Прочитайте онлайн Несущая свет. Том 3 | Глава 41

Глава 41

После того, как Эрато ушел, Марк Юлиан со всех ног поспешил на улицу, чтобы нанять экипаж. Император находился на вилле Альбан, это примерно в часе езды.

Зимний вечер, как нарочно, выдался ветреный и промозглый. То и дело принимался моросить мелкий дождик. Пробегая по задрапированным роскошной материей коридорам дворца, Марк Юлиан вдруг сообразил, что его одежда не соответствовала случаю — на нем была добротная, но простая туника и плащ. Домициан счел бы личным оскорблением, если бы Марк Юлиан появился перед ним без тоги. Ехать переодеваться не было времени. Домициан наверняка ляжет почивать. И откладывать на завтра было опасно — план мог сорваться. Случайно ему навстречу попался вольноотпущенник Галла, которого он слегка знал. Марк Юлиан наспех обменялся с ним словами приветствия.

— Полибий, дорогой мой! — сказал Марк. — Какая на тебе красивая, безупречно чистая тога!

— Да, это так, — ответил немало озадаченный вольноотпущенник.

— Я куплю ее у тебя!

— Это что, шутка? — воскликнул он, но прямой взгляд Марка Юлиана говорил, что тот не шутит. — Но ведь сейчас холодно!

— Хватит ли пяти тысяч сестерций на твое согревание?

— Ты с ума сошел! — сказал Полибий, однако тотчас начал разматывать тогу — он был небогат. — Она прошла десятикратную обработку у сукновала.

— Она просто восхитительна. Вот тебе записка на деньги. Завтра получишь их у Диокла.

Вскоре Марк Юлиан ехал в экипаже, нанятом у Капенских ворот. Вокруг уже почти совсем сгустились вечерние сумерки. Всю дорогу он обдумывал и логически выстраивал цепь обвинений против Торкватия. Они должны были привести к его отставке и ссылке, но не к смерти. Он презирал этого человека, но такие чувства не должны были стать причиной для судебной расправы. Для достижения желаемого нужно было учитывать три фактора: ранг Торкватия, характер и масштабы нарушения им закона и настроение Домициана, которое пока было неизвестно ему. Марк Юлиан еще не определил, что же он скажет Домициану, а экипаж уже остановился у ворот. Начальник караула преторианцев провел его, не задавая вопросов, в зал, где восседал Домициан, погруженный в глубокие раздумья Император читал и анализировал сообщения своих доносчиков, в которых те пересказывали наиболее важные детали застольных разговоров влиятельных сенаторов.

Марк застал его в добром расположении духа. Домициану только что сообщили, что его жена забеременела. Кроме того, прибыл гонец с долгожданными вестями из Северной Африки, который сообщил, что его легиону удалось уничтожить одно местное племя, отказавшееся платить дань. Император еще больше обрадовался, увидев перед собой Марка Юлиана, который проделал немалый путь для встречи с ним. Это льстило ему, так как доказывало, что Первый советник все еще уважает его. Юлиан притворился, что пришел к нему по другому поводу — у Домициана наверняка возникли бы подозрения, если бы Марк Юлиан выступил в роли заурядного доносчика. Поэтому Марк Юлиан сначала попросил у Домициана совета по делу, в котором были замешаны многие писцы и чиновники судов, занимающихся делами о наследственном имуществе. Речь шла об огромных взятках, которые они вымогали. Попутно он упомянул о новом варианте игры в александрийские шахматы, которые очень увлекали Императора, а Марк был его постоянным партнером. Как он и надеялся, Домициан тут же предложил сыграть партию. Пока они играли, Марк упомянул о часто слышимых им уличных разговорах, в которых люди сетовали на то, что Игры потеряли свое былое великолепие и потускнели. Слова Марка больно ударили по самолюбию Императора, хотя он сумел сохранить довольно безразличный вид. Домициан рассматривал Игры как один из способов прославить свое правление.

Он начал задавать Марку вопрос за вопросом, и теперь намеки на неправильное расходование Торкватием государственных средств, которые были сделаны в начале игры, казались совершенно естественными. Марк Юлиан выдал несколько интересных обрывков информации, заинтриговавших Домициана, и перевел разговор на другую тему. Император, однако, уже проглотил наживку и заставил Марка Юлиана вернуться к этому вопросу, что тот и сделал с мастерски разыгранной неохотой. Он рассказал все, что знал.

Торкватий поместил львиную долю доходов школы за первое полугодие в рискованную торговую сделку, которая, как и следовало ожидать, провалилась. Иногда он, чтобы скрыть потерю денег, в ежемесячных отчетах стал завышать расходы по содержанию школы и экономить на питании гладиаторов. Он покупал дешевых, но второсортных бойцов и кормил их чем попало, из-за чего в школе вспыхнул бунт, причинивший значительный ущерб. Император скоро наверняка получит подробный доклад об этом происшествии, имевшем место всего лишь несколько часов назад.

Домициан слушал не перебивая с помрачневшим лицом. Внезапно его настроение изменилось.

— Послушай, Марк! — воскликнул он. — Давай напустим холодного северного ветра и заморозим эту пылкую страсть к финансовым авантюрам. И раз уж ты разоблачил этого проходимца, наградой тебе станет мое разрешение выбрать место, куда мы сошлем его на исправление.

Заостренным концом стиля он показал на большую карту мира, размещавшуюся на двух стенах. — Вот здесь, на южном берегу Черного моря у нас есть прелестная колония, Битиния. Это паршивейшее место создано богами, чтобы у меня было куда ссылать предателей, циников, бездарных поэтов и дураков. Выбери ему деревню, маленькую примитивную деревню, где этот мошенник сойдет с ума от скуки.

Марк Юлиан с трудом скрыл горечь разочарования от мысли, что как это сейчас просто — сказал несколько слов в нужное время, и человек уничтожен.

Гораздо больше труда ему пришлось приложить, чтобы добиться назначения Эрато на пост префекта школы. Сначала Император удивленно посмотрел на своего советника и буркнул что-то неразборчивое. Затем, будучи припертым к стенке, он пожаловался:

— Но ведь некоторые могут сказать, что ты выставляешь меня в дурацком свете, заставив назначить на эту должность человека столь низкого происхождения.

— Но этот довод говорит в его пользу. Он не будет относиться к своему назначению как к временному пристанищу в ожидании повышения.

— Ты же знаешь, что префектом школы может стать лишь человек, принадлежащий к сословию всадников[11]. Если я отдам школу простому вольноотпущеннику, всадники могут зароптать. Такого нарушения иерархии еще не было.

— Для всадников, управляющих гладиаторскими школами, такой поворот послужит хорошей встряской, в которой они давно нуждаются, потому что в последнее время вместо выполнения своих прямых обязанностей они погрязли в пиршествах, разврате и казнокрадстве. Все они — солдаты с большим военным опытом, поэтому неудивительно, что в школах царят такие же порядки, как и в легионах. Ты пробовал хоть раз подсчитать потери, нанесенные постоянными бунтами, которые вызваны бессмысленно жестокой дисциплиной? Эрато будет управлять этим заведением как школой, а не как центурией или когортой. Он будет служить тебе как никто другой. Все остальные были случайными людьми, а для Эрато это составляет смысл всей его жизни. Он будет знать свое место именно потому, что не является всадником, его нетрудно будет держать в руках. Если назначить кого-то другого, все беды начнутся сначала.

Домициан скорчил кислую гримасу и некоторое время сидел молча. По его глазам было видно, что он пытается доискаться до истинных мотивов, двигавших Марком Юлианом.

— Женщина — как звали ту буйнопомешанную? — внезапно изрек он. В его глазах зажглись огоньки недоверия, и он наклонился к Марку Юлиану, словно кот, ожидающий у мышиной норки свою добычу. — Я слышал, что этот твой Эрато взял ее под свое крыло.

Марк Юлиан весь внутренне содрогнулся в ожидании катастрофы, но старался держаться спокойно и естественно.

— Откуда мне знать? — сказал он, изображая раздражение. — Я не слежу за такими вещами, ты же знаешь мое отношение к Играм.

— Да уж ладно, довольно. Что я тебе сделал худого? Не утомляй меня всем этим вздором. Я еще успею вытянуть из тебя всю правду. Неужели ты хочешь сказать, что она нисколько не заинтриговала тебя? Хоть чуть-чуть? Может ли вся твоя философия объяснить, почему твое присутствие постоянно напоминает мне о ней? Ты похож на нее не только точно такой же высокомерной невинностью, но и склонностью к глупому, бесполезному самопожертвованию… Что касается меня, то я вообще не думаю о ней. Она всплыла в моей памяти только потому, что ты заговорил об Эрато.

Марк Юлиан лихорадочно пытался найти веский аргумент, который бы убедил Домициана в какой-то особой связи Эрато с Аурианой.

— Эрато сэкономит нам не только деньги, — наконец заговорил он, — но и жизни, драгоценные жизни. Хорошо известно, что толпа жаждет значительно меньше крови, когда гладиаторы в своих схватках показывают превосходную подготовку и мастерское владение оружием.

— Ах! — с восторгом произнес Домициан, словно он сделал удачный ход и выиграл партию. — Вот оно! А я-то уже начал тревожиться. Теперь я спокоен. Наконец-то я знаю подлинные мотивы твоих поступков. Идиотское пифагорейское понятие о сострадании. Как я только раньше не догадался? — Домициан погрозил Марку Юлиану пальцем. — Ты пристаешь, как рипей. Ну ладно, я отдаю Эрато пост префекта. Но если он проявит нелояльность ко мне или окажется некомпетентным, я не забуду, кто его предложил.

На следующий день, ближе к вечеру Эрато, который так и не успел толком прийти в себя после получения приказа о своем новом назначении, занял кабинет префекта.

Первым его шагом после вступления в должность была отмена приказа о казни Аурианы. Затем он велел произвести строгую проверку пищи, выдаваемой гладиаторам Третьего яруса.

У Аурианы возникло ощущение, что десница бога подняла ее из кромешной тьмы. Она чудом избежала позорной смерти. Марк Юлиан был жив и здоров, он ради ее спасения расправился руками Императора с этим зверем Торкватием. Она так и не узнала бы ничего о своем спасителе, если бы сам Эрато не упомянул его имя с таким почтением, что это изумило ее. Обычно Эрато не скрывал своего презрения и недоверия к сильным мира сего. Крылья любви, испытываемой ею к Марку Юлиану, подняли Ауриану на такую высоту, что она и радовалась, и пугалась. Этой страсти было невозможно противостоять, она уносила ее все дальше и дальше от того, что было привычно и знакомо. После тяжелых испытаний последних лет у нее появилось ощущение покоя и умиротворенности Где-то впереди, рядом ее ждала тихая гавань. Слишком долго она чувствовала себя одинокой рябиной, растущей посредине огромного поля и дающей приют другим под своими ветвями. Она уже совсем забыла, когда последний раз о ней кто-то заботился. На нее нахлынули воспоминания о тех днях, когда их храм еще стоял, а в мире все казалось прочным и незыблемым, как скала. Но теперь она чувствовала иллюзорность всего этого. Инстинкт предупреждал ее, что храм легко может сгореть, а все остальное — рухнуть. Защита Марка Юлиана была для нее родником, из которого можно утолить жажду, но не морем, в которое можно погрузиться целиком. Ауриана старалась не забывать, что только Фрия может сохранить человека от всех бед. Но тем не менее она находила все большее утешение в любви Марка Юлиана.

По возвращении в свою камеру Ауриана быстро остудила ликование Сунии, рассказав ей о своем открытии, сделанном ею на банкете в честь Аристоса. Сначала Суния отказалась этому поверить. Она говорила, что Ауриана видела оборотня, привидение или какое-либо создание злого волшебника.

— Суния, это был Одберт. И он был живой, живой! Как червяк, что ползает по трупам. В этом нет никакого колдовства, и никакие призраки тут ни при чем. Просто его отослали в Рим вместе о другими пленными хаттами. Он пробыл здесь уже полтора года. Конечно, он надеялся, что меня убьют прежде чем я найду его, — ее глаза вдруг вспыхнули огнем от осенившей ее догадки.

— Суния, это он пытался отравить меня, когда я сидела в карцере. Я уверена в этом.

Постепенно до Сунии дошло, что Ауриана говорит правду, и в ее глазах появился ужас.

— Мы дышим воздухом, отравленным его дыханием! Что нам делать? Мы — пленники. Что нам остается? Мы можем лишь с бессильной ненавистью наблюдать за тем, как он утопает здесь в роскоши и развлечениях.

— Успокойся. Мы все восстанем против него. Я пока еще не знаю, что предпринять, но в этом деле решение не должно зависеть от меня одной. Сегодня за ужином мы устроим совет.

Волнуясь, Ауриана поднялась и подошла к маленькому окошечку на двери камеры. Через коридор напротив в толстой стене было высокое узкое окно, в которое можно было увидеть призрачный диск почти полной луны. Мысленно Ауриана обратилась к ней и стала творить молитву, беззвучно шевеля губами. Но силы духа у нее от этого не прибавилось — луна казалась слишком слабой, далекой, тусклой. Ауриана почувствовала, как определенность и ясность оставляют ее, улетучиваются. Так было всегда в момент дурного предзнаменования, и из потаенных уголков души опять рвался наружу прежний стыд, который отравлял ее сердце, заполнял легкие, не давал дышать.

«Я думала, что хотя бы наполовину преодолела этот стыд, но он опять возвращается ко мне в миг моей слабости, словно поджарый серый волк, который выползает из сугробов, когда чувствует свою смерть или предстоящую поживу».

— Проклятье, висящее на мне, вечно, — едва различимо произнесла она. — Оно преследует меня в снах и наяву, везде, где бы я ни была.

Ауриана говорила, и ей казалось, что голос не принадлежал ей. Он становился осязаемым и, как жестокая, не знающая жалости рука, срывал повязку с почти зажившей раны.

— Мы потерпели поражение, и вина за это лежит на мне. А Одберт живет припеваючи. Я виновата в том, что никто не отомщен, в том, что наше племя рассеялось по миру, а над нами издеваются в этом месте — где людей учат драться между собой подобно собакам.

В голосе Аурианы звучала такая боль, что у Сунии перехватило дыхание. Она медленно встала с пола.

— Ауриана, из тех, кто остался в живых, никто не верит в то, что ты опозорена. Так думаешь только ты, — Суния заколебалась, не будучи уверенной в своем праве говорить об этом, но затем отважилась продолжать. — Я не понимаю… но значит судьба оставила жизнь Одберту, хотя еще неясно, с какой целью. Раз боги не перерезали нити наших жизней, значит, у них есть намерение соткать эти нити вместе. Этот человек в саду Императора, который, по твоим словам, любит тебя и который все видит глазами Водана, разве он, увидев твой позор, не стал бы презирать тебя? Но он ничего не увидел.

Ауриана повернулась, посмотрела на подругу, и ее губы раздвинулись в усталой улыбке.

— У тебя интересные мысли, Суния. Но что он может знать о чувстве стыда и позора? — она снова отвернулась к окошечку. — Он надежно укрыт броней своей царственной праведности.

Суния робко приблизилась к своей подруге. На ее устах тлело подобие улыбки.

— А может быть, судьба столкнула нас с Одбертом в это время не из-за проклятия, лежащего на тебе? Наверное, еще одно испытание ниспослано твоему великому сердцу. Одберт для тебя является воротами, через которые ты войдешь в иной мир.

— В иной мир? — Ауриана тепло улыбнулась. — Ты наделена даром поднимать дух, ободрять людей. Я даже не знала об этом!

Суния немного смутилась.

— Я тоже.

Ауриана взяла ее за руку, не сказав больше ни слова.

«Я сражалась изо всех сил, но этого никогда не бывало достаточно, — подумала Ауриана, вспоминая, как она бросила копье в строй легионеров, когда ей сказали, что убьют Авенахар, если она не откроет ворота крепости. — Но может быть, на этот раз ветер поможет и понесет копье. Может быть, оно долетит до звезд, и этого наконец хватит?»