Прочитайте онлайн ПОВЕСТЬ О ДУПЛЕ УЦУХО-МОНОГАТАРИ часть 1 | Этапы становления романа. Его стиль

Читать книгу ПОВЕСТЬ О ДУПЛЕ  УЦУХО-МОНОГАТАРИ   часть 1
3216+1725
  • Автор:
  • Перевёл: Владислав Ираклиевич Сисаури

Этапы становления романа. Его стиль

Не располагая рукописями, мы не можем восстановить весь ход создания «Повести о дупле», но анализ ее показывает, что с самого начала автор не думал о произведении крупной формы. По-видимому, вначале он написал несколько более или менее завершенных фрагментов небольшого объема, которые впоследствии были объединены в общую композицию. Предварительный этап создания отражен в структуре произведения: в «Повести о дупле» мы находим три независимых друг от друга экспозиции, составляющих три первых главы произведения. Это «Тосикагэ», история проникновения в Японию музыки Чистой земли Западного мира, путешествие Тосикагэ на запад, рождение и воспитание Накатада. Вторая экспозиция, «Тадакосо», представляет собой совершенно законченную новеллу (поразительную параллель к греческому мифу об Ипполите). Сразу бросается в глаза, что глава создавалась без какой-либо связи с другими частями сочинения. Упоминание в конце ее двух кото, привезенных в Японию Тосикагэ, явно носит характер позднейшего добавления. Третья экспозиция, «Господин Фудзивара», посвящена Минамото Масаёри и его дочери Атэмия. Три главы не имеют между собой ничего общего. Масаёри появляется в конце первой главы, здесь же говорится о его дочери, но вся эта заключительная часть, по-видимому, была создана тогда, когда у автора возникла идея объединить ранее написанный материал. К тому же, о Масаёри и Атэмия говорится здесь как о персонажах, уже известных читателю; по-видимому, так оно и было, и эпилог первой главы написан после третьей, подробно излагающей историю Масаёри. В третьей главе упомянут Канэмаса, но автор посвящает ему несколько малозначительных эпизодов, и ничто не указывает на то, что это один из главных персонажей первой главы. Все изложенное наводит на мысль, что изначально первые три главы были задуманы как самостоятельные произведения типа новелл.

Если мы сравним «Тосикагэ» и «Господина Фудзивара» с точки зрения потенциальных возможностей для развития сюжета крупного произведения, то увидим, что «Господин Фудзивара» такой возможностью не обладает. Вся глава Распадается на серию эпизодов, посвященных влюбленным в Атэмия. Большинство этих эпизодов абсолютно завершены, появление героев в последующих главах ничего больше не добавляет ни к их характеру, ни к ситуации.

Возможности для построения крупного произведения, пронизанного единой идеей, давал «Тосикагэ». Содержание этой главы переросло рамки новеллы и позволило автору создать крупное произведение на тему об истинности буддийского учения, включив в него ранее созданный материал. Как только оформилась концепция романа в целом, эта глава заняла в нем первое место и определила главенствующее положение истории Тосикагэ и Накатада для всего произведения. Само название «Повести» первоначально было наименованием первой главы. Лишь когда оно было перенесено на все произведение, глава стала называться по имени одного из героев.

Однако сама по себе эта линия малодинамична. Образ Накатада, идеального героя, свободного от каких бы то ни было заблуждений, статичен, что обусловлено влиянием житийной литературы. Обобщенность характеристики присуща герою произведений этого жанра. Как пишет М. М. Бахтин, «в житийной литературе должно быть исключено все типическое для данной эпохи, данной национальности ‹…›, данного социального положения, данного возраста, всё конкретное в облике, в жизни, детали и подробности её, точные указания времени и места действия, — всё то, что усиливает определённость в бытии данной личности (и типическое, и характерное, и даже биографическая конкретность) и тем понижает его авторитетность (житие святого как бы с самого начала протекает в вечности)». По замечанию В. О. Ключевского, «житие — не биография, как и образ святого в житии не портрет, а икона». Хотя «Повесть о дупле» нельзя полностью относить к произведениям житийной литературы, сказанное в значительной степени относится к образу Накатада. Мы не должны подходить к анализу «Повести» с критериями, по коим судим о более поздних произведениях, главный интерес которых сосредоточен в показе частного и конкретного, в показе отдельной личности и оригинальных характеров. Кроме того, нельзя видеть в обобщённости фигуры главного героя проявление неспособности автора создать психологически убедительный образ. Напротив, автор «Повести», использовав свои наблюдения над различными людскими типами и над человеческой природой вообще, создал серию разнообразных характеров, психологически необычайно достоверных.

Начиная с восьмой главы стиль существенно меняется. Повествование посвящено уже годам зрелости Накатада, его семейной жизни. Автор возвращается к темам и персонажам первых глав произведения, но часто трактует их иначе, добавляя что-то новое и уточняя детали. Так, в связи с чтением записок Тосикагэ, довольно подробно рассказывается о его родителях, лишь бегло упомянутых в начале; император Сага вспоминает о родителях Тосикагэ и его усадьбе, сообщая новые подробности. Во второй части значительно уточняются родственные связи между персонажами. Оказывается, что Суэакира является старшим братом Масаёри, и сын его Санэтада приходится, таким образом, племянником Масаёри. Кроме того, рассказывается, что ещё при рождении Атэмия Суэакира и Масаёри поклялись друг другу поженить Санэтада и Атэмия. Подробно рассказывается о жёнах Канэмаса. В конце романа вновь говорится о верной служанке дочери Тосикагэ, с некоторыми вариациями по сравнению с первой главой, и впервые упоминается её имя.

Противоречия между первой половиной «Повести» и второй многочисленны. Естественно возникает вопрос, было ли всё произведение написано одним лицом. Нам кажется, что вся структура «Повести» подчинена единой концепции и эта концепция проводится последовательно до самого конца. Противоречия касаются деталей, иногда важных, но тем не менее не влияющих на идею всего произведения. Таким образом, можно всё-таки считать «Повесть о дупле» созданием одного автора. Однако к моменту создания рукописей, сохранившихся до нашего времени, «Повесть» существовала в нескольких вариантах, текст каждого из них подвергся более или менее значительной переработке и впоследствии они были довольно механистически использованы при создании сводного варианта.

Характерной чертой «Повести о дупле» является сочетание в ней самых разнообразных стилей. Такое сочетание не было обусловлено особым художественным замыслом. Прибегая к заимствованиям, автор не стремился привести к единообразию отдельные фрагменты, и эпизоды романа сохраняют с теми или иными источниками связь не только сюжетную, но и стилистическую. Многочисленные нити связывают «Повесть» с литературой, проникшей в Японию из Китая. Заимствованные из этой литературы сюжеты, по-видимому, впервые в «Повести» получают воплощение на японском языке. В подобных эпизодах стиль сух и лаконичен. Таково начало первой главы вплоть до смерти Тосикагэ. Масуда Кацуми отмечает, что эта часть (особенно эпизод обучения Тосикагэ у семи небожителей и появление Будды) и китайские переводы буддийских сочинений стилистически очень близки.

Огромную роль играет в романе японская поэзия. Страницы романа насыщены танка, многие эпизоды представляют собой серии стихотворений, сочинённые группой персонажей по тому или иному поводу, без какого-либо комментария к стихам. Многочисленные стихотворения являются любовными жалобами, посылаемыми дочери Масаёри, и ответами красавицы. Кроме того, в романе часто сгруппированы стихотворения поздравительные или посвящённые любованию природой. Такие серии очень близки к разделам поэтических антологий, объединяющих стихотворения на одну тему.

Во многих эпизодах «Повести» стихотворения сопровождаются более или менее развёрнутыми комментариями. Эти фрагменты могли бы быть частями «Повести об Исэ» или «Повести о Ямато». Примером такого рода является отрывок из первой главы, повествующий о дочери Тосикагэ и молодом Канэмаса, страдающих в разлуке.

Но в целом роль стихотворений в «Повести о дупле» совершенно иная, чем в «Повести об Исэ» или «Повести о Ямато», в которых прозаический текст не имеет самостоятельной ценности. Иное дело в «Повести о дупле». Обратимся к той части первой главы, где стихотворения играют большую роль: к описанию жизни дочери Тосикагэ после смерти отца до описания тоски влюблённых. Этот отрывок содержит шестнадцать стихотворений. Сокращение их, конечно, обеднило бы текст, но не разрушило бы его смысла, не лишило бы его логической последовательности. Развитие сюжета не зависит от стихотворений, уже не являющихся центральным моментом композиции. Таким образом, соотношение прозы и поэзии в «Повести о дупле» изменилось по сравнению с предшествующими произведениями, основой отныне становится прозаическое изложение, в которое может быть вкраплено какое-то количество стихотворений.

В «Повести» явно влияние поэзии даже в эпизодах, не содержащих стихотворений. Это прежде всего относится к описаниям природы. Здесь мы касаемся проблемы, которая опять приводит нас к новаторству автора рассматриваемого произведения. Литература не отражает действительности, но лишь пользуется элементами реальной жизни. Если язык в целом гораздо уже реальности, то ещё более узким является литературный язык; он обозначает лишь тот круг явлений, который вошёл в сферу внимания автора. Почин в литературе играет огромную роль. На протяжении веков затем в произведения разных авторов входят выражения, созданные в глубокой древности. В японской средневековой литературе очень многое было сделано впервые автором «Повести о дупле»; правда, иные из его находок никогда в полной мере больше не были использованы. Но последнее не относится к пейзажу.

Языковое и жанровое разделение, которое существовало в японской литературе до X в., когда проза писалась на китайском, а поэзия главным образом на японском, явилось причиной того, что обращение к природе было ограничено областью поэзии. Проза была в основном историографическая и религиозная, копирующая китайские образцы. Сам жанр этих произведений, написанных к тому же на китайском, препятствовал появлению в них описаний японской природы. Что касается создаваемой с X в. прозы на японском языке, то природа не сразу получает в ней отражение, В первых образцах японской прозы природа отсутствует. В них почти не упоминаются ни растения, ни животные. Если в «Повести об Исэ» или «Повести о Ямато» и фигурируют в прозаической части кое-какие птицы и растения, то только потому, что автору необходимо мотивировать их появление в стихотворениях. Приведём в качестве примера последний отрывок из «Повести о Ямато», где описывается дом, в котором герой хочет укрыться от дождя. «Вошёл он, огляделся: у лесенки цветёт красная слива. И соловей поёт». Из дальнейшего ясно, однако, что даже это лаконичное описание не имеет никакого самостоятельного значения. Соловей упомянут сразу же в стихотворении дамы, живущей в доме, а на лепестках сливы она пишет второе стихотворение. Даже в «Дневнике путешествия из Тоса», созданном Ки Цураюки, нет описаний природы ради природы. Крайне немногочисленные упоминания растений и птиц (например, сосен и аистов) выполняют роль прозаического вступления к стихам, близкого объяснениям в соответствующих поэтических антологиях. Это тем более удивительно, что «Дневник» — произведение чисто прозаического жанра; стихотворения здесь не играют формообразующей роли, и автор, казалось бы, мог свободно излагать свои впечатления от природы в избранном им прозаическом стиле. Явление на первый взгляд парадоксальное: Цураюки, который часто обращается к природе в своих стихах, становится абсолютно глух к ней, как только начинает сочинять прозу.

«Повесть о дупле» — первое произведение японской прозы, в котором описания природы имеют самостоятельное значение. Даже в истории путешествия Тосикагэ, части, наименее развитой с точки зрения описаний, автор упоминает элементы пейзажа. Изображения природы становятся гораздо более детальными, когда действие переносится в Японию.

Одним из лучших пейзажей «Повести» нужно признать описание сада Тосикагэ в ночь посещения его дома молодым Канэмаса. Вообще стиль в части, излагающей события после смерти Тосикагэ, становится гораздо более гибким, чем в начале главы. Ритм повествования резко меняется, повествование делается медленным и подробным. В эпизоде посещения дома молодым Канэмаса автор описывает и деревья, и заросли диких трав, и ручьи, и пруд, говорит о луне, об аромате цветов, о прохладном ветре, о стрекотании цикад. Лишь немногие из этих элементов входят в стихотворение, которое слагает Канэмаса. В целом же описание природы здесь совершенно самостоятельно.

Все элементы пейзажа в «Повести о дупле» заимствованы из поэзии. Это станет совершенно ясным, если мы вернёмся к речи Накатала об обучении игре на кото. Образы природы в этом отрывке взяты из первой поэтической антологии «Собрание мириад листьев», вплоть до прямой цитаты о роще звёзд из знаменитого стихотворения Какиномото Хитомаро:

Вздымается волна из белых облаков,

Как в дальнем море, средь небесной вышины,

И вижу я:

Скрывается, плывя,

В лесу полночных звёзд ладья луны.

Автор «Повести» не вышел за пределы канона, сформировавшегося в поэзии, но впервые в японской литературе ввёл эти поэтические образы в прозу.

Итак, в «Повести о дупле» автор соединил различные направления литературы своего времени: в частности, стиль китаеязычной прозы и стиль японской поэзии. Направления эти были крайне разнородны, и автор не объединил их в стилистически единую композицию. В созданном после «Повести о дупле» романе Мурасаки-сикибу стиль гораздо более совершенен. Но, оставляя в стороне вопросы индивидуального таланта автора, надо сказать, что совершенство это обусловлено следующими причинами. Мурасаки-сикибу имела перед собой «Повесть о дупле» как образец для своего сочинения. Кроме того, в «Повести о Гэндзи» кругозор автора гораздо более ограничен. Мурасаки развивает лишь одну из линий «Повести о дупле», а именно линию любовных отношений, но и здесь персонажи гораздо менее разнообразны, чем в произведении её предшественника.

«Повесть о дупле» по глубине своей основной идеи и по широте изображения жизни общества достойна занять место среди известных произведений средневековой литературы не только Востока, но и всего мира. Кроме того, «Повесть» является одним из важнейших источников сведений о жизни хэйанского общества X в. Значение это не умаляется от соседства с такими произведениями, как «Записки у изголовья» или «Повесть о Гэндзи», так как отношение к действительности у трёх авторов этих наиболее крупных произведений эпохи было сугубо индивидуальным, и то, что интересовало одного, могло не найти отражения в произведениях других.

«Повесть о дупле» — поистине новаторское произведение, которое открывало пути для развития японской прозы. Многие особенности «Повести», недочёты её композиции и неровность стиля проистекают из того, что здесь автор впервые представил синтез различных стилей современной ему литературы и создал совершенно новый жанр: жанр сюжетного повествования большого объёма.

* * *

Рукопись произведения до нашего времени не дошла, самые старые из существующих списков относятся к рубежу XVI–XVII вв.

Настоящий перевод выполнен по изданию: Уцухо-моногатари / Ред. Коно Тама. В 3 т. // Нихон котэн бунгаку тайкэй. Т. 10–12. Токио, 1961–1962. Издание основано на ксилографе 1677 г.

Мы пользовались также изданием произведения под редакцией Мията Ваитиро (Нихон котэн дзэнсё. В 5 т. Токио: Асахи симбун, 1954–1965), в основу которого положена рукопись 1690 г., исправленная и дополненная по другим спискам.

Эти версии значительно отличаются друг от друга. Мы не отмечали разночтений между ними, придерживались первого издания и не восполняли пропусков в нём за счёт второго, поскольку ни одна из сохранившихся рукописей не является удовлетворительной, текст и в том, и в другом издании изобилует тёмными местами, словами не поддающимися расшифровке, и пр. В тех местах, где японские комментаторы предполагают пропуск в тексте, или там, где текст, по их мнению, настолько испорчен, что не поддаётся убедительной расшифровке, мы ставили многоточие в угловых скобках ‹…›. Оставлены без примечаний отдельные слова, значение которых утрачено. Часто оба комментатора значительно расходятся в понимании того или иного места, идентичного в обеих версиях. В подобных случаях мы придерживались толкования, казавшегося нам наиболее убедительным.

Предложенное в настоящем издании разделение моногатари на части (первая — главы I–XI, вторая — главы XII–XX) условно и отвечает исключительно издательской необходимости.

За пределами Японии «Повесть о дупле» почти неизвестна. Она переведена на английский язык (Tale of the Cavern (Ursuho-monogatari), translated with an introduction by Ziro Uraki. Tokio: Shinozaki Shorin, 1984), но этот единственный перевод не может дать полного представления о произведении, так как выполнен с большими сокращениями.

Искренне благодарю Е. М. Райхину, прочитавшую весь материл настоящей книги и сделавшую замечания, которые были учтены мной в работе.

Сейчас уже нет в живых И. Э. Циперович, на протяжении многих лет всячески поддерживавшей меня в работе, убеждавшей в необходимости её продолжения и дававшей ценные советы и В. Н. Горегляда, проявлявшего неизменный интерес к публикации перевода. Мне остаётся с чувством глубокой благодарности почтить их память.

Владислав Сисаури