Прочитайте онлайн Несущая свет. Том 3 | Глава 55

Читать книгу Несущая свет. Том 3
3918+5799
  • Автор:
  • Перевёл: И. С. Соколов

Глава 55

С наступлением темноты Сунию отвели в камеру, где она увидела Ауриану. При свете луны она сосредоточенно вглядывалась в волшебные рунические письмена, начертанные на дощечке и обозначающие календарь судеб. Сунии эта ночь показалась зловещей. Шум, не умолкающий днем на улице, наверняка разбудил ночных духов. В воздухе висел едкий запах гари. Снаружи доносились звуки беспорядков — стражники пытались усмирить бунтующую толпу.

— Ауриана! — позвала она, не приближаясь. — Ты уже знаешь?

Суния подумала, что Ауриана пытается узнать свою судьбу. Что ее ждет в поединке с Аристосом.

— Я получаю очень странные ответы, которые трудно разгадать.

— Проклятье! Говори то, что есть!

— Здесь виден знак смерти и возрождения, он повторяется три раза.

— В этом нет ничего таинственного! Духи леса и рощи пытаются предупредить тебя о том же, о чем говорит обычный здравый смысл. Смерть есть смерть. Что может быть хуже в нашей распроклятой жизни?

И хотя в ее голосе прозвучал упрек, не очень-то приятное сомнение в способности Аурианы к трезвому размышлению, все же она принесла с собой какое-то утешение, когда подошла и опустилась на колени рядом с Аурианой.

Она внимательно смотрела на Сунию, взвешивая, можно ли ей открыть то, что вселило в нее радость и тревогу, тем самым озадачив ее.

— Но может быть, это означает что-то еще? — решилась она наконец высказать свое мнение. — Суния, в моей жизни должны случиться перемены, которые трудно выразить словами, так же трудно бывает выразить вкус или запах. Понимаешь, иногда я вижу все в совершенно другом свете. Во всех предметах обнажается их скрытая суть, то, что вложено в них богами, эти перемены можно назвать смертью и возрождением. Все больше и больше я проникаюсь благодарностью к судьбе, какой бы она ни была. Любая судьба — это благо для человека, она поднимает его на своих крыльях и несет, словно могучий ветер. Такие чувства возникли у меня давно, еще когда я достала камешек из копыта лошади Рамис. Иногда меня посещают откровения, и меня можно принять за сумасшедшую, так как я думаю, что между одушевленными и неодушевленными предметами нет разницы. Иногда мне кажется, странная вещь — что все, кого я когда-либо знала, неважно, живые или мертвые, находятся вокруг меня и во мне. То, что известно людям как истина жизни, похоже на некую линию, границу. Мужчины и женщины постигали ее каждый по-своему, они начертили эту линию однажды, но во второй раз ее начертить нельзя. Это означает, что даже чужие друг другу племена — братья и сестры.

Суния нахмурила брови, пытаясь разобраться в этой мистике, а затем пожала плечами.

— Даже сама Рамис, и то не признала бы этих римских волков за родственников. Они надоели мне до тошноты, а то, что они заставляют тебя совершить круг почета перед трибунами, полными этих беснующихся подонков, иначе как издевательством не назовешь.

С грустью в душе оставила Ауриана попытки объяснить Сунии глубинную суть вещей. Эта женщина удобно жила в мире своих простых понятий и среди того, к чему могла прикоснуться руками и увидеть глазами. Ей совсем ни к чему был дух, способный перевоплотиться в кота или кого-либо еще, чтобы обрести существование.

— Новизна отношений — вот слово, которое употребляет Эрато. Это совсем не похоже на злую шутку или издевательство.

— Какая в том разница? Вот если ты прикончишь Аристоса, новизна будет для всех.

— Ты неправильно выразилась, Суния. В нашем языке нет слова, чтобы…

Ее речь заглушили громкие выкрики, долетевшие с улицы.

— Освободите его! — доносились голоса из разных мест.

Затем толпа начала бросать в стены камни, палки, черепки. Ауриана подошла к окну.

— Они орут весь день, не переставая, — произнесла Суния, пожав плечами. — Клянусь ожерельем Фрии, эти люди привыкли драться и скандалить. Наверное, арестовали какого-нибудь видного вельможу.

Ауриана внезапно замолчала и насторожилась. Страшная догадка как молния пронзила ее. На нее повеяло смертельным холодом.

— Неужели они еще не всех вельмож перехватали? — удивилась Суния, но вдруг до нее дошло, о чем думает Ауриана, и она осеклась на полуслове.

Сердце Аурианы сжалось и захлопнулось, как дверца, не желая впускать туда ту страшную весть, которую уже с фатальной ясностью воспринимал ее разум. Оцепенев от горя, она смотрела вниз, стараясь разобрать то, что там происходило.

Небольшая толпа взбунтовавшихся граждан с факелами в руках сгрудилась вокруг конной статуи Домициана, стоявшей на площади перед Колизеем, забрасывая ее тухлыми овощами и падалью. Подоспевшие отряды городских когорт, встав шеренгой, оттеснили смутьянов и зевак от памятника, загнали их на улицу Скары, там окружили и погнали в тюрьму, где их должны были рассортировать в зависимости от общественного положения: клиенты влиятельных патронов будут отпущены, а те, у кого нет покровителей или денег на взятку магистрату, подвергнутся наказанию независимо от того, принимали они участие в беспорядках или нет.

Последний вопль, который донесся до них сорвал с нее покрывало оцепенения и поразил ее в самое сердце.

— Горе нам всем! Они лишили нас единственного толкового министра.

Услышав это Суния подошла к Ауриане и обняла ее за плечи. Сначала Ауриана восприняла страшную весть как неизбежность. Шаткое сооружение, на котором так долго удавалось удерживаться Марку Юлиану, рухнуло. Иного нельзя было и ожидать. Но затем ее тело содрогнулось от приступа гнева и боли. Он во власти чудовища. Его будут пытать. Ужасающие картины пыток представились ей во всех подробностях. Она зажмурила глаза, но вся сцена стала еще более зримой и непереносимой. Ауриана хотела кричать, биться всем телом о стену, пока не сокрушит ее или не погибнет. В мыслях она перевоплощалась в копье, пронзавшее тело Домициана, видела себя во главе войска, штурмующего дворец, однако вместо солдат в ее распоряжении были лишь пылинки, собравшиеся на давно немытом подоконнике. В этом мире нет утешения. Это одна пасть, пожирающая всех. Не успел человек родиться, а уже ждет смерть.

«Любимый! У тебя нет никакой надежды на спасение!»

Суния беззвучно плакала, уткнувшись в тунику Аурианы, которая ощущала близкое дыхание призрака. Костлявые пальцы смерти были готовы сомкнуться на ее горле. Можно разорвать тунику, скрутить жгуты и…

«Нет, я поклялась, а клятва имеет силу даже на том свете. Даже здесь, в стенах этой тюрьмы мои соотечественники как могут молятся за мою победу. Тот, другой дух, который скрывается в моем теле тоже должен увидеть солнце и луну. Мои бедные, измученные невзгодами соотечественники не должны знать, что моя душа покинула этот мир. Аристос будет сражаться с призраком».

Получив известие об аресте Марка Юлиана, Домиция Лонгина призвала к себе Кариния и приказала ему умереть вместе с ней. Служанки стали нарумянивать ей лицо и натирать тело пемзой, чтобы и после смерти она выглядела не менее красивой, а Кариний тем временем собирался с духом, чтобы перехитрить ее и тайно избавиться от своей порции аконита, вылив его в порожний черепок из-под ароматической мази, валявшейся в спальне. Когда они возлегли на ложе, покрытое роскошным шелком, в ожидании вечного успокоения, Кариний подождал, пока веки императрицы сомкнулись, а затем тихонько выскользнул за дверь и разыскал личного врача Домициана, который немедленно влил ей в рот противоядие.

Когда Домициану сообщили, что его жена серьезно заболела, он тут же навестил ее, желая соблюсти правила дворцового этикета, к которому всегда относился с особым пристрастием. Поэтому, первое, что увидела Домиция Лонгина, когда вернулась с того света, было лицо ее мужа, который с притворной тревогой стоял, наклонившись над ней. Глаза же его смотрели с полнейшим безразличием. Считая себя умершей, Домиция подумала о том, почему этот монстр властвует и здесь, в царстве теней?

Домициан повернулся и направился в сторону выхода, но, передумав остановился.

— Не воображай, что тебе удалось провести меня, моя застенчивая овечка! Я знаю, что побудило тебя на это идиотское жертвоприношение — ты оплакиваешь Марка Аррия Юлиана, которому придется ответить за свои преступления по всей строгости закона. А ты думала, я не знал, что этот человек был твоим любовником? Похоже, что преступное распутство в конце концов пересилило в тебе хитрость.

* * *

Особняк Марка Юлиана стоял опечатанный, все ценные вещи из него вывезли. Их должны были продать на публичном аукционе, а полученные средства потратить на организацию следующих игр, которые должны были состояться в сентябре. Здание особняка Домициан решил отдать Вейенто в качестве подарка за его услуги. Ведь если бы не его проницательный советник, сам он никогда бы не узнал о предательстве Марка Юлиана. Вейенто же не мог не похвастаться иронией случая: теперь он будет занимать особняк того самого негодяя, из-за которого ему однажды пришлось отправиться в ссылку. Победа была полной. Лишь одно обстоятельство раздражало Вейенто. Ему не разрешили вступить во владение немедленно. Император приказал ему подождать, пока чиновники казначейства не произведут опись всего имущества обвиняемого, на что уйдет не меньше месяца.

Уже на следующий день люди, которым Марк Юлиан помог занять важные должности, не осмеливались произносить его имя. Его опустевший дом обходили стороной как зачумленный. Могло даже показаться, что такого человека и на свете-то никогда не было. И все же люди в глубине души скорбили по Марку Юлиану больше, чем по любому другому вельможе, впавшему в немилость тирана. На домашние алтари тайно приносились жертвы за его освобождение. Иногда это делалось и на уличных алтарях под покровом ночи. Некоторые страстно молились в храме Дианы, упрашивали ее отвести свое орудие возмездия от Марка Юлиана и обрушить его на Домициана.

День после ареста Марка Юлиана приходился на иды, и Сенат должен был собраться в полном составе на судебное заседание, но узнав об аресте своего авторитетного коллеги, сенаторы десятками уклонялись от явки под любыми предлогами. Они предпочитали остаться в кругу семьи, чтобы в случае чего принять быструю и легкую смерть. Однако к обеду распространился слух, что арест Марка Юлиана последовал после его ссоры с Императором один на один. Петроний известил всех заговорщиков, что им нечего бояться и что подготовка к покушению идет полным ходом.

Марка Юлиана доставили в подземную тюрьму под Старым дворцом. Когда его вели по спускавшимся вниз коридорам, со стен которых сочилась вода, у него возникло ощущение, будто его засасывает какая-то клоака, в которой собрались все нечистоты мира. Вдоль переходов из зарешеченных окон к нему тянулись руки несчастных узников, слышались какие-то шорохи, но в темноте он не мог определить их источник. Возможно, люди шаркали ногами по полу своих камер или огромные крысы бегали по стенам, примеряясь, как половчее напасть на свою жертву и оттяпать лакомый кусочек человечины в виде уха или носа. Запах крови и гниющего заживо человеческого тела пропитал все вокруг, и от него некуда было деться. Где-то впереди раздался тонкий угрожающий вой, перешедший в пронзительный визг. И нельзя было различить, кому он принадлежал — женщине, мужчине, старику, юноше. В нем не было ничего человеческого. Это кричала жертва, допрашиваемая в камере пыток.

Напротив этой камеры находилась другая, в которую поместили Марка Юлиана. Случайно так получилось, или с ним нарочно обошлись столь жестоко, ему было пока непонятно.

Здесь царил настоящий хаос звуков. Марку Юлиану показалось, что он находится в приюте для умалишенных. Заключенные соседних камер постоянно гудели, мычали, орали песни или произносили хором бессмысленные фразы. Все это делалось с целью заглушить вопли несчастных, вздернутых на дыбу.

Камера Марка Юлиана была скорее похожа на щель в стене. Когда шли пытки и истязуемые кричали, Марк Юлиан словно наяву видел перед собой палача, подносящего раскаленный прут к телу узника, чувствовал запах паленых волос и слышал шипение сжигаемой плоти или хруст костей. Но чаще всего его посещало видение Аурианы, лежащей в луже крови на песке. Не в состоянии больше выносить пытку неизвестностью, Марк Юлиан стал надеяться, что искусство палачей облегчит эту агонию разума.

Пришла ночь. На несколько часов заплечных дел мастера прекратили свою работу и ушли отдыхать. Ему снилось, что он спешит к Ауриане на помощь, но мутной волной нечистот его все время отбрасывает назад. Вскоре сон прекратился. Палачи отдохнули и с новыми силами принялись за работу, начало которой было отмечено возобновившимися криками заключенных. День проходил незаметно, но Марк Юлиан научился отсчитывать его по зычным возгласам центурионов при смене караулов.

Когда прошел второй день заключения Марка Юлиана, стражники втолкнули в камеру нового узника. Марк Юлиан, дремавший на земляном полу, встрепенулся и сел. Действительность снова нахлынула на него ледяной волной. Он сообразил, что шел уже первый час дня, раз охрана приволокла новую партию заключенных. Покушение на Домициана должно было состоятся завтра вечером, через тридцать три часа, если будет на то воля богов.

Марк Юлиан прислушался. Прерывисто дыша, новый узник, как побитая собака, подполз к противоположной стене и лег там. Вскоре к окошку двери подошел стражник с факелом, и Марк Юлиан увидел лицо своего соседа.

Похожий на ленивого хорька, с покатыми плечами и светлыми, как солома волосами, зачесанными вперед и напоминавшими крышу, этот человек был ни кем иным как помощником Петрония. Его звали Бато. В заговор его вовлек сам командир несмотря на его явную неохоту. Марк Юлиан оцепенел от ужаса. Бато знал слишком много об участии в заговоре обоих префектов.

Проклятье Харону! Он нерешителен и слаб. Его арестовали по обвинению в заговоре или предательстве, пыток ему не избежать, и тогда он выболтает все, что знает и не знает, стоит лишь палачу взяться за раскаленное клеймо.

Но его не допросили сразу же, значит, он может быть брошен в тюрьму по иной причине. Марк Юлиан подождал, пока не сменились два караула. За это время в камеру посадили еще пятерых. Судя по разговору стражников, это были бедняки-плебеи, взятые за участие в уличных беспорядках. Наконец Марк Юлиан попробовал заговорить с Бато, но тот в ответ лишь хныкал и стонал. Тогда он рассказал помощнику Петрония вымышленную версию о своем аресте в надежде завоевать его доверие. Они не называли друг друга по именам, и Марк Юлиан говорил только шепотом. Узнать его в кромешной тьме Бато не мог, в этом можно было быть совершенно уверенным. Он спросил Бато, за что тот был арестован. Бато ответил без утайки, напоминая насмерть перепуганного ребенка, который тянется к руке взрослого.

— Доносчик назвал меня в числе тех курьеров, которые доставляли приказы Сатурнина командирам рейнских легионов, но это же полнейший абсурд. С тех пор как я служу курьером, случилось уже три заговора.

«Все кончено. Мы пропали, — подумал Марк Юлиан. — Обвинение в заговоре. Его наверняка будут пытать. Трудно поверить в то, что Домициан до сих пор сажает людей по делу о давно забытом мятеже. Как только Бато назовет имена Петрония и Норбания, наши планы рухнут, и какому-нибудь моему последователю придется начинать все сначала, обрабатывать человека за человеком, двигаясь как черепаха, чтобы заручиться поддержкой преторианской гвардии и избежать гражданской войны».

Вскоре Бато совсем лишился присутствия духа и в отчаянии стал колотить кулаками по стене, сбив их до крови. Он плакал и звал кого-то по имени Кальпурния. Очевидно, эта женщина была его матерью или любовницей. Марк Юлиан тем временем лихорадочно размышлял, как спасти заговор и его участников.

Нельзя было допускать Бато на допрос. Скоро за ним придут — они водят в палату пыток людей из всех камер этого коридора поочередно. О, прекрасная Немезида, что же делать?

Остается единственный выход — выдать себя за Бато и сделать это как можно убедительнее. Надо выдержать пытки. Да, так и следует поступить. Рано или поздно они поймут свою ошибку. Чтобы свести риск к минимуму, необходимо передвинуть покушение на день ближе, тогда у них совершенно не останется времени на выяснение причин подмены Бато. Да, все сыграют отведенные им роли в назначенный час, но Домициан должен умереть сегодня.

Он подошел к окошечку в двери, забранному решеткой, и стал всматриваться в лица тюремных стражников. Ему нужно было срочно передать Петронию приказ об изменении срока, однако те стражники которых он видел, были либо преданными слугами Императора, либо ничего не знали о заговоре.

* * *

Позднее по-разному рассказывали об этом рассвете Некоторые утверждали, что как только солнце выступило из-за горизонта, его восхождение прекратилось, словно небесное светило желало предотвратить наступление дня. Другие заявляли, что при восходе солнца на западе появились две луны. Путник же, оказавшийся в тот час на одной из больших дорог, ведущих в Рим, сообщил, что внезапным порывом ветра сорвало табличку с надписью, висевшую на триумфальной арке в честь побед Домициана и разбило вдребезги о придорожную надгробную плиту. Ходили слухи, что ни одному младенцу из тех, кому выпало несчастье родиться в то зловещее утро, не удалось прожить более девяти дней.

Это был четвертый день августовских Игр. Проснувшись Суния поежилась от неприятных мыслей. Это должно было произойти сегодня.

Антоний. Клеопатра. День великого противостояния, когда решается все.

Суния поняла, что ее разбудил голос Аурианы, полный надежд и тревог, который произносил молитву к Фрии.

— Ты, являешься красно-золотой короной солнца, зажигая огнем жизни глаза каждого человека…

Эти слова напоминали Сунии о родине, о том, что они потеряли: следы ног в грязи вокруг деревянных идолов, изображавших Фрию, дождевая вода в этих следах, шорох дождевых капель, стекающих по листьям рябины, образ строгой матери в черной одежде, возлагающей лилии на могилу Бальдемара.

— … накорми меня своим молоком. Зажги огонь в моем очаге. Я знаю, что я заблудилась. Умоляю тебя, отправь меня домой! Я боюсь этого дня. Положи руку мне на лоб и иди со мной, пока солнце не окажется на середине неба. Позволь мне возлюбить месть, чтобы я смогла рассеять тьму, которая преследует мой народ. Пусть Бальдемар знает: сегодня! Я либо освобожу его, либо приду к нему. День его смерти больше не будет окутан скорбным горем. Ты, кто следит за нами глазами солнца и луны, пока мы не превращаемся в прах… Твоя природа — справедливость, твои ветры воспевают закон. Если я буду повержена, обними меня своими руками из благодатной черной земли. Я — волчица. Пусть мой меч разит насмерть. Кровь моих родных вопиет из земли к отмщению.

Замок в камере тихо щелкнул, и дверь медленно отворилась.

— Нет! — сказала Суния, вставая на ноги. — Не сейчас!

Ауриана повернулась, вздрогнула, а затем быстро подошла к Сунии. Их время вышло.

— Суния, послушай меня! — волнуясь, начала Ауриана, чей голос звучал мрачно. — Если меня постигнет неудача и если он… разыщет тебя — не говори ему о ребенке.

— Не скажу. Зачем доставлять ему еще большее страдание!

На пороге стояли два стражника из ночного караула и наблюдали за ними.

— Передай ему, что я пошла на это потому, что меня нельзя отделить от моего народа. Мы — единая плоть. Скажи, что я люблю его больше, чем может любить человеческое существо. Я никогда раньше не думала, что способна на такую любовь. Я не помню, говорила ли я ему это. И еще, Суния…

— Не эта? — грубо перебил их один стражник. — Это же любимица Эрато. Лаций, ты делаешь ошибку, и бьюсь об заклад, она станет твоей последней ошибкой в этой школе.

— Это не ошибка. Выводи ее, да побыстрее.

— Но Эрато…

— Эрато здесь не причем. Делай, что тебе велят, или ответишь перед Планцием и устроителем Игр.

Стражник неохотно вошел в камеру и прикоснулся к руке Аурианы тупым концом своего копья.

— Пошли, Клео. Пора одеваться для аудиенции!

Ауриана прижала к себе Сунию.

— Не грусти! Наши земляки будут судить о ходе поединка по твоему лицу. Держись поближе к Торгильду и Коньярику. Суния! — Ауриана взяла в руки аурр и протянула ей. — Это очаг мира. Для чего он был возвращен мне судьбой, если не для того, чтобы помочь нам вновь обрести свою родину?

Суния осторожно дотронулась губами до амулета землей. Затем Ауриана отстранила ее от себя и одела плащ с капюшоном, который стражник давно держал наготове. Суния заметила, что руки Аурианы при этом дрожали.

— Помни, что я любила тебя! — сказала Ауриана тихим голосом. — Ты моя сестра. Пусть судьба еще сведет нас вместе на земле.

* * *

В третьем часу утра толпа зрителей в Колизее была похожа на море в безветренную погоду. Никто не догадался бы, что она может превратиться в разъяренную стихию, захлестывающую амфитеатр титаническими волнами. Хоть сегодня выступления фаворитов и не ожидалось, Колизей был заполнен до отказа Тысячи людей стояли на деревянной верхней галерее Прошел слух, что рядом с Планцием и Претором, который был устроителем Игр, появится сам Император. Хотя особой любви к Домициану никто не испытывал, все же люди тянулись к нему, как мухи к меду.

Эрато не спал. Ему с трудом удалось взять себя в руки после страшного удара, когда он узнал об аресте Марка Юлиана. Потеря такого патрона повлекла за собой катастрофические последствия в тот же день. Так, Планций нагло обманул его, не заплатив и полцены за пятьсот мужчин и двадцать женщин, которых Великая школа поставила для августовских Игр. Когда же он поднял этот вопрос на встрече с прокуратором Планция, его тут же обвинили в клевете на представителя знати. Против такого обвинения трудно было вести борьбу, а Планций всерьез угрожал разбирательством в суде. До падения Марка Юлиана Эрато просто бы посмеялся над попытками Планция надуть его. Но теперь, беспомощный и одинокий, он вынужден был противостоять безжалостному аристократу. С рассвета Эрато сидел за бумагами, высчитывая убытки, чтобы подтвердить свою правоту в суде, заранее зная, что занимается безнадежным делом, поскольку больше половины судей были обязаны своим назначением Планцию.

И естественно, его мрачное настроение нисколько не улучшилось после того, как он вошел в свой кабинет на рассвете и обнаружил, что бюст Домициана валяется на полу разбитый вдребезги. У него сердце ушло в пятки после такого святотатства, словно он наткнулся в переулке на отрубленную руку или окровавленные перья петуха. Что может означать эта дурная примета? Когда он начал проклинать незадачливого слугу, то понял, что это ничего не меняет: он позволил надругаться над образом Императора. Многие люди попадали на эшафот и за меньшие прегрешения. Поспешно Эрато собрал с пола осколки и спрятал их, опасаясь доверить эту работу рабу, который мог разболтать о случившемся. Молва могла дойти до соглядатаев Вейенто, и тогда ему не сдобровать.

Все эти беды доконали бедного Эрато, и когда к нему в полдень пришел Метон, сообщивший, что Аристос пропал, он не смог даже сразу среагировать.

— Метон, если ты пристаешь ко мне с подобной чепухой, а сам еще не обыскал все таверны и бордели…

— Но они закрыты. Сегодня праздничный день, — ответил Метон, недоумевая, как мог забыть об этом Эрато.

— Тогда бери пример с Пенелопы и терпеливо жди. Я бы на твоем месте не слишком беспокоился. Это вредно для цвета лица и темперамента.

Метон покраснел. Он не любил намеки на свою женственную внешность.

— Но даже Акробат и Угорь не знают, где он. А что если Музоний Гета сделал еще одну попытку отправить его в Гадес?

— Это чушь, которую распространяют бездельники! Иди, займись чем-нибудь, Метон. От тебя можно заразиться ленью. Когда я смотрю на тебя, мне так и хочется прилечь и вздремнуть. Твои люди готовы? Иди и завивай волосы. Оставь меня.

Если бы в этот момент пришел Акко и сообщил о пропаже Аурианы, Эрато сопоставил бы эти факты, наводящие на определенные подозрения. Но Акко выбивался из сил, пытаясь успокоить возбужденных хаттских пленников, поведение которых отличалось какой-то особой нервозностью. Он подумал, что так ведут себя животные перед землетрясением. Два хатта напали на стражника, и их пришлось убить. Эта потеря была чувствительным ударом, поскольку убитые должны были участвовать в инсценировке морского сражения, назначенной на одиннадцатый час.

В специальных помещениях вовсю трудились костюмеры и гримеры. Они тщательно причесывали и наряжали гладиаторов. Подготовка же Аурианы и Аристоса шла своим чередом, и о ней никто не ведал.

В третьем часу утра Петроний сидел у себя в кабинете, погруженный в обычные заботы, которые обычно донимали любого командира преторианской гвардии. Когда он просматривал список подчиненных, раздумывая, кого из них можно было повысить в чине, к нему на прием попросился один из его старших центурионов. Этот человек поприветствовал его, а затем произнес простую фразу.

— Сегодня ты должен принести в жертву Венере пять голубей.

Петроний вздрогнул, словно получил сильную пощечину. Смысл этих слов знали только он и Марк Юлиан. Они символизировали свободу и мир, которые принесет устранение тирана. Но сегодня? Двусмысленно истолковать эти слова было невозможно. Не было сомнений и в том, что центурион принес эти слова от Марка Юлиана. Петроний сразу же догадался, что в тюрьме произошло серьезное событие, поставившее под угрозу успех покушения, и что у них есть еще некоторое время, но нужно спешить.

Марк Юлиан что-то от кого-то узнал и опасается, что о заговоре могут узнать враги. Ну что ж, сегодня, так сегодня.

Теперь Петронию срочно и тайно предстояло сообщить о перемене планов в Сенат и тем центурионам, которые были посвящены в планы заговорщиков. Те же, в свою очередь, должны были поставить в известность своих подчиненных. А что с Нервой? Он начал принимать противоядие только вчера и не успеет за столь короткий срок восстановить силы. Скорее всего в девятом часу он даже не сможет держаться на ногах без посторонней помощи. В добавок ко всему сегодня будет трудно убедить Домициана оставить Игры и вернуться во дворец из-за этих глупейших боев ряженых, к которым Император питает какое-то извращенное пристрастие. Окончательно разозлившись, он мысленно выругал Марка Юлиана, вздумавшего спешить, но тут же одумался, зная, что тот никогда бы не передал подобное сообщение, если под угрозу не попали их жизни.

В тот же час утра в толпе зрителей, заполнивших амфитеатр Колизея, прекратились разговоры, споры, ругань, и над огромной чашей стадиона повисла почтительная тишина. В роли открывателя Игр сегодня решил выступить сам Император, который неподвижным, тяжелым взглядом уставился на двери гладиаторского выхода, откуда появились двенадцать одетых в золотые шлемы бойцов. Они маршировали по два в ряд.

Домициан видел все сквозь какую-то дымку, словно во сне, который, впрочем, рассеялся сразу, как тот вспомнил арест Марка Юлиана. Император почувствовал внутри себя волну какой-то необъяснимой тревоги, будто им было нанесено оскорбление некоей властной силе, которое не останется безнаказанным. Инстинктивно он даже слегка пригнулся, словно ожидая, что с небес протянется карающая рука и молнией поразит его прямо на месте. Однако в следующий миг ему удалось стряхнуть с себя это неприятное ощущение, заменив его ощущением, словно его рука сжимает скипетр Юпитера.

«Я сильнее тебя, старого искателя правды. Это и есть истина, а ты ее и не заметил. Наблюдатель и философ, как же это случилось, что ты не увидел собственного падения?»

Нумидийские невольники сняли с двенадцати соперников шлемы и алые плащи. Домициан встрепенулся. Его глазам открылись двенадцать светловолосых женщин-варварок, одна краше другой. На них была одежда амазонок. Короткие туники из леопардовых шкур свисали с одного плеча, оставляя полгруди обнаженной. Все они имели на вооружении плетеные щиты и самнитские мечи. На лицах этих несчастных женщин застыло выражение смертельного ужаса. Раздался рев трубы, и на арену вышли двенадцать карликов, одетых как фракийские гладиаторы. Они построились в шеренгу напротив амазонок. Труба взревела еще раз, возвестив о начале схватки. Бойня длилась меньше четверти часа. Когда было убито десять женщин и восемь карликов, труба подала сигнал к остановке боя. Зрители аплодировали без усердия из одного только уважения к организатору представления. Домициан отдал приказ, чтобы оставшихся в живых женщин в том виде, в котором они были, потных, окровавленных, грязных и с оружием прислали во дворец для ночных забав. Он впился в них похотливым взглядом, когда их, чуть не сошедших с ума от пережитого, провели мимо Императорской ложи. Его охватило горячее томление в чреслах. Да, они возбуждали его гораздо сильнее, чем Ауриния. На их лицах не было и намека на ее сумасшедшее упрямство. Они были подавлены и устрашены его величием.

«Когда я овладею ими, они будут думать, что их изнасиловал Зевс».

Затем герольд объявил, что с этого момента все бойцы должны выходить на арену только в исторических костюмах и что ставки можно делать лишь до того, как будет раскрыто инкогнито соперников.

— Хватит с нас этих глупых спектаклей! Подайте нам Аристоса! — прогнусавил кто-то с места для плебеев, выбрав для этого момент, когда над стадионом была тишина.

Стражники схватили нарушителя порядка и поволокли его прочь. На трибунах возникло замешательство. Планций, устроитель Игр, сидевший справа от Домициана, почувствовал гордое удовлетворение.

«Вы получите его, презренное стадо идиотов в человеческом облике. А мои Игры запомнятся навсегда», — подумал он.