Прочитайте онлайн Несущая свет. Том 3 | Глава 48
Глава 48
Сунии почти ничего не было видно из-за широкой, потной спины Андрокла, кряжистого, мощного гладиатора, четырехкратного победителя, который решительно не хотел уступать ей место у окна или хотя бы подвинуться. Каждый раз, когда она начинала пробиваться вперед, он оттирал ее плечом в сторону Тогда она обратилась за помощью к Торгильду, которому удалось подобраться поближе к зарешеченному окну.
— Сейчас пока еще ничего не происходит, — с раздражением отмахивался Торгильд, — все тихо.
Однако же вскоре он сжалился и посадил ее себе на плечи. Суния охнула, когда ее поврежденная нога оказалась сдавленной в этой толчее мускулистых тел. Сначала она видела лишь один песок, но потом ей удалось различить фигуры Аурианы и Персея.
— Ее голова обнажена! Где шлем?
— У нее не было его с самого начала, — нетерпеливо бросил ей Торгильд, не желавший упускать ни единой подробности схватки.
— Но почему?
— Почему, спрашивает наша незнайка! — огрызнулся Торгильд на хаттском языке. — Да потому, что мы находимся среди скопища головорезов и сумасшедших, а ты все думаешь, что вокруг все настолько благородны, что ради помощи ближнему дадут отрубить свою правую руку. Пойми, им недоступен простой здравый смысл.
Суния впала в отчаяние. Она начала убеждать себя, что это тренировочный бой, наблюдая за тем, как Ауриана и Персей начали кружить друг вокруг друга, словно настороженные пантеры. Она думала, что Ауриане не смогут причинить вреда. Гладиаторы оказались под прямыми лучами солнца, ярко отражавшегося от лезвий мечей. Ауриана ускорила темп. Она начала смещаться в сторону, слегка приподняв голову. В этой позе она была похожа на зверя, который почуял в воздухе что-то ужасное.
Толпа на несколько мгновений затихла, и Суния услышала из второго яруса крик разносчика колбасок, расхваливавшего свой товар.
Ауриана двинулась в сторону правой руки Персея. Из-за щита были видны только ее глаза. Торгильд взглянул на Эрато, стоявшего у ворот Смерти, и увидел, что тот медленно и одобрительно кивнул головой.
— Посмотри на него! — прошептал Торгильд, указывая на Эрато. — То, что она делает, правильно.
Почти в тот же миг Эрато перестал кивать.
«Преимущество у того, кто наносит удары первым, — подумал Торгильд. — Почему же она медлит?»
И в этот момент оба гладиатора почти одновременно прыгнули. Но на долю секунды Ауриана опередила своего противника. Торгильд заметил, как Эрато довольно ухмыльнулся. Расчет его подопечной оказался верным. Они схлестнулись в бешеной круговерти, напоминавшей драку птиц в воздухе. Вверх взметнулись тучи песка. Послышался звон клинков, заставивший Сунию вздрогнуть и очнуться. Это был вовсе не учебный бой.
Затем так же стремительно противники отскочили друг от друга. У Сунии в горле встал ледяной комок страха. Она с трудом удерживалась от рыданий. Слезы, непрерывно струившиеся из ее глаз, мешали смотреть, но все-таки она не заметила на Ауриане следов крови. Очевидно, Персею не удалось нанести ей хотя бы царапину. Суния перевела глаза на Эрато и увидела на его лице осторожную, хитрую улыбку.
— Что она сделала? — спросила Суния.
— Все было так быстро, что непривычному глазу трудно даже разобрать, — встряхивая головой, ответил Торгильд. — Одному Эрато точно известно, что делает Ауриана и как. По-моему, она спровоцировала его на выпад, а сама уклонилась. Она хочет прощупать, на что способен этот Персей. А теперь умолкни и смотри.
Этот дебют был воспринят публикой с некоторым удивлением. Как выяснилось, женщина почти не уступала в мастерстве Персею, но она еще не была уверена в этом.
— Время покажет! — говорили зрители.
Некоторые знатоки, неплохо разбиравшиеся в искусстве единоборств, начали одобрительно посматривать на Ауриану. Им даже показалось, что она наделена какими-то свехъестественными способностями. Но в конце концов они пришли к выводу, что это просто обман зрения. Невозможно было предположить, что эта женщина так виртуозно владеет мечом.
Совершив грациозный пируэт, Ауриана изменила направление движения. Персей неотступно следовал за ней. Они двигались синхронно, словно связанные одной веревкой. Эрато подал Ауриане условный сигнал, который обозначал: «Хватит испытывать его силы. Действуй по плану и не выдавай себя».
В движениях Аурианы постепенно наметились изменения, незаметные простому зрителю, но Суния хорошо знала, что сейчас Ауриана не была похожа на саму себя. Вот она сделала неверный шаг, затем оступилась, словно танцор, выбившийся из ритма и вновь пытающийся найти его.
— Что случилось? — прошептала Суния Торгильду.
— Не знаю.
Они оба поглядели на Эрато, но лицо того было непроницаемым.
Персей непрерывно атаковал Ауриану быстрыми, низко направленными ударами, а его тренер одобрительно кивал головой. Наконец он потерял терпение и попытался нанести ей сильный удар сбоку и наискосок. Суния даже услышала свист, с которым его меч рассек воздух. Ауриана отскочила назад и не стала парировать этот удар, подставив под него щит, от железных пластин которого посыпались искры. Всем показалось, что женщина даже пошатнулась от этого мощного удара. Затем она кое-как отбила несколько выпадов. Было впечатление, что она не успевает отражать удары Персея. С верхних рядов послышались раскаты презрительного хохота.
— Что еще можно ожидать от нее? — говорили зрители.
Персей между тем переключил свои усилия на голову Аурианы, пытаясь достать ее вертикальными ударами сверху. Она защищалась при помощи щита и, отступая под натиском Персея, металась во все стороны. Вскоре она ушла в глухую защиту, а действия Персея стали еще более нетерпеливыми. Он разозлился сверх меры.
«Выставили меня на посмешище, подобрав вместо настоящего противника это чучело!» — думал Персей, наступая на Ауриану.
А та продолжала уворачиваться от его ударов, становившихся все более злыми и примитивными. Персей теперь шел вперед, почти не встречая сопротивления, пытаясь достать противника широкими, размашистыми движениями, но она хорошо защищалась щитом, иногда делая слабый выпад острием меча. Зрители сокрушенно закачали головами. Персей казался слишком сильным для нее. Вскоре он прижал ее к барьеру. И зачем только тратить время на столь жалкое зрелище? И толпа снова стала скандировать: «Аристос! Спаси нас!»
С места высших чиновников государственный казначей Музоний Гета метнул в сторону Эрато уничтожающий взгляд. В уме он уже строил планы расправы с ним, намереваясь тайно похитить его и пытать. И больше он никогда не согласится назначить на такую ответственную работу низкорожденного выскочку.
Суния в отчаянии заслонила глаза рукой. Однако у Торгильда было совсем иное впечатление от действий Аурианы. Да и Эрато вовсе не был встревожен случившимся.
— Она притворяется! — сказал он едва слышно. — Разве ты не знаешь, что нашу Ауриану не так-то просто взять нахрапом или на измор. Она постепенно выманивает Персея к императорской ложе. А Персей думает, что победа ему уже обеспечена.
В императорской ложе Марк Юлиан, знавший о замысле Аурианы, все же был готов в любой момент, рискуя жизнью, вмешаться в ход поединка. Ауриана играла свою роль слишком хорошо, и это заставляло Марка Юлиана тревожиться как никогда. Но он зажал в кулак все свои чувства и старался не подавать вида. Каждое ее движение он переживал с огромным волнением. Он ждал, когда же наступит миг чуда, Ауриана преобразится, а ее атака станет молниеносной и неотразимой.
Домициан наклонился вперед, охваченный мстительным злорадством. С упоением он наблюдал за жалкими усилиями Аурианы, испытывая необычайное удовлетворение. Ведь меч, который завершит карьеру на арене этой дикарки, на самом деле выковывал он, Домициан, а Персей — всего лишь ни о чем не подозревающий исполнитель его плана. Испуг, охвативший его при виде зловещего знака Водана, начал рассеиваться. Если эта женщина действительно обладает невероятными способностями, то почему же она не применит их, находясь на краю гибели?
Домициан начал размышлять о том, следует ли даровать ей жизнь, когда Персей будет стоять над ней с поднятым мечом? Если вспомнить ее злодеяния, то получается, что до сих пор она отделывалась легким испугом, хотя вреда от нее гораздо больше, чем от любого врага Домициана. С другой стороны, если позволить прикончить ее, то он больше никогда ее не увидит. А чем плохо позабавиться с ней в постели сегодняшней ночью? Теперь она должна испытывать трепет и почтение, какие положено испытывать его подданным. Уж теперь-то она будет кроткой и смиренной.
«Понимаешь ли ты, никчемная женщина, что я — это Рим, это вся вселенная. Это по моему приказу возвели Колизей. Я — твой повелитель и бог!»
Персей уже не заботился о сохранении сил. Чем дольше он с ней провозится, тем больший ущерб будет нанесен его репутации. Предприняв отчаянную попытку прижать ее к барьеру, он стал делать много лишних движений. На каждый шаг Аурианы приходилось три-четыре шага Персея. Хотя ее пассивность не вызывала сомнений, тем не менее почему-то она все время в последний момент уходила из-под удара. Вскоре у Персея появилась одышка от переутомления, а Ауриана чувствовала себя совсем свежей.
Но в этот момент случилось непредвиденное. Около полудюжины бродяг, распаленных вином и уставших от этого скучного зрелища, давно уже подумывали о том, чтобы устроить какую-нибудь каверзу и наконец придумали. Они подобрались к ящику с лотерейными шарами. Протолкнувшись мимо двух императорских невольников, охранявших железную коробку с орнаментом на стенках, они повернули рычаг пружинного устройства, и в толпу зрителей полетели сотни деревянных лотерейных шаров. Это был способ распределения подарков, и занимались им в обеденный перерыв, но не в разгар поединка. Маленькие снаряды сферической формы дождем осыпали сидящих на трибунах и даже саму арену. На каждом из них было название подарка для того, кому посчастливится поймать такой шар. Кому-то доставались весьма простенькие, такие как плащ или амфора вина, но бывали и счастливчики, получавшие торговый корабль с грузом или виллу на побережье моря и сотни рабов впридачу. Зрители кидались за этими шарами как собаки за мозговыми костями. Все это было знакомо Персею, но не Ауриане, которая внезапно увидела в воздухе сотни летящих предметов. Несколько шаров даже попали в нее. Поведение публики тоже стало загадочным. Интерес к схватке ослаб, и люди стали метаться по трибунам.
Стражники быстро нашли и арестовали весельчаков, виновных в этом нарушении порядка, но сделанного уже нельзя было исправить.
Из мира грез Ауриана вновь вернулась на землю. Инстинктивно она подняла щит, чтобы закрыться от шаров, и Персей воспользовался этим моментом.
Он ударил своим мечом снизу по ее мечу и поднял его вверх. Нижняя часть тела Аурианы оказалась открытой, и Персей полоснул мечом по диагонали вниз, распоров от грудной клетки до пупка кожаную тунику и глубоко поцарапав кожу. Этот длинный порез тут же обагрился кровью. Публика одобрительно заревела.
У Аурианы подогнулись колени, и она медленно осела на песок. Следующий удар Персея пришелся по щиту, которым она успела защитить свой правый бок. Он оказался настолько мощным, что Ауриана упала на песок.
Персей тут же оседлал ее и приготовился перерезать ей глотку. Все то, чем болела душа Аурианы, нахлынуло на нее с новой силой. Яд старых воспоминаний растекся по ее телу и парализовал движения.
— Проклятая! — донесся откуда-то голос Херты. — Прими эту смерть достойно, как конец тому, кто несет на себе позор.
Эрато заковылял к гладиаторам, надеясь помешать фатальному удару и отвести руку Персея, хотя и понимал, что не успеет.
Чресла Домициана наполнились приятным теплом — страх Аурианы был вернейшим средством увеличить его половую потенцию. Это был хороший признак. Да, пусть она умрет. Этому суждено было произойти. Все в мире становилось на свои места. Посмеявшись над ним, женщина теперь будет лежать лицом в грязи. У Домициана возникло такое чувство, будто он одержал победу над всеми наглыми, самоуверенными женщинами, не стеснявшимися в выборе средств, чтобы подчинить себе мужчину, искалечить его душу своими издевательствами, а затем отбросить как ненужную шелуху.
Марк Юлиан вскочил на ноги и бросился к барьеру. Разумеется, он понимал, что гибель Аурианы неминуема. Все произошло с невероятной скоростью. На сердце Марка вдруг обрушился колоссальный груз, который легко мог смять его, уничтожить. Правой рукой он нащупал рукоятку кинжала и приготовился, резко повернувшись, всадить его в шею Императора. Он решил уже, что в случае смерти Аурианы Домициан ненадолго переживет ее. В этот страшный миг у Марка Юлиана не возникло никаких мыслей о последствиях такого поступка. Ему было все равно. Римская империя переживала один из опаснейших моментов своей истории, находясь на грани гражданской войны.
И в этот самый момент в темных закоулках души Аурианы блеснул яркий свет. Произошедшее с ней в ту минуту осталось непостижимой тайной для нее. Она так и не узнала, что за сила вмешалась в ее судьбу — то ли Рамис решила вмешаться в события со своими далеко идущими целями, то ли Фрия сняла с нее проклятие поколений. Но это не имело значения. Внутри Аурианы заклокотала неистовая ярость, и она почувствовала себя всесильной.
«Подлый негодяй, ты воспользовался моим естественным замешательством. Развращенные людишки, смеющиеся над чужой жизнью и смертью! Я вам не дамся!»
Она сбросила с себя Персея, сильно стукнув его по голени щитом. В голове у нее мелькнула неясная мысль, что ей удалось убить в себе Херту, и теперь этот жуткий голос не будет больше звучать из потаенных уголков души и мучить ее. Она избавилась от ощущения вины и стыда. В следующий миг она была уже на ногах и, взвихрив песок, одним прыжком оказалась в таком положении, когда расстояние до Персея было идеальным для ее короткого меча и неудобным для длинного кривого меча ее противника.
Меч Персея с ужасной силой вонзился в песок, не причинив Ауриане никакого вреда.
— А-а-ах! — выдохнула хором многотысячная толпа.
Ауриана пошла вперед с неукротимой энергией. Кипевший в ней гнев не уменьшил быстроту и точность ее ударов. Персей отступал, ошеломленный натиском соперницы. Его движения стали неуверенными. Он никак не мог оправиться от шока, вызванного преображением почти побежденного врага. Перед ним была яростная львица, готовая в любой момент его растерзать. Что вселилось в нее? Откуда в ней этот боевой дух?
Наставник Персея наблюдал за поединком, пораженный до такой степени, что стоял, разинув рот и не в силах пошевелиться. Так бывает на скачках, когда лошади срываются в галоп. Казалось, Ауриана не сражается, а исполняет какой-то танец с мечом. Невозможно было разобрать, куда она наносит удары. Ее оружие разило, словно молния. Эрато следовал за гладиаторами в десяти шагах и одобрительно кивал. Его ученица не давала Персею опомниться, и одна атака следовала за другой. Она держалась на близком расстоянии от него, а длинный меч Персея был малоэффективен для ближнего боя. Так продолжалось довольно долго, и сам Персей уже начал привыкать к этой манере боя, но вдруг Ауриана сделала шаг назад, тут же последовал выпад, и ее меч вонзился в тело Персея чуть ниже ключицы, нанеся ему рану шириной в ладонь.
Теперь и ее меч обагрился кровью, при виде которой публика обезумела. Напор Аурианы не ослабевал. Персей постоянно запаздывал на пол-удара. Если он готовился к выпаду, Ауриана проводила косой удар сверху вниз, если он пытался нанести перекрестный удар, она гасила его в самом зародыше. Поединок напоминал ожесточенный спор, в котором один человек кричит, принуждая другого слушать его. Персей начал отступать маленькими неуверенными шажками, беспорядочно махая перед собой мечом. Ему оставалось лишь убегать и увертываться от ударов.
Многие зрители, сами того не замечая, встали на ноги. Они были свидетелями того, чего просто не должно было случиться. Ярость и вдохновение, с которыми сражалась Ауриана, по-особому увлекли их и держали в напряжении, словно зов военной трубы или упряжка колесницы, захватившая лидерство на последнем круге. То, что она сейчас делала, импонировало им и их глубоко запрятанному желанию избавиться от боли и тьмы. Они переживали, сочувствовали ей, ликовали в экстазе при каждом ее удачном ударе. Она помогала этим людям забыть об их собственном страдании и унижениях, мстила за их слезы и несчастья. Это были те же самые зрители, которые несколько мгновений назад презирали ее и желали ей смерти. Впрочем, на их симпатии нельзя было положиться. Они напоминали флюгер. Их руки, которые только что метали гнилую репу, были сжаты в кулаки. Глотки, за минуту до этого изрыгавшие: «Натравите на нее собак!», теперь орали: «Так его Ауриния! Убей его! Наша дорогая! Ты наша сестра!» Крики быстро набирали силу и вскоре слились в мятежный рев одобрения и восторга.
Это подействовало на Ауриану возбуждающе, придало ей новые силы. Сознание того, что ее поведение, ее движения управляют эмоциями огромной толпы, опьяняло отважную женщину. Казалось, что мощь каждого удара становится сильнее от бурных криков зрителей. Ауриана мчалась вперед на волнах аплодисментов. Какое-то время ею владела иллюзия всевластия над миром. В этом чувстве не было места иронии, которая заключалась в том, что здесь, в логове ее заклятого врага Ауриана наконец-то ощутила себя в безопасности, и это ощущение было триумфальным.
Домициан глядел на это с явным неудовольствием. Каждый новый всплеск эмоций зрителей по поводу успеха Аурианы приводил его во все большее уныние. Этой дикарке, очевидно, помогали злые духи севера. Она была сорняком, заразой, страшной чужестранной чумой, по недосмотру завезенной домой с войны и проявившейся тогда, когда он, Домициан, уже успокоился и хотел мирно почивать на лаврах, купаясь в лучах славы.
«Ты предсказала мою смерть, не так ли? А я предскажу твою и вырву тебя с корнем из нашей среды».
Волна любви и радости, охватившая Марка Юлиана, схлынула сразу же, как только он увидел лицо Домициана, на котором читалась смертельная, непримиримая ненависть. Его глаза излучали животную злобу, такое состояние Императора предвещало крутую расправу с тем, кто его вызвал.
Домициан жестом руки подозвал к себе телохранителя и отдал ему приказ. До слуха Марка Юлиана донеслось лишь имя Антей, и этого было достаточно, чтобы понять намерение выставить этого бойца с сетью против Аурианы сразу же после окончания этого поединка. Марку Юлиану стало ясно, что Домициан будет выставлять против нее все новых и новых гладиаторов пока она не погибнет от ран или не рухнет на песок, вконец обессилев, что равносильно смерти. Еще до открытия Игр у Марка Юлиана возникали опасения, что Домициан может избрать именно такой путь, желая покончить с Аурианой чужими руками. На этот случай уже был готов план действий. Похоже, события принимают именно такой оборот.
Марк Юлиан незаметно подал сигнал одному из своих слуг, стоявшему в глубине императорской ложи. Он подошел к Марку, и тот положил на его плечо руку.
— Начинаем! Другого выхода теперь нет. Поднимись туда и по пути ни с кем не разговаривай. Торопись!
В реве зрителей эти слова никем не были услышаны. Слуга незаметно выскользнул из ложи. Все были слишком поглощены драмой, разыгравшейся внизу, чтобы обратить на него хоть какое-то внимание.
Ауриана и Персей находились в центре арены. Эрато следовал за ними по пятам, словно собака, и делал знаки, чтобы его подопечная умерила свой пыл. Он был серьезно обеспокоен ее раной. Возможно, меч Персея задел ее легкое или проник в полость живота. Ауриане следовало поберечь свои силы и быстрее закончить поединок. Кроме того, следовало думать о том, чтобы не раскрыть всех своих карт раньше времени, оставив всех в неведении насчет истинных пределов своего мастерства.
Но вот Персей поскользнулся и со всего размаха упал на спину. Невольники, убиравшие арену между утренними и дневными представлениями, не потрудились убрать внутренности носорога, чей живот распорол опытный гладиатор. Все эти потроха были лишь слегка присыпаны песком. Над Колизеем раздался яростный вой. Было впечатление, что тысячи волков завыли одновременно. Персею пришел-таки конец. Никого не интересовало, случайно это произошло или нет. После начала поединка никакие случайности не принимались в расчет. Здесь допускалось все и не было места жалости.
— Ага, попался! — злобно гоготали зрители.
Они вовсе не ожидали от Аурианы, что она будет испрашивать их санкции на убийство Персея, ведь сам он сразу же бросился на нее в такой же ситуации.
— Ауриния — победительница! — раздавалось с мест, где сидели плебеи.
Женщины с верхнего яруса воздавали хвалу Юноне, которая защищала в беде слабый пол. Они бросали сверху шелковые платочки, которые медленно, словно бабочки, опускались на арену, где разыгрывалась кровавая драма.
Однако Ауриана остановилась и опустила меч. В чаше Колизея раздался мощный вздох разочарования, исторгнутый тысячами глоток ее поклонников. Вместо подбадривающего рева теперь были слышны лишь разрозненные недоумевающие восклицания.
Ауриана сделала шаг назад и остановилась, не совершая никаких угрожающих движений. Она давала Персею возможность встать и продолжить бой. Ее грудь бурно вздымалась, она жадно ловила ртом воздух. Ее щеки были пепельно-серыми от потери крови. Мокрый от пота локон выбился из узла на затылке и упал на лицо.
— Ауриана, не делай этого! — заорал Эрато и яростно замотал головой.
Благородство здесь могли проявлять только дураки. Оно всегда было безответным. Вдоль всех дорог, ведущих в город, можно было видеть множество могил тех, что позволяли выжить другим лишь затем, чтобы эти другие прикончили их несколькими минутами спустя.
В каморке для гладиаторов, где находилась Суния, послышались неодобрительные голоса.
— У нее меньше мозгов, чем у пустоголового зайца! Она отказалась от победы!
— Какая же это победа? Она не такая, как эти римляне, как вы! — громко возразила Суния, сама немало удивленная своими словами.
Персей вставал, пошатываясь, словно на плечах его лежал тяжелый груз. Перерыв в поединке несколько охладил пыл Аурианы, и она почувствовала боль от раны. Кровь свернулась и начала засыхать, лишь тоненькая струйка продолжала сочиться и стекать по располосованной тунике. Тошнота подкатила к горлу. Все поплыло перед глазами, и боль горячими иголками вонзилась в живот. Она попыталась вернуть себе чувство безграничной свободы, которое только что испытывала, но сила уходила из ее рук. Откуда-то сзади подкралось отчаяние. Все вдруг изменило свои очертания и казалось уродливым.
«Это место проклято богами. Я хочу покинуть его».
Зрители тем временем подняли еще большой гвалт, чем когда-либо в этот день. Капризной публике, поведение которой всегда было непредсказуемым, пришелся по нраву отказ Аурианы прикончить лежащего врага, лишенного возможности сопротивляться, в этом они увидели признак грозной, уверенной в себе силы и благородства, которое столь часто превозносили римские историки. Это был акт безрассудной отваги, который покорил их сердца. Если бы она заранее планировала добиться такого результата, то более верного средства завоевать самые горячие симпатии толпы, состоящей из всех сословий, включая недоверчивых преторианцев, просто не существовало.
«Да ведь это самое умное, что можно было придумать в этой ситуации! — подумал Марк Юлиан. — Едва ли она нуждается в моей помощи. В ней определенно есть прирожденное чутье на то, как внушить толпе любовь и уважение к себе».
Ауриана и Персей столкнулись, словно два усталых оленя, утомленных схваткой за первенство. Зрители, занимавшие нижние ряды, переживали за нее и старались как-то помочь ей, подавая советы, которые не всегда были бесполезными.
— Берегись! Отбивай вверх! Выпад!
Эрато сердился на них, жестами призывая к молчанию. Он опасался, что эти крики могут сбить ее, но Ауриана не слышала ничего, кроме стаккато ударявшихся друг о друга мечей. Прекрасно понимая, что теперь время работает не на нее, унося с каждым мгновением силы от потери крови, она стремилась проникнуть в глубь сознания Персея, почувствовать его унижение и черную, словно безлунная ночь, ненависть. Это было нужно для того, чтобы угадать момент для нанесения решающего удара. И, наконец, ей удалось это сделать.
Она наступала, опустив щит и меч слишком низко, и нарочно замешкалась, дав Персею возможность уйти на безопасную дистанцию. Как и рассчитывала Ауриана, он тут же попытался нанести ей удар в шею, который она легко парировала, едва не выбив оружие из руки противника. Затем ее лезвие скользнуло по мечу Персея вверх, и она притворилась, что хочет пронзить его правое плечо. Персей поддался на эту уловку и переместил щит вправо. Но в тот же миг Ауриана уклонилась влево, затем быстрым и точным ударом направила острие меча в обнаженную грудь противника. Оба почувствовали, что рана смертельна.
«Проклятье богам! Я не попала в сердце! Он умрет не сразу».
Оба гладиатора замерли в напряженной тишине и не двигались. Затем Ауриана шагнула назад и в качестве меры предосторожности резким ударом выбила меч из руки Персея. Этому ее научил многолетний боевой опыт. Обезоруженный Персей упал на колени и затем свалился набок. Ауриана стояла над ним и чувствовала себя не в своей тарелке.
«Между нами не было долга, освященного кровью! Падет ли на меня проклятье?»
Персей захрипел, и его тело стали сотрясать предсмертные конвульсии. Смерть всегда была для Аурианы тайной, и потому она почувствовала благоговейный трепет.
«Ты был человеком и, несмотря на все твои прегрешения, заслуживаешь божьей милости. Ты искусно дрался, а теперь успокойся с миром».
В этот миг Ауриана очнулась и услышала рев сотен глоток. Публика бесновалась в полнейшем восторге. Вокруг творилось невероятное. Невольник, одетый в костюм Меркурия — проводника душ в Гадес, снял с умирающего шлем и за волосы оттянул его голову, обнажив шею для последнего удара.
— Да здравствует Ауриния — победительница! Да здравствует Ауриния — наша любимица! — хором скандировала публика.
На какой-то миг все это показалось Ауриане совершенно нереальным.
«Где я? Кто эти люди? Кто я? — подумала она, и все опять поплыло перед ее глазами, арена стала уходить из-под ног, словно палуба корабля во время качки. — Они враги всей моей жизни, враги моих праотцов и праматерей, и все же они превозносят меня как богиню».
Персей огромным усилием воли поднял вверх правую руку, сжатую в кулак с оттопыренным указательным пальцем. В смятении Ауриана подумала, что он проклинает ее. Затем до нее дошло, что это призыв к милосердию. Она отвернулась от его подернутых смертной пеленой глаз, опасаясь встречи с мстительной душой, которая вскоре должна была покинуть это тело.
— Перережь ему глотку! — заорал кто-то в нижних рядах. — Убей этого подлого хитрого волка, который пытался перехитрить нашу бедную Ауринию!
Эти слова отражали настроение всей публики, и люди устремили свои взоры на Домициана в надежде услышать его веское слово. Но Император сидел с одеревеневшим лицом, которое выражало полное презрение ко всему происходившему и нежелание хоть как-то реагировать. Тогда публика сама проявила инициативу, и все стали показывать большими пальцами вниз.
Наставник Глаукус подтолкнул Ауриану.
— Ты что, с ума сошла? Делай быстрее то, о чем тебя просят! Прикончи его!
— Ауриана, ты должна это сделать! — говорил Эрато, обнимая ее за плечи и успокаивая.
Она смотрела на широкую, блестящую от струившейся крови грудь, на горло, которое судорожно глотало воздух, и не могла побороть в себе отвращения. Наконец, она отбросила меч в сторону и согнулась. Ее вытошнило.
— С ней ничего не поделаешь! — пробормотал Глаукус.
Эрато, смутившись, пошире раскинул свой плащ и постарался хоть как-то укрыть Ауриану от взглядов публики, но та уже заметила затруднения своей любимицы и отнеслась к этому сдержанно, даже сочувственно. Кое-кто захлопал в ладоши.
«Эти люди потеряли разум! — подумал Эрато. — Она не в состоянии выполнить свой долг, а они восхищены этим».
— Ты знаешь, что это такое, дочь осла? — закричал Глаукус.
Он ткнул ей в лицо большим пальцем, опущенным вниз, и насильно вложил меч в ее руку.
— Проклятье падет на девять поколений того, кто ударит врага, не способного ответить тем же, — тихо и безжизненно произнесла Ауриана.
— Что она сказала? — спросил подручный Глаукуса, подставляя ладонь к уху.
— Какую-то варварскую чушь, — ответил Глаукус, хватая Ауриану и толкая ее вперед. Ауриана чуть было не упала на тело Персея, который был еще жив.
— Ты не в лесу среди своих дикарей, нам нет никакого дела до всех этих глупостей насчет девяти поколений. Здесь это не пройдет! Ты находишься среди цивилизованных людей, а они повернули свои пальцы вниз. Теперь ты должна перерезать ему глотку. Слышишь, отродье вшивых бабуинов?
И Глаукус ударил ее ногой.
Вне себя от ярости, Ауриана бросилась на него. Эрато навалился на нее, схватил за руку, державшую меч, и резко вывернул ее. Ауриана потеряла равновесие и упала на песок. Однако, падая, она сумела уцепиться за Глаукуса и потащить его за собой. Эрато тоже не удержался на ногах и свалился сверху на них обоих. Ему удалось вырвать меч из руки Аурианы и отбросить его подальше. Тогда Ауриана схватила Глаукуса за горло.
Публика пришла в неописуемый восторг. Многие зрители покатывались со смеху, думая, что эту сценку разыграли специально на потеху всем.
— А ну, задай ему жару, Ауриния! — с воодушевлением орал плебс. — Убей их всех, Ауриния! Убей их всех! Убей! Убей!
Эрато и еще один помощник с огромным трудом оторвали ее от Глаукуса, который уже начал задыхаться и выкатил глаза на лоб.
— Ты! Идиотка! Ты не понимаешь, что своим дурацким поведением губишь все плоды своей победы? — в бешенстве прокричал прямо ей в ухо Эрато.
И тут до него дошло, что зрители выражают восторг, а не возмущение.
«Невероятно! — подумал он. — Я видел гладиаторов, с которых чуть ли не заживо сдирали шкуру за отказ подчиниться требованиям толпы. А здесь наоборот, в мгновение ока она меняет настроение публики, которая, похоже, готова потакать любым ее капризам. Они безоговорочно признали ее власть над собой и простят ей все, что угодно».
Воспользовавшись всеобщим замешательством и весельем, один из младших наставников незаметно подполз к Персею и сделал то, что отказывалась сделать Ауриана, покончив с его мучениями ударом кинжала в сердце. После этого юноша в маске Харона, этрусского демона смерти, дотронулся до Персея раскаленным металлическим прутом, чтобы засвидетельствовать смерть. На арену вышли четыре служителя из похоронной команды. Бесцеремонно схватив тело, они поволокли его к выходу, где стояли несколько простых, кое-как сколоченных гробов. В один из них и было брошено тело Персея, когда-то наводившего ужас на своих противников.
Все это время Эрато удерживал Ауриану, заломив ей руки за спину. Он опасался, что она опять начнет скандалить.
— Приведите ко мне человека, который бросил деревянные шары! — требовала она. — Пусть этот трусливый подонок предстанет передо мной и посмотрит мне в глаза!
— Все уже улажено, ты победила! — упрашивал ее Эрато. — Перестань шуметь! Принесите пальмовую ветвь победительнице и побыстрее. Она серьезно ранена и должна идти в лазарет.
Постепенно Ауриана пришла в себя. Она была совершенно опустошена и лишена всяких желаний. Глаукус накинул ей на плечи алый плащ. Почти повиснув на руке Эрато, она с трудом доплелась до императорской ложи и встала напротив. Ее бил сильный озноб. Одной рукой она схватила ткань плаща и прижала ее к ране, пытаясь остановить кровотечение. К ее удивлению и тревоге Марка Юлиана в ложе не оказалось. Когда же он ушел и почему? Она вдруг почувствовала одиночество охотника, вернувшегося домой и обнаружившего, что дом пуст и очаг остыл.
Жеманной походкой к ним приближался слуга Домициана, одетый в белую одежду. Он нес пальмовую ветвь. Когда Ауриана протянула руку за наградой, слуга, как было ему приказано, разжал пальцы, и ветвь упала на песок. И сразу за этим из императорской ложи раздался зычный голос герольда.
— Эта женщина не повиновалась приказу. Да будет известно — она не признается победителем. Результат поединка таков: Персей погиб, Ауриния потерпела поражение.
Ошарашенная публика притихла подобно тому, как огромный зверь вдруг останавливается в удивлении и раздражении перед неизвестно откуда взявшимся препятствием. Это затишье длилось недолго. Послышался слабый гул, который быстро превратился и неистовый рев.
— Ауриния — победительница! — скандировала многотысячная толпа. — Ей нужна пальмовая ветвь!
«Этот проходимец Музоний Гета останется без выигрыша. Он, правда, и не проиграет, — с некоторым беспокойством думал Эрато. — Но в том, что все так повернулось, меня винить нельзя. Однако кто его знает, что он думает насчет всего этого?»
— А теперь мы даруем ей еще одну возможность подтвердить свою храбрость, — продолжал герольд. — Впустите Антея!
— Что за идиотизм? — вскричал Эрато, быстро обернувшись и увидев, как из открывшегося прохода вышел Антей с сетью и трезубцем. Он источал бодрость и свежую силу. — Нет! Остановитесь!
Вся масса зрителей заволновалась и забурлила, как вода в гигантском водовороте. Затем где-то наверху маленькая кучка людей снова принялась скандировать: «Ауриния — победительница! Слава Императору Домициану Германику, правителю вселенной, повелителю и богу, победителю Германии!»
Домициан очнулся от своих мрачных мыслей, заморгал в изумлении, а затем подался вперед всем телом, не веря своим ушам. Должно быть, ему почудилось.
Но нет. Эти слова прозвучали снова, подхваченные на этот раз сотнями глоток. Неужели эти бродяги, наконец, признали его титул? Неужели согласились с тем, что эта победа имеет не меньшее значение, чем победа его проклятого братца? Может быть, они раскаялись в своих гнусных изменнических замыслах?
Скандирование продолжалось, становясь все более неистовым. Наконец-то! Вот она, любовь, которую он заслужил, и народ выражает ее свободно, без всякого принуждения! Домициан обрадовался этому стихийному признанию его огромных заслуг и полководческого таланта.
Он, однако, глубоко заблуждался. Здесь не было ничего случайного или стихийного. Все было тщательно продумано и спланировано, а людям, которые сидели на местах для плебеев и скандировали лестные для Императора слова, щедро заплатили из кошелька Марка Юлиана. Это было последней, отчаянной попыткой спасти Ауриану, отведя от нее гнев Домициана.
Слова, заключающие в себе хвалу, льстили самолюбию, однако сила, с которой они звучали, вызывала некоторую тревогу. Как и надеялся Марк Юлиан, люди, не посвященные в цели этой игры, быстро увидели в ней возможность поводить за нос самого Императора. Впечатление было такое, что одна и та же мысль пришла в голову одновременно семидесяти тысячам зрителей. Наконец-то они нашли способ подшутить над ненавистным злодеем. Как ловко они поймали его на крючок, дав ему то, о чем он давно уже мечтал, ради спасения женщины, которая стала его Немезидой.
На лице Домициана появилась отвратительная гримаса. Он колебался, испытывая одновременно гнев и удовлетворение. Эти слова были долгожданным бальзамом, пролившемся на его душевные раны и утолившим боль. Слушая эти крики, он жадно вбирал их в себя, упивался ими как вкуснейшей медовой настойкой, поглощая ее большими глотками. Вскоре он совсем опьянел. Его восприятие действительности притупилось — он не мог разглядеть за всем этим славословием коварного искуса. Особенно его порадовало, что и сенаторы дружно скандировали вместе со всеми. Ради Аурианы они простили ему даже убийство Галла.
Сколько лет прошло, прежде чем они признали его, Домициана, величие и превосходство над собой! Впервые они поставили его в один ряд с отцом и братом.
Домициан хищно всматривался в лицо Аурианы, белое как молоко и резко контрастировавшее с кроваво-красным плащом, в который ее облачили. Они любили ее и его. Ведь если бы не Домициан, привезший Ауриану в Рим, они не получили бы такого наслаждения. Даже Аристос не пользовался у них таким обожанием. Домициан вдруг почувствовал себя окрыленным, полным энергии и надежд. Так чувствует себя разоренный богач, неожиданно для себя открывший новый источник обогащения. Ауриана теперь стала выглядеть для него в несколько ином свете — более уязвимой и послушной. Ее дерзость и высокомерие начали казаться ему чем-то вроде безобидного детского каприза или шалости. Он подивился, как в этой дикарке сочетались свет и тьма, каким образом она могла внушить полнейшее разочарование, а затем пробудить надежду.
«Пусть живет, — решил Император. — Но ветви победительницы она все же не получит». Герольду были переданы указания, и тот поспешил объявить, что по вине распорядителей Игр произошла ошибка, и ввиду нехватки времени поединок Антея с Аурианой отменяется. В ответ благодарная публика проорала его имя и титул «Германик» с такой силой, что Домициан окончательно поверил, что он правильно выбрал свой путь.
Ауриана покинула арену через арку Победы, опираясь на плечо Эрато. Хотя у каждого входа и стояли стражники, все же некоторым зрителям удалось проникнуть на арену. Теперь они увивались вокруг Аурианы, хватая ее за одежду, обнимали и целовали, а Эрато тщетно пытался оградить свою воспитанницу от их приставаний. У нескольких человек были ножницы, которыми они норовили отхватить куски плаща себе на память. Две женщины подкрались сзади и хотели вырвать у нее по клочку волос.
«Локон гладиатора, одержавшего свою первую победу, оберегает от сглаза», — вспомнила Ауриана слова Целадона.
«Первая победа. Этот зверь поглотил меня целиком. Теперь я одна из них. Я не хочу, чтобы они слагали обо мне свои песни. Я не хочу, чтобы когда-нибудь Авенахар довелось узнать о том, чем пришлось заниматься ее матери. Но все же у меня такое ощущение, что я покорила какую-то вершину. Я чувствую гордость воина, хотя, возможно, для этого и нет никаких оснований. Бальдемар, что бы ты сказал, если бы тебе довелось стать свидетелем этой уродливой схватки?»
Когда Ауриана вошла в коридор, который соединял арку Победы с входом для гладиаторов, Эрато передал ее на попечение двух кряжистых помощников лекаря, приказав им, чтобы они быстро вели ее в лазарет, пока боги не забрали ее к себе. Санитары тут же повели ее по коридору. У одного из них была трость с острым концом, которым он отгонял наиболее дерзких поклонников Аурианы, когда те подбегали слишком близко.
Они прошли совсем немного, как вдруг люди, бежавшие впереди, замедлили бег, а затем остановились и попятились назад, словно волны, натолкнувшиеся на скалу. Ауриана поняла, что они освобождают путь кому-то, кто идет навстречу. Оживление несколько спало, разговоры поутихли. Все повернули свои головы в одном направлении.
— Аристос! — объявил один высоченный верзила, увидев встречную процессию. — Освободите ему проход. Он в плохом настроении. Кажется, чем-то недоволен.
Ауриана застыла на месте, почувствовав, как при упоминании этого имени к ней вновь возвратились силы. Не успели помощники лекаря опомниться, как она выхватила из рук одного из них посох. Освободившись от них, Ауриана услышала, как опомнившиеся помощники осыпали ее градом проклятий, и возблагодарила богов за то, что те не наделили ее даром разговаривать на греческом языке. Она вышла на середину прохода, который подобострастные зрители очистили для Аристоса и встала там в одиночестве, слегка наклонившись вперед и опершись на посох. Так ей было легче переносить боль от раны в животе. Растрепавшиеся волосы пучками торчали в разные стороны. На месте обрезанных локонов виднелись бесформенные клочья. В окровавленном плаще Ауриана выглядела так, словно на нее только что напала свора бродячих псов.
Сначала показались прихлебатели Аристоса. Среди них был акробат, сбежавший из труппы, которую содержал один богач. Говорили, что он мог, не прерывая своих кувырканий, убить человека. Был еще кулачный боец с изуродованными ушами и носом, похожим на сырое тесто — этот любил ухмыляться, сверкая вставным зубом из поддельного золота. Кроме них можно было заметить сирийца-колесничьего, изгнанного навсегда из цирка за то, что отравил лошадей своего соперника. За ними таскалось целое созвездие карманных воров и кладбищенских грабителей-мародеров, которым удалось избежать наказания.
— Сторонись! Дорогу! — орали все они, подражая ликторам, которые обычно шли перед магистратами на городских улицах. Каждый из них в совершенстве имитировал походку Аристоса, вокруг которого всегда собирались обозленные неудачники и разного рода отребье. Они старались увидеть себя в его образе.
За ними шел Аристос. Его шаг был медленным и неуклюжим, словно он вытаскивал ноги из непролазной грязи. Вся компания остановилась шагах в десяти от Аурианы.
Встав и воинственную позу и широко расставив ноги, Аристос вызывающе уставился на Ауриану. На какое-то мгновение в его глазах мелькнуло что-то темное, от пещерного зверя, и перед ней предстал Одберт в своем прежнем обличье — грубый увалень, бесформенная туша, отвратительный вурдалак, потерявший человеческий облик. Его душа впитала в себя все самое отвратительное и гадкое на свете и была похожа на бездонное болото. Затем к нему вернулась его теперешняя личина, и Одберт снова превратился в Аристоса, фамильярно кивнувшего Ауриане. Его губы медленно расползлись в жестокой, наглой ухмылке. На его грузных плечах небрежно висела шкура леопарда. Голова зверя не была отделена и теперь свисала вдоль руки Аристоса, похожей на бревно. Было видно, что от роскоши здешней жизни он брал полной мерой, отчего еще больше раздался в стороны. Его брюхо опоясывал широкий ремень, через который перевешивалась гора жира. На голове появились большие залысины, обнажившие огромный, массивный лоб, по которому можно было смело бить молотом без всякого риска повредить его. Грива поседевших, светлых волос спутанными грязными патлами свисала прямо до плеч. Женщины почему-то впадали в экстаз от его шевелюры, и Аристос знал это. На руках от кисти до локтя виднелись многочисленные зажившие рубцы — следы пьяной молодецкой удали, когда в угаре он на спор держал руку над пламенем, поражая друзей-забулдыг своей необыкновенной выдержкой. Потом от него разило не хуже, чем от упряжки коней, только что сделавших семь кругов по ипподрому цирка. На шее у него висела оскаленная волчья пасть. Считалось, что такой амулет предохраняет от порчи.
— Приветствую Ауриану! — подражая торжественному голосу герольда, возвестил Аристос. — Дочь благороднейшего Бальдемара, гордость многочисленного знаменитого рода. Многочисленного в том случае, если она не успела к этому времени истребить их всех!
Прохвосты и подхалимы из его свиты угодливо захихикали. К удивлению самой Аурианы этот, казалось бы, меткий выпад не поразил цель, не вызвал у нее никакой реакции.
«Где же позор всей моей жизни? — подумала она. — А может быть, мне и в самом деле удалось избавиться от него?»
— Разве она не прекрасна? — продолжал издеваться Аристос, широко осклабившись. — Скорее всего, воронье Водана устало преследовать ее и решило свить гнездо у нее на голове!
И он разразился отрывистым смехом, похожим на лай собаки.
— А этот замечательный плащ! Думаю, что эти кровавые пятна идут тебе, Ауриана! За исключением тех, которыми запачканы твои руки. Уж их-то невозможно отмыть!
Увидев, что Ауриана не поддается на его издевки, Аристос быстро начал терять терпение и все больше распаляться злобой.
— Дочь троллей! — заревел он. — Убирайся прочь с моей дороги, а не то я сверну тебе шею как цыпленку!
Толпа поклонников Аурианы в испуге отхлынула назад, но сама она почувствовала, как из нее улетучились последние остатки страха. Она спокойно и твердо встретила пылающий бешеной ненавистью взгляд Аристоса.
— Как жаль! — произнес кто-то в толпе. — Если бы у нашей бедной Аурианы оказалось столько же здравого смысла, сколько и отваги, она вполне бы дожила до заката солнца.
Наконец заговорила Ауриана. Ее голос звучал тихо и выразительно.
— Одберт, сын Видо, приветствую тебя. Дважды ты пытался убить меня исподтишка — один раз при помощи яда, а другой раз сегодня при помощи подлога. Я хочу дать тебе возможность расправиться со мной при свете дня оружием воинов, которое почитают все. Именем всего нашего племени, которое ты предал перед Воданом, я вызываю тебя на поединок. Выбирай день.
— А как насчет сегодняшнего? — весело выкрикнул акробат.
Кулачный боец как жеребец глупо заржал, остальные прощелыги его дружно поддержали. Сторонники Аурианы застыли в мрачном молчании. К удивлению своих спутников Аристосу идея акробата не показалась забавной. Он никак на нее не отреагировал, и это их слегка озадачило. Аристос стоял, понурив голову, и выглядел как человек, попавший в засаду, а не на беседу с полумертвой женщиной.
Аристос во многих отношениях оставался человеком своего племени, испытывающим суеверный страх перед ритуалом мести. Он не мог себе позволить просто так проигнорировать слова Аурианы. Он хорошо понимал, что против нее сражаться нельзя. На родине он мог бы изрубить ее на мелкие кусочки, но здесь это могло обернуться против него самого. Он давно уже понял, что у римлян женщины не пользовались таким авторитетом, как в Германии. К ним не обращались за советом при решении запутанных дел и, что было совсем невероятным, эти люди начинали войну даже не выслушав пророчиц. На женщин, умевших владеть мечом, они смотрели как на забаву. Поэтому если он расправится с ней принародно, это не только не принесет ему славы, но и серьезно повредит его репутации. Римляне отнесутся к этому поединку с презрением и брезгливостью. Принять ее вызов было все равно, что принять вызов уличной проститутки.
Но он знал то, чего не знали эти невежественные римляне. Все женщины обладали сверхъестественными чарами, а эта постоянно крутилась вокруг Рамис, от одного упоминания имени которой у него мороз шел по коже. И каких бы тут ни придерживались обычаев, колдунья остается колдуньей, а Ауриана — Аурианой.
Аристос зашел в тупик. Он разрывался между старыми обычаями своего племени, испытывая к ним благоговейный страх, и между новым и славным настоящим, которым ему не хотелось рисковать. Все это приводило его в смятение.
«Это сумасшедшее отродье Бальдемара преследует меня везде, где бы я ни оказался. Она и эта вшивая карга Рамис заслуживают того, чтобы их похоронили заживо. Где-нибудь в глухом месте».
Аристос сделал широкий жест волосатой рукой, как бы отстраняя Ауриану.
— Отойди прочь! Мне некогда тратить время на разговоры с тобой.
Сделав несколько шагов, он опять остановился и скорчил гримасу. Что затеяла эта сумасшедшая? Он увидел, как Ауриана, взяв в руки посох, начала чертить на полу коридора, посыпанного песком, какие-то таинственные знаки.
«Проклятая колдунья!» — подумал он, и его сердце сжалось в комок.
Ауриана рисовала рунические знаки, эти зловещие глифы, способные искалечить судьбу человека, предсказать будущее или превратить окружающий мир в царство мертвых. Он узнал знак Водана, духа войны. Остальное было покрыто для него тайной, которой владели лишь колдуньи и жрецы Водана, а не честные воины. В голове у него родилась догадка, что перед ним — формула проклятья, и теперь его кости рассыплются в прах, а кровь застынет и высохнет, если он откажется принять ее вызов до следующего полнолуния.
Закончив чертить, Ауриана отошла в сторону, освобождая ему дорогу.
«Хитрая бестия! — подумал Аристос. — Она хочет заставить меня переступить через руны».
Спутники Аристоса начали с удивлением поглядывать на своего предводителя. Почему он колеблется, чего ждет? А ему между тем вовсе не хотелось переступить через эти страшные письмена. Ведь если он это сделает, вся эта страстная, таинственная сила, заключенная в них, начнет действовать на него. Иначе зачем бы ей чертить эти закорючки?
В толпе зашептались и стали с сомнением переглядываться. Безмозглые идиоты! Они ничего не ведают о той ужасной власти, которой обладают руны. Но вот до ушей Аристоса долетел чей-то шепот.
— Что с ним случилось?
Собрав в кулак всю свою волю, он грузно двинулся вперед, стараясь всем своим видом выказать полное пренебрежение к заклинаниям этой глупой женщины. Когда он проходил мимо Аурианы, его губы беззвучно зашевелились, произнося молитву против злого духа, а правая рука крепко сжала волчью пасть. Толпа поспешила расступиться, образовав широкий проход. Ауриана, окончательно обессилев, медленно опустилась на колени, но в этот момент ее успели подхватить лекарские помощники. К ним подбежали еще два служителя лазарета с носилками, на которые они положили потерявшую сознание Ауриану и почти бегом направились в лазарет. Теперь она стоила гораздо больше, чем утром, до выхода на арену, и в случае ее смерти по дороге в лазарет этих санитаров ждало серьезное наказание.
А прихлебатели Аристоса, стараясь угодить ему, наперебой излагали лестные для него версии поединка Персея с Аурианой.
— Я-то был там, все видел! — говорил один из них тем, кто его слушал. — Такой хитрой ведьмы здесь еще никто никогда на видел. Эта варварка сумела победить беднягу Персея только потому, что он поскользнулся и упал. А затем она облаяла самого Аристоса. Этим утром я видел, как маленькая сучка лаяла на слона — зловещее для нее предзнаменование.
Так эти подонки пытались принизить значение победы Аурианы. А ее тем временем доставили в лазарет, насквозь пропахший камедью и различными травяными отварами. Ее положили на стол, где обычно перевязывали раны и при необходимости делали операции. Пока она не пришла в себя, главный лекарь Великой школы быстро разрезал и снял с нее остатки кожаной туники. Затем на рану была наложена повязка из шерстяной ткани, намоченной в смеси уксуса и экстракта лосиного сычуга, что должно было помочь остановить кровотечение. Ауриана очнулась и вскрикнула. Уксус жег ее рану и причинял боль еще худшую, чем та, которую она испытала от меча Персея.
Вскоре пришел Эрато и попросил лекаря удалиться из помещения. После этого он привел Анаксагора вместе с его пятью наиболее искусными помощниками-невольниками. Это был тот самый Анаксагор, автор более ста книг о медицине, чье имя стало легендарным среди врачей после того, как он спас жизнь парфянского царя в то время как все его придворные лекари признали случай совершенно безнадежным. В Риме он оказался по просьбе Домициана для лечения одной из любимых наложниц Императора.
— Что, именем Венеры, он здесь делает? — шепотом спросил один младший лекарь школы у другого. — Ведь только Императоры и цари могут позволить себе пользоваться его услугами.
И лишь одному Эрато было известно, что Анаксагор был прислан сюда Марком Юлианом под клятвой сохранить все в тайне. Вообще-то такой визит вряд ли мог вызвать большие подозрения, поскольку в ту пору путешествующие врачи часто посещали подобные заведения по окончании Игр. Начинающие лекари изучали здесь анатомию, а те, кто успел уже создать себе репутацию, экспериментировали здесь с новыми способами сшивания ран, наложения швов и ампутации конечностей. Это было вызвано тем, что анатомирование человеческого тела было разрешено только в Александрии.
Прежде всего Анаксагор приказал убрать все сосуды с камедью и травяными экстрактами. Он не собирался использовать все эти допотопные лекарства. У него хватало своих собственных. Римские лекари не очень-то полагались на чистоту своих порошков и мазей. Обычно там бывало довольно много посторонних примесей. Эффективность же лечения Анаксагора состояла как раз в исключительно высоком качестве его снадобий. Их состав держался в строгом секрете. К раненой он не допустил никого, кроме своих проверенных помощников.
Оба младших лекаря наблюдали с почтительного расстояния, как Анаксагор вынул из своего мешочка с инструментами зонд и исследовал им рану, чтобы удостовериться в отсутствии инородного тела. Особенно удивило младших лекарей то, что Анаксагор не произнес перед этой процедурой никаких молитв и заклинаний. Он, как видно, полагался исключительно на свои знания и опыт. Когда ему стало ясно, что ни один жизненно важный орган не был задет, он приказал подать ирисовое масло, в котором он растворил камедь и добавил туда чистый, как афинский мед, скипидар. Этим раствором Анаксагор промыл рану и положил на нее полоску ткани, намоченную в маковом соке, чтобы уменьшить боль. После этого он приказал своим помощникам приготовить отвар из коры вяза для заживления раны. Когда Анаксагор начал зашивать ее человеческим волосом, шпионившие лекари были обнаружены и позором изгнаны из операционной. Они чуть было не сбили с ног Сунию, стоявшую снаружи на страже. Она попыталась войти внутрь, но невольники Анаксагора наотрез отказались впустить ее.
В течение последующих двух дней, как только Сунии удавалось обмануть бдительность главного повара, она тут же спешила к двери, за которой находилась Ауриана. Сунии казалось, что ее дух охраняет раненую Сначала она думала, что Ауриана — дочь вождя и потому должна скоро выздороветь, но после двух дней эти надежды начали таять — лица невольников Анаксагора оставались мрачными.
«Ты всегда оберегала меня, а я ничего не могу для тебя сделать! Ты — это вся наша страна. Ты — солнечный склон холма, весенние звезды, домашний очаг. Не покидай нас! Если твою жизнь возьмут боги, я долго не переживу тебя. Но кто услышит мои молитвы, ведь я ничего не значу. И все же я должна молиться и надеяться, что хоть какая-нибудь птица или бабочка донесет мои слова до Фрии. Живи, живи, великий и добрый друг!»
Очень порадовало Сунию то, что перед главным входом в школу стали собираться толпы людей, с тревогой справлявшиеся о здоровье их любимицы. Это были бедные ремесленники, молодые женщины из приличных семей, мелкие государственные чиновники и разодетые молодые патриции, от которых разило благовониями. Многие молча клали у дверей пальмовые ветви, выражая тем самым протест против решения Домициана отнять у нее победу. Молодые люди оставляли папирусы с любовными посланиями и букеты цветов.
Суния вовсе не удивилась, что Ауриана стала в этой стране знаменитостью, потому что считала, что это ей на роду написано — отличиться в любом деле и в любом месте.
На третий день, когда дверь на миг распахнулась, до Сунии долетел раздраженный голос Анаксагора.
— Я же сказал давать это лекарство пить раз в день!
— С какой целью? — спросил помощник. — Ты же ведь сказал, что к вечеру она все равно умрет.
Больше Суния ничего не слышала. Она потеряла сознание и рухнула на каменный пол.
