Прочитайте онлайн Несущая свет. Том 3 | Глава 36

Глава 36

Когда Ауриану выпустили из заточения, дни стали проходить для нее незаметно, ничем не отличаясь в этом унылом однообразии один от другого. Двор, посыпанный песком, тесные коридоры и похожее на пещеру помещение рядом с кухней, где она спала ночью. Наверное, точно так же чувствует себя бык под ярмом на пашне. Так грустно думала Ауриана, идя одной и той же дорогой день за днем и наблюдая за одними и теми же жалкими осколками настоящего мира, оставшегося за пределами этой тюрьмы.

При появлении первых лучей солнца двести новичков должны были вставать. Стража будила их громкими ударами железных прутьев о решетку. Долгие часы выматывающих силы тренировок, поедание плохо приготовленной пищи и сон, служивший сомнительным убежищем от всех страданий — все это было похоже на спицы в безостановочно вращающемся колесе, которые отмечали границы между сутками. Однако не бывает худа без добра: благодаря монотонности своего существования у Аурианы развилась поразительная ясность миросозерцания. Она чувствовала, как дух-пламя внутри нее постепенно набирает силу, словно она каждый день совершала ритуал Огня. Это чувство привело к тому, что теперь обычаи и традиции своей родины она оценивала как бы со стороны, хотя и не вырвала полностью их из своей души. Она вспомнила, как Рамис часто отделяла своих учеников друг от друга и давала им каждый день одно и то же задание. Может быть, ее целью было создать это странное чувство принадлежности не только к одному роду, но и к солнцу — источнику животворящей силы, к океану ночного неба, чувство общности со всеми живыми существами в этом мире?

«Неужели и я в этой чужой стране стала исповедовать учение Рамис? Ателинда, несмотря на все твои труды колдунья овладевает мной в это страшное и решающее время. Но ей никогда не удастся взять мою душу целиком. По крайней мере, до тех пор, пока я не перестану искать мести».

Утром обычно проводились упражнения на развитие выносливости, быстрой реакции и постоянной готовности к бою. Большое внимание уделялось мышцам ног, игравшим жизненно важную роль при схватке на мечах. Коракс частенько привешивал им на лодыжки свинцовые гири и заставлял их бегать с ними вокруг арены, в центре которой стояли его помощники с деревянными жердями в руках. Они бросали эти предметы без предупреждения, а бегущие должны были уворачиваться от них. Убить такие палки не могли, но увечья, нанесенные ими, бывали иногда довольно серьезны. Днем эти же жерди давались новичкам уже в качестве оружия, которое они метали в столбы и мишени из рогожи, набитые соломой. Вскоре они стали проводить учебные поединки друг с другом.

С помощью примерно таких же деревянных палок Коракс демонстрировал им элементарные приемы нападения и защиты.

— Внезапность — это все! — громогласно изрекал он, расхаживая между своими подопечными, стоявшими разомкнутым строем. — Меняйте тактику при отступлении. Если хотите долго жить, не позволяйте вашему сопернику понять ее!

Эти слова повторялись столь часто, что стали отдаваться в голове Аурианы даже во сне.

Когда гладиаторы тренировались, за ними с невозмутимыми лицами наблюдали греческие лекари. Они следили за тем, чтобы мускулы развивались правильно и не перенапрягались. В некоторых случаях применялся массаж, в других — менялся рацион питания, например, уменьшали количество ячменной каши или заставляли глотать золу. Лекари говорили, что она добавляет силы организму.

Сперва мускулы Аурианы страшно ныли и не давали ей покоя, но постепенно они увеличились в объеме и приобрели своеобразную память. И тогда она испытала ни с чем не сравнимое удовольствие, когда ее тело, набравшее необычайную силу и гибкость, стало послушно выполнять ее команды.

На тренировках Коракс всегда держал Коньярика и Торгильда отдельно от Аурианы и Сунии. Он почувствовал, что эти четверо, соединившись вместе, черпают друг от друга какую-то неведомую силу, которой он опасался. Но за обедом или ужином им удавалось побыть рядом. Иногда они просто молча ели и смотрели друг на друга, иногда с любовью и тоской заговаривали о родине. Эти воспоминания спасали их от уныния и отчаяния, придавали им бодрость. Они часто рассказывали сказки и истории о Гримельде и ее топорике, но никогда не произносили вслух имя Одберта. Среди тех их бесед была и победа Аурианы над Гундобадом. Об Ателинде не упоминали, щадя незаживающую рану Аурианы. Почти каждый вечер Коньярик предлагал их вниманию новый план побега, и это еще больше заставляло Ауриану грустить, потому что все они были нереальны. Коньярик не учитывал того, как они были далеки от Германии, и что не только школа, но и вся чужая страна была их тюрьмой. Однако она вежливо слушала, полагая, что разработка этих планов спасает мозг Коньярика от отупения. О Марке Аррии Юлиане она не рассказывала никому, хотя у нее было такое чувство, будто он повсюду сопровождает ее, наблюдая за ней с любовью и тревогой. Память о той ночи иногда приобретала необычайно четкие очертания, а иногда была расплывчатой, словно тень в сумерках.

Почему он до сих пор не посылал ей никакого знака? Она не верила в его забывчивость — он слишком многим уже рисковал для нее. Она чувствовала, что не могла ошибиться в истинности его любви. Его имя временами долетало до нее, когда удавалось подслушать отрывки из разговоров наставников или лекарей, обсуждавших последние дворцовые сплетни, и тогда она узнавала, что он еще жив. От внимания Аурианы не ускользнуло то почтение, с которым упоминалось его имя. Она быстро сообразила, что из всей правящей элиты один только Марк Юлиан снискал настоящее уважение и любовь народа.

Однажды, когда она находилась в арсенале, юноша-подмастерье, зашнуровывавший ей наколенники, посмотрел в ее глаза и украдкой оглянулся.

— Ты Ауриана? — спросил он, стараясь не привлекать внимания.

— Да, — ответила она, почувствовав, как все ее тело внезапно напряглось.

Осторожность требовала во всем подозревать подвох, который легко мог привести к непоправимой беде.

— Мне поручил передать тебе послание на словах тот, который дал тебе этот амулет с землей.

Ауриане показалось, что у нее земля поплыла под ногами. Все ее чувства невероятно обострились.

— Необходимо соблюдать осторожность, — продолжал юноша, — и поэтому неизбежны отсрочки и промедления. Для твоей безопасности не совершай никаких поступков, которые могли бы привлечь к тебе внимание тех, кто находится на вершине власти. Потерпи, скоро он придет за тобой.

Юноша поднял голову, беззаботно улыбаясь, словно он просто перекинулся парой игривых слов с симпатичной женщиной, которой помогал одевать доспехи. Ослепительно блестевшие зубы резко контрастировали с темно-коричневой кожей юноши. Он был родом из Сирии.

— Слава солнцу и луне! Скажи мне… — начала было она, но остановилась, заметив, что за ней наблюдает Коракс.

Юноша, проворный и гибкий, как обезьяна, перешел к следующему гладиатору. К облегчению Аурианы взгляд Коракса тоже переместился в сторону. Она была вне себя от радости, к которой примешивалась боль.

«Он жив и помнит обо мне, — в смятении думала Ауриана. — Но что-то случилось. Я чувствую это и боюсь, что его больше никогда не увижу».

Ночью в камере, которую она делила с шестью женщинами, Ауриана впервые попыталась связно изложить всю историю Сунии. Остальные обитательницы их клетки спали крепким сном, разметавшись на соломе.

— Ах! — вырвалось у Сунии, когда Ауриана закончила рассказ. — Я так и знала — что-то необыкновенное произошло в ту ночь. Это здорово смахивает на то, как если бы предстал в обличье простого смертного сам Водан.

— Нет, Суния. Здесь скрывается большая тайна, но этот человек властвует над силами дня, а не ночи.

— В этом нет ничего удивительного. Ведь если даже на меня начинают бросать любовные взгляды, то уж такая женщина как ты и подавно должна была привлечь чье-нибудь внимание.

— Так значит, и у тебя есть о чем мне поведать?

— Да, во Втором ярусе есть один гладиатор с сетью, высокий, красивый, глаз не оторвешь. Он подарил мне венок из роз.

— О, нет, Суния. Это означает, что он хочет немедленно переспать с тобой. И я сомневаюсь, что он доживет до июля. Ты и сама знаешь, что бойцы, набрасывающие сети, погибают быстрее других.

В темноте Ауриане был слышен лишь шорох соломы да прерывистое дыхание Сунии, старавшейся не зарыдать.

— Их всех убивают! И нас тоже убьют! В чем тут разница?

— Мы выживем, Суния. Вот что я пытаюсь втолковать тебе.

Однако Ауриане было ясно, что в пессимизме Суния находила своеобразное утешение, подобно старухе, которая не решается покинуть безопасные пределы своего дома.

— Послушай меня! Человек, о котором я рассказываю, самый влиятельный из римской знати. С его мнением считается сам Император. Здесь многие говорят, что именно Марк Юлиан удержал Императора от многих дурных поступков. Ему известна вся подоплека того, что с нами случилось. Это страшно, но Марк добрый и благородный человек. Суния, он обещал помочь нам спастись отсюда, и я уверена, что ему удастся это сделать.

— Ты говоришь о нас обеих? — скептически переспросила Суния. — Но меня-то он не знает.

— Я не уйду отсюда без тебя, ему придется понять это. Клянусь тебе нашими праматерями, что он знал и любил меня еще с давних пор. Так мне показалось. Его любовь похожа на песню, разливающуюся на широком просторе.

— Любовь? Ты полагаешь, что эти люди способны любить так, как любим мы? Вряд ли. Ведь они — полусумасшедшие, Ауриана. Их слишком много. Все кишит ими. Они почти не разговаривают друг с другом. У них нет семей, домашних очагов. Они…

— Ладно, хватит об этом. Спи. Неужели ты забыла, как толпа подняла меня с мостовой?

На тренировках Ауриана располагалась поблизости от Сунии, стараясь исправить ее иногда грубые ошибки до того, как наставники сделают это при помощи плеток. Торгильд и Коньярик покажут себя с наилучшей стороны, она была в этом уверена, а вот Суния вызывала у нее постоянную тревогу. Ауриана всерьез опасалась, что она не будет допущена к следующей стадии подготовки. Тогда Сунию заберут для участия в кровавых «утренних представлениях», которые предшествовали выходу гладиаторов. В ходе этих утренних сеансов людей кидали на растерзание хищным зверям. Была еще одна забава, в которой участвовало несколько десятков новичков-гладиаторов, единственной задачей, которых было умереть позабавнее на угоду публике.

Дни боев приходили и уходили с ужасающей быстротой. Школа-тюрьма находилась рядом с Колизеем, который в солнечные дни отбрасывал на нее тень. Гул многотысячной толпы зрителей, доносившийся оттуда, воспринимался Аурианой как боевой клич, при звуках которого в ее сознании оживали страшные образы. Этот клич не мог состоять из человеческих голосов, это был рев какого-то первобытного чудовища, выползшего из подземного царства. Оно перемалывало в своей пасти человеческие тела, чавкая и выплевывая осколки костей. И начинало реветь, когда пища кончалась.

В последний день Игр, устроенных в честь дня рождения Веспасиана, дверь в будущее чуть приоткрылась, и оттуда повеяло леденящим ужасом. Случилось так, что два помощника лекаря спешили доставить гладиатора, получившего смертельное ранение, в лазарет. Их преследовало около двух десятков громко оравших зрителей. Эти двое свернули не в тот коридор и столкнулись с отрядом новичков, идущих на тренировку. Ауриана видела, как помощники лекаря быстро накинули на умиравшего холщовое покрывало, на котором сразу же появились большие темные пятна крови, струившейся из обширных невидимых ран. Шлема на гладиаторе уже не было, и Ауриана заметила лицо, полностью залитое кровью. В глазах несчастного стояло выражение предсмертного ужаса.

Ауриана, пораженная этой сценой до глубины души, увидела, как толпа набросилась на застрявшие в проходе носилки. Покрывало сорвали в мгновение ока, и люди с кинжалами в руках набросились на раненого гладиатора, не обращая внимания на пытавшихся помешать им санитаров. Прибежали стражники, но было уже поздно.

Значение этой безобразной сцены объяснил Ауриане гладиатор из Третьего яруса, галл по имени Целадон. Он был единственным человеком не из ее племени, с которым у нее наладились дружеские отношения. Целадон прожил здесь уже достаточно долго, чтобы знать все обычаи. Убийцам гладиатора была нужна его печень. Существовало поверье, что кусочек печени павшего в поединке гладиатора излечивает эпилепсию, водянку и подагру.

Несмотря на то, что Ауриане пришлось провести на полях сражений всю свою жизнь, она не видела ничего подобного. От дикого ужаса и стыда за свою принадлежность к человеческому роду, допускающему существование таких маньяков, у нее все внутри перевернулось. Она думала, что это зло, не знающее границ. У войн есть свои причины, они существуют со времен появления человека в этом мире, но боги не создавали людей для того, чтобы их убивали как скотину на бойне для использования в пищу.

Осень так и не стала зимой, хотя прошло уже много дней. Ауриану удивляли жалобы наставников на сильные холода. Они надевали теперь тяжелые шерстяные плащи, хотя в воздухе не чувствовалось мороза и не шел снег. Она страшно скучала по снегу, отсутствие которого обескураживало ее. Примета гласила: если Фрия не оденет свою белую мантию, то не будет веселого июльского тепла. Без глубокой зимней спячки природы не будет и ее радостного пробуждения весной.

Учеба гладиаторов перешла в следующую фазу. Им выдали деревянные мечи, весившие примерно в два раза больше обычных, и тяжелые круглые дубовые щиты. Это было хоть и неуклюжее, но все же оружие — первое, которое попало ей в руки после ее пленения римлянами. Когда ее руки сомкнулись на рукоятке меча, в голову хлынули образы свободы, хранимые памятью. Высокие стены уже не казались столь неприступными, как раньше, а в воздухе, казалось, повеяло слабым сосновым запахом. Ауриана вообразила, что у нее под ногами твердая земля, а не зыбкий песок. Когда они уже в который раз повторяли основные фехтовальные приемы, ей с трудом удалось побороть чувство ликования, после чего пришло чувство вины за то, что она одна испытала эти переживания.

Бедная Суния страдала еще больше, чем прежде. Да и для Коньярика, Торгильда и остальных ее соплеменников фехтование на мечах было лишь суровой необходимостью. Это был еще один страшный шаг, приближавший их к последней пляске смерти. Ауриана старалась ничем не выдать своей радости.

«Фрия, тебя трудно понять. Почему ты вдруг посылаешь мне такое испытание именно сейчас? Нам нужна ясность, а ты лишь усложняешь все, заставляя нас переживать чувства, неуместные здесь».

Коракс двигался вдоль шеренги гладиаторов со своей обычной плеткой, проверяя угол поворота запястья, положение ног, выражение глаз.

— Поединок можно проиграть только лишь из-за неуверенного взгляда! — неустанно повторял он. — Ваши глаза должны быть непроницаемы! Эй, ты там! Сначала посмотрел, а потом нанес удар. Я легко парировал бы твой удар, а затем изрубил бы тебя на отбивные! Запомните, это поединок умов, а не только тел. Вы должны быть актерами. Если вы чувствуете уверенность, изобразите замешательство. Если вы ослабели, притворитесь сильными. Никогда не позволяйте вашему противнику узнать, что у вас на уме. Даже для вас самих ваше следующее движение должно быть почти неожиданным, вы должны выдумывать что-то новое в атаке, обороне, нанесении удара и уходе от него.

Частенько Коракс тайком наблюдал за действиями Аурианы издали, тщательно скрывая свою заинтересованность в ее успехе. Никогда он не хвалил ее, как бы ловко и скоро она не овладевала новыми приемами.

А с Коньяриком дело обстояло иначе. Коракс постоянно выделял его среди остальных.

— Так, правильно! Отличный удар… молодец! Хорошо отбил! — слышала Ауриана на тренировках. — Ты должен угадать момент, когда противник перейдет в атаку. Ты должен чувствовать его так, как зверь чувствует страх. У тебя превосходно получился этот выпад, Кониарикус!

Первое время Ауриану очень забавляла привычка добавлять окончание «ус» ко всем мужским именам. Теперь она этого просто не замечала.

Затем Коракс перешел туда, где стояла Суния, и начал как обычно распекать ее, однако сегодня его голос звучал как-то странно. Ауриана обернулась и посмотрела в их сторону. Коракс говорил мягко, вкрадчиво.

— Плохо, безнадежно плохо, — говорил он. — Выпрями эту руку. Так. Каждый раз ты оказываешь противнику услугу — ему очень просто угадать твое следующее движение. Ты все время опаздываешь. Ладно, будем надеяться, что пантерам понравится твое мясо.

Одной рукой Коракс взял Сунию за запястье, показывая ей ложный выпад, а другая его рука как бы невзначай легла на грудь Сунии.

— Вот так. Бей поглубже, чтобы заставить противника уйти в глухую защиту. Согни ноги в коленях. Вот как нужно, смотри.

Голос Коракса стал противно слащавым. Суния извивалась всем телом, испытывая отвращение от прикосновения грязных, похотливых рук безобразного мерзавца, который продолжал тискать ее грудь и давать указания как ни в чем ни бывало.

— Помни, ты уязвима в тот момент, когда совершаешь движение вперед. Не забывай держать голову прямо во время выпада.

Ауриана бросила свой меч и как тигрица прыгнула на шею Коракса. Все трое повалились на песок.

На этот раз Ауриане повезло куда меньше. Коракс уже хотел казнить ее, но в последний момент передумал, хотя желание увидеть ее предсмертные корчи было сильнее любой страсти или похоти, которые он когда-либо испытывал. Но тут ему опять вспомнился Метон. Коракс удовольствовался тем, что приказал дать Ауриане двадцать ударов плеткой-треххвосткой. Кроме того, ей пришлось отсидеть девять дней в карцере.

Когда Ауриану освободили, и Коракс опять встретился с ней на тренировках, то его неуверенность, которую она раньше пробуждала в нем, превратилась в страх. Ни в чьих глазах он еще не видел столько глубокой ненависти. Она была ведьмой, у которой свихнулись мозги. Коракс был почти уверен, что однажды он примет от нее смерть, проснется умирающим от ее колдовства, а по его телу будут ползать черви. С этого времени его на тренировках постоянно сопровождали два стражника. Без них он был не в состоянии наблюдать за своими подопечными. Стражники оказались чрезмерно словоохотливыми, и вскоре все знали о том, что Коракс — ничтожнейший трус, панически боящийся своих учениц-гладиаторов.

Ауриана уже потеряла счет дням и не могла определить, сколько времени она находится в этом месте, где не меняются времена года. Наверное, уже и день возрождения огня проскользнул незаметно, никто не устраивал пышных хороводов, не пекли пирогов на праздник первой борозды, как это было в Германии. Никто не мог сказать ничего определенного, ведь ночью они могли видеть лишь потолки своих камер. Время здесь не двигалось вперед, оно стояло на месте подобно воде в тихой заводи с незаметными омутами, которые норовили засосать в себя.

Наконец, настал день, когда Коракс объявил, напыжившись изо всех сил.

— Через четыре дня вам будет устроен экзамен. Те, кто сдаст его, останутся со мной По школе уже ходят слухи, но я сообщаю вам официально — наша школа обязана выставить двадцать женщин и сто мужчин на игры в честь богини Цереры[1], которые состоятся на третий день после апрельских нонов. Каждому наставнику придется отдать часть своих гладиаторов. Кроме того, нам нужно сформировать команду, чтобы защитить нашу честь в боях с Клавдианской школой. На экзаменах не будет победителей. Я всего лишь намерен определить степень подготовленности каждого из вас и отобрать тех, кто покажет несгибаемую волю к победе и способность к совершенствованию своего мастерства. Неудачники, которые могут только запятнать репутацию школы, будут отсеяны. Четыре дня! Готовьтесь!

«Что же станется с Сунией? — в отчаянии подумал Ауриана. — Дела ее получше, но не настолько хороши, чтобы надеяться на благополучный исход. Что же делать?»

Все эти четыре дня Ауриану мучила бессонница. Она лежала с открытыми глазами и слушала искаженные многократным эхом голоса стражи при смене караула, рыдания, доносившиеся из соседних камер. Суния притворялась спящей, но Ауриану невозможно было провести. Она понимала, что Суния была напугана сверх меры, и у нее не оставалось сил плакать.