кто-то родной и знакомый приблизился к ней. Слезы выступили на глазах девушки, и дыхание ее пресеклось, когда кусок обожженной глины в ее руках наткнулся на что-то железное. Ауриана торопливо начала раскапывать свою находку.

— Деций! Это меч. Но неужели это он? — не веря самой себе, спросила она его.

Теперь они вместе принялись яростно рыть землю. Наконец, Ауриана взялась за рукоять и вытащила меч из земли. На длинном клинке играли блики от призрачного звездного света.

— Так это и есть он? — спросил Деций, пробегая пальцем по лезвию, пробуя его на ощупь.

Но Ауриана ничего не отвечала, уйдя в глухое молчание. В ее памяти вспыхнули старые детские сны, и она задрожала, поняв, что реальность в точности повторила те видения, которые посещали ее в детских снах. Значит, все так и должно было случиться, и в этом нет ничего случайного.

А Деций тем временем продолжал с беспристрастным видом рассматривать оружие. Рукоять была из кости, а верхняя часть ее отделана драгоценными камнями. Деций догадывался, что каждый из них обладал определенной магической силой, защищавшей от ранений, заклятий и предательства.

На клинке у самой рукояти был вытравлен рунический знак, обозначавший бога войны.

— Клянусь Минервой, этот клинок отлит из первоклассной стали, я и понятия не имел, что твой народ владеет секретом изготовления таких клинков. Ответь же мне наконец на мой вопрос, это именно тот меч, который мы искали?

— Да, — с трудом выдавила из себя Ауриана хрипловатым от сдерживаемого волнения голосом. Она склонила голову и прикоснулась губами к клинку.

— Прекрасное и грозное оружие, правда? — произнес тихо Деций.

Ауриана кивнула.

— Мы должны закопать все сокровища и придать могильному холму такой вид, будто его никто и не трогал — или Андара сурово накажут, убьют за то, что он бросил могилу на разграбление.

Внезапно Ауриана насторожилась, подняв голову и замерев; она напоминала сейчас Децию осторожного лося, почуявшего волка. Он увидел следы слез на ее щеках и обнял девушку, чтобы успокоить ее.

— Я слышу его, — прошептал она. — Я слышу голос Бальдемара в шорохе листьев, он говорит: «Исполни мою волю и свою собственную, взяв в руки этот меч!»

В течение целой луны Ауриана и Деций устраивали учебные поединки для того, чтобы рука девушки привыкла к мечу Бальдемара. Он был легче, чем мечи римских легионеров, хорошо знакомые Ауриане, но как и у многих германских мечей, у него был более длинный клинок. Сначала Ауриана действовала очень осторожно, все время помня о силе своего оружия и постоянно сдерживая себя, боясь, что ранит Деция. Но однажды — почти в самом конце длинного напряженного поединка — он внезапно напал на нее, испугав; она отступила от неожиданности и наткнулась спиной на ствол сосны. В этот же момент она совершенно инстинктивно бросилась вперед, чтобы нанести ему ответный удар, забыв о том, где и при каких обстоятельствах находится.

Для нее существовали только порыв ее движения и хаотичный ритм ударов клинка о клинок. Она стремительно упала на землю, перекатившись за его спину, вскочила на ноги и начала теснить его, предупреждая каждый его удар. На Деция обрушился град молниеносных ударов, ему казалось невозможным то, что произошло сейчас, он никак не мог уследить за ее движениями, и у него было такое ощущение, что он сидит на быстро мчащемся коне, который бросился с места в карьер, прежде чем всадник приготовился к этому. Деций явно отставал от нее, он пропускал удары, не успевал отбивать их, и вот наконец она выполнила длинный скользящий удар снизу вверх, которому он никогда не учил ее, и чуть не выбила меч из его руки. При этом лезвие коснулось его предплечья и поранило кожные покровы; острая боль обожгла его, и он невольно закричал.

Ауриана остолбенела, затем тоже вскрикнула и бросила меч на землю. Она быстро сбегала за куском чистой льняной ткани и принялась туго перевязывать его руку, ничего не говоря и наблюдая с растущим беспокойством, как на белой повязке быстро разрастается кровавое пятно.

Через некоторое время Деций произнес:

— Все, Ауриана, достаточно. Хватит. На веки вечные.

Она с тревогой взглянула на него.

— На веки вечные? О чем ты говоришь?

— Я говорю, что я сделал для тебя все, что мог. Ауриана… ты настолько искусно и мастерски владеешь мечом… я просто не знаю, откуда это взялось.

— Не знаешь? Но это так просто. У меня в руках оружие, обладающее магической силой, которая увеличивает мои воинские умения в три раза, а некоторые говорят даже, что в девять раз.

Деций покачал головой.

— Я не верю в магию. Ты можешь называть это, как хочешь. Но я искренне говорю: я никогда не видел ничего подобного, не видел такой… грации, такой… умной ловкости. Клянусь Минервой, в этом поединке ты была похожа одновременно на кошку, лань и ястреба!

— Какой вздор. И тебе пришлось по нраву такое ужасное чудище? Ты сведешь меня с ума! Наконец-то я дождалась от тебя похвалы в свой адрес, однако заслужила эту похвалу вовсе не я, а мое оружие!

— Нет, это ты, именно ты заслужила похвалу, моя маленькая глупышка.

Ауриана покачала головой.

— Ты неправ. В этом мече заключены мудрость и жизненный опыт моего отца. Взгляни на клинок. Неужели ты не видишь огонь, горящий внутри него? Вот где обитает та «умная ловкость», о которой ты говоришь.

Теперь он в свою очередь грустно покачал головой.

— Ты можешь верить во все это, если тебе так нравится. Но я действительно больше не нужен тебе, моя маленькая голубка. Ты превзошла своего учителя.

Ауриана явственно ощутила, как растет разверзшаяся между ними пропасть, в этот момент она казалась ей, как никогда, огромной и непреодолимой. Сердце ее похолодело и болезненно сжалось. Он больше не мог быть ее учителем, кем же он мог оставаться тогда в ее жизни? Ауриана чувствовала, что Деций недостаточно любит ее для того, чтобы оставаться рядом с ней всегда, и у нее сейчас было такое ощущение, будто своим клинком она нанесла болезненную рану не ему, а самой себе.

— Деций… — начала было она тихим голосом, но слова замерли у нее на устах. Ауриана потянулась к нему и поцеловала, как бы проверяя его чувства к себе. Он сначала даже не двинулся к ней, оставаясь холодным и бесстрастным. «Нет, это он просто притворяется, он не может оставаться безразличным ко мне», — подумала Ауриана, чувствуя себя жалкой и несчастной. Она нарочно вложила в свой поцелуй всю страсть, на которую только была способна, он очень сдержанно ответил ей. «Что я такое сделала? — думала она. — Я ведь только выполняла волю богов…»