Прочитайте онлайн Остров Баранова | ГЛАВА 3
ГЛАВА 3
Даниэль Робертс продул ствол пистолета, сунул его за пояс, потрепал за уши напуганного выстрелом, припавшего к земле щенка. На застреленного индейца не посмотрел. Котлеан сосредоточенно курил длинную трубку. Два других старика сидели неподвижно, глядели на огонь костра.
— Среди твоих воинов, Котлеан, — сказал Робертс, бережно расправляя узкую светлую, будто льняную бороду, — видно много друзей Баранова.
В его словах прозвучала угроза, но старый вождь невозмутимо продолжал курить. Золотилось белое перо, прикрепленное к головной повязке, отблескивал медный черенок трубки.
— Китх-Угин-Си, великий житель земли, имел сестру и рожденных от нее детей истреблял, чтобы не размножить племя людей... — произнес вдруг один из стариков. Насмешка покривила его вялые, сморщенные губы. — Может, сестра великого жителя была белолицей?
Котлеан молчал. Озаренное пламенем лицо его было почти равнодушно, только глубже залегли морщины на лбу и вокруг хищного рта. Синела на медно-красных скулах причудливая татуировка.
Вождь смотрел на угольки костра и, казалось, не слышал ни плача детей, ни ропота воинов у пустых котлов своих барабор. Могущество — в повиновении сильных. Сильных нет. Великое племя променяло доблесть на ружья, горькую воду, на вшивые одеяла, на табак и украшения женщин. Свирепые стали жадными, неукротимые — равнодушными. Заросли тропы. От запахов крови и пороха омертвел берег. И только немногие продолжают войну...
Гудела за стенами блокгауза река, в сумраке над кострами сновали летучие мыши. Близкий лес обступил крепость, гнилью и сыростью тянуло от обомшелых елей.
Так и не сказав ни слова, закутавшись плащом, Котлеан ушел в свою хижину. Ушли и старики. У костра остались Робертс, щенок и мертвый индеец с побуревшим на затылке, слипшимся пучкам волос.
Даниэль Робертс, наконец, поднялся, сгреб ногой тлевшие ветки, надел круглую шляпу, лежавшую возле костра. Щенок подбежал к убитому, поджав хвост, осторожно нюхнул. Робертс отшвырнул собачонку и, переступив через индейца, направился вдоль стен.
Стало совсем темно. Тучи обложила небо, не было звезд. На рейде и в новом укреплении русских не виднелось ни одного огонька. Внутри палисада погасли костры, лаяла собака. Было сыро. Начинал моросить дождь.
Спотыкаясь о мокрые бревна, скреплявшие внизу стены блокгауза, Робертс достиг небольшого углубления возле одной из амбразур, сдвинул в сторону жерди, достал из ниши фонарь. Долго возился, пока зажег огарок. Скудный свет озарил грубую досчатую дверь на двух деревянных засовах, лишаи плесени.
Нагнувшись и придерживая бороду, морской разбойник спустился по земляным ступенькам, поднял над головой фонарь. Из мрака низкой, небольшой пещеры, выкопанной в земле основателями крепости, выступило несколько деревянных перегородок. На остатках еловых веток, сенной трухе лежали внутри этих загонов пленники, захваченные при разгроме русских селений.
Казалось, совсем недавно пришли переселенцы в этот край, но они стали хозяевами всего берега. Ловили бобров и рыбу, строили селения, возводили редуты и крепости и не давали приблизиться ни одному чужому судну. Корсарам нужно было поддерживать борьбу Котлеана и других вождей против русских, чтобы разбойничьи гавани продолжали существовать. Даниэль Робертс вел слишком большую игру, его корабли пополняли добычей притоны Макао, рынки Кантона, не раз огибали мыс Горн. Нельзя допустить, чтобы индейцы убедились, что русские лучше защищают их от грабежа, чем они смогли бы это сделать сами. Русские проявляют чересчур много забот о дикарях...
Два года назад Котлеан захватил главную крепость Баранова. Правитель был в отъезде и поселенцы не выдержали свирепого натиска. Половина их погибла при защите блокгауза, половина гнила теперь за этой дверью. Опухшие, изможденные, они шевелились в своих логовищах, что-то бормотали. На полу, перед загородкой, сидела женщина. Длинные седые космы падали ей на плечи, одежда истлела, высохшие груди висели поверх лохмотьев. Женщина тупо, бессмысленно глядела на вошедшего, не двигаясь, не замечая его, затем поползла в угол. Два года провела она в подземелье, разучилась ходить.
От зловонного, затхлого воздуха погасла свеча. Робертс ощупью выбрался из ямы, прихлопнул дверь. Пожалуй, пленные ни для чего теперь не годны... а весной они еще держались... Он постоял, раздумчиво погладил бороду, потом спрятал фонарь, неторопливо направился к жилью.
Из-под навеса выступил часовой, блеснул мокрый наконечник копья. Но пират даже не глянул на индейца. Тот отклонил копье и снова отступил в тень.
Ночь на кекуре прошла спокойно. Шумело внизу море, слышались негромкие окрики часовых, бродивших с мушкетами возле пушек. Время от времени с берега, где находился лагерь алеутов, раздавался условный свист — знак Кускова. Помощник правителя сам проверял посты.
В палатке Баранова тлели на камне догоравшие ветки. Изредка вспыхивало желтое пламя. Полотно палатки намокло, капли воды попадали в костер, с шипением гасили его. Тогда снова становилось темно. Правитель откладывал перо и, накрыв бумагу куском бересты, раздувал огонь, Баранов писал всю ночь. Неторопливо, слово за словом излагал он события двух последних дней, закладку второй крепости, названной им Ново-Архангельской, планы на будущее...
В углу под медвежьей шкурой лежал Павел. Он спал беспокойно, ворочался, кому-то грозил, кашлял. На скулах резко обозначились красные пятна. Баранов несколько раз поправлял сползавшее с него меховое покрывало, озабоченно вглядывался в строгое, возмужавшее лицо. Мальчик вернулся мужчиной, но будет ли тем, кого он ждал, на кого втайне надеялся? Ученым и сильным, хитрым и терпеливым, — завершителем его дел.
Потом правитель снова садился писать.
На другой день, после совещания с Лисянским, Баранов решил начать штурм старой крепости. Атаку назначили на семь часов вечера, когда совсем стемнеет, а днем правитель попытался еще раз вызвать Котлеана для переговоров. Но вместо вождя из блокгауза вышли тридцать вооруженных воинов.
В полной тишине индейцы подошли на расстояние мушкетного выстрела к камню и, опустив ружья, остановились. Бесстрастные, спокойные, стояли они под пушками укрепления. Так же молча выслушали требование Баранова привести Котлеана и русских пленных, иначе крепость будет разгромлена. Затем подняли ружья, три раза громко прокричали:
— У! У! У!
И ушли.
— Хитрят. Тянут, — ответил Баранов на недоуменный вопрос Лисянского. — Видимо, пособников дожидаются. Будем начинать, сударь!
Дул с океана ветер. На лес, на береговой кустарник наползал сумрак. Блокгауз казался безлюдным. Только в подзорную трубу видно было, как от бойницы к бойнице перебегали люди.
В крепости было трое ворот. Одни выходили на берег, двое других в гущину леса. Баранов решил атаковать сразу с трех сторон, но главный удар наметил с моря. Пользуясь приливом, «Ермак» и «Ростислав» подошли ближе. На каждом судне установили по тяжелой пушке с «Невы». Для подкрепления отряда Лисянский распорядился спустить баркас с матросами и большой ял, вооруженный четырехфунтовым медным картаулом. Несколько пушек правитель выделил и второму отряду Кускова.
— Пойдешь с тылу, Иван Александрович, — сказал ему Баранов коротко. Оба привыкли к немногословию. — У северных ворот поставь заслон, другие ломай. Посматривай за князьками — народ мелкий.
Павел шел с пушками в головном отряде. Правитель хотел оставить крестника в укреплении, но тот заявил, что пойдет на штурм. Он сказал об этом тихо, почти неслышно, в первый раз противился воле Баранова, однако правитель понял, что решение его твердо, и втайне обрадовался.
Каждую пушку тащили шестеро алеутов. Окованные железом колеса увязали в галечной осыпи, мелкие камни расползались, не давали опоры. Люди тянули канат, подталкивали тяжелые лафеты, напрягали все силы. Впереди артиллерии двигались стрелки Баранова. Отряд был немногочислен, зато вооружен ружьями. Лишь у немногих алеутов вместо мушкетов торчали луки и копья. В отряде Кускова ружей насчитывалось не больше десятка.
Лейтенант Арбузов вел свой десант с моря.
Наступающие продвигались без единого выстрела. Потом «Ермак» и «Ростислав» открыли огонь. Ядра попадали в блокгауз, но мощные лиственничные стены палисада по-прежнему выдерживали пальбу, а пристрелке по воротам мешала усиливающаяся темнота. Лисянский приказал бить поверх стен картечью.
Из крепости не отвечали. Оба отряда подошли к неглубокой порожистой речке. Люди бросились в воду. Бурное, стремительное течение сбивало с ног, кружило, несло на мокрые, покрытые плесенью камни. Поскользнувшись, Баранов упал, выронил пистолет. В это мгновенье палисад опоясался дымом.
Падение спасло Баранова. Каменное ядро оторвало голову охотнику, бросившемуся ему на помощь.
— В каменья! — крикнул Баранов. — Пали из мушкетов!
Мокрый, потерявший шапку, он выбрался из воды, перебежал лощинку. К нему спешили матросы. Лейтенант Арбузов открыл огонь по бойницам. Одни только алеуты, от страха бросив орудия, лежали на земле, закрыв руками лица.
Павел отшвырнул конец каната, на котором тащили переднюю пушку, вылез из воды. Бледный, со спутанными черными волосами, он решительно подбежал к чугунной пушке, заряженной картечью, повернул ее к алеутам.
— Кеекль! — крикнул он по-тлинкитски. — Вставайте... Убью всех разом!
От волнения он не мог продолжать. Но алеуты поняли, что юноша не шутит. Особенно подействовало на них бранное слово, слышанное только от индейцев.
Обдирая до крови ноги, разбивая железными обручами пальцы, алеуты вытащили орудия на берег. Пули и стрелы их не достигали. Бой шел правее, где залегли Баранов с промышленными и матросы Арбузова.
Первый залп из двух орудий, наскоро установленных Павлом, снес башенку над воротами, открыв широкую амбразуру. Ударили пушки и со стороны леса. Кусков тоже переправился через реку. Выстрелы в крепости на минуту смолкли.
— Пали!
Павел навел каронаду на ворота. Разгоряченный, с израненными руками, он сам зарядил второе орудие. Новый залп повредил ворота, осели верхние бревна.
Как только рассеялся дым, Баранов схватил копье, поднялся из-за камня.
— Ура! — крикнул он и побежал вперед. Арбузов, матросы, промышленные бросились за ним.
Было темно, но в крепости горели строения, и зарево пожара озаряло верхушки стен, ворота, стрелявших индейцев. Бежать пришлось в гору. Возбужденные наступлением, алеуты с громкими воплями тащили самую крупную пушку. Двое были ранены стрелами, обломок копья разодрал на Павле кафтан. Но никто не останавливался — крепость была уже близко.
Вдруг расшатанные ворота широко распахнулись, и в освещенном отблесками зарева проходе показалось необычное шествие. Связанные рука к руке, по трое в ряд, медленно двигались истощенные пленные. Некоторые падали тут же у ворот, другие ползли. Голая женщина с седыми космами шла как лунатик, вытянув перед собой тонкие, высохшие руки.
Атакующие попятились. Павел уронил трос, помощники его отступили. Русские опустили ружья, многие сняли шапки. И тотчас ворота захлопнулись. Из каждого отверстия, бойницы палисада, сверкнул огонь, тяжелые камни, стрелы, дротики обрушились на нападающих. Даниэль Робертс рассчитал верно: пленники прикрывали ворота, и русские не могли стрелять.
— Ложись! — закричал Баранов. — Пали по стенам!
Но его услышали только матросы. Промышленные и алеуты, расстреливаемые со стен, покатились назад. Огромный зверолов в стеганом кафтане бил древком копья отступающих, что-то кричал. Тонкая стрела пробила ему шею. Он тяжело рухнул. Кое-где, припав на колено, русские отстреливались из пищалей.
Павел видел, как в центре амбразуры неторопливо, меняя ружье, методически стрелял Робертс. Потрясая дротиком, кричал Котлеан. Все это было, как во сне. Потом упал Баранов и со стен прыгнули индейцы...
Вырвав из рук лейтенанта шпагу, Павел бросился к правителю на помощь. Алеуты смяли промышленных, держались лишь моряки. Не успевая заряжать мушкеты, они отчаянно защищались прикладами. Индейцы одолевали. Один матрос был убит, второго подняли на копья.
Павел опустил шпагу. Сейчас конец... Крики, треск оружия, освещенные пожаром багровые вершины деревьев, далекие паруса. Маленький, с окровавленной головой Баранов... Всему конец... Но Арбузов успел доползти к пушке и, повернув дуло, разрядил ее в гущу торжествующего врага. Этим он спас положение.
Пушки, Баранова, остальных раненых — русских и алеутов — Арбузов погрузил на баркас, доставил в укрепление. Пожар погас, стрельба с обеих сторон прекратилась.
Снова стало темно и тихо. Гудел в снастях ветер, хлопали фалы, неясно белели зарифленные паруса. Лишь над кекуром до полуночи горел костер. Корабельный доктор и монах Гедеон перевязывали раненых.
Передав общую команду Лисянскому. Баранов занялся подготовкой второго штурма. Вчерашняя стычка убедила его, что индейцы сдаваться не собираются и что нужно спешить, пока есть возможность спасти оставшихся в живых пленников.
С простреленной навылет рукой, обмотанной шейным платком, Баранов быстро, неслышно ходил по палатке, обдумывал новый план. За палаткой лязгало железо, стучал топор — там ладили упоры для пушек. Сквозь неприкрытую дверь виден был берег с разбитыми лодками. Над зеленой водой низко носились чайки.
Правитель вышел из палатки. День был теплый, солнечный. Обычные тучи ушли к хребтам, искрилась снеговая вершина горы. Тихий, пустынный лежал океан. Лениво набегала волна, ворочала мелкую гальку. Остро пахло гниющими водорослями.
Баранов снял шапку, погладил лысину.
— Покличь Нанкока, — сказал он одному из плотников. — Князька алеутского.
Из-за трусости Нанкока вчера чуть не перебили всех. Сгоряча правитель приказал его повесить, потом остыл. Нанкок пользовался большим почетом среди своих островитян. Хитрый, маленький, с седой старческой бородкой, князек отлично говорил по-русски и даже умел писать шесть букв. Одну из них он всегда чертил на камне или на песке, и этим скреплял все свои приказания. Особенно любил букву А. Распоряжения, подтвержденного таким знаком, никто не смел ослушаться.
В алеутском войске Баранова находились четыре князька. Они командовали своими дружинами. Нанкок был старшим. Князек догадался, зачем его зовет правитель. Он нацепил все свои амулеты, сверху повесил большую серебряную медаль, с надписью «Союзные России», подаренную когда-то Шелиховым.
— Пришел, Александра Андреевич, — сказал старик, появляясь из-за скалы и сразу же сел на мох. — Слушать буду.
Он прищурился, вытащил трубочку, повернул голову ухом в сторону Баранова. Сделал он это нарочно, чтобы не смотреть правителю в глаза.
Баранов вспомнил рассказы о хитром старичке, о его трусости, вошедшей в поговорку между промышленными. Но во вчерашней неудаче не он один виноват. Никто не ожидал такого вероломства с пленными. Все же правитель не хотел, чтобы князек догадался о его мыслях.
— Ты пошто тыл показал? — спросил он строго. — Пошто бежал от крепости?
Нанкок качнул головой, потрогал медаль.
— Виноват, Александра Андреевич, — вздохнул он сокрушенно. — Вперед бежать не могу. Ноги плохо слушаются. Не бегут вперед. Совсем не могут.
Баранов не выдержал, засмеялся. Смех был беззвучный, искренний, но он был так необычен и неожидан, что князек обомлел.
— Знаю, — сказал помолчав, хмуро Баранов. — Вперед бежать ты не можешь. Тогда не бегай назад. Буде случится в другой раз — повешу!
После полудня корабли снова начали обстрел крепости. Кроме «Ермака» и «Ростислава», Лисянский подвел к берегу два других маленьких судна. Весь огонь тяжелой артиллерии был сосредоточен теперь по лобовому фасаду блокгауза. Качки почти не ощущалось, корабли вели точную пристрелку.
Атакующие попрежнему разделились на три отряда. Вместо Баранова штурм возглавлял Кусков, а тыловыми партиями командовали Павел и старый зверобой Афонин. Нанкока Баранов оставил стеречь байдары.
В отряде Павла было человек двадцать русских и около сотни алеутов. Многие из них еще помнили его мальчишкой. Старые, обстрелянные сподвижники Шелихова, они признавали только Баранова. Но после ночного боя, когда Павел бесстрашно подтащил к крепости пушки и один бросился на помощь правителю, бородачи молчали. Лишь приземистый, рыжий, с клочком бороды, задранным вверх, Лука Путаница начал было ворчать, однако стоявший рядом зверолов, с повязанной тряпками шеей, стукнул его носком сапога в выпяченный костлявый зад, и Путаница угомонился.
Павел расположил отряд в лесу, на берегу речки, ждал общего сигнала к наступлению. Теперь штурмовать решили днем, как только морская артиллерия пробьет первую брешь. Павел захватил с собой китовую кишку, начиненную порохом, чтобы взорвать ворота. Такую же петарду получил от Баранова и Афонин.
В лесу было сыро и сумрачно. Мохом обросли огромные ели, камни, поваленные лесины, кругом топь и истлевшие корни, горная ржавая вода. Люди лежали мокрые, злые, молчаливые. Со стороны крепости не слышалось ни единого звука. Только горное эхо подхватывало удары корабельных пушек.
Боевое возбуждение Павла сменилось тяжелым, тоскливым чувством. Многие годы изо дня в день он жадно ждал возвращения. Но возвращение сказалось слишком жестоким...
Неловко повернувшись, Павел уронил из окоченевших рук мушкет, рассыпал порох. Угрюмые лица следили за его напрасными усилиями продуть затравку. Павел покраснел, встал на колени, шляпой вытер с приклада грязь, с силой встряхнул ружье. Курок соскочил, лязгнул кремень. Гулкий выстрел прокатился по реке.
И сразу же над лесом зашипела красная ракета, словно Кусков ждал этого выстрела. Потом отозвался третий отряд. Пальба из орудий стихла. Пока озадаченный Павел опомнился, звероловы, не дожидаясь команды, поднялись в наступление. С криком и диким визгом бежали за ними алеуты. Порыв был настолько стремительным, что Павел догнал свой отряд только у самых стен. Он так и бежал без шляпы, с разряженным мушкетом.
Но блокгауз брать приступом не пришлось. Когда атакующие приблизились к крепости, они увидели, что ворота открыты, на стенах и в проломах ни души. Огромная стая воронов кружилась над опустевшей крепостью.
Индейцы ушли еще ночью, увели пленников, унесли убитых и раненых. Лишь в дальнем углу блокгауза валялись пять трупов грудных детей и с десяток задушенных собак. По приказу Робертса и Котлеана тлинкиты убили детей и собак, чтобы не выдали тайного бегства.
В тот же вечер Баранов сжег крепость.