Прочитайте онлайн Несущая свет. Том 3 | Глава 56
Глава 56
Великая школа была отдана во власть толпы, которая заполнила все переходы, лестницы и залы и напирала на огороженное веревками пространство, по которому гладиаторы могли выбраться из арсенала и добраться до прохода, ведущего в Колизей. Повсюду давили друг на друга, шумели, кричали, ругались, дрались. В воздухе висел невообразимый гвалт, отражавшийся гулким эхом от кирпичных сводов. Любой прохожий, закрыв глаза, легко мог представить себе, что находится в бане.
Суния старалась пробиться поближе к веревочному ограждению. Она чувствовала себя как выжатая тряпка. Эта толпа состояла в основном из тех, кто не мог себе позволить билет в амфитеатр или просто пришел слишком поздно. Многие просто старались поближе рассмотреть гладиаторов и оценить их возможности перед тем, как делать ставки.
Спустя несколько минут Суния услышала тихие, непонятные звуки, словно приманивали какое-то животное. Вскоре в проходе показались дрессировщики, ведущие маленького индийского слона. Сунии были видны лишь его макушка и часть сбруи из красной кожи, украшенной сотнями крошечных ослепительных зеркал. На слоне ехал гладиатор в костюме Ганнибала Его противник ехал сзади. Он был в одежде Дария, персидского царя. Суния заметила мелькание красно-золотистого плаща, смешную накладную бороду и верх балдахина, усыпанный ярко блестевшими стекляшками, имитирующими драгоценности. Ганнибал и Дарий проследовали дальше, навстречу своей судьбе. Вскоре просочился слух, что Ганнибал проиграл несмотря на свой пышный въезд в Колизей. Напряженное ожидание, сопровождавшееся то и дело вспыхивавшими драками, кончилось, и проигравшие принялись выплачивать ставки. Толпа снова загудела, ожидая следующую пару.
Наконец-то Сунии удалось пробраться к самой веревке. Теперь у входа в школу она могла видеть Акко. Он суетился возле закованного в цепи стада своих подопечных хаттов, большинству из которых суждено было погибнуть в морском сражении, которое предполагалось начать сразу же после костюмированных боев.
Земляки Сунии походили скорее на диких животных, только что пойманных и помещенных в загон. Они были готовы, выпучив глаза от испуга, таранить стену головами. Суния подумала, что у нее был все же не такой глупый вид, когда она попала в плен. Затем она устыдилась этой мысли и того, что чувствовала себя не такой, как эти невольники.
Хаттов построили узкой колонной вдоль одной стороны прохода, чтобы они не мешали движению. Они жались друг к дружке, словно скот, оказавшийся в грозу под открытым небом. Скорее всего это были не воины, а простые смерды-землепашцы, взятые в плен во время набега.
Изумлению Сунии не было предела, когда она услышала их крики.
— Дочь Пепла! Подари нам месть! — взывали они.
«Молчите, дураки! Вы же выдадите ее», — мысленно кричала Суния, нервно озираясь по сторонам.
У нее не было никакой уверенности в том, что никто в толпе зрителей не догадывается, к чему призывают хатты. Однако римляне воспринимали слова варваров как бессмысленный набор звуков.
— Дочь Пепла, веди нас в бой!
Суния закрыла глаза, чтобы никто не увидел ее слез. Эти дрожащие, слабые голоса обреченных на смерть соплеменников разрывали ей душу. Сунии казалось, что она видит перед собой когда-то могучего, отважного и благородного воина, ныне иссушенного болезнью.
И тут толпа пришла в неистовство. Послышались крики, вернувшие Сунию к действительности.
— Клеопатра! Идет Клеопатра!
— Да здравствует Клеопатра, дочь Исиды, богиня Нила!
Суния перегнулась через веревочное заграждение и стала всматриваться вперед, до боли напрягая глаза, но там было пусто еще в течение нескольких десятков секунд, показавшихся ей часами. Затем показалась упряжка из четырех козерогов, кивающих головами. Эти сильные, похожие на козлов животные были увенчаны великолепными изогнутыми рогами, которые придавали им величественный вид. И хотя дрессировщики обычно давали козерогам успокоительное снадобье, сейчас эти гордые, надменные животные вели себя беспокойно, то и дело вскидывали вверх головы и шли неровным шагом, испуганно косясь на толпу. Они тащили за собой колесницу Клеопатры, которая представляла собой нелепое до комичности сооружение, аляповато раскрашенное под слоновую кость. Вся она была испещрена значками, которые по мысли художников должны были соответствовать египетским магическим символам. К ее переду были прикреплены рога Гора, элегантно приподнятые, словно руки жреца в благословляющем жесте.
Клеопатра ехала в колеснице торжественно и неподвижно. Толпа напряженно замерла, всматриваясь в застывшее, покрытое воском лицо египетской царицы, внушавшее ужас. Клеопатра была не столь уж древним историческим персонажем по сравнению с Ганнибалом, превратившемся в миф. Угроза для Рима, которую она представляла, была еще свежа в памяти старшего поколения. Эти люди часто слышали легенды о ней из уст своих престарелых родителей. Кое-кому из них привелось и в самом деле повидать эту внушавшую дикий ужас царицу, которая была близка, чтобы стать повелительницей всего Средиземноморья. Зрители кивали головами, считая, что так и должна выглядеть эта ненасытная чужеземная царица.
Когда колесница с Клеопатрой приблизилась, Суния содрогнулась от страха и жалости. Что они сделали с Аурианой? Она выглядела кошмарно и не была похожа на ту простую и добрую Ауриану, которую все знали. Сунию кольнуло в сердце ощущение одиночества. Не такой представляла она эту последнюю, может быть, встречу в их жизни. Прощание оказалось жестоким.
Лица Клеопатры почти не было видно, его скрывала накидка из множества мелких полированных бусинок из слоновой кости, и со стороны казалось, что на плечи женщины спадают густые волосы из чистого жемчуга. Накидку венчала бронзовая диадема со змеей впереди, у которой была поднята голова. По обе стороны тяжелой накидки красовались соколиные крылья. На самом лице маски не было, но на нем лежал такой слой красной, черной и белой краски, что узнать его было невозможно. Ее красивое, мертвенно-бледное лицо казалось высеченным из пентелийского мрамора. Эти алые губы, искривленные в безжалостной складке, принадлежали кому-то другому. Однако больше всего Сунию напугали глаза, грубо подведенные черной краской. На висках эти линии, шедшие из уголков глаз, напоминали хвостики. Выражение ее лица было застывшим и спокойным, как вечность. Казалось, что душа уже покинула тело Аурианы, которое теперь было лишь безжизненной, пустой оболочкой.
Колесница поравнялась с Сунией, и та увидела наконец настоящие, живые глаза, полные энергии и борьбы. По ним сразу можно было узнать прежнюю Ауриану.
Поверх одеяния гладиатора на Клеопатре была просторная белая мантия, и в толпе никому не удалось сразу разобрать, что под ней скрывался не мужчина с заурядными физическими данными, а женщина. Однако постепенно у людей начали возникать кое-какие подозрения. Мраморщик, что стоял рядом с Сунией что-то бурчал себе под нос.
— Никогда еще мне не доводилось видеть такой тощей Клеопатры. Должно быть, они держали этого парня на хлебе и воде, — услышала Суния.
— Кто бы он ни был, но этот человек здорово смахивает на Ганимеда, — отозвалась женщина, напиравшая на Сунию сзади. — Это женщина, клянусь поясом Юноны!
— Чепуха! — возразил ей мраморщик и ткнул пальцем в направлении колесницы с Клеопатрой. — Они бы никогда не выставили женщину против этого бегемота!
И тут Суния заметила, что почти сразу же за Клеопатрой следовал Марк Антоний.
Аристос! Сунию чуть не вырвало от острого отвращения.
Колесницу Марк Антония тащила четверка месопотамских львов. В толпе раздались восхищенные восклицания в адрес дрессировщиков этих свирепых хищников. Всем было хорошо известно, что эта порода львов почти не поддавалась дрессировке и требовала настоящего таланта, чтобы научить их ходить в упряжке. На спинах животных лежали золотые сетчатые покрывала, сквозь которые пробивался рыжевато-коричневый мех. Ошейники были усыпаны фальшивыми рубинами. От тяжелой и неторопливой поступи животных веяло скукой и безразличием. Колесница Марка Антония заметно выигрывала в сравнении с неказистым сооружением Клеопатры. Она выглядела куда прочнее и солиднее, а по бокам ее были прикреплены бронзовые пластинки, изображающие вакхические сцены.
Если Суния узнала Ауриану хотя бы по глазам, то лица Аристоса не было видно совсем. На нем была пестро раскрашенная деревянная маска, стилизованная под лицо Юпитера. Глаза совершенно затерялись в ее больших, миндалевидных глазницах. Длинная грива волос была окрашена в черный цвет. С толстенных бесформенных плеч свисала алая мантия с вышитыми на ней пальмами. Два похожих на огромные булыжники кулака в кожаных рукавицах сжимали поводья так агрессивно, словно Аристос не правил колесницей, а пытался вытряхнуть из кого-то последние остатки жизни.
— Обними ее! Обними ее! — раздались в толпе игривые призывы.
Явное несоответствие соперников озадачило многих зрителей. Почему устроители Игр выставили быка против газели? Некоторые решили, что у Клеопатры было какое-то тайное преимущество и сделали на нее ставки. Однако большая часть благоразумно предпочла Марка Антония.
Когда обе колесницы удалились на значительное расстояние, и Суния могла лишь различать белую мантию Клеопатры, послышался знакомый скрипучий голос.
— Ауриния! Ауриния!
У Сунии перехватило дыхание. В тридцати шагах от себя она увидела Фебу, торговку травами. Да, это была она. Суния хорошо запомнила ее глаза, полные коварства и злобы. Они так и норовили залезть в душу и выведать ее тайны.
«Нас предали. Какими-то неисповедимыми путями, колдовством или хорошенько пораскинув мозгами, но эта отвратительная ведьма узнала Ауриану».
Лицо Аурианы не было укрыто маской, как у Аристоса, достаточно было одному человеку увидеть под слоем краски знакомый изгиб скул, решительный и чуть приподнятый подбородок, как остальные тоже начали узнавать ее. Теперь выбор соперников казался публике более или менее убедительным, теперь они поняли, почему маленькому бойцу противостоял настоящий гигант, который без сомнения был неуклюжим новичком, чья устрашающая фигура не даст ему преимуществ против волшебного искусства их любимицы.
— Ауриния! Ауриния! — раздались восторженные крики.
Так кричат озорные шалуны, внезапно обнаружившие то, что им не полагалось видеть. Суния живо представила себе страх и растерянность, охватившие сейчас Ауриану. Если люди догадаются, кто скрывается под личиной Марка Антония, то все пропало, так как публика любила Ауриану и никогда бы не допустила схватки, в которой ее любимицу ожидала верная смерть.
Эти крики распространились, словно пожар в сухую и ветреную погоду. Через несколько секунд о ее приближении знали зрители в Колизее. Когда обе колесницы подъехали к забаррикадированному проходу, соединявшему Великую школу с амфитеатром, Суния заметила, как глаза пленных хаттов загорелись огнем надежды. Многие стали произносить различные заклинания, целью которых, как догадалась Суния, было помешать публике узнать Аристоса. При приближении Аурианы хатты простерли к ней руки.
— Водан, предай силы священному мечу! — восклицали они.
Ничего не понимавшие римляне рассмеялись. Слова пленников напоминали им лай собак.
Когда эти крики достигли ушей Эрато, он находился в своем кабинете и осторожно, пытаясь избежать ареста за клевету, пытался объяснить прокуратору Планция, что он и его хозяин были ворами и вымогателями. Услышав крики, он грубо оттолкнул прокуратора и, подбежав к колоннаде второго этажа посмотрел вниз. Вдали виднелись Клеопатра и Марк Антоний, фигуры которых, неестественно прямые, возвышались над людским морем, подобно изображению богов в олимпийском шествии.
Если Клеопатра была Аурианой, ему стало совершенно ясно, кто скрывается под маской Марка Антония.
— Отродье черного козла! — выругался он и с раздражением швырнул на пол стиль, который держал в руке. — Ах, ты несносная идиотка! И как только я не сообразил, что ты слишком упряма и никогда не послушаешься тех, кто пытается образумить тебя? Ты считаешь себя умнее всех, но на это раз ты провела себя, а не меня! Чтобы эта школа провалилась в Гадес!
И тут он понял, что Ауриане никогда бы не удалось обмануть его без помощи устроителей Игр. Он медленно повернулся и угрожающе двинулся к Тиро, прокуратору Планция.
— Ты знал об этом и не сказал мне!
Притворство было отброшено, все встало на свои места. Эрато вполне мог вытащить кинжал, и Тиро это бы не удивило, но вместо этого пальцы префекта школы стальной хваткой впились в плечо Тиро.
— Убери свою лапу, раб и сын раба!
Тиро был физически слабым человеком с нездоровой бледной кожей. Самая тяжелая работа, которую ему пришлось выполнять в жизни, заключалась в поднятии чернильницы. Он перепугался до смерти и попятился было назад, но хватка Эрато не ослабевала.
— Скользкий червяк и лжец! Это Аристос! Ты подло орудовал за моей спиной и заплатил за него как за новичка. Такой падали как ты наплевать, погибнет эта женщина или нет. Ее смерть значит для тебя и для твоего хозяина не больше, чем смерть бродячей собаки.
Резко толкнув Тиро, Эрато прижал его к стене.
— Злодей! Убийца! Помогите! — вопил Тиро, пытаясь вывернуться из рук Эрато.
Он безуспешно норовил лягнуть своего обидчика по голени. В ответ на это Эрато влепил ему оглушительную затрещину, и Тиро рухнул на колени. В этот момент четыре вигила из городских когорт выскочили из-за колонн верхнего яруса, где они прятались до поры, до времени. Это Планций решил не рисковать своим прокуратором, с которым привык обделывать неблаговидные делишки, и дал ему сопровождающих. Вигилы напали на Эрато сзади и оттащили его в сторону.
Спасенный Тиро не спешил вставать с пола.
— Приказываю вам арестовать этого человека за покушение на убийство или вы ответите перед Планцием! — торжественно указывая перстом, обратился Тиро к вигилам.
До падения Марка Юлиана стража порядка не решились бы выполнить этот приказ, но ныне префект школы больше не имел защиты и значил не больше обычного плебея. Один из вигилов нанес Эрато мощный удар в живот, а другой ловко надел на него цепи.
Метон увидел эту сцену и рванулся на помощь Эрато, но остановился, поняв, что это дело безнадежное.
«Проклятие Фортуне! — подумал он. — С Эрато покончено. Дни его сочтены».
Эрато поволокли к выходу, но он упирался.
— Метон! Останови этот поединок! Мне все равно, как ты это сделаешь! Там Ауриана и Аристос! — успел выкрикнуть он.
— Ауриана и… — Метон осекся и, посмотрел на Клеопатру и Марка Антония, а затем опять на Эрато. В его взгляде появилось отчаяние, он мгновенно рванулся с места.
Все произошло так быстро, что Метон с трудом мог поверить в это. Школа была уже без префекта, хотя сотни ее наставников и их помощников, стражников и гладиаторов еще не знали об этом. Метону казалось, что он бежит по палубе судна, у которого сломался руль и которое несет на рифы. И хотя арест префекта сам по себе уже был катастрофой для школы, ее подстерегала еще одна беда. Ауриану — одно из самых ценных приобретений школы — везли сейчас на смерть. Зло разбушевалось в этот день, но это было не удивительно. После ареста Марка Юлиана Метона не покидало ощущение, что над школой витает дух обреченности.
Метон нагнал колесницы Клеопатры и Марка Антония.
— Приказ Эрато! Этот поединок отменяется!
Отчаянно замахав руками, он повторил этот приказ несколько раз от имени Эрато и убедил стражников, расставленных вдоль прохода, повиноваться ему.
Колесницы тем временем поравнялись с тем местом, где стояли закованные в кандалы невольники-хатты. Стражники, повинуясь приказу Метона, покинули свои посты у каната и преградили путь обеим колесницам. Несколько человек из них подбежали к козерогам и схватили их под уздцы. Животные встали на дыбы и затем попятились, пытаясь вырваться из упряжки. Львы же в повозке Аристоса стояли с надменным спокойствием царственных особ.
В этот момент хатты издали боевой клич и огромной, беспорядочной толпой двинулись вперед. Они врезались в цепочку стражников, нанося удары цепями своих кандалов. Стражники были застигнуты врасплох, не ожидая нападения безоружных людей, и хаттам удалось освободить путь.
Вскоре служители порядка опомнились и обнажили мечи. Разгорелась страшная, кровавая схватка, напоминавшая бой с акулами.
Ауриана не могла смотреть на происходящее и отвернулась в сторону. Отчаянное самопожертвование ее соплеменников привело к тому, что путь для обеих колесниц какое-то время оставался свободным. Они умирали, чтобы поединок с Аристосом все-таки состоялся. Крики хаттов, погибавших под безжалостными ударами мечей римлян, повергли Ауриану в шок, и она была не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Стыд обжигал ее сердце.
«И я осмеливалась сомневаться в необходимости священного обычая мести! Они не сомневаются. И я — единственное орудие этой мести. Моя нерешительность в прошлом, благодаря чему Одберт остался в живых, стала причиной и этой трагедии. Вперед, дочь болот! Не стой на месте! Перед тобой лишь один путь принести себя в жертву. Твоя жизнь — ничто Решайся!»
Суровая печаль пронзила сердце Аурианы, и она с силой хлестнула поводьями по спинам козерогов. Животные рванулись вперед, но в разные стороны, отчего колесница стала двигаться рывками. Ауриана чуть было не повалилась назад, с трудом сохранив равновесие. Но все же прежде чем бунт хаттов был жестоко подавлен, ей удалось отъехать на порядочное расстояние от места схватки. Ауриане казалось, что вся ее белая мантия испещрена каплями крови соплеменников.
«О, Фрия, прояви к ним ласку и милосердие хотя бы на том свете, если ты оказалась столь немилосердной, когда они были живы!»
Козероги успокоились и побежали рысцой, то слегка отставая, то догоняя друг друга. Ауриана изо всех сил держалась за рога Гора, стараясь не выпасть из колесницы, раскачивающейся из стороны в сторону, словно шарик на веревке. Львы Аристоса хуже слушались поводьев, но несмотря на это, его колесница следовала по пятам. Они беспрепятственно добрались до выхода из Великой школы, благополучно миновали ворота и углубились в отгороженный с обеих сторон проход, который вел прямо в Колизей.
Далеко позади кричал Метон, надеясь что его кто-нибудь услышит.
— Остановите их! Это Аристос!
Многие зеваки улыбались, восхищенно покачивая головами и считая это ловко подстроенным спектаклем, чтобы повысить ажиотаж и ставки.
— А я — Геркулес! — крикнул в ответ Метону один плебей.
Однако стражники, разделавшись с хаттами, пустились в погоню. А в это время Клеопатра и Марк Антоний уже въехали в тень Колизея. Когда обе колесницы исчезли за воротами для гладиаторов, стражники Колизея спокойно закрыли их створки перед лицами запыхавшихся стражников школы.
— Приказ Эрато отменить поединок? Пусть об этом нам скажет сам Эрато.
Ауриана и Аристос ожидали в полутемном коридоре со сводчатыми потолками, который заканчивался обитой железом дверью, открывавшейся прямо на арену. Два служителя, налегая со всей силы на обе массивные половины ворот, открыли их и встали рядом. Впереди зияла пустота.
Запахи этой бойни раздражали козерогов, которые галопом пустились вперед. Колесница Аурианы сразу же увязла в песке. Публика разразилась громовым хохотом при виде Клеопатры, едва не вставшей на четвереньки. Аристос догнал ее и ехал теперь рядом. Его львы сонно перебирали лапами. Этим кровожадным хищникам, в отличие от козерогов, нравился сырой, густой запах крови.
— Ауриния! Ауриния! — доносились крики с ярусов плебеев.
Они гремели раскатами, в которых чувствовался привкус грозной вольницы. Эти люди, доведенные до отчаяния, уже были почти готовы выступить против Императора. Они напоминали стадо зубров в тесном загоне, стенки которого трещат под напором их тел.
Ауриана бросила один короткий взгляд в их сторону. Ей очень хотелось увидеть лицо Рима, но смотреть пристальнее она не решалась. Сейчас ей, как никогда, нужна была непоколебимая уверенность в себе и в своих силах.
Нижние ярусы амфитеатра превратились в подобие банкетного зала. Там повсюду, куда хватало глаз царил разгул роскоши, которой услаждали свои дух и тело богатые патриции. Они возлежали на огромных, мягких кушетках, увенчанные гирляндами роз, отчего казалось, что рука какого-то небожителя окропила эту толпу кровью. На солнце сверкало множество кубков и заздравных чаш. Целые легионы юношей и девушек — императорских слуг в одеждах лесных эльфов и фей, в коротких туниках из лосиных шкур и с прическами, увитыми плющом, сновали по проходам. Одни разливали вино, разносили засахаренные фрукты в корзинах и держали позолоченные чаши для омовения рук. Другие обмахивали гостей большими веерами из перьев. Музыканты играли на своих инструментах и пели, но их голоса были почти не слышны в гуле огромной массы зрителей.
За всей этой праздничной мишурой скрывались внутреннее напряжение и надлом. Этим мотовством и бьющей в глаза роскошью сильные мира сего, повинуясь некоему подсознательному рефлексу, старались как бы перекричать, заглушить вопли истязуемых в подземельях дворца заключенных и бесконечные домашние скандалы. Многие патриции находились уже в изрядном подпитии и потому инстинкт самосохранения у них отступал на задний план, о чем свидетельствовали их крамольные высказывания. Кто-то, явно не рассчитав силу своего голоса, выкрикнул: «Свободу Марку Аррию Юлиану!» Стражники немедленно бросились на поиски смутьяна.
Услышав этот возглас, Ауриана внезапно почувствовала во всем теле огромную слабость, сделавшую ее вялой и безвольной. Страх за Марка Юлиана поглотил ее, и она никак не могла заставить себя сосредоточиться на предстоящем поединке.
«Заткни свои уши! Притворись глухой! — приказала она себе. — Захлопни дверь в свое сердце! Пусть весь твой разум вселится в твой клинок!»
Прошло всего мгновение, и бурный поток энергии разлился по всем клеточкам ее тела. Арена стала высоким алтарем, она Первой жрицей, а Одберт жертвой. Ауриана превратилась в святой очистительный огонь. Дым от этого жертвоприношения поднимется к небесам и достигнет Бальдемара. Крики: «Ауриния! Клеопатра!» падали на землю бесполезной шелухой. Она не была не одной из этих женщин.
Аристос слегка повернул голову и посмотрел на нее. Она заметила вспышку ненависти в его сузившихся глазах и почувствовала, как этот оборотень страстно жаждет ее мучительной смерти.
Они миновали место, где располагались музыканты. Три трубача равнодушно ждали начала боя. Рядом с ними лежали их инструменты овальной формы. Женщина с бронзовой кожей не двигаясь стояла у водяного органа. Три барабанщика уже были заняты делом. Они, словно нехотя, ударяли в свои огромные кожаные барабаны, и эти удары напоминали биение усталого, слабого сердца.
Колесницы остановились перед императорской ложей, где в ожидании гладиаторов уже стояли оруженосцы. Солнечные лучи, струившиеся сквозь отверстие в гигантском тенте, ударяли в короткий меч Аурианы, лежавший на ярко-красной подушке и словно заряжали его энергией. Клинок блестел и искрился. Ауриане показалось, что он ожил при ее приближении.
Раздался резкий, неприятный звук фанфар, сопровождаемый переливами водяного органа. Оттрубив свое, фанфары умолкли, замолк и орган. Наступила тяжелая тишина. На подмостки для лучников выступил герольд и зычным голосом провозгласил: «Да здравствует Антоний! Да здравствует Клеопатра!»
— Снимите маску с этого шарлатана! Кто сказал, что ты подойдешь для нашей Аурианы? — долетел возглас с мест для всадников.
Кто-то швырнул в Аристоса целую корзину с фруктами, но тот даже не шелохнулся. Лопнувшая спелая слива, расплющившись, медленно соскользнула вниз по руке.
Голос герольда звучал выразительно и спокойно с оттенком женственности. Так могла говорить мать, недовольная поступком своего любимого чада.
— Ваше поведение сегодня серьезно огорчило нашего повелителя и бога. Я предупреждаю вас, не испытывайте далее его милосердие и терпение! Пусть те из вас, у кого есть преступные побуждения, оставят их при себе, пока возмездие правосудия и справедливости не настигло вас. Если что-нибудь еще будет брошено с трибун на арену, эти Игры не состоятся. Как смеете вы на столь щедрую заботу о вас отвечать непослушанием и бунтом!
Сделав это предупреждение герольд мгновенно сменил тон на легкий и непринужденный.
— А теперь, друзья, пусть все держатели ставок встанут, несмотря на то, что инкогнито нашей Клеопатры уже раскрыто. Как только они сойдут с трибун, никакие заклады больше приниматься не будут.
Остальное Ауриана пропустила мимо ушей, пристально вглядываясь в лицо Домициана. Император почувствовал это и едва заметно вздрогнул. Ауриане стало ясно, что он тоже смотрел на нее и не хотел выдавать себя. Она с трудом разглядела черты его лица в затененной ложе, и увиденное не могло не насторожить ее. Голова Императора казалась окруженной черным нимбом, а на лице застыло выражение смертельного ужаса. Он обречен и предчувствует это. «Грядут великие потрясения, — подумала Ауриана. — Я чувствую это так же верно, как если бы они возвещали об их приходе задолго до своего свершения. Должно быть, убийство назначено на сегодня».
В ее сознание вновь ворвался баритон герольда.
— А теперь пусть начнется бой!
Клеопатра и Марк Антоний сошли со своих колесниц на землю. Пара нумидийских юношей приняла поводья, а к гладиаторам подошли помощники наставников, чтобы снять с них головные украшения и маску.
Сквозь гул амфитеатра Ауриана слышала, как Аристос бормотал заклятье.
— Пусть ее сердце станет приютом для червяков Пусть этот вечер увидит ее труп, облепленный мухами…
Ауриану неприятно поразило гигантское туловище ее противника. Необъятная грудь Аристоса колыхалась в такт его дыханию. На какой-то миг сама мысль о возможности победить это чудовище показалась ей полным абсурдом. Она ощутила вдруг себя так, словно три Парки в серых одеяниях, над которыми парил их повелитель Пепел, эти три суровые и гордые судьи разделили ее на мельчайшие части и стали перебирать их, то соединяя, то разъединяя. Они нашли ниточку, на которой держалась ее жизнь, и стали обсуждать, стоит ли перерезать ее.
«Парки, вы женщины и потому любите детей Пожалейте моего ребенка, не дайте ему умереть!»
Ауриана осенила себя руническим знаком Фрии и закрыла глаза.
Помощники наставников, стоящие сзади, рывком сдернули с них плащи Привычным жестом они сняли с Антония и Клеопатры короны и заменили их на золотые шлемы с чеканным изображением на их поверхностях.
По амфитеатру прокатился дружный изумленный гул. Перед зрителями оказался сам Аристос. Увидев его страшное лицо, слуга, снимавший маску, уронил ее на песок. Сотни людей, сидевших над императорской ложей, успели узнать его прежде чем оно скрылось под шлемом с алым плюмажем. Впрочем, они все равно узнали бы Аристоса по особому, ему одному присущему стилю боя. Но к тому времени их поединок уже невозможно было остановить. Из уст Аурианы вырвалось проклятье. Аристос лишился своего инкогнито слишком рано. Эта новость в считанные мгновения разнеслась по всему амфитеатру. Многие плебеи вскочили на скамейки и стали топать ногами.
— Отменить поединок!
Разрозненные выкрики слышались все чаще, пока не слились в грозный рев, похожий на большой кулак, которым потрясают в гневе.
— Подвесить Планция за большие пальцы! — завопил кто-то неподалеку от императорской ложи. И этот клич был встречен бурным одобрением. Публика жаждала видеть Аристоса и Ауринию, но никому и в голову не приходило, что их можно увидеть одновременно. Почти всеми это было воспринято как дурная шутка со стороны устроителей Игр. Лишь иностранные послы, занимавшие почетные места напротив императорской ложи, сохраняли в этом хаосе полное спокойствие. Эти бородатые, одетые в красочные халаты и туники посланцы из Абиссинии, Анатолии, Парфии, Аравии наблюдали за происходящим с несколько удивленными лицами. Они не понимали, чему можно возмущаться в этом месте, где царят безвкусица и гротеск.
Слух о поединке уже проник за стены Колизея и достиг тех, кто по разным причинам не смог туда попасть, но отирался поблизости в ожидании результатов поединка. Эти люди тоже стали шумно выражать свое недовольство.
— Отменить поединок! — скандировали они хором из сотен глоток, не боясь стражников.
Ауриана показала себя отважной и великодушной женщиной. Зрители не желали ее гибели от рук безжалостного существа, во много раз превосходящего ее в силе. Это подавляющее превосходство делало в их глазах поединок совершенно бессмысленным, поскольку его исход был предрешен. И поскольку в эти времена справедливость была явно не в чести, ее днем с огнем было не сыскать, люди хотели, чтобы в призрачном мире арены она все-таки существовала.
Десять преторианцев, охранявших императорскую ложу, то и дело посматривали на Императора, ожидая приказа об отмене поединка, который нельзя было устраивать даже в шутку. Кто-то совершил грубейшую ошибку.
Но никаких распоряжений не последовало. Император сидел неподвижно, словно скала. Его глаза были остекленевшими как у глупого карпа. Гвардейцы были встревожены тем, что он не предпринял ничего для успокоения толпы и тем самым совершил серьезный просчет. Сначала он угрожал публике карами за непослушание, а теперь оставил без последствий новые его проявления, являвшиеся по сути дела прямым вызовом его авторитету.
Планций украдкой взглянул на Домициана и догадался, что он не спал уже много ночей. Его лицо выглядело опухшим и сильно помятым, словно кто-то задал ему серьезную трепку. Холодные, словно ледышки, и неподвижные как у змеи глаза смотрели куда-то вдаль, не различая ничего вокруг. Время от времени в них мелькали сумасшедшие огоньки. Он был похож на человека, объятого приступом лихорадки. Белки приобрели цвет прокисших сливок. Глубокая складка вокруг плотно сжатых губ сильно состарила его, делая похожим на человека по меньшей мере вдвое старше его. Когда-то мускулистое и поджарое тело разбухло, не выдержав обжорства последних лет. Планций сидел рядом с ним и на прошлых Играх, но не помнил, чтобы у него так выдавалось брюхо, а ноги стали непропорционально длинными и тонкими. Планций даже заподозрил, что Император страдает какой-то болезнью, которую тщательно скрывает.
Наконец Домициан заговорил, но слова его были обращены не к застывшим в ожидании преторианцам, а к Планцию.
— Марк, на тебя напало какое-то странное молчание, а ведь ты знаешь, что это здорово донимает меня Как у длинноволосых рабов всегда водятся вши, так и у тебя на любой случай всегда подготовлено какое-нибудь едкое высказывание или совет. Я-то уж точно знаю. Ты любишь меня поддеть. Давай, говори!
Планцию стало зябко, словно его окутал полночный холод. Он не мог определить, что это было — результат переутомления или же Домициан свихнулся подобно Калигуле. «Если он принимает меня за Марка Юлиана, то что же он собирается сделать со мной?» — размышлял Планций, беспокойно ерзая по кушетке Ему отчаянно захотелось встать и уйти.
Преторианцы с негодованием отвернулись. Эта сцена глубоко удручала их. Она показывала, что управление огромной Империей находится в руках больного человека.
Домициан между тем вглядывался в две фигуры, стоявшие внизу. Его истощенный бессонницей мозг то вспоминал, то забывал. На глаза словно опускались какие-то полупрозрачные занавески. Когда его зрение прояснялось, он понимал, что от происходящего внизу зависит его жизнь или смерть. Ауриана несла с собой зловещие предзнаменования и уже дважды, а он в этом был уверен, предсказывала ему своим мечом насильственную смерть. Что-то в ее судьбе переплеталось с его собственной, и он желал получить от нее еще одно пророчество. Домициан решил ни в коем случае не вмешиваться в то, что должно было идти своим чередом. Разница теперь была в том, что он знал исход поединка заранее, так же как и предзнаменования, которые так или иначе являются ценой жизни Аурианы, ибо шансов на победу у нее не было ни малейших. Если он руками Аристоса быстро расправится с этим отродьем Немезиды, то проживет долгую и счастливую жизнь. Если же Аристосу вздумается позабавиться с ней или ему придется попотеть, чтобы убить ее, это будет означать жизнь, полную опасностей, но с благополучным концом. Все соответствовало замыслам Домициана как нельзя лучше. Предзнаменования должны оказаться благоприятными, и никакой прорицатель не сможет обвинить его в манипулировании обстоятельствами, потому что Ауриана сама пошла на этот поединок.
Пока Домициан блаженствовал в своих мечтах, Метон, Акко и четыре дюжих младших наставника, вооруженные сетями, плетьми и клеймами с шумом ворвались из гладиаторского коридора. Они бросились к Антонию и Клеопатре. Метону потребовалось время, чтобы собрать этих людей и добраться до обоих гладиаторов. Они были уверены и ни секунды не сомневались, что такова воля Императора и что их ждет суровое наказание, если им не удастся быстро остановить поединок.
Аристос и Ауриана быстро шагнули вперед и одновременно схватились каждый за свое оружие. Руки Аурианы с нетерпением сомкнулись вокруг костяной рукоятки ее меча.
«Пусть Фрия знает, что этот меч не выпадет из моих рук, пока один из нас не окажется мертвым».
