Прочитайте онлайн Несущая свет. Том 2 | Глава 19

Читать книгу Несущая свет. Том 2
2918+4628
  • Автор:
  • Перевёл: В. А. Суханова

Глава 19

Ауриана сидела между Зигвульфом и Витгерном в первом ряду собравшихся. Она целый день ничего не ела, поскольку чувствовала приступы тошноты и сильное недомогание, хотя она выпила немного меда, приготовленного Ателиндой. Эта ночь уже ознаменовалась зловещими приметами: во время жертвоприношения перед открытием собрания жертвенный вепрь вырвался из рук жрецов и убежал в лес, пронзив по дороге своими острыми клыками одну из жриц. Гейзар и Зигреда пытались сохранить втайне от народа это дурное предзнаменование, но новость со скоростью ветра распространилась среди соплеменников.

Перед собравшимися стоял Гейзар, держа в высоко поднятой руке необычный для многих предмет — папирусный свиток, на котором был написан императорский эдикт. Одна из жриц Святой Девятки, которая доставила свиток из крепости, явилась не одна, с ней был грамотный римский курьер, который должен был прочесть эдикт собранию хаттов, но Гейзар отослал курьера прочь и устроил все дело так, что вместо него эдикт должен был прочесть Деций, поскольку старый жрец опасался, что римский курьер выбросит свиток по прочтении, а ведь этот свиток, до которого дотрагивались руки римлян и который был исписан словами на их волчьем языке, можно было использовать для колдовства против них же самих, точно так же, как использовались для колдовства против врагов обрезки их ногтей и пряди волос.

Гейзар поднял свой жезл, призывая всех к тишине. Тусклый свет факелов выхватывал из темноты его лоб, на котором залегли глубокие морщины, тонкогубый рот с опущенными вниз уголками и глубокие глазницы, в которых не было видно глаз — как будто это было не лицо живого человека, а глазницы черепа, и только изредка из черноты провалов посверкивали злобные огоньки. Рядом с ним стояла Зигреда, на губах ее играла холодная улыбка, холодная, словно серебристый свет луны; ее тяжелые веки были полуприкрыты; ее мутный рассеянный взгляд наводил на мысль, что она приняла какое-то наркотическое зелье. Однако от этого взгляда ничего не укрывалось. Она была похожа на черного стервятника, сидящего на плече Гейзара, и с нетерпением поджидающего того момента, когда старик умрет, потому что она жадно стремилась проявить однажды свои накопленные магические силы и ядовитый дух, всегда дремавший в ней.

— Сейчас я познакомлю вас, — выкрикнул Гейзар своим пронзительным, похожим на жалобный вой голосом, далеко разносившимся в тихом ночном воздухе, — с законами Императора Домициана, Божественного Правителя римлян, присланными нам, свободным хаттам, как будто бы мы были его рабами. Число его титулов и званий превышает количество репейных колючек в хвостах ваших лошадей. Я прошу вашего разрешения вызвать сюда в этот священный круг иноземца по имени Деций, поскольку он умеет читать написанное на языке римлян. Деций, выйди сюда.

Ауриану охватила страшная тревога. Никто не предупредил ее о том, что Деция призовут в священный круг ее соплеменников. Может быть, это была просто ловушка? Если сейчас кто-нибудь обвинит их в преступлении, Деций уже не сможет бежать, поскольку будет окружен со всех сторон врагами.

Деций пробрался вперед, лавируя между сидящими воинами. Сначала Ауриана узнала только хорошо знакомую ей фигуру, вырисовывавшуюся в полумраке. Затем он вышел в круг света, отбрасываемого мигающим на ветру факелом Гейзара. Сердце Аурианы стеснилось от любви и жалости к этому человеку. У Деция был довольно ошарашенный вид, хотя это мог заметить только тот, кто хорошо знал его, — у него был вид человека, зашедшего слишком далеко в своей безоглядной беспечности и вдруг осознавшего всю серьезность грозящей ему опасности.

Ауриана привязала Беринхарда к березе, растущей неподалеку, до него можно было добраться сквозь толпу преданных ей воинов. Совсем рядом был густой непроходимый лес. Прибыв сюда, она не особенно беспокоилась о мерах предосторожности и путях к отступлению, но теперь она не могла не задумываться о возможности спасения своей жизни.

Деций развернул папирус и начал читать; он еще вечером познакомился с этим эдиктом для того, чтобы попрактиковаться в его переводе, поэтому прекрасно знал содержание документа, которое не могло не ужаснуть его. Он быстро перечислил все титулы Домициана и пропустил вступительные приветствия, которые ничего не значили для присутствующих.

— Итак, вот слова Божественного Повелителя, — начал Деций негромким голосом, поэтому Гейзар громко во всеуслышанье повторял за ним каждую фразу. После естественного голоса Деция надрывный крик Гейзара звучал, словно взбесившееся эхо. — Несмотря на вашу мятежность, разбойные набеги, ваши грабежи и убийства и многие другие возмутительные проступки, мы готовы проявить к вам свое милосердие, если вы выполните следующие наши требования.

Во-первых, вы не должны переправляться через Рейн ни днем ни ночью, даже в тех местах, которые узаконены как места обмена и торговли, — здесь Деций вынужден был сделать продолжительную паузу, потому что толпа разразилась взрывом негодования. Гейзар криком призвал всех к тишине. — Во-вторых, вы должны отступить на тридцать миль от восточного берега Рейна, оставив эти земли незаселенными и невозделанными. Все деревни вдоль этой линии должны добровольно сдать имеющееся у них оружие. Наши солдаты явятся за оружием в календы ноября. В-третьих, вы не должны посягать на земли и собственность гермундуров, которые находятся под нашей защитой и покровительством. Вы должны уступить гермундурам соляные источники, именно им я отдаю право на них, потому что этот народ доказал мне свою преданность и находится у меня на службе.

При этих словах негодование достигло своего предела, толпа буквально кипела от возмущения и неистовства. Деций вынужден был прервать чтение. Неужели римляне всерьез полагают, что хатты покорно сложат оружие, в то время как их извечный враг, отравляющий их колодца, уводящий их лучших коней, завладеет драгоценными соляными источниками, необходимыми им, как воздух, потому что соль является единственным средством сохранить мясо, самый ценный продукт питания.

— И в-четвертых, за совершение многих злодеяний и за унижение и оскорбление Образа Божественного Императора вы должны выдать нам женщину по имени Ауриния для сурового наказания.

Ауриана не была удивлена этим требованием римлян, хотя, услышав эти слова, почувствовала ужас загнанного в угол зайца; кровь застучала у нее в висках.

— Передай этим свиньям, что мы скорее выдадим своих собственных матерей, — это был голос Витгерна; и его возглас был подхвачен громом одобрительных криков, сопровождаемых душераздирающим лязгом железа о железо и стуком щитов. Она была для них Дочерью Ясеня, живым священным символом. Эта страстная единодушная поддержка поразила Ауриану и тронула ее сердце, на глазах у нее закипели слезы.

Но затем она заметила грозные приметы и почувствовала новый прилив страха. Справа от нее вблизи священного дуба располагалась большая группа воинов, хранивших суровое молчание. Среди них были люди Гундобада, которые все еще не могли простить ей унижения и разорения своего вождя после его попытки жениться на Ателинде; здесь же был заклятый враг Аурианы Вульфстан, сын Гейзара, который сразу после смерти Бальдемара начал собирать свой собственный отряд воинов; там же сидели и люди старого соратника Видо, Унфрита, который на протяжении всех этих лет считал семью Аурианы ответственной за смерть Видо. Ауриана заметила, как многозначительно посмотрел Гейзар на этих враждебно настроенных к ней воинов, и ее охватило такое чувство, будто у нее за спиной захлопнулась невидимая ловушка. Ауриана всегда знала, что у нее есть враги, но почему они собрались сегодня все вместе и расположились так близко от нее?

Когда волнение понемногу утихло, Деций продолжал чтение:

— Отныне вы будете собираться на свои собрания не чаще одного раза в месяц. На каждом таком собрании будут присутствовать наши представители для того, чтобы в точности сообщать нам обо всем происходящем у вас. Мы стремимся к миру, но сохранение его зависит от вас.

Вульфстан встал на ноги, вышел вперед и вырвал эдикт из рук Деция Размахивая им над головой, он взревел грозным голосом:

— Чем они собираются сражаться с нами? Вот этой трубкой?

Толпа разразилась громовым хохотом. Вперед вышел Зигвульф и выхватил эдикт из рук Вульфстана.

— Каждый год мы наносим им поражение за поражением! — прокричал он. — И вдруг они указывают нам, что нам делать и чего не делать, будто мать малому несмышленому дитяти! Мы что, их рабы? Неужели мы покорно сунем свои головы в их ярмо?

Поднялся оглушительный шум одобрительных криков, перемежающихся возгласами: «Нет! Никогда!», и лязгом железа о железо, а также стуком деревянных копий о щиты. Вульфстан снова вырвал эдикт из рук Зигвульфа и, бросив его на землю, начал топтать. Когда он вновь поднял его, то толпа, увидев изорванный грязный ненавистный им документ, разразилась новыми криками и шумом возбужденных голосов.

«Глупцы. Неужели они не видят, как изменился мир вокруг? — с горечью думала Ауриана. — Не время смеяться над противником, время ощутить настоящий страх перед его угрозами». Ауриана попыталась встать, но Витгерн удержал ее.

— Не сейчас, — умоляющим голосом прошептал он ей. — Подожди, пока они успокоятся и немного придут в себя!

Когда шум немного поутих, Зигвульф снова закричал:

— Наш ответ этому волчьему отродью может быть только один: надо сжечь этот эдикт. Давайте устремимся снова на крепости неприятеля, словно туча разъяренных ос. Мы нахлынем на них, словно пенная морская волна на песчаный берег!

Пока толпа переживала новый приступ неистовства и восторга от этих слов, Ауриана наблюдала за Децием: он изо всех сил пытался скрыть выражение презрения и насмешки, — именно эти чувства вызвало в нем безрассудство толпы.

Зигреда ударила в бронзовый гонг, призывая всех к тишине.

— Желает ли кто-нибудь возразить против подобного решения? Хочет ли кто-нибудь пойти против воли племени? — Зигреда слышала о том, что у Аурианы есть свои соображения по этому поводу.

Гейзар бросил на Зигреду одобрительный взгляд, а затем начал с нарочитым видом обегать глазами всех присутствующих, пока его взгляд не остановился на Ауриане.

— Говори, Ауриана, у тебя такое выражение лица, будто ты хочешь что-то возразить.

Ауриана медленно поднялась со своего места с таким трудом, как будто ее гнул к земле нелегкий груз горечи и испытываемого ею страха. Чтобы переубедить этих людей, ей понадобится предпринять неимоверные усилия — она была исполнена решимости, как будто собиралась остановить на полном скаку взбесившуюся лошадь. Мучившая ее тошнота, усилившаяся было от страха, неожиданно отпустила ее. Когда она шла к освещенному огнями кругу, она явственно ощущала прикосновение шерстяного платья к своему телу при каждом движении. Может быть, чей-то пристальный взгляд заметил, что веревка вокруг ее талии была завязана не так туго, как всегда. Ауриана ощущала на себе враждебный взгляд Гейзара, который оглядывал ее с головы до ног, как бы пытаясь заглянуть под одежду и заметить неуловимые еще признаки беременности.

«Я должна гнать от себя подобные мысли, — думала Ауриана. — Я обязана сосредоточиться, чтобы сказать своему народу все, что хочу сказать».

Во мраке многие видели только светлый ореол вокруг ее распущенных волос, в руках она держала копье, устремленное острием в небо. Гейзар заметил с чувством недовольства, что появление Аурианы перед соплеменниками вызывает у них большее благоговение и интерес, чем появление Зигвульфа или Вульфстана. Толпа сразу же умолкла и успокоилась.

«Она даже не осознает свое собственное мужество и свою способность вселять мужество в души других, — думал Витгерн. — Она, словно рука Фрии, распростертая над нами».

Ауриана начала говорить тихо медленно, чуть нерешительным голосом.

— Трудно идти против воли всего народа, но я должна смиренно принять выпавший мне жребий. Я считаю, что Зигвульф неправ. Мы вовсе не непобедимы, несмотря на то, что одержали множество побед в последние годы, захватив множество повозок, груженых острыми мечами, — с каждым словом голос Аурианы креп и становился все более звучным. — Я, как и вы, до недавнего времени считала, что мы окончательно сломили неприятеля. Но теперь я отчетливо вижу следующее: все эти годы противник не пускал в ход против нас свои истинные силы, всю свою мощь.

Эти слова неприятно поразили всех собравшихся, отрезвляя их, словно холодный ливень. «Теперь люди чего доброго подумают, что она просто не хочет сражаться с неприятелем, напрягая все свои духовные и физические силы», — с опаской думал Витгерн.

— Мне кажется, вы не осознаете размеров грозящей нам опасности, мощь нашего неприятеля — потому что вы мало знаете о нем. Я видела их чертежи, изображающие весь мир, и рисунки всех тех мест, которые принадлежат Риму. Это огромные богатые пространства, которые вам даже трудно себе представить. Я видела лагеря, в которых живут их солдаты. Они расположены по всем землям, на огромных расстояниях, чтобы попасть туда, вам следовало бы идти полных три луны, некоторые из этих военных лагерей расположены вдоль берега моря. Галльские купцы, живущие у стен крепости Могонтиак, в один голос говорят о том, что сюда перебрасывается огромное количество солдат с далекого таинственного острова Альбион. Они утверждают, что это может означать только одно: Рим готовится к великой войне, по сравнению с которой все наши битвы и сражения могут показаться не более как маленькой стычкой. Никто не знает доподлинно, против какого именно народа затевается эта война, но подготовка к ней уже ведется изо дня в день. Сам характер нового Императора таит в себе для нас настоящую угрозу, — продолжала Ауриана, и голос ее теперь обрел полную силу, торжественная тишина воцарилась вокруг, соплеменники тянулись к ней и впитывали каждое ее слово. — Конечно, он никакой не бог, несмотря на все свои притязания на божественность. Мы бы не назвали его даже и настоящим мужчиной. Он не участвовал ни в одном сражении, потому что его собственный отец считал его недостойным для поля битвы и держал его дома. Вы можете сказать мне на это: вот и хорошо, в таком случае мы с легкостью разобьем его. Но такой ход мыслей был бы глупостью и роковой непоправимой ошибкой, потому что их народ не похож на наш и законы у него совсем другие. Мощь и магическая сила их войска происходит не от доблести и священной воли их вождей, а от следования примечательным обычаям, состоящим в полном повиновении солдат своим командирам и в слаженных действиях на поле боя. Если их Император отдаст приказ выступить всем солдатам против нас, они сделают это все, как один.

Ауриана помолчала немного, давая возможность переварить свои слова присутствующим и хоть немного свыкнуться с ее мыслями.

— Запомните также, что этот новый Император стремится к войне так же отчаянно, как последний нидинг стремится вновь обрести свое честное имя, — продолжала она. — Как только кто-нибудь в мире предпринимает попытку к сопротивлению его власти и неповиновению, он тут же обрушивает всю свою мощь на этот народ. Если мы не будем проявлять сейчас открыто свое негодование, он, возможно, обратит свои силы против какой-нибудь другой жертвы. Именно исходя из этих соображений, я заклинаю вас: мы должны притвориться покорными его воле, принять все условия эдикта на какое-то время, прекратить военные действия и позволить его соглядатаям присутствовать на собраниях нашего племени, сообщив им, что вы намерены выдать меня римлянам. Если же настанет такой день, и я действительно должна буду принести себя в жертву ради спасения своего народа, я сделаю это не колеблясь. Я не могу отказаться от этого шага, если от него будет зависеть жизнь моего народа.

Из толпы раздался тихий нестройный хор голосов: «Нет! Никогда!» Ауриана ждала с благодарной улыбкой на лице, пока стихнет шум. Втайне она надеялась, что если ее решат выдать врагу, ее позорная гибель будет отсрочена до рождения ребенка.

— Во всем этом нет никакого бесчестия, — продолжала она. — Потому что, если сто человек наваливаются на одного человека, для того нет никакого позора в желании избежать подобного неравного поединка. Наша сила в нашей выдержке: мы не должны позволить себе прийти в безрассудную ярость, грозящую нам неминуемой гибелью. Наступает время, когда мудрый должен отступить. Я прошу вас серьезно обдумать мои слова от имени всемогущей Фрии.

Ауриана склонила голову, чувствуя внутри полную опустошенность. Поначалу толпа хранила молчание, хотя на лицах было написано дружественное расположение к Ауриане, но до многих еще не доходил смысл ее слов. Наконец, один из дружинников Зигвульфа громко воскликнул:

— Она правильно говорит!

И тут же этот возглас подхватили другие голоса:

— Это слова самого Бальдемара!

— Прекрасные речи! Ее устами вещает сама Веледа! — прозвучал голос одной из женщин Ромильды.

Гейзар был изумлен тем, с какой легкостью Ауриана успокоила неистовство и боевой раж народа. Хитрый жрец знал, что всего лишь один мирный год будет иметь для его авторитета среди соплеменников самые разрушительные последствия — его власть над людьми неминуемо пошатнется. Он платил некоторым вождям, подкупая их вместе с их отрядами для нападения на соседние селения, где легко можно было грабить и убивать, а затем требовал богатые пожертвования, превышавшие его подачку в троекратном размере, и эти самые вожди обязаны были жертвовать ему богатые дары в качестве своей благодарности богу Водану за одержанную победу. Без войны такие набеги были бы невозможны, а значит иссяк бы сам источник обогащения Гейзара.

«Клянусь богами, это сражение ей не выиграть», — злорадно подумал Гейзар и кивнул Зигвульфу, который давно уже порывался что-то сказать, сердито посверкивая глазами. Зигвульфу нравился этот поворот событий не больше, чем самому Гейзару, но по совсем другой причине — просто он всей душой ненавидел мирную жизнь.

Зигвульф в последний момент передумал открыто выступать против Аурианы, поскольку чувствовал к ней искреннюю дружескую приязнь. Он кивнул Вульфстану, который горел желанием высказать свои возражения. Если бы только Зигвульф знал в точности то, что собирался сказать Вульфстан, он бы никогда в жизни не позволил ему заговорить.

Вульфстан медленно поднялся на ноги. Это был самый рослый воин среди хаттов, хотя из-за своей сильной сутулости не производил такого впечатления; у него было продолговатое узкое лицо, длинные обвислые усы, лицо его было бледным и прыщавым, на губах всегда играла кислая ухмылочка. Ауриане он напоминал человека, которого только что отравили. Спутанные пряди волос падали ему на глаза, мутный взгляд которых, казалось, свидетельствовал о каком-то тайном недуге.

Вульфстан указал на Ауриану толстым коротким пальцем и прокричал:

— Эта женщина явилась сюда, чтобы повелевать вами словно королева! Но там, где нет войны, там для нас нет жизни и нет чести! Ей всегда нравились римские порядки больше, чем наши собственные. Она с восхищением смотрит на все те затейливые вещицы, которые умеют изготавливать люди-волки, эти оборотни. Я своими глазами видел, с какой почтительностью она обходится с этими вещами! И я скажу вам, почему она так поступает. Все это происходит потому, что она пала жертвой колдовства — злых чар чужеземца по имени Деций!

Вульфстан сделал шаг вперед и его голос начал набирать звучность и высоту.

— Мы все свидетели того, как она все время советует нам щадить наших врагов, избегая столкновений с ними! Это потому что она делит ложе с одним из них! Неужели вы разрешите околдовать вас изворотливой ложью той, которая спит с собакой-иноземцем?

Несколько мгновений царила полная тишина; казалось, весь народ затаил дыхание — словно какое-то великое божество, вдохнув воздух в свои мощные легкие, выкачало его и лишило возможности дышать всех присутствующих. Первыми пришли в себя Витгерн, Фастила и несколько других дружинников Аурианы: они медленно встали со своих мест и начали окружать Вульфстана плотным кольцом, держа наготове свои копья.

Но первым прозвучал голос Гейзара. Прошло несколько мгновений, прежде чем народ понял, что старый жрец смеется, это был приглушенный сиплый смех, похожий на урчание собаки, предвкушающей лакомый кусок. Ауриана стояла совершенно неподвижно, ничего не ощущая в этот момент, сжавшись в комок в своей готовности бороться до конца. Деций был опытным человеком, закаленным в передрягах, грозивших ему смертью, поэтому его лицо было совершенно бесстрастным, на нем не отразилось ни тени страха, хотя каждый мускул его тела напрягся и изготовился к схватке, а правая рука незаметно потянулась к кинжалу.

Наконец, толпа пришла в движение, раздались возгласы, полные сомнения и недоверия к словам Вульфстана. То, в чем Вульфстан обвинил Ауриану, многим приходило в голову, но они гнали от себя эти мысли, не желая верить своим подозрениям. Он произнес вслух то, о чем все предпочитали молчать. Гейзар протянул свой жезл в сторону Витгерна и дружинников, направивших копья на Вульфстана.

— Всем сесть на свои места! — повелительно воскликнул он. — Если Вульфстан лжет, он будет наказан, причем самым суровым образом. На место, или я прокляну вас!

Витгерн и дружинники Аурианы даже не пошевелились. Гейзар хмуро поглядел на Ауриану.

— Приведи доводы в свое оправдание, Ауриана, — произнес он. — И люди поверят тебе.

Гейзар прекрасно знал, что Ауриана, будучи потомком благородных предков, линия которых восходила от самой праматери Эмблы, была просто неспособна сказать неправду. Ложью она могла отравить источник, из которого черпали души всех ее родственников свои силы, а она не могла нанести вред своему роду только для того, чтобы спастись самой.

Ауриане так хотелось, сказав неправду, сохранить свою жизнь и свободу, чтобы защитить еще нерожденного ребенка. Но ее язык вдруг окаменел, он не слушался предательского разума, действуя по древним законам, запрещавшим ему лгать.

«Я совершила зло! Потому понесу заслуженное наказание».

Мгновение медленно сменяло мгновение, время шло, а Ауриана все еще не могла произнести ни слова. Она ощущала, как будто все ее тело было пронизано призрачным светом, в висках гулко стучала кровь.

— Обвинение справедливо, — ответила она наконец чистым звонким голосом, в котором не было ни тени стыда.

Эти слова в ее устах показались соплеменникам дикими и кощунственными, потому что они привыкли доверять ее боговдохновенному голосу, вещавшему всегда спасительную правду. Гейзар с раздражением заметил, что многие до сих пор не верят обвинению — так горяча была их привязанность к Ауриане, так настоятельна потребность в ней. Многие с отчаяньем и смущением оглядывались по сторонам с таким недоуменным видом, как будто любящая преданная мать вдруг изменила им, своим детям. Но Гейзар был готов и к этому. Легким кивком головы, не заметным никому в толпе, он подал сигнал. И все тут же услышали надтреснутый старушечий голос Ульфины, родственницы Гундобада:

— Она ждет ребенка!

Ауриана молчала, бодро и спокойно глядя поверх голов, хотя внутри у нее все дрожало, и ей приходилось тратить немало сил для того, чтобы удержать себя в узде.

Ульфина за свое предательство получила от Гейзара стадо коров в пятьдесят голов. Многие были ошарашены ее словами, что полезли к старухе драться и осыпали ее, самыми страшными проклятиями, отчего она вынуждена была убраться подальше и скрыться в толпе своих родственников. Только тут старуха поняла, что Гейзар обманул ее, заплатив слишком мало за такое оскорбление и поругание ее седин: с тех пор она лютой ненавистью возненавидела те пятьдесят коров, которые получила от Гейзара.

Ауриана заметила, как быстро гаснет выражение сочувствия в глазах даже ближайших ее соратников. Многие их них упорно отводили от нее взгляды. Особенно болезненно Ауриана восприняла реакцию Витгерна, ее словно обожгло огнем, когда он внезапно нахмурился и, опустив копье, медленно пошел прочь от нее. Она восприняла это как выражение полного отвращения к себе.

— Суди ее! — раздались крики из толпы многочисленных врагов Аурианы. — Она отравила души многих из нас!

— Гейзар! Дай нам увидеть свершившееся правосудие! — кричал Вульфстан.

Но даже и теперь большинство соплеменников — хотя их и ужасало обвинение в столь чудовищном преступлении, в совершении которого Ауриана призналась с полной очевидностью — горячо желало найти какой-нибудь способ для того, чтобы Ауриане спастись. Но люди, оставшиеся до сих пор преданными ей, были полностью обескуражены таким неожиданным поворотом событий и никак не могли прийти в себя, в то время как враги Аурианы подготовились и — в соответствии с планом Гейзара — начали громко, настойчиво, в один голос требовать сурового наказания для нее.

Ауриана чувствовала, как закипает в ней гнев и негодование на Гейзара: «Гейзар недостоин судить меня. Я признаю суд древних богинь Судьбы, а они до сих пор не произнесли своего слова».

— Она будет подвергнута суду! — прокричал Гейзар, посверкивая своими злыми, как у хищной лисы, глазами. И он тут же сломал пополам свой сучковатый жезл, что было равносильно вынесению смертного приговора. Держа оба конца высоко над головой, жрец приказал. — Вульфстан! Унфрит! Схватите ее и отведите в дом жрецов!

Враги Аурианы тут же поднялись со своих мест, намереваясь окружить ее — этот маневр был заранее спланирован. Но дружинники Аурианы быстро бросились им наперерез, чтобы остановить их.

Ауриана и Деций в один и тот же момент кинулись вперед, как будто заранее договорились об этом или прочитали мысли друг друга. Деций сильно толкнул Гейзара и выхватил из его рук один конец дубового жезла — к полному ужасу всех стоявших рядом жрецов. Только безумец, по их мнению, мог осмелиться прикоснуться к столь священному предмету. Гейзар тоже был слишком ошеломлен для того, чтобы оказать сопротивление или возражать.

Несколько десятков дружинников Гундобада бросились на выручку своим сторонникам, пытаясь пробраться к Ауриане. Деций ударил одного из них прямо в лицо неровным острым краем сломанного жезла, выбив ему глаз и залив все лицо кровью. Ауриана резко повернулась и оказалась лицом к лицу с Гундобадом, который бежал к ней, потрясая над головой боевым топором. Ауриана отразила его удар своим копьем, а затем, используя его как пику, вонзила острие в грудь Гундобада.

Посреди всей этой суматохи, в том полубезумном состоянии, в котором она находилась, Ауриану охватила слабость, ноги ее чуть не подкосились: ей показалось, что она пронзила само сердце Гундобада, и оно трепещет на острие копья, словно загарпуненная рыба. Гундобад медленно опустился на землю. Ауриана оставила свое копье — у нее не было времени вынимать его из тела Гундобада — и выхватила из ножен меч Бальдемара.

Теперь уже вся толпа ходила ходуном, волнуясь, словно поверхность озера в страшную бурю под порывами ураганного ветра. Враги Аурианы, которые имели огромное численное преимущество, навалились всей своей массой на ее дружинников, отовсюду доносились боевые крики и яростные удары копий о копья. Лишь некоторые достали свои мечи, и к общему шуму добавился лязг железа о железо. Вскоре все смешалось в одну кучу, и каждый соплеменник сцепился в поединке со своим противником или же, подвергая свою жизнь опасности, находился между сражающимися. Крики жрецов, призывающих к порядку, никто не слышал.

Когда Деций склонился к земле, чтобы вытащить из окоченевшего кулака Гундобада боевой топор, Ауриана спасла ему жизнь, отбив удар дубинки, которая грозила разможжить голову римлянина. Друзья и враги смешались в одну толпу, сплелись в один клубок, поэтому Ауриана боялась начинать активные действия, опасаясь, что может своим смертоносным мечом поразить невзначай своего же дружинника. Ее конь — а значит и спасение — был все еще очень далеко, и она начала прокладывать себе путь в том направлении В ближнем бою ее меч был более эффективен, чем копья, которыми были вооружены почти все воины, и поэтому она быстро продвигалась вперед — до тех пор, пока ее не остановила чья-то железная рука, вцепившаяся ей в плечо.

Это был один из сородичей Гундобада, настроенный очень решительно — он явно намеревался здесь же на месте расправиться с Аурианой. Он медленно и неотвратимо тащил ее снова в людской водоворот, грозящий Ауриане неминуемой гибелью. Ее отчаянные крики заглушал шум схватки.

Наконец, она заметила, что Деций пробирается вслед за ней, хотя ей было непонятно, каким образом он собирался помочь ей: топора у него уже не было, и в руках он держал только простое копье.

Затем она увидела, что Деций упал на колени прямо под ноги сражающихся воинов и ловко бросил между ног одного из них копье, вонзившееся в бедро человека, тащившего Ауриану на расправу. Родич Гундобада проревел проклятье и выпустил ее плечо. Оказавшись на свободе, Ауриана почувствовала, как ее сносит людской поток, но тут Деций рванул ее вниз и она упала на бок. Рядом с ней оказался Витгерн. Только тут Ауриана заметила, что находится в плотном кольце своих дружинников. У нее не было времени задавать вопросы, на ее ли они стороне и хотят ли, как и раньше, защищать ее. Они явно не хотели отдавать ее врагу.

Теперь у нее было пространство для маневра, она сражалась рядом с Витгерном, Децием, Фастилой и еще полдюжиной дружинников, отступая медленно шаг за шагом в том направлении, где была привязана ее лошадь. В тот момент, когда напор противника ослаб из-за того, что все сбились в слишком плотную кучу и невозможно было сражаться, Ауриана поймала взгляд Витгерна — но тот сразу же отвел глаза в сторону. У него было выражение лица человека, обманутого в лучших чувствах и безжалостно преданного. Его лицо с единственным зрячим глазом напоминало Ауриане одноглазого бога Водана, ее собственного обманутого супруга, который без сомнения изливал теперь на нее весь свой гнев.

Однако несмотря на все свои чувства, Витгерн, по всей видимости, все же не мог отдать ее в руки врагов. Положение его было очень мучительным, потому что он помогал ей, сознавая вся тяжесть преступления Аурианы.

Сражающиеся воины перевернули один за другим все воткнутые в землю факелы и затоптали их, и потому вскоре все поле битвы покрылось мраком, освещенным только слабым светом звезд. Никто уже не мог отличить друг от врага, и потому родич часто поражал своего же родича. Священное собрание Новой Луны погрузилось в хаос.

Ауриана различала в темноте впереди себя смутные очертания Беринхарда. Но им нужна была еще одна лошадь. Похоже, Витгерну пришла в голову та же самая мысль.

— Ауриана! — прокричал он. — Возьми вон ту, что стоит позади твоего жеребца. Это кобыла Ромильды. Я потом улажу дело.

Но тут вдруг Деций поскользнулся в луже крови и тяжело упал на спину. Один из людей Гундобада подскочил к нему и изготовился нанести римлянину смертельный удар своим копьем.

Звериный крик вырвался из груди Аурианы, и она молниеносно метнулась вперед, подняв свой меч и чувствуя, что вся ее жизнь сконцентрировалась сейчас в этом клинке. Держа меч обеими руками, она нанесла диагональный удар, стремительно отбив занесенное над Децием копье, так что его острие пронзило ступню самого нападавшего.

Воин дико закричал, поняв, что пригвожден к земле своим собственным копьем. Ауриана торопливо помогла Децию встать на ноги.

Когда оба уже почти добрались до лошадей, Ауриана увидела, что к Беринхарду быстро бежит пригибаясь один из дружинников Вульфстана. Ауриана разгадала его намерения: он хотел перерезать сухожилия ее жеребцу. Деций тоже заметил воина и бросился к нему. С разбегу он прыгнул на спину противнику, и тот рухнул под тяжестью его веса, забившись в судорогах от боли — по-видимому, у него были переломаны лодыжки. Деций не отпускал его, и оба начали кататься по земле. Ауриана тоже подбежала к лошадям и, чтобы не терять времени отвязывая их, перерезала поводья лошадей. Деций в это время нанес последний смертельный удар кинжалом, покончив с противником.

Тем временем дружинники Аурианы, преодолев сопротивление своих врагов подбежали к Ауриане и Децию, закрывая их своими телами от возможной атаки неприятеля.

— Возьми Беринхарда! — прокричала Ауриана Децию. — У него большая скорость. Я лучше знаю местность, меня они не поймают.

И Ауриана вскарабкалась на спину вороной кобылы, однако Деций тут же стащил ее на землю.

— Нет! Ты должна взять лучшую лошадь. Ты беременна, и я настаиваю на этом. Если кто-то из нас и должен обязательно остаться в живых, то это именно ты! — с этими словами Деций ухватился за гриву низкорослой кобылы и легко вскочил ей на спину. — Хотя, поверь мне, я тоже не собираюсь быть пойманным, — добавил он, усмехаясь.

Времени на споры не оставалось, и Ауриана вскочила на спину Беринхарда.

— Пригнись! — закричал Деций.

И тут же камень, выпущенный из пращи, просвистел рядом с ее головой. Не медля ни секунды, к Ауриане подбежали Витгерн и, повиснув на уздечке лошади, удержал Беринхарда, — готового уже взвиться на дыбы и подставить таким образом свою всадницу под град летящих камней, — на месте. А затем Витгерн повел коня, держа его под уздцы, в сторону леса, с другой стороны Беринхарда подхватила Фастила, помогая Витгерну справится с испуганным животным.

— Куда ты направляешься теперь, Ауриана? — прокричал ей Витгерн.

В сердце Аурианы шевельнулась надежда: значит он не испытывал к ней ненависти или непреодолимого отвращения, раз интересовался тем, где ее можно будет разыскать.

— К Рамис, — прокричала она в ответ, чувствуя некоторую неловкость, — в ее хижину на Ольховом Озере.

Ауриане хотелось добавить: «Я так долго была мертвой, Витгерн, так долго — поймешь ли ты меня?», но гордость не позволила ей произнести эти слова. Она представила себе все, что он сейчас думает о ней, и ей стало жарко; эта мысль постепенно становилась ее навязчивой мыслью, причинявшей Ауриане сильную душевную боль.

Когда они подошли к темнеющей громаде сосен, Витгерн обратился к ней с торжественными прощальными словами:

— Пусть везение и удача не покинут тебя, Ауриана.

Он пожал ей руку, но на взгляд Аурианы, все это было не больше, чем вежливый ритуал, поддерживающий только видимость дружбы. Неожиданно Фастила взмолилась громким голосом, обращаясь к Ауриане.

— Ауриана, а приду к тебе, как только смогу, клянусь! Мы не расстаемся с тобой!

— Ты не должна этого делать! Тебя проклянут!

Фастила едва ли могла расслышать ее слова в шуме и грохоте, поэтому продолжала кричать, срывая голос до хрипоты:

— Я приду к тебе!

Затем Витгерн выпустил из рук уздечку Беринхарда, и тот зафыркал, взбрыкнул и помчался по широкой просеке между сосен в глубь леса. Лошадь Деция тоже сорвалась с места и побежала как-то очень неуклюже, вскидывая на ходу свой круп. Это было очень неловкое животное, не отличавшееся природным изяществом, и Ауриана затаила дыхание, наблюдая за тем, с каким трудом Деций удерживается у нее на спине. Он не должен был упасть! Через несколько мгновений их враги поймут, что они ускакали верхом в лес, и тогда наверняка начнется погоня. Ауриана вынуждена была придерживать стремительный бег Беринхарда, иначе ее жеребец мог оставить далеко за своей спиной вороную кобылу с ее седоком.

Вскоре они услышали приглушенный топот копыт у себя за спиной. Судя по звуку, их преследовали три или четыре человека.

— Мы должны разделиться! — прокричала она Децию. — И моли своих богов, чтобы погоня последовала за мной. — Ауриана понимала, что их врагам не составит большого труда догнать лошадь Деция. — Сейчас будет ручей, и ты свернешь резко на север!

— Хорошо! — крикнул Деций. Ауриана надеялась, что их преследователи услышат плеск и шумное продвижение Беринхарда по ручью и кинутся вслед за ней. Тогда, возможно, их внимание не привлечет приглушенный топот копыт лошади Деция, удаляющейся по поросшему травой берегу на север.

Деций прокричал на ходу:

— Ты спасла мне жизнь! Ты стремительна и упорна, словно львица! Венок из дубовых листьев по праву принадлежит тебе! — он намекал на почетную награду, которую получал римский солдат, спасший в бою жизнь своего товарища.

Ауриана почувствовала одобрение в этих словах и представила его улыбающееся довольное лицо — без тени обычной насмешливости. И все же она нутром ощутила какое-то противоречие в этой похвале и, может быть, впервые в жизни с полной ясностью осознала, что его нежелание расточать ей похвалы коренится в страхе стать ей ненужным, нарушить их хрупкий союз, доказав ей ее полную независимость и самостоятельность. Им руководила не гордыня и не самомнение, а боязнь, что она покинет его. Все это казалось ей сейчас таким глупым и бессмысленным, однако в глубине души Ауриана не могла отделаться от подозрения, что в чем-то его страхи были вполне оправданны. Ауриану охватила жалость к этому человеку, и она почувствовала такой прилив любви к нему, которого не испытывала никогда прежде.

На полном скаку они обменялись прощальным рукопожатием.

— Деций! — крикнула Ауриана, сама не зная, что хочет сказать ему. По-видимому, она просто хотела отдалить момент прощания, хотя бы тем, что окликнула его по имени. Ауриане была нестерпима мысль о том, что они, быть может, расстаются навсегда. Он еще раз крепко пожал ее руку и тут же выпустил. Рука Аурианы ловила теперь только холодную пустоту.

Деций резко поворотил своего коня на север, следуя вдоль берега ручья. Сразу же после этого Беринхард с шумом и плеском кинулся в мелководный ручей; к счастью, нынешнее лето было довольно засушливым, иначе им бы пришлось вплавь переправляться на другой берег. Когда Ауриана выбралась на сушу, она отпустила Беринхарда на широкий луг, и тот помчался по нему радостным галопом во всю свою прыть, несдерживаемый больше поводьями. У Аурианы было такое чувство, будто ночь поглотила ее, темная грива жеребца хлестала по лицу, она низко пригнулась к шее своего скакуна, слившись с ним в одно целое.

У себя за спиной Ауриана отчетливо слышала шумный плеск перебиравшихся через ручей лошадей. Прекрасно: значит, они действительно бросились в погоню именно за ней. Ауриана была уверена, что преследователям не догнать ее до тех пор, пока не падет Беринхард.

«Как я смогу теперь вернуться назад? На этот раз ворота захлопнулись за мной навсегда. Рамис, ты получила то, что хотела. Я навсегда отлучена от поля битвы, разлучена со своим родом. Возрадуйся же, сестра Хелля! Теперь ты получишь не только меня, но и моего ребенка!»

* * *

Схватка на холме у Священного Дуба постепенно утихла сама собой. Никто из соплеменников не горел желанием сражаться в кромешной тьме, тем более, что та, которая была причиной ссоры, спаслась бегством. Когда были сосчитаны все раненые и мертвые и назначен выкуп за пролитую кровь родичей, Зигвульф разыскал обрывки документа, присланного Императором. Он поднес к ним факел и под крики одобрения сжег эдикт Домициана, Божественного Короля римлян.

* * *

Ауриана держала путь строго на запад, в бесплодные земли с поросшими ельником холмами. Она не разводила костров и держалась подальше от тех троп, по которым обычно двигались торговые караваны. Она часто останавливалась на возвышенностях для того, чтобы взобраться на дерево и внимательно оглядеть окрестности — изрезанную холмистую местность с красноватыми тенями от стволов сосен и елок. Ауриана хотела убедиться, что ее никто не преследует. Она явственно ощущала присутствие в этом глухом печальном краю эльфов и духов, но вокруг, по-видимому, не было ни единой человеческой души. Временами ее охватывало такое беспросветное чувство одиночества, что Ауриана почти сожалела об отсутствии рядом хотя бы и какого-нибудь преследователя.

Жуткий холод пронизывал ее до костей. В первую ночь Ауриана нашла для ночлега неглубокую пещеру. На следующих ночных привалах она сооружала навесы из лапника, охапок травы и попоны Беринхарда. Два дня Ауриана питалась небольшим количеством захваченной ею из дома еды — краюхой овсяного хлеба и кусочком козьего сыра. Когда она обходила стороной редкие усадьбы, она отчетливо чувствовала в воздухе резкий запах свежей убоины. Это время года так и называлась у хаттов Днями Крови, потому что в эти дни закалывали лишний скот, которому не хватило бы на долгую зиму ограниченных запасов корма, — принося его в жертву богине Фрии. Люди пировали, отъедаясь свежим мясом, а остатки его солили на зиму. Ауриана часто видела клубы поднимающегося к небу дыма от очагов и слышала далекие веселые голоса пирующих людей.

Больше всего ее угнетала мысль о том, какой стыд и позор принесла она Ателинде. «Уже второй раз за свою недолгую жизнь я подвергаю мою бедную мать тяжелейшему испытанию, бремя которого едва ли по силам вынести смертному человеку. А что будет с ней, когда разразится великая война, и она останется совершенно одна вместе со своим горем?» — терзалась Ауриана.

Когда Ауриана достигла мало знакомых ей земель, где ее, похоже, никто не знал, она утратила бдительность и перестала прятаться от людей, часто проходя совсем рядом от селений, где вовсю праздновали люди. Они обходились с ней милостиво и щедро, угощая мясом и медом. Местные жители с любопытством поглядывали на ее браслет воина. Один раз ее даже спросили, не предводительница ли она войска хаттов, знаменитая своими легендарными подвигами. Ауриана не стала признаваться в том, что это действительно она, поскольку не хотела лишних разговоров о себе, но ее поразила широко распространившаяся за пределами родных земель молва о ее славных победах.

На четвертый день выпал снег и запорошил все холмы. Ауриана ощущала себя, словно природа вокруг, скованной зимним сном, похожим на смерть, но только у нее самой — в отличие от природы — не было надежды воспрянуть весной к новой жизни. Ауриана находилась уже на приграничных территориях тенктеров, умелых всадников и любителей лошадей. Она остановилась у одиноко стоящей в стороне от селений усадьбы, намереваясь уточнить дорогу в те места, где зимой обитала Рамис. На пороге дома появилась дряхлая старуха и направилась к Ауриане, переваливаясь с боку на бок на кривых ногах; она была рада помочь забредшей к ней путнице. На шее старухи болталось длинное ожерелье из зубов рыси — оберег, защищавший от злых духов. Ее глазки превратились в щелочки, заплыв в складках жира. Ауриане показалось, что перед ней стоит хранительница жутких тайн и неведомых секретов. Старуха указала ей в северном направлении, туда, где вздымались два одинаково пологих, поросших чахлой растительностью холма, напоминавших могильные курганы двух великанов. Она сказала Ауриане, что если та направится прямо по долине, проходящей между ними, и будет скакать полдня быстрой рысью, то окажется прямо на берегу Ольхового Озера, где живет великая пророчица, хотя люди очень редко могут видеть ее. Старуха рассказала также, что на том месте возникло небольшое поселение людей, прибывших к озеру в надежде получить помощь великой Жрицы.

— Однако наша госпожа разочаровывает большинство из просителей, не проявляя участия к их судьбе.

Услышав это, Ауриана мрачно подумала: «Эта старуха отлично знает ту, к которой я держу путь. Рамис всю свою жизнь сеет вокруг себя одни разочарования».

Старуха заверила Ауриану, что пилигримы протоптали заметную тропу в те места, обозначив ее по обочине священными знаками и жертвоприношениями: грудами гладких камней, связанными в пучки стеблями тысячелистника, а также заячьими черепами.

— Если у тебя еще сохранилась хоть капля ума, — закончила старуха свою речь строгим предостережением, — ты поворотишь своего коня и вернешься домой. Ты красивая, умная и сильная, поэтому она сделает из тебя свою рабыню. Она превратит тебя в лягушку для того, чтобы ты своим пением услаждала ее слух по ночам. Она распоряжается по своей воле всеми демонами Хелля, которые, словно ручные жирные гуси, берут пищу прямо у нее из рук.

Ауриана поблагодарила старуху за полученные сведения и двинулась в путь. Въехав в долину между двумя холмами, она легко обнаружила хорошо утрамбованную тропинку, бегущую между заснеженными полями, поросшими пожухлой осокой и ракитником. Здесь Ауриана пустила Беринхарда галопом. Когда ее жеребец уже начал выбиваться из сил, он взошел на пологий холм, на котором располагалась рябиновая рощица. Ауриана поняла, что эти ровные ряды рябин были недаром посажены здесь человеческой рукой — рябина была деревом, оберегающим от вредоносной магии. Ауриана напряглась всем телом, чувствуя в душе неизъяснимое волнение: еще немного и ее судьба решится. Вскоре ее взору предстала черная застывшая гладь Ольхового Озера. Над ним подымался легкий пар, похожий на дыхание призраков. Ауриана поняла, что в озеро впадают теплые источники. Она долго вглядывалась в расстилавшуюся перед ее глазами картину, все более погружаясь в тихий безмятежный покой. У нее было такое странное чувство, как будто сама Фрия держит ее сейчас в своих нежных ладонях. Посреди озера располагался поросший буйной растительностью небольшой островок — размером с земельный надел раба-земледельца, имевшего обычно площадь, которую может вспахать вол за один день. Здесь находились три деревянных постройки из сосны, причем центральная была самой большой из них и над входом в нее возвышался на столбе череп оленя, выкрашенный красной краской. Со двора перед входом в центральную постройку в небо поднималась тонкая струйка дыма от разведенного костра. Как и предполагала Ауриана, именно в этом доме находилась резиденция Веледы, Той Которая Видит, — самое священное место на северных землях. Это было место, очень похожее на саму душу Рамис — удаленное от других обитаемых земель, строгое, суровое и одновременно вполне доступное для тех, кто хочет добраться до него, кто имеет упорство и терпение перебраться по темной глубокой воде на одинокий остров. В отличие от своей предшественницы, наводившей на всех страх старой женщины, которая жила, запершись в высокой башне, никогда не появлялась на люди без густой вуали и говорила с людьми только через посредников — Рамис открыто ходила по улицам поселка, разрешая просителям обращаться к ней лично, ведя с ними беседы и в то же время пренебрежительно относясь к тем, кто пытался обожествлять ее, делая из нее живое божество на земле. До Аурианы дошел слух о двух батавах, которые проделали в эти места далекое путешествие, везя с собой пленного римского легионера, которого они с гордым видом передали Рамис для жертвоприношения. Но Рамис вместо благодарности вела себя так, словно была страшно оскорблена этим поступком батавов. Она приказала отпустить жертву на свободу и даже подарила римскому пленнику небольшой ларец, наполненный серебряными монетами. Батавов же она прогнала прочь с глаз своих. Большинство германцев, которые слышали этот невероятный рассказ, были просто поражены — как могла Веледа отказаться от такого поистине царского подарка?

Деревня представляла собой временное поселение, дома которого были устроены на скорую руку вдоль озера в полном беспорядке: землянки, шатры и навесы из шкур, хижины из разобранных повозок, шалаши… К Веледе прибывали многочисленные послы от богатых вождей с дарами, ожидая от нее пророчеств и предсказаний. Рамис, взяв себе на пропитание малую толику, отдавала остальное просителям, расположившимся в деревне, чем те и жили.

Ауриана остановилась перед закрытой на щеколду калиткой в заборе, огораживавшем всю деревню, и поняла, что без разрешения не имеет права въехать в поселок.

В этом странном месте, куда люди собрались не жить, а ждать, царила необычайно праздничная атмосфера. До Аурианы доносился бой нескольких барабанов и она явственно различала порхающих между шатров ярко одетых танцоров. Здесь можно было встретить представителей различных германских племен: Ауриана видела среди них воина-свева с черными волосами, туго стянутыми в пучок над одним ухом, он нянчил ребенка-калеку. Две черноволосые женщины с белоснежной кожей лица в остроконечных головных уборах, свидетельствующих о том, что они принадлежат к племени ситонов, — с любопытством взглянули на Ауриану, оторвавшись от какой-то игры: на их шеях висели ожерелья из коровьих колокольчиков, а глаза горели загадочными огоньками. Мимо по улице прошла аристократического вида галльская дама с уложенными узлом волосами в золотой сеточке и в роскошном клетчатом платье, длинный подол которого мел дорогу; она тащила за собой на поводке маленькую комнатную собачку, а по сторонам ее шли две молоденькие служанки. Ауриана к полному своему изумлению заметила среди обитателей деревни даже соплеменников Деция — судя по виду, живших где-то далеко на юге. Повсюду между хижин разгуливали коровы, козы и гуси, — им нечего было опасаться ножа мясника, здесь никто не ел мяса. Ауриана потянула веревку бронзового колокола, висевшего на покосившемся заборе.

На пороге одного из шатров сразу же появилась какая-то женщина и зашагала к воротам стремительным шагом. У нее было очень замкнутое выражение лица, а на губах лежала печать молчания, как будто она раз и навсегда решила как можно меньше общаться с человеческим родом. Судя по ее облику, она принадлежала к одному из племен, обитавших в лесах — это можно было заключить по ее огромным печальным глазам с разноцветной радужкой, по темным веснушкам на носу, по платью, сшитому из ткани, окрашенной в охристо-серые тона, по лисьему меху, накинутому сверху для тепла. Ее широкоскулое некрасивое лицо странным образом контрастировало с полногубым чувственным ртом. Глядя на нее, Ауриана почему-то подумала, что это худощавое сильное тело никогда не знало ласки мужа или любовника. Она производила впечатление чистого целомудренного человека, полностью посвятившего себя жреческому служению. Женщина назвалась Хельгруной, служанкой Рамис.

— Будь благословен этот день, в который к нам приехала внучка Гандриды! — произнесла она радостно, впрочем, без излишней экзальтации, как бы просто констатируя сам факт.

— Будь же и ты благословенна и да прибудет с тобой удача! — промолвила Ауриана, склонив голову и пытаясь скрыть свою настороженность и неотпускавшую ее тревогу. — Но откуда ты меня знаешь?

— Я не знаю тебя, но тебя знает Она, — и Хельгруна кивнула в сторону острова. Ауриана заключила из этого, что само ее прибытие в этот день было заранее предсказано пророчицей.

Хельгруна начала было открывать ворота, но внезапно остановилась, бросив мрачный взгляд на меч Аурианы.

— Стихия железа — земля, его надо вернуть в ее недра. Ты должна оставить это за воротами.

Ауриана стала возражать, объясняя жрице, чей это меч.

— Мы любили Бальдемара, но все же это — меч, и его надо оставить за воротами. Заверни его в полотно и зарой где-нибудь за околицей, с ним ничего не случится.

Волей-неволей Ауриана вынуждена была подчиниться. Затем она натерла шкуру Беринхарда углем, изменив его масть для того, чтобы никто не узнал его, а значит — и ее, и отвела скакуна на конюшню.

Для Аурианы настал период, который Хельгруна называла временем очищения. Она должна была очиститься не только от скверны железа, но и от крови, пролитой ею. Ауриана попробовала было возразить, оправдываясь тем, что это ведь была кровь врагов — но это оправдание здесь считалось неуместным. Ее закрыли одну в отдельной хижине, сколоченной из рябиновых бревен, и давали в пищу только специально приготовленную ритуальную кашу. Она пила родниковую воду из чаши, на дне которой лежали драгоценные камни, каждый камень — как объясняла Хельгруна — исцелял определенный род духовного недуга. Каждый день Ауриана купалась в священных водах озера. С каждым минувшим днем ее беспокойство возрастало. Она уже сильно сомневалась в том, что Рамис станет проявлять заботу о женщине, которая много лет назад оскорбила ее.

Каждый день кого-нибудь из просителей перевозили на лодке на остров, на встречу с Рамис. Из разговоров вокруг Ауриана поняла, что не существовало видимого порядка в вызове просителей к пророчице Подчас вновь прибывшего приглашали на остров сразу же, а другие жители поселка томились в ожидании по четыре луны и более. Говорили, что Рамис особенно долго заставляет ждать богатых людей. Но сама Ауриана считала, что Рамис исходила из каких-то более темных глубинных соображений. Так Ауриана видела одного британского вождя — человека, полного достоинства и скрытого внутреннего напряжения, нагруженного слитками золота — которого Рамис приняла всего лишь через четырнадцать дней.

На шестой день пребывания в деревне Ауриана была разбужена Хельгруной посреди ночи. Удивленная и ослепленная светом факела, бившим ей прямо в лицо, она не сразу поняла, где находится и что с ней. «Где Деций?» — была ее первая мысль, и тут же слезы выступили на ее глазах, когда она все вспомнила и пришла в себя.

— Время настало, — только и сказала Хельгруна, кивнув в сторону острова.

— Прямо сейчас? — прошептала Ауриана, — в самую жуткую пору ночи?

Хульгруна ничего не ответила, взглянув на Ауриану так, как будто та нарочно притворяется ничего не понимающей. Она резко бросила ей длинное платье из белого полотна, вышитое по подолу янтарем, и приказала снять обувь, хотя на улице было очень холодно. Затем торжественно и церемонно она накинула на плечи Аурианы мех белой кошки.

После этого Ауриана и Хельгруна отправились к озеру, сопровождаемые двумя послушницами, несущими факелы. У берега рядом с привязанной к колышку лодкой стояли еще две послушницы. Что все это могло означать? Ночь считалась временем зла, когда могли твориться только самые нечестивые дела.

Она готова была уже испугаться этим необычным обстоятельством, но тут заметила, что все разбуженные обитатели деревни почитали такой ночной вызов к пророчице за большую честь. Те, кто встали посреди ночи, чтобы сопровождать Ауриану на тот берег, невольно разбудили остальных, и теперь Ауриана слышала обрывки восклицаний и разговоров шепотом.

— Она пробыла здесь всего лишь пять дней…

Но больше всего всех окружающих поразил тот факт, что ее пригласили на остров ночью. По всей видимости, подобное произошло впервые на памяти местных старожилов. И почему ей на плечи набросили мех белой кошки, священного животного? Кто была эта воинственная дочь далекого вождя, почему ей оказывались такие почести?

Теперь почти уже все обитатели деревни толпились на берегу, наблюдая за отплытием Аурианы с любопытством. Некоторые из них подходили к ней, чтобы прокричать или пробормотать, заикаясь от волнения, о своих бедах и печалях, с которыми они явились сюда за помощью. Они надеялись, что Ауриана замолвит о них словечко перед Рамис, и та пораньше примет их. Но Ауриана с трудом понимала людей, говорящих на почти непонятных ей наречиях. Хельгруна отогнала просителей подальше от берега.

Нос лодки был сделан в форме головы дракона, в его полую резную голову повесили светильник, так что глаза дракона горели ярким светом и из них шел дымок, создавая впечатление того, что здесь до сих пор жил древний дух, которого все боялись и от которого одновременно ждали многих милостей. Когда Ауриана вошла в маленькое суденышко, оно качнулось под ее весом, и курящаяся дымом голова дракона как бы приветственно кивнула ее. За ней в лодку вошли две послушницы с факелами и заняли места — одна на носу лодки, а другая на корме. Единственный гребец оттолкнул лодку веслом от причала и начал делать мощные размашистые гребки. Огни двух факелов отражались в совершенно неподвижных водах озера, словно на поверхности лунного камня. С темного острова доносился звук свирелей, выводящих призрачную мелодию, стелящуюся над озером, словно ночной туман. Этой музыке вторил плеск весел. У Аурианы дух захватило от таинственности и странности всего происходящего, она поняла, что свирели приветствовали ее приближение, и в то же время чувство опасности не покидало Ауриану, она решила быть начеку. Кто знает, что на уме у этой Рамис?

«Она непостижима и непредсказуема, к тому же она знает, что я сильно недолюбливаю ее», — думала Ауриана.

Лодка мягко причалила к берегу острова. Хельгруна и две послушницы с факелами повели Ауриану вверх по каменным ступеням. Здесь на острове обитало множество прирученных Рамис змей, их расписанные разными узорами спины мелькали в свете факелов, струились словно ручейки, быстро убегающие от света.

Они миновали каменную арку, на которой был водружен шестиугольный щит, символизирующий покровительство Веледы всем германским племенам в битвах. Сразу же за аркой стояло деревянное изображение Фрии, это был собственно говоря сучковатый отполированный дубовый ствол, над которым трудилась только природа, но не рука человека. Хельгруна остановилась, и Ауриана поняла, что должна поцеловать изображение богини. Она быстро встала на колени и прикоснулась к гладкой поверхности — чуть не вздрогнув, так явственно она почувствовала трепет живой плоти.

Чем ближе они подходили к разожженному у порога главного дома костру, тем отчетливее Ауриана различала строгую торжественную фигуру женщины, сидящей к ним спиной в суровом молчании. Она была окружена таким непроницаемым одиночеством, как будто была первым, созданным богами человеком на земле. Ночь давила и наваливалась со всех сторон на нее, грозя поглотить, однако женщина усилием недюжинной воли не подпускала мрак близко к себе, удерживая его на расстоянии — она сидела у ритуального костра, никогда не гаснущего у порога святилища. Отблески огня играли в ее овевающих всю фигуру золотых и серебряных прядях длинных волос, похожих на шелковый плащ, наброшенный на плечи. Змеи острова прекрасно знали, что эта женщина — их хозяйка, вся земля вокруг нее кишела земными гадами, которые свивались клубками у ее ног, выпуская время от времени свои дрожащие язычки, как будто пробуя ночь на вкус.

Хельгруна остановилась и произнесла, обращаясь к Ауриане, ритуальные слова, которые должны были успокоить посетительницу:

— Она — смертная женщина.

После этого высокомерная жрица и две послушницы с факелами растаяли в ночи, оставив Ауриану один на один с Веледой.

Несколько долгих мгновений Ауриана не могла ни пошевелиться, ни произнести ни слова — застыв на месте, как завороженная. Она заметила, что Рамис сидит в круге, очерченном черепами, окрашенными красной краской. Приступ первобытного дикого страха охватил ее.

«Это ловушка! Черепа принадлежат несчастным безумцам, которых она заманила на остров и убила!» — мелькнула у нее в голове.

Ей хотелось убежать, но ее ноги будто запутались в переплетениях трав и цепких корней и не могли стронуться с места, точно так же, как не могла сдвинуться с места ни одна ольха, растущая у озера. Этот образ дерева никак ни шел из головы Аурианы, как будто его внушила ей сама Рамис: теперь она ощущала свои руки развесистой могучей кроной, под спасательной сенью которой укрывался ее народ — даже сейчас, когда она была в изгнании. Если она убежит, она оставит их без защиты, бросит их на произвол всех ветров и стихий.

Но сознавая, что не может убежать, Ауриана одновременно отдавала себе отчет в том, что не может и подойти к Рамис. Со времени их последней встречи много воды утекло: ее страх перед Рамис стал совсем другим, она не испытывала больше того детского ужаса перед ней, который испытывала прежде, у нее не было больше боязни, что Рамис украдет ее из семьи и заставит жить в темноте и одиночестве. Теперь же ее истерзанная измученная душа трепетала просто от того, что Рамис захочет дотронуться до всех ее ран и язв и причинит тем нестерпимую боль. Жизнь сама по себе была достаточно мучительной штукой, а видение этой жуткой загадочной женщины только усугубляло беспросветный мрак, окружавший Ауриану в последнее время.

Но вот в душе у нее взыграла гордость — как могла она, неустрашимая дева щита, почувствовать робость перед смертной женщиной? — и Ауриана двинулась вокруг костра. Теперь она уже видела благородный профиль старой ведуньи, окаменевший, похожий на очертания скалы. Рамис и костер были связаны какой-то невидимой нитью; казалось, огонь был подчинен воле прорицательницы: его языки вспыхивали и вновь притухали в такт ее мыслям. Веки Рамис были полузакрыты; ее взгляд, казалось, выражал пустоту, но это была особого рода пустота — пустота, чреватая мыслью и силой. В этот момент ее душа, по-видимому, витала где-то далеко, оставив неподвижное тело. «Может быть, ее душа рыщет сейчас по лесу, словно хищный волк?» — думала Ауриана. Неожиданно ей вспомнились слова Рамис, произнесенные ею много лет назад: «Ты мучаешься страхами своей матери, а не своими собственными». Ауриана поняла, что это было верно. Ателинда так боялась за Бальдемара, которому прорицательница предсказала жуткую смерть, что ее разум сразу же отказывал ей, как только речь заходила о Рамис, именно поэтому мать не видела в прорицательнице ничего кроме скрытой угрозы. Теперь же уже нечего было бояться за Бальдемара — жребий свершился.

«Страх ловит нас в свои ловушки и пожирает наши души. И все же мы до сих пор живы. И теперь, мама, я могу взглянуть на эту внушавшую нам такой ужас женщину не твоими, а собственными глазами».

Ауриана явственно ощутила приказ Рамис войти в круг, очерченный черепами, и сесть напротив нее.

Чуть дыша от волнения, Ауриана переступила черепа, цепочка которых, словно устрашающее ожерелье, бежала вокруг костра, и уселась на землю лицом к Веледе.

Лицо величайшей жрицы Священной Девятки было похоже на лунный лик, низко нависший над пламенем костра, и ее лоб был алым от жара огня. Какой упругой и гладкой казалась ее кожа несмотря на то, что Веледа находилась в очень преклонном возрасте и годилась Ауриане в бабушки. Лицо Рамис напоминало гладкие отполированные водой речные камешки, имеющие мягкие округлые формы, наводящие на мысль о вечности.

Полуприкрытые глаза медленно сосредоточились на Ауриане, в их глубине светился сейчас огонек беспокойного, но всегда сдерживаемого непреклонной волей разума. Это были глаза человека, который видел и дно озера и глубины ночного неба, который знал те тайны, что происходят под насыпью могильных курганов и сам освещал темные уголки бытия своим немеркнущим светом. Ауриану била мелкая дрожь, она чувствовала, как эти глаза пронизывают ее, проникая прямо в душу.

Когда Рамис заговорила, Ауриана сразу же испытала такое чувство, будто между их последней встречей и этим свиданием не было пропасти прожитых лет.

— Скажи мне, дитя, почему внутри каждого черепа лежит яйцо?

Ауриана внимательно взглянула на красные черепа и через пустые глазницы увидела, что внутри каждого из них действительно лежит яйцо — очень крупное, по-видимому, гусиное. Она затаила дыхание. Ей казалось, что скорлупа яиц как будто трепещет от пульсирующей под ней жизни, пробивающейся наружу.

— Потому… потому что смерть несет в себе семена новой жизни.

Ауриана была горда тем, что ей удалось дать пророчице умный ответ, и она замерла в напряженном ожидании похвалы или хотя бы одобрения. Но не дождалась их.

— Так отчего ты тогда горюешь? — эти слова Рамис были словно точный удар оружия прямо в сердце Аурианы. В них прозвучал суровый упрек. Ауриану поразила эта резкая смена тона пророчицы.

— Потому что… потому что я не могу не любить его. Может быть, моя любовь чрезмерна, — произнесла Ауриана, имея в виду Бальдемара.

— Нет, напротив, ты любишь недостаточно. Если бы ты испытывала настоящую крепкую любовь, ты не горевала бы так.

Ауриана промолчала, озадаченная словами Рамис.

— Ты не понимаешь того, о чем я говорю, потому что знаешь только один род любви — это печальное, болезненное чувство, источник бесконечных опасений, горечи и тоски. Поистине ты в любви, словно скряга. Ведь кроме этого чувства существует еще сотни других. Например, любовь к каждому мгновению жизни. Неужели ты не помнишь того чувства, которое испытывала в детстве, когда тебе было три или четыре года? Тогда ты умела любить каждое мгновение своей жизни, проживая его с исчерпывающей полнотой. Это чувство можно восстановить в своей душе.

— Но… но ведь это так по-детски.

— Однако тебе дано было испытать нечто подобное в то время, когда ты уже была вполне взрослой женщиной.

Ауриана поняла, что Рамис говорит о том полном слияния и самозабвения состоянии, в котором она бесстрашно и ловко вынимала камень, застрявший в копыте белой кобылицы.

— Но это же были твои колдовские чары.

— Нет, это было твое истинное состояние, такое состояние присуще тем, кто еще не погиб в этой жизни. Ауриана, настало время познакомить тебя с Ритуалом Огня.

— Я не хочу знакомиться с колдовскими ритуалами!

— Очень хорошо, потому что я их не знаю. Колдовством невежественные люди называют свое искаженное зрение, когда встречаются с проявлением божественного естества. Знание огненного ритуала необходимо для подпитывания твоих сил, если ты собираешься выжить в эти годы, которые — я должна сказать тебе — будут несчастными, но и славными для тебя.

— Славными? Значит, я прославлюсь?

— Я бы сказала… Ты станешь королевой в смерти. А сейчас тихо! Больше я ничего объяснять не буду.

— А этот ритуал поможет мне вернуться домой?

— Ты и так уже дома. Тихо!

На этот раз Ауриана подчинилась, чувствуя, как тяжелая дверь захлопнулась за ней.

— А теперь сужай свой кругозор до тех пор, пока не будешь видеть один лишь огонь, вот так, и пойми, что это весь огонь, имеющийся на земле, потому что у огня общий дух — жадный, все пожирающий, но надежный, если ты сумеешь его приручить. Забудь о своем теле, о своем сердце. Ты — взмывающее ввысь пламя, устремляющееся все выше и выше, пламя, все время терпящее поражение, мечтающее достичь неба, но неспособное сделать это.

Ауриана ощутила, как ее пальцы превратились в язычки огня, а сердце раскалилось добела. Она страшно перепугалась, и мужество покинуло ее.

— Не смей! Не делай этого! Тебе нечего бояться, это не причинит тебе никакого вреда.

Мудрость возобладала в душе Аурианы, и она отдалась этому новому для нее состоянию — постепенно на нее нахлынуло ощущение огненной стихии, она чувствовала себя легким пламенем, начинающим разгораться все сильней и сильней.

— А теперь представь себе мир таким, каким он был до века Гигантов, когда в нем царил мороз, иней и океан, несущий зародыш жизни, — голос Рамис был низким, напевным и странным образом подкупающим, манящим.

Ауриана ощущала себя все больше очарованной, завороженной, шаг за шагом приближаясь к той опасной черте, за которой начиналось небытие. На лбу Ауриана выступила испарина от охватившего ее ужаса.

— А теперь ты видишь Зияющую Бездну. Богов еще нет, они еще не созданы. Есть только чреватая жизнью пустота. Бездна, готовая порождать свет и жизнь.

Ауриана увидела мир совсем в другом свете, в другом образе. Сердце ее забилось от радости, когда, разглядев этот образ, она поняла, что знала мир таким еще задолго до встречи с Рамис на дороге. Сейчас она будто колыхалась на теплых ласковых водах. Вся ее память была смыта волной и преображена. Боль и горе растворились, превратив ее воспоминания в гармонию сияющего света. Ауриана вновь сделала заключение, что мир устроен несколько по-другому, не таким, каким он представлялся ей в обыденной жизни: он был цельным, все его части взаимопроникающими, а сама ткачиха этого прекрасного полотна казалась ей бесконечно милостивой. Потрескивание огня звучало для нее сейчас, словно музыка самой природы; объявшие Ауриану воды ласкались к ней, как шелк, а само ее тело медленно колыхалось, удерживаясь на поверхности, и было сильным и гибким. Сосредоточив все свое внимание на огне, Ауриана ощущала себя исполнительницей торжественного, лишенного четкого ритма плавного танца. Милосердный свет проникал в самые темные уголки ее души, перед этим добрым светом у нее не было причин скрывать какой-нибудь поступок или какую-нибудь тайную мысль. Кроме того у Аурианы было странное чувство, будто сейчас рядом с ней находились все, кого она знала, — живые и мертвые. Они не просто присутствовали, они были неотделимой частью ее самой.

Все это время Ауриана явственно слышала звучный низкий голос Рамис, произносившей нараспев слова. В этом голосе слышалось биение тысяч сердец, и девушку неожиданно охватил приступ отчаянья: «Я хочу сама, по своей воле достигать такого состояния — я не хочу зависеть в этом от нее».

Неожиданно Ауриана почувствовала присутствие здесь рядом кого-то третьего, подобравшегося совсем близко к ним: это чувство в зрительном плане было сродни волнению на поверхности вод, когда какое-нибудь крупное животное, вынырнув на мгновение, тут же уходит на глубину, а по глади вод идут круги.

— Госпожа моя, — произнесла Ауриана как бы в полусне, — мы здесь не одни.

Сказав это, Ауриана заметила, что Рамис тоже застыла на месте, почувствовав что-то необычайное и настороженно прислушиваясь. Наконец она заговорила:

— Да… чья-то душа подошла к нам сейчас слишком близко… Нас сейчас разделяет огромное пространство… но твоя душа соприкасается с его душой… — голос Рамис был еле слышен и вился над землей, словно легкий дымок от костра, Ауриана с трудом различала произнесенные ею слова, поэтому не была уверена в том, что правильно разобрала последнюю фразу: «… потому что он тоже носит на груди Священную Землю».

Ощущение постороннего присутствия нарастало: дух приблизившегося сейчас к ней человека вился вокруг нее, свивался с ее собственным духом, взаимопроникая и играя, словно тень с тенью. Это было странное волнующее ощущение.

Рамис сказала «он». Значит, в какой-то чужедальней стране живет мужчина, который носит на груди аурр. Кто же он? Однако тут. Рамис вывела ее из блаженного состояния, прервав своим голосом наваждение.

— А теперь прочь от огня. Ты больше не видишь его, взгляни на меня!

В этот же момент Ауриана почувствовала, как могучие крылья медленно и мягко опускают ее на землю. И тут же она вздрогнула от зябкого холода. Девушка дотронулась рукой до шеи, надеясь, что кожаный мешочек с землей, который Рамис надела на нее в день рождения, снова окажется на своем прежнем месте, но к ее великому сожалению амулета не было. Она нахмурилась, до сих пор плохо соображая, что же случилось с ней.

— Не пренебрегай этим ритуалом, Ауриана, — произнесла Рамис, помахивая в такт словам своим указующим перстом, как бы подчеркивая их важность. Причем глаза пророчицы сияли в этот момент особой нежностью и бережностью, которых Ауриана раньше никогда не предполагала в ней. — Пусть это будет твой спасательный корабль в мрачных водах повседневности. Очень может быть, что именно он позволит тебе в грядущие времена сохранить это смертное тело для великих свершений, написанных тебе на роду. Если ты окажешься в таком месте, где у тебя не будет возможности разжечь огонь, разожги его в своем воображении.

Ауриана не верила своим глазам — неужели это та самая Рамис, которую она знала с детства? Не была она похожа сейчас и на то полубожество их последней встречи, которое только озадачило ее, осыпав своими строгими резкими поучениями, словно градом стрел. Сегодняшняя Рамис походила больше на добрую, дружески расположенную к Ауриане спутницу, скачущую вместе с ней по одной дороге и дающую ей советы и нужные наставления только потому, что старая женщина уже однажды прошла этот путь и хорошо знала его опасности.

— Это не я изменилась, а ты сама, — неожиданно отозвалась Рамис, как будто прочитав невысказанные мысли Аурианы. — Теперь твой дух готов к тому, к чему не был готов раньше. Хотя меня печалит то, что ты явилась сюда не сама по себе, а из-за ребенка.

Ауриана вздрогнула. Она ведь никому не говорила в этих краях о том, что беременна. Непроизвольно она положила руку на уже начинающий округляться живот, как бы защищая свое дитя. Тут же Ауриана вспомнила тот вопрос, который хотела задать пророчице:

— Госпожа моя, защитишь ли ты меня, укроешь ли ты меня здесь на время моего изгнания? Пока я не разрешусь от бремени?

— Даже боги не могут тебя защитить от предстоящих невзгод! Но, конечно, ты можешь остаться, если подаришь мне то, о чем я попрошу тебя, — Рамис подняла руку и прищурилась, словно вглядываясь в один из грядущих дней; теперь весь ее облик снова дышал прежней непреклонной суровостью. — Ребенок, которого ты носишь под сердцем, — девочка. Отдай мне ее.

— Я… мой ребенок принадлежит только мне! Ты не можешь взять ее у меня!

— Если ты хочешь, чтобы младенец остался в живых, Ауриана, ты должна отдать его мне. Твоя судьба поведет тебя через такие испытания, что ни один ребенок не сможет выжить в подобных условиях.

Сердце сжалось в груди Аурианы. У нее было такое предчувствие, что ей недолго осталось жить. Тем более, Рамис только что дала ей смутное — а по существу мрачное — предсказание о том, что она явится для своего народа «королевой смерти». Этот ребенок будет проклят ее собственным народом. А у Рамис он познает силу и мудрость и будет почитаем людьми. Ауриана не могла надеяться на помощь Деция, который скорее всего был уже схвачен или мертв. Поэтому сам остров, на котором она находилась, казался ей сейчас надежным спокойным местом в мире бушующих бурь.

— Ребенок наполовину чужой крови.

— Для меня не существует чужой крови.

Ауриана чувствовала себя раздавленной, несчастной, загнанной в ловушку.

— Нет, я не могу отдать моего ребенка.

— Ну как хочешь, — мягко сказала Рамис. Однако Ауриана прекрасно знала, что пророчица не сдалась, это был всего лишь тактический прием. Когда наступит подходящий момент, Рамис возобновит свои попытки и тогда уже постарается добиться своего.

— Не могла бы ты сказать мне… жив ли Деций?

— Жив, но не спокоен духом. Однако он доволен этим обстоятельством, он доволен тем, что жизнь лишила его покоя.

— А я… увижу ли я его когда-нибудь снова?

Рамис улыбнулась и покачала головой, как мать, которая видит уловки своего избалованного чада, посредством которых оно стремится получить недозволенное.

— Некоторые линии судеб не являются предначертанными и потому их невозможно предсказать заранее.

— А почему ты меня вызвала к себе ночью?

— Ах это… Если бы ты знала ответ на этот вопрос, ты, пожалуй, в отчаяньи размозжила бы себе голову о скалу! Поэтому ты еще не готова услышать мой ответ. Но позже ты услышишь его и примешь с радостью это известие, — Рамис замолчала, поглаживая длинным изящным пальцем голову небольшой гадюки, которая поглядывала на нее своими колючими глазками. Ауриана знала, что это был наиболее ядовитый вид местных змей. «Неужели она околдовала змею, или, может быть, Рамис не придает смерти никакого значения?» — с изумлением думала Ауриана. И тут невольно с ее губ сорвался мучительный вопрос:

— Я должна обязательно знать… — еле слышно прошептала она. — Умоляю тебя… скажи мне… почему судьба заставила меня совершить самое страшное преступление?

Рамис смотрела на нее некоторое время долгим сочувствующим взглядом, не произнося ни слова. Затем она намеренно резким движением начала дразнить змею, и та в конце концов, молниеносно вскинув свою голову, укусила ее. На мякоти ладони пророчицы выступили яркие капли крови. Придя в ужас, Ауриана попыталась встать со своего места.

— Ты нарочно дразнила ее! Зачем? Неужели ты хочешь умереть?

— Я не умру, — спокойно сказала Рамис.

«Нет, она не человек! Она даже не вскрикнула от боли!» — думала Ауриана.

— Если бы это количество яда попало в твою кровь, бедное дитя, ты бы начала корчиться на земле, потому что в твоей крови уже и так слишком много яда — и эта капля явилась бы последней. Ты отравляешь себя день за днем — без посредства каких-нибудь ядовитых змей. Ты отравляешь себя ядом вины и позора. Мое же тело находится в слишком близких отношениях со смертью. Она движет моим телом, и оно не сопротивляется ей. Я невеста смерти. Я каждую ночь делю с ней свое ложе, — произнесла Рамис звучным проникновенным голосом, все еще поглаживая голову змеи.

— Поединок двух коней доказал тебе твою полную невиновность, — продолжала Рамис. — Но ты до сих пор говоришь о каком-то своем «преступлении». Я думала, что если откажусь собственноручно свершить этот суд, передоверив решение твоей участи поединку коней, это поможет мне окончательно убедить тебя, заставить поверить в твою невиновность. Однако, совершенно очевидно, что этого не случилось. Почему?

Горячие слезы навернулись на глазах Аурианы.

— Я ведь тоже явилась однажды причиной смерти, — тихо промолвила Рамис. — Смерти свой собственной дочери.

Ауриана была поражена, она замерла на месте, словно парализованная: почему великая пророчица решила поделиться с ней своей сокровенной тайной? У Аурианы было такое чувство, словно ей показали что-то, чего не должен видеть смертный человек — как не должен он видеть истинный образ Фрии, который каждую весну жрец укрывает алым покрывалом, ставит на повозку и провозит по полям, пробуждая их к новой жизни.

— Это случилось много лет назад, когда я служила послушницей у великой наставницы и пророчицы по имени Матабруна, в краю Священного Ольшаника, — продолжала Рамис слегка изменившимся голосом, свидетельствующим о том, что ее рана до сих пор не зажила, — каждая из нас должна была владеть одним видом оружия. Меня обучили обращаться с луком. Однажды ночью на нас напал отряд гермундуров, и в воцарившейся неразберихе, в кромешной темноте… я выстрелила и убила ее… мою собственную плоть и кровь… Ее звали Фреавару. Наконечник стрелы был намазан ядом — поэтому она умерла почти мгновенно, хотя и испытала короткую мучительную предсмертную агонию. Я была тогда моложе, чем ты сейчас, и точно так же, как ты, отравляла себя много лет сознанием вины и позора. Мое горе казалось мне огромней, чем все Три Мира. Я до сих пор горюю, это правда, но теперь моя кровь очистилась от яда. Ты тоже можешь очиститься от отравляющего кровь яда, Ауриана.

У Аурианы пресеклось дыхание от волнения: к своему полному изумлению, она увидела одинокую слезу, скатившуюся по гладкой щеке пророчицы.

— Жизнь в своей основе совсем не такая, какой представляется нам, — продолжала Рамис тихим голосом. — Вот этот камень, который так давит на мою руку, оставляя на ней следы, на самом деле является полной пустотой. Бальдемар жив. И твое страдание причиняет ему муки. Пока ты находишься здесь, я постараюсь показать тебе твоего истинного врага. Твой враг — вовсе не смерть, как ты думаешь.

— А я когда-нибудь смогу вернуться к своему на роду?

— Вот он, твой истинный враг!

— Как? Мое желание вернуться к своему народу?

— Нет. Но никогда не подменяй вопросом своих желаний. Твои желания — твои идолы, которых ты слепо обожествляешь. Однако твоим величайшим идолом является даже не само желание вернуться к своему народу. А терзающая твою душу страстная мечта свершить месть!

Ауриана напряглась всем телом, в эту минуту она ощутила, какая пропасть разделяет ее и Рамис. Ей не следовало обсуждать с пророчицей эту тему. Потому что она знала наверняка, что непременно отомстит за смерть Бальдемара, что смерть настигнет убийцу ее отца с той же неизбежностью, с которой весна следует за зимой. Наступит день, и она, вызвав на поединок Одберта, убьет его. Да и кто на ее месте — будь он гордым отпрыском благородного рода — не поступил бы так же? Это был священный закон, которому следовали все люди, все германцы, кроме последователей самой Рамис, известных повсюду своими странностями.

— Ну хорошо, мы наткнулись на преграду, находящуюся в заоблачной дали, потому что воспарили слишком высоко, и самое время остановиться сейчас, — произнесла Рамис, вставая. Ауриана поднялась вслед за ней. Но прежде чей выйти из круга, Рамис склонила голову, взяла руку Аурианы и закрыла глаза. Повернувшись лицом к огню, она начала нараспев повторять известную молитву, обращенную к Фрии:

— Ты — чистейший свет, излучаемый ясной луной… ты — сияющая в ореоле солнца… ты — прародительница всех существ, рождающая вновь и вновь солнечный свет, подательница благ всем народам… твое божественное имя — победительница…

Ауриана повторяла молитву вслед за Рамис, эту молитву знал каждый ребенок. Закончив молиться, Рамис бросила в огонь связку сухой вербены — символический дар Фрии. Затем она взяла факел и зажгла его от костра. Медленно шествуя в полном молчании, Рамис подвела Ауриану к одной из небольших хижин.

«Она собирается оставить меня здесь на острове», — мелькнуло в голове у Аурианы, и у нее упало сердце от радости и великого облегчения. Ведь это было самое надежное место для нее — ни один наемный убийца Гейзара не осмелится пробраться на этот остров.

Хижина была очень скромной, просто обставленной: на грубо сколоченном из соснового дерева столе стоял кувшин с водой, рядом с ним лежала дудочка, сделанная из птичьей трубчатой косточки, тут же находился сосуд из полой тыквы. На полу лежала охапка свежей соломы, служившая мягкой уютной постелью. Упав на нее, Ауриана тут же погрузилась в глубокий сон. Ей снилась Рамис. Ведунья говорила со страшными духами. Но из всех слов Ауриана явственно разобрала лишь одну непонятную ей фразу:

— Да… она одна из них.