Диалог пятый
Собеседники: Лаодомия и Юлия * Лаодомия. Когда-нибудь, сестра, ты услышишь о том, что принесло полный успех этим девяти слепцам, которые раньше были девятью влюбленными юношами. Воспламененные красотой твоего лица, но лишенные надежды достичь желанного плода любви и боясь, чтобы эта безнадежность не довела их до окончательной гибели, они ушли из счастливой Кампаньи.
Прежние соперники перед твоей красотой, они затем договорились и поклялись никогда не расставаться, пока не испытают все возможное, чтобы найти кого-нибудь, кто был бы красивее тебя или по меньшей мере равен тебе красотой; притом они хотели найти ее, если это возможно, в сочетании с милосердием и состраданием, чего они не нашли в твоем сердце, скованном гордостью. Они признали это единственным средством избавиться от жестокого рабства.
На третий день после их торжественного отбытия, проходя близ горы Цирцеи, они захотели зайти посмотреть древности в пещерах и святилищах этой богини. Когда они пришли туда, они были восхищены величием и уединенностью обвеваемого ветрами места, высокими и обрывистыми скалами, рокотом морских волн, которые разбивались у этих пещер, и многим другим, что позволило им увидеть место и время. Один из них (я назову его тебе), более пылкий, сказал:
— О, если бы небу угодно было, чтобы и в наше время, как это было в другие, более счастливые века, предстала перед нами волшебница Цирцея, которая при помощи трав, минералов, ядов и чар смогла бы обуздать природу. Я вполне поверил бы, что она, несмотря на свою надменность, все же смилостивилась бы над нашим горем. Снизойдя к нашим жалобнымі мольбам, она дала бы нам исцеление или позволила бы отомстить нашей противнице за жесткость.
Как только он произнес эти слова, перед ними возник дворец. Всякий, знакомый с творениями человеческого гения, легко мог понять, что дворец этот не был сотворен ни человеком, ки природой. Внешний вид его я опишу в другой раз.
Путники были поражены удивлением и охвачены надеждой на то, что некое благосклонное божество высказало этим уважение им и желание определить их судьбы. Они сказали в один голос, что в худшем случае их постигнет смерть, которую они считали меньшим злом, чем жизнь в таких страданиях. Поэтому они вошли во дворец, не встретив ни закрытой двери, которая преградила бы им путь, ни привратника, который спросил бы их о цели прихода.
Они оказались в богатейшей, великолепно украшенной зале, где в царственном величии, какое можно было бы назвать аполлоновым и которое еще приукрасил Фаэфон, им предстала та, которую называют его дочерью. При ее появлении исчезли образы многих других божеств, которые прислуживали ей.
Она выступила вперед. Встреченные и ободренные приветливым выражением ее лица и покоренные блеском ее величия, они преклонили колени и с теми различиями, которые были обусловлены их разными характерами, изложили богине свои пожелания.
В заключение же они встретили у нее такой прием, что слепые скитальцы, с трудностями и бедствиями пересекая много морей, перешедши много рек, переваливши через много гор, пройдя много долин в течение десяти лет, наконец, попали под это умеренное небо острова Британии, они собрались для созерцания прекрасных и грациозных нимф отца Темзы и, после того как выполнили соответствующие акты почтения, теперь нашли здесь в высшей степени любезный прием.
Главный из них, которого я назову дальше, с трагическим и жалобным выражением так изложил общую цель:
О дамы! Здесь, пред вами, — те (не скрою!), Чья чаша заперта и чьи сердца больны, Но на природе в этом нет вины; Тут только воля рока, Который истерзал жестоко Нас несмертельной смертью — слепотою. Нас — девять, тех, кто много лет блуждали, Ища познанья, шли чрез много стран, Пока не заманила нас в капкан Судьба столь бессердечно, Что вы воскликнете, конечно: «О любомудры! тяжко вы страдали!» Цирцея та, которая немало Гордится тем, что солнце — ей отец, Предстала нам, измученным вконец, И из открытой чаши Плеснула влагой в лица наши, Потом вершить свои заклятья стала. И ждали мы конца ее деянья, Внимая молча, словно простецы, Пока она не молвила: «Слепцы! Отныне прочь ступайте И в выси те плоды срывайте, Которые доступны без познанья». «О дочь и матерь мрака и напасти,— Ответил ей ослепший в трудный час,— Ужель тебе так сладко мучить нас, Страдальцев, что, судьбою Гонимые, перед тобою Предстали, чтоб твоей предаться власти?» Потом наш гнев унынием сменился; Потом дал новый поворот в судьбе Иные чувства нам обресть в себе: Чтоб гнев смягчить мольбою, Один из нас тогда с такою К Цирцее речью скорбно обратился:
«Прими от нас, волшебница, моленье! Во имя ль славы, жаждущей венца, Иль жалости, смягчающей сердца, Будь нам врачом желанным И многолетним нашим ранам Подай своими чарами целенье! И хоть твоя рука нетороплива, Все ж не откладывай спасенья час, Не отдавай в добычу смерти нас, И пусть твои движенья Исторгнут слово восхищенья: Мучитель наш врачует нас на диво!» Она ж в ответ: «О любомудры, знайте: Вот чаша здесь со влагою другой! Ее открыть нельзя моей рукой; Вы сами с чашей этой Идите вдаль и вглубь по свету, Во всех отважно областях пытайте. Решеньем рока, миру на потребу, Лишь мудрости в единстве с красотой, Слиянной с благородной добротой, Дано снять крышку с чаши; Иначе все усилья ваши Не смогут предъявить ту влагу небу. И тот из вас, кто из прекрасных дланей Целебной влагой будет окроплен, Высокую познает милость он, И для его мученья Желанное придет смягченье, И он узрит двух дивных звезд сиянье. Но остальных пусть зависть не тревожит, Как долго бы для них ни длился мрак; Под небосводом не бывает так, Чтоб радость награжденья Не стала платой за мученья,— Там, где старанье человек приложит! Вот почему дороже всех жемчужин Теперь для вас должна явиться та, К которой приведет вас слепота: Пусть бьет она жестоко, Но гак ее лучисто око, Что свет иной для мудреца не нужен». Но мы устали! Слишком долго время Водило наши бедные тела Дорогами земли, и приняла Надежда наша ныне Обличье миража в пустыне,— Все, что манило, превратилось в бремя. Злосчастные! Как поздно мы нашли, Что та колдунья хочет за страданья Нас обмануть миражем, ожиданьем, Считая, что напрасно Поверим мы обманщице прекрасной, Не угадав в небесных ризах лжи. Но если впрямь бесплодны ожиданья. Смиренно примем то, что шлет нам рок, Из наших тягот извлечем урок И робкою стопою Бредя житейскою тропою, Влачить мы будем наше прозябанье. О нимфы Темзы, вы, что игры ваши Ведете по зеленым берегам, Позвольте с просьбой обратиться к вам Дерзнуть попыткой смелой Открыть для нас рукою белой То, что судьба укрыла в этой чаше. Как знать! Быть может, здесь, где с моря волны Несут в своих быстринах Нереид, Где в Темзе, снизу вверх, прилив стремит Широкое теченье,— Предначертало провиденье Замок снять с чаши, дивной влаги полной! Одна из нифм взяла чашу в руки и, не предпринимая ничего другого, предложила ее нимфам, одной за другой, так как не нашлось ни одной, которая осмелилась бы первой открыть чашу. После этого, полюбовавшись чашей, все с общего согласия поднесли и предложили ее из почтения и уважения одной-единственной.
А эта, не столько для испытания своей славы, сколько из жалости и желания попытаться помочь несчастным, еще колебалась, волнуясь, как вдруг чаша открылась сама собой.
Вам хочется, чтобы я передал, как и сколько рукоплескали нимфы? Можно ли поверить, что я в состоянии выразить крайнюю радость девяти слепых, когда они услы-шали, что чаша открывается, ощутили течение струй желанной воды, открыли глаза, увидели два солнца и обрели двойное счастье? Одно состояло в возвращении когда-то потерянного света, другое в том, что вновь было найдено то, что само по себе уже могло показать им образ высшего блага на земле. Как хотите вы, чтобы я описал их радость, выраженную голосом, душой и телодвижениями, когда они и сами не смогли бы передать это?
Тут же началось зрелище буйных вакханалий наподобие тех, которые кажутся сновидениями и нереальностью.
Затем, когда несколько утих порыв восторга, они стали в круг и:
[73] Первый заиграл на цитре и пропел следующее: О кручи, о шипы, о бездны, о каменья, О горы, о моря, о реки, о луга,— Какие дивные таятся в вас блага! Своею помощью не вы ли Нам таинства небес открыли? О, наших быстрых ног счастливое движенье! Второй заиграл на мандолине и пропел: О, наших быстрых ног счастливое движенье! Цирцея дивная! О ты, венец трудов Унылых месяцев, оплаканных голов! О, дивных милостей отрада! Она пришла для нас, награда, За бремя стольких мук, и тягот, и томленья! Третий заиграл на лире и пропел:
За бремя стольких мук, и тягот, и томленья Мы в гавань прибыли, укрытую от бурь. Восславим же теперь небесную лазурь! Закрыло небо пеленою Наш взор с заботою одною: Чтоб солнце сквозь туман явить нам в заключенье. Четвертый заиграл на скрипке и пропел: Чтоб солнце сквозь туман явить нам в заключенье, На долгие года закрыл нам зренье мрак. Вот цель, что выше всех земных утех и благ,— Забота, полная тревоги, Чтоб к свету нас вели дороги, Чтоб к низким радостям забыли мы стремленья. Пятый заиграл на испанском бубне и пропел: Чтоб к низким радостям забыли мы стремленья, Чтоб высшую мечту в желания вдохнуть, Единственный для нас был уготовлен путь, Который нам явил сегодня Творенье лучшее господне, — Заботливой судьбы здесь явно попеченье! Шестой заиграл на лютне и пропел Заботливой судьбы здесь явно попеченье; К утехам от утех сплошной дороги нет, И беды не ведут вслед за собою бед; Все движется, коловращаясь, То поднимаясь, то спускаясь, Как день и ночь ведут чредой свои явленья. Седьмой заиграл на ирландской арфе и пропел: Как день и ночь ведут чредой свои явленья, Как прячет в темноте покров светил ночных, И солнечный полет, и блеск лучей дневных, Так правящий судьбой вселенной Законом силы неизменной Несет простым венец, а знатным униженье. Восьмой заиграл смычком на виоле и пропел: Несет простым венец, а знатным униженье Тот, кто механике пространств дал точный ход, Кто быстро, медленно иль мерно их ведет, Вращенье их распределяя, С пределом масс соизмеряя. Загадки естества раскрылись постиженью! Девятый заиграл на рожке: Загадки естества раскрылись постиженью! Не отрицай, — скажи, что близится конец Безмерному труду, что уж готов венец Ему среди пространств веселых, Средь гор и рек, в лесах и в долах, Где кручи, где шипы, где бездны, где каменья? После того как каждый в этом же роде, играя на своем инструменте, спел свою секстину, все вместе, приплясывая в хороводе и играя в честь единственной Нимфы, с нежнейшей гармонией пели песню, которую, не уверена, точно ли я запомнила.
Юлия. Дай же мне, пожалуйста, сестра, послушать то, что припомнишь.
Лаодомия.
Песнь прозревших [74] «Зачем питать мне зависть к небесам,— Сказал Нептун, надменно улыбаясь,— Когда так полно наслаждаюсь, О Зевс, я тем, чем обладаю сам?» «А чем ты горд? — ответил Зевс ему,— Свои богатства чем ты приумножил? Чем буйство волн ты растревожил? И спесь твоя раздулась почему?» «Пусть ты царишь, — сказал властитель вод,— В том светозарном небе, где пылает Стезя, которой пробегает Твоих светил несметный хоровод; И пусть меж ними солнце — всех светлей; Однако же оно не так прекрасно, Как та звезда, которой властно Я вознесен над гордостью твоей. В моих водах, не знающих преград, Лежит страна-счастливица, в которой Струится Темзы ток нескорый, Пристанище прелестнейших наяд; Средь них одна — других стократ милей; И даже ты, о грозный Зевс, не споря, Отвергнешь небо ради моря, Чтоб видеть солнце меркнущим пред ней!» Но Зевс ответил: «Не допустит рок, Чтоб кто-либо затмил меня блаженством! Однако можешь ты равенством Мне уподобиться, о водный бог:
Твоя Наяда — солнце вод твоих; Но и по тем же вековым законам, В другой стихии отраженным, Она есть солнце и для звезд моих!» Юлия. Следует признать, что у нас с тобой достаточно данных как для заключения нашей темы, так и для стихов, требуемых при окончании стансов.
А если я со своей стороны, по милости неба, обрела красоту, то полагаю, что мне этим оказана большая милость; ведь какова бы ни была моя красота, она стала в известной мере орудием для открытия другой, единственной и божественной красоты. Я благодарна богам за то, что, пока я была еще такой незрелой и пламя любви не могло вспыхнуть в моей груди, столько же в силу упрямства, сколько в силу простой невинной жестокости, я нашла средство, чтобы оказать несравненно большие милости влюбленным в меня, чем они могли бы получить иным путем, как бы велика ни была моя благосклонность.
Лаодомия. Что касается душ этих влюбленных, то я еще раз уверяю тебя, что при всей их благодарности к волшебнице Цирцее за мрачную слепоту, за несчастные мысли и суровые усилия, при помощи которых они достигли такого блага, они не могут не испытывать большой признательности и к тебе.
Юлия. Этого я и желаю и на это надеюсь…
Конец второй и последней части 
