Прочитайте онлайн Несущая свет. Том 2 | Глава 21

Глава 21

Перед выстроившимся на площади в крепости Могонтиак римским войском, собравшимся для совершения ритуала, стоял Император Домициан, Верховный Главнокомандующий всей армии. Его тога с пурпурной каймой слегка развевалась под дуновением северного ветра, довольно холодного несмотря на то, что на дворе стояла середина лета. Его голову украшал венок из плюща. Он возвышался над выстроенными легионами, стоя на специально сооруженной платформе так, что каждый из присутствующих мог видеть его. По обеим сторонам от Императора стояли жрецы бога войны Марса. Позади Домициана находилась его недавно воздвигнутая статуя, отлитая из чистого золота, взгляд которой, полный высокомерия и пренебрежения, был устремлен куда-то вдаль на простирающиеся за рекой холмистые земли варваров. Это грандиозное изваяние призвано было вызывать в умах солдат представление о своем Императоре как о солнечном герое древности, явившимся на землю для того, чтобы своим светом развеять мрак варварства.

Перед Домицианом на плац-парадной площади колыхалось целое море шлемов выстроенных в шеренги солдат. Здесь находились четыре легиона, собранные со всей Верхней Германии, усиленные специально подготовленным для этой войны по приказу Домициана легионом, названным Первым легионом Минервы в честь богини, покровительницы этого военного соединения, а также отрядами из легионов, расположенных в Британии. Слева от Домициана выстроилась конница, входившая в состав северных легионов — и лошади и седоки сияли ярким парадным снаряжением и доспехами. На почетном месте — по правую руку Домициана — расположились две когорты преторианской гвардии, которые сопровождали Императора из Рима; гвардейцев было около тысячи человек, их позолоченные панцири огнем горели на солнце. Этими легионами силы римлян не исчерпывались. Многочисленные отряды инженеров и строителей работали сейчас в лесах и на реках, прокладывая коммуникации в этой глуши для того, чтобы императорская армия могла беспрепятственно начать свое продвижение через долину Веттерау и Тавнские горы. Все же римские силы, сосредоточенные здесь для предстоящей войны, насчитывали более сорока тысяч человек.

Домициан добирался до Галлии три месяца, потому что не мог отказать себе в комфорте и привычных удобствах. Кроме военных отрядов и целого штата советников, вместе с ним в военный поход отправилась многочисленная армия массажистов, наиболее искусных придворных поваров, один этрусский предсказатель, два любимых чтеца Императора — один, читавший ему обычно поэтические сочинения, а другой — прозу, астролог и музыкант, игравший на кифаре, который — по утверждению самого Императора — мог своей музыкой излечить плохое настроение. Для веселой компании за столом он взял с собой несколько человек, известных своим остроумием и умением поддержать беседу на литературные темы, а также пантомимиста Батилла и труппу комических актеров, за которыми следовали три повозки с театральным реквизитом. Для потребностей своей плоти Император взял всего лишь две любовницы. Он мог бы приказать сопровождать себя и большему количеству наложниц, но все их сундуки и лари с богатыми нарядами, украшениями, запасы специального питания, — все это заняло бы слишком много места в армейском обозе. Домициан был доволен своим добровольным самоограничением и горд продемонстрированным всему народу аскетизмом, созвучным суровому военному времени.

Наконец Домициан кивнул жрецам Марса. Один из них вывел вперед увитую цветочными гирляндами козу, которую предварительно напоили снотворным зельем, чтобы она была послушной — Домициан не стал бы рисковать, ведь сопротивляющаяся жертва, жертва, пытающаяся бежать, — это слишком дурное предзнаменование, способное лишить солдат мужества и веры в победу. Раздались тихие заунывные звуки флейты, отгоняющие все другие зловещие звуки и заглушающие посторонний шум, и Домициан под эту тихую дрожащую в воздухе мелодию, чувствуя себя актером, исполняющим важную роль в какой-то пантомиме, прежде всего резкими решительными жестами вымыл руки в большой серебряной чаше, а затем посыпал голову жертвы мукой и солью и окропил ее вином. Домициан не опасался результатов гадания по внутренностям жертвы. У него не было никакого сомнения в собственной победе. В этой победе его убедили военачальники и инженеры, показав Императору все детали предстоящей военной кампании на военных планах и картах местности. Его военные советники точно подсчитали все затраты и необходимые людские ресурсы, обеспечивающие успех в предстоящей войне, и сделали вывод, что хатты будут раздавлены ровно через пять месяцев. Домициан был полностью уверен в своем успехе, обезопасив себя, казалось бы, от любых капризов непостоянного и своенравного бога войны Марса. Но солдаты были слишком суеверны и, чтобы успокоить их, вселить в их души уверенность в скорой победе, необходимо было доброе предзнаменование, для чего и совершался этот ритуал жрецами-авгурами.

Один жрец ловким ударом деревянной колотушки убил козу, а другой вспорол ей брюхо ножом, быстро раскрыв полость с внутренностями для Императора, который начал внимательно разглядывать печень животного, его кишки и желчный пузырь.

— Состояние внутренностей не может быть лучше! — наконец воскликнул он во всеуслышанье.

Широким размашистым жестом он возложил внутренности жертвенного животного на алтарь, где уже был разожжен огонь. Когда к небу начали подниматься клубы дыма, солдаты хором, слаженно, чеканя каждое слово, как будто маршируя в торжественном строе, радостно закричали:

— Аве, Цезарь, Император…

«Любовь солдат так легко завоевать, — думал рассеяно Домициан, слушая их скандирование, — они очень похожи на верных псов, у которых короткая память на полученные от хозяина побои. Они все прощают тебе и готовы в лепешку разбиться перед тобой, пока ты кормишь их, льстишь им и хвалишь. По сравнению с ними, Сенат и римская знать не псы, а скорее лисы, претендующие на роль львов. Ах, если бы моя Империя состояла только из солдат! Удивительно, но мое появление здесь среди них подействовало на них самым чудесным магическим образом. Кто из этих людей помнит сейчас о том, что у меня был когда-то брат? Тит — это всего лишь имя, оставшееся в анналах историков, а я — живое божество, а боги имеют полное право время от времени совершать убийства. В этот момент моего торжества мне следовало бы испытывать восторг, сравнимый с экстазом обитателей Олимпа. Но я ничего не чувствую».

Затем Домициан произнес короткую напутственную речь, в которой особо помянул каждый из присутствующих здесь легионов, воздав им хвалу. Не всем из выстроившихся здесь солдат удалось расслышать его голос и разобрать слова, но речь Императора раздавалась потом в списках, изготовленных переписчиками в тысячах экземпляров, так что всякий мог познакомиться с ней. Но не это было главное. Наибольшее впечатление на простых солдат произвел, конечно, сам факт того, что Верховный Главнокомандующий лично обратился к ним с речью — каждый в этот момент ощущал себя так, будто солнце сегодня взошло для него одного и излило на него все свое сияние.

Марк Аррий Юлиан наблюдал за всем происходящим с небольшой трибуны, расположенной за помостом Императора, там находилось полдюжины представителей сенаторского сословия. «Есть что-то чудовищное, — размышлял Марк Юлиан, — в этих бесконечных регулярных шеренгах, похожих на борозды вспаханного поля, их клинки готовы для кровавой жатвы. Вот она, звериная подоснова всякой цивилизации, острые хищные клыки и наточенные когти Империи, которые обычно тщательно спрятаны, а сейчас явлены во всей мощи, без прикрас. Что это, естественный порядок, во что с легкостью верят многие, или все же пережиток варварства? Здесь собраны тысячи мужчин, оторванных от дома, от своего клочка возделанной земли, заброшенных по воле одного человека в этот край болот и туманов, где обитают духи более древние, чем наши, где властвуют первобытные законы. А кто же тот человек, чья воля слила тысячи моих соотечественников в единое целое, в один организм? Он — самый заурядный из людей, вознесенный богинями Судьбы на высоты власти, человек, которым, главным образом, движет страстное желание превзойти своей славой отца и брата. Риму не нужна плодородная долина Веттерау, в этой войне наше государство похоже на богатого человека, владельца десятка повозок, который из тщеславия совершает убийство, чтобы завладеть ненужной ему одиннадцатой».

Этим утром Марк Юлиан получил тревожное письмо из Рима, написанное его слугой Диоклом по поручению одного друга — Сенатора, по имени Юний Тертулл. Письмо содержало отчаянную мольбу о помощи. Тертулл был убежден, что его выслеживают шпионы Домициана. За ним почти не таясь шла слежка по улицам города. В его отсутствие в его кабинет много раз проникали неизвестные, рылись в бумагах и забирали некоторые документы. По-видимому, ими же был подкуплен недавно приобретенный Тертуллом раб-секретарь, который после этих обысков бесследно исчез.

Содержание письма не само по себе беспокоило Марка Юлиана, а в сопоставлении с некоторыми другими обстоятельствами. За последние восемнадцать месяцев погибло два Сенатора, представителя старой римской аристократии, которых ненавидел Домициан — Фабиан и Серен, причем при довольно загадочных обстоятельствах, вызвавших у Марка Юлиана серьезные подозрения. Хотя окружающие считали причину их смерти вполне естественной, Марк Юлиан доподлинно знал, что оба скончались вскоре после того, как Вейенто сделал на них тайный донос Императору, обвинив в том, что те якобы принижают значение этой войны и насмехаются в узком кругу родных и близких над Императором и его планами. Неужели Домициан и вправду поставил себе целью расправиться с членами Сената, перестреляв их всех одного за другим, как лучник на состязаниях по стрельбе свои мишени?

Марк Юлиан понимал, что его влияние на Домициана, несмотря на все усилия Вейенто, не ослабевало. Напротив, оно, казалось, даже выросло за последнее время, так как долгое путешествие по чужим незнакомым землям разбудило в душе Императора дремавшее чувство крайней неуверенности в себе. Домициан вновь, как встарь — в свои юношеские годы — превратился в заискивающего перед Марком Юлианом школяра, страстно стремящегося к похвале, словам одобрения своего старшего друга, спрашивавшего его мнение по малейшему поводу, обращаясь за советом к Марку Юлиану даже в тех случаях, которые того вроде бы совершенно не касались, и в которых он был некомпетентен. Например, однажды заболел и умер один из офицеров гвардии, Домициан попросил Марка Юлиана ознакомиться со списком кандидатов на эту должность и назвать преемника умершего.

«Это похоже на то, что он не может противостоять моему мнению, как некоторые не могут противостоять своей тяге к вину. Но он не может противостоять также мнениям и наветам Вейенто, его тянет к этому человеку, как некоторых тянет к ядам. Пока наше влияние на него совершенно одинаково, как бы уравновешенно. Но чья возьмет в недалеком будущем? Смогу ли я остановить новое готовящееся убийство?»

Никогда еще философия и голая теория не казались Марку Юлиану таким бесполезным делом, как сейчас.

В следующие дни крепость Могонтиак превратилась в кипящий котел, где быстрым ходом шли приготовления к войне. В каменные ворота крепости неостановимым потоком вливались повозки, груженые съестными припасами на долгую зиму: для простых солдат сюда ввозилась пшеница из Египта, хорошо просушенная для того, чтобы обеспечить ее сохранность во время долгого пути, а также соленая говядина, оленина, овощи, консервированные в оливковом масле, живые цыплята в клетках, различные сорта итальянских вин, галльское пиво, сушеные персики, фиги, абрикосы и яблоки. На отдельных повозках доставлялись дорогие деликатесы для императорской свиты: амфоры чистейшего оливкового масла, бутылки старого выдержанного вина, острый испанский соус к рыбе, живые дрозды, перепела, кефаль и угри, которых так искусно готовили повара Домициана, а также целый ящик драгоценных, пользующихся особой популярностью у римских богатеев мускусных дынь.

Для всех этих поступающих каждый день припасов на территории крепости были сооружены два новых амбара. Военный госпиталь был полностью готов к приему раненых, и к врачебному персоналу прибавились военные врачи из соседних крепостей, прибывшие вместе со всем своим оборудованием, включающим антисептические смолы, набор инструментов для прижигания ран, извлечения наконечников копий и ампутации гангренозных конечностей. Солдаты составляли тем временем свои завещания и заверяли их у чиновников, прибывших в крепость. Штат чиновников сильно увеличился, так как они должны были обеспечивать своевременный перевод вкладов солдат, погибших в бою, в местном сберегательном банке на счета оставшихся в живых.

Война началась как-то незаметно, сама собой; в течение месяца легионы, прокладывавшие сеть дорог в Тавнских горах, почти не встречали сопротивления. Римляне выслали вперед многочисленный отряд топографов под защитой конницы, чтобы те определили будущее расположение дорог и выбрали места для дозорных башен и опорных лесных фортов. Вдоль прокладываемых дорог на расстоянии в три мили возводились сигнальные башни. Там должны были располагаться часовые, которые в случае опасности передавали бы сигналы с помощью зажженных факелов кодом, изобретенным самим Домицианом, очень гордившимся этим. Затем легионы, разбившись на когорты по четыреста восемьдесят человек в каждой, начали прокладывать параллельные просеки в направлении хаттских поселений, расположенных на холмистой открытой местности. В римском войске действовал приказ: в случае неожиданного нападения неприятеля необходимо было разложить и зажечь сигнальный костер для того, чтобы получить подкрепление, необходимое для отпора. Эти мобильные силы ждали соответствующего сигнала на берегу Рейна, поскольку по реке было намного легче добраться до того участка, где могло разгореться предполагаемое сражение. Земли хаттов были слишком обширны, поэтому Домициан предполагал, что местные варвары не выйдут с ним в открытый бой полными силами, хотя это, конечно, вполне бы устроило римлян. Именно поэтому Император считал вполне безопасным то, что он распыляет свои силы малыми частями на огромной площади, охватывающей более ста миль.

Хатты не располагали богатством или значительными запасами продовольствия и оружия, как другие покоренные римлянами земли, где подобные богатства обычно были сосредоточены в городах. Главным же богатством и источником силы варваров был сам народ. Именно поэтому Император отдал приказ уничтожать беспощадно всех жителей деревень от мала до велика, всех, кто бы ни встретился на пути римских легионов. Вообще-то средний римский солдат, получи он такой приказ на территории уже покоренных Римом восточных земель, почувствовал бы отвращение и не смог бы без внутреннего сопротивления и угрызений совести уничтожать ни в чем не повинных детей. Но германские варвары не вызывали в душе римлян ни тени сочувствия, многие приравнивали их к животным, считая, что они лишены дара человеческой речи. Конечно, эти дикари очень привязаны к своим детенышам, но ведь и самки животных лижут своих детей.

Первая же хаттская крепость, обнесенная земляным валом и деревянным частоколом, которую встретили на своем пути римляне, оказалась брошенной своими защитниками. Перед взором захватчиков простирались крутые склоны Тавнских гор, поросших соснами, кругом царила жуткая первобытная тишина, солнце играло редкими бликами, с трудом проникая сквозь чащу деревьев. Римляне методично разрушили эту крепость, как и следующие, встретившиеся им на пути; сначала они сожгли ворота, затем засыпали колодцы и полностью разрушили частоколы на земляных валах. Все эти усилия по разрушению укреплений противника вызвали похвалы в стане военных советников Домициана, но в Риме критика в адрес Императора только усилилась. Там начали говорить о том, что Император доказывал свою верность скорее покровительнице Минерве, богине разума и военной теории, но не Марсу, истинному богу войны, военной доблести и слепой безрассудной отваги.

Именно в этот момент своего правления Домициан явственно ощутил двойственность собственного положения: его авторитет в это время действительно возрос, но Император чувствовал горький привкус нынешнего успеха, потому что своим искушенным разумом прекрасно понимал, что этот успех продлится очень недолго.