Прочитайте онлайн Путешественница. Книга 1. Лабиринты судьбы | Глава 36Практическая и прикладная магия

Читать книгу Путешественница. Книга 1. Лабиринты судьбы
4718+16877
  • Автор:
  • Перевёл: В. С. Зайцева

Глава 36

Практическая и прикладная магия

Я была права: темнота настигла нас, прежде чем мы попали в Лаллиброх, мокрые и продрогшие. Усадьба, конечно, уже спала, света нигде не было, разве что в гостиной горело несколько окон. Собаки заворчали на нас, одна, черно-белая, даже залаяла и бросилась навстречу, но после того как Эуон-младший цыкнул на нее, она убралась, на всякий случай ткнув носом в мою ногу в стремени.

Ведомая мальчиком, я вошла в холл. Навстречу сыну выскочила Дженни. Она выглядела плохо – осунулась и почернела, но встретила Эуона радостно, хотя тут же принялась распекать его.

– Гадкий мальчишка! – напустилась она на него. – Где ты был? Мы извелись здесь. – Она быстро осмотрела сына, не поранен ли он, не случилось ли что-то плохое с ним. – Все хорошо? – уточнила Дженни.

Но с его кивком она не угомонилась.

– Хорош же ты, парень! Ничего, попомнишь мое слово – опять выдерут! Так где же ты был, чертенок?

Меня вовсе не было видно за Эуоном, и я находилась в выгодном положении, поскольку он отдувался за нас обоих. Бедняга совсем вымок, а здесь еще приходилось выслушивать материнские упреки. Он ничего не сказал, а дернул плечом в качестве ответа Дженни и отошел так, чтобы было видно меня, теперь предоставив мне разбираться с матерью.

Дженни никак не ожидала увидеть меня снова. На секунду мне показалось, что она удивилась даже больше, чем когда я вернулась «из Франции». Ее голубые глаза, округлившись, перестали быть раскосыми. Она молчала, но не отрывала взгляда от моего лица, а когда посмотрела на Эуона, сказала ему:

– Ты – кукушонок. Ты – огромный тощий кукушонок в чужом гнезде. Бог весть, кто твоя настоящая мать, но кормлю тебя я. – Дженни оценила его поступок своеобразно, говоря почти спокойно. Констатировав это, она умолкла.

Ее сын залился краской, уставился взглядом в пол и дергал непослушные мокрые волосы, липшие к лицу.

– Мама, это… я… – изучал он свои сапоги. – Нельзя было…

– Все, прекрати! Не хочу слышать глупых оправданий, – теперь Дженни не хотела слушать малыша, совсем как я недавно. – Ступай к себе, с утра поговоришь с отцом.

Не нужно было долго думать, что будет ждать Эуона утром. Парню было нечем крыть – мать уже все сказала, поэтому он помял шляпу в руках, пожал плечами, глядя на меня, словно говоря, что сделал все, что мог, и ушел.

Пока за ним не закрылась дверь, Дженни молчала и разглядывала меня, будто бы я очень изменилась за два дня. А вот она изменилась. Переживания дали о себе знать: она выглядела хуже прежнего, скорее всего, опять не спала. Теперь Дженни выглядела старше своих лет, несмотря на то что была по-прежнему худенькой.

– Ты снова в Лаллиброхе, – Дженни говорила очевидные вещи.

Ее голос ничего не выражал, поэтому я кивнула, не нуждаясь ни в оправдании, ни в защите. Усадьба молчала; подсвечник, стоящий в прихожей, не разгонял полумрака.

– Да. Но не стоит беспокоиться. – Я не хотела новых скандалов, ведь приехала не за этим, и говорила тихо, высказывая только самое важное. – Джейми здесь?

Дженни повременила еще несколько секунд, думая, разрешить ли мне находиться здесь какое-то время. Потом она указала направление:

– Иди туда, он там.

Уже стоя в дверях, я не удержалась, чтобы не спросить:

– А Лаогера?

– Уехала. – В отношении меня Дженни приняла абсолютно спокойный, даже бесцветный тон.

Кивком я поблагодарила ее за информацию, несомненно ценную сейчас, и прикрыла дверь с другой стороны.

Домашние не могли найти такого дивана, чтобы уместить на нем Джейми, поэтому разложили для него походную койку, поставив поближе к камину. Огонь уже догорал, и все равно профиль Джейми казался графически четким.

Он был жив: об этом свидетельствовало одеяло, фиксировавшее дыхание Джейми попеременным движением вверх и вниз. Значит, он спал или был без сознания. Здесь тоже было полутемно, и мне потребовалось время, чтобы рассмотреть, что было в комнате. Для больного на столике стояла вода в графине и бренди в бутылке. Шаль, висевшая на спинке мягкого стула, выказывала присутствие Дженни во время ночных бдений возле брата.

Что ж, состояние едва ли критическое, по крайней мере Джейми не стонет и не мечется в беспамятстве. Сняв мокрый плащ, я повесила его сушиться на стул и взяла шаль, принадлежащую Дженни, ожидая, пока руки согреются.

К сожалению, я ошиблась и все было не так хорошо, как казалось. Едва я коснулась лба Джейми, сразу все поняла: жар действительно начался давно и был очень силен. От моего прикосновения Джейми заметался; комнату огласили его стоны. Я опомнилась – я тупо смотрела на него, тогда как не на что было смотреть. Нужно было действовать, но я не будила его. Было бы жалко прерывать и без того неспокойный сон пациента. Да, теперь Джейми был моим пациентом.

С плаща скапывало, и меня пробрал озноб. У шотландцев есть поверье: когда в доме находится больной при смерти или когда близится чей-то смертный час, слышно, будто на пол капает вода.

Правда, поверье оговаривало, что слышат такой звук не все, а только те, кто способен видеть и слышать больше обычных людей. Интересно, принадлежу ли я к таким людям? Я невольно улыбнулась. Как же иначе, если я хожу между камней, как по паркету, проникая в различные пласты времени?

Улыбка должна была бы разогнать мрачные мысли о «смертной капели» – поверье содержит такое название, – но нельзя сказать, чтобы я была встревожена только из-за этой притчи. Нет. Стоило Эуону сообщить мне страшную весть, и память услужливо подбрасывала подробности ночи гибели Фрэнка. Пока я ехала в Лаллиброх, не могла прогнать эти навязчивые воспоминания.

Тогда, у его ложа, я думала о смерти и о том, что все в нашей жизни, в том числе и брак, временно и преходяще. Я знала это как врач, а потом узнала и как жена. Теперь же, смотря на Джейми, я размышляла о Фрэнке: ведь он не был обязан принять Бри как дочь и тем не менее сделал это. И взял меня в жены. Значит, он чувствовал себя обязанным и не хотел снять с себя бремя ответственности, которое я повесила на него своим поступком.

Джейми, во всем другой, в этом был подобен Фрэнку. Он считал себя ответственным за человеческие судьбы и занимался даже теми, кто не просил его участвовать в своей судьбе, помогал, потому что считал себя обязанным помочь кому бы то ни было – Лаогере и ее детям, Дженни и ее детям, арендаторам, пленным Ардсмьюира, контрабандистам на побережье, мистеру Уиллоби и Джорджи, Фергюсу… Все это лежало на его плечах.

Со смертью Фрэнка я стала вдовой, а стало быть, по прошествии определенного времени могла уладить свою личную жизнь, не боясь оскорбить этим его память. Брианна выросла, оканчивала школу, стало быть, я больше не обязана заботиться о ней денно и нощно. Уладив дела в больнице, я освободилась от всего, что связывало меня с моим миром. Джо Эбернети помог решить мелкие проблемы, взяв на себя мои обязанности.

У меня было время и для раздумий, и для выбора, и для поступков. Но его не было у Джейми. Я ворвалась в его жизнь без спросу, вернулась, не зная, ждут ли меня. Разумеется, я застала его неподготовившимся, упала как снег на голову, разрушив какие-то его связи, нарушив планы, от которых он не мог отказаться.

Он ничего не сказал о Лаогере, верно. Почему? Да потому, что боялся, ведь он признался в этом. И это была правда. Я же не поняла его, даже не захотела слушать его объяснений, не хотела поддержать его. И в конце концов оставила его… Его опасения подтвердились. Но и у меня были свои страхи: я не верила, что Джейми по-прежнему любит меня, что Лаогера была временным эпизодом в его жизни, что он готов отказаться от нее ради меня. Я была для него старой любовью и думала, что на этом наши отношения кончились, что Джейми будет жить с новой семьей, и ушла от него, позорно бежала, не думая, что ждет меня впереди. Это бегство было смерти подобно, и я надеялась, что Джейми остановит меня – иначе мне было не остановиться.

Я была слишком горда, чтобы задуматься над тем, что я делаю, но тем не менее слова Эуона дошли до моего сердца.

Наша жизнь с Джейми похожа на открытие ключом замысловатого замка, где все шестеренки приводят в движение друг друга и зависят друг от друга. Такие сложные отношения у меня были разве с Брианной, но с Джейми все было куда сложнее. Замок открылся окончательно, когда я вернулась в Эдинбург, когда вошла в тупик Карфакс. Замок был открыт, но не сама дверь – я не могла открыть ее сама, на это мне недоставало сил. Но то, что было скрыто за дверью – наше будущее, – уже виднелось и манило за собой.

Смотря на распростертого Джейми, следя за его дыханием, отмечая тени на его лице, я осознала, что единственное, что должно меня занимать и заботить, – то, что мы живем и живем, в одном городе. И будем жить: я возвращаюсь навсегда, чего бы это ни стоило.

Джейми смотрел на меня, но я была занята своими мыслями. Звук его голоса вернул меня в комнату к больному.

– Ты здесь, англичаночка. Я ждал тебя.

Он не дал мне ответить, продолжая говорить. Тень ложилась на его лицо, глаза были черными.

– Моя хорошая, моя любимая… – Я с трудом улавливала его голос, таким тихим он был. – Ты так хороша, золотые глаза, легкие волосы.

Он потрогал губы сухим языком.

– Да, ты простила меня, ты узнала, я вижу, я знал это.

Неужели он думает, что я забыла, как он выглядит. Но нет, пускай выговорится.

– Mo chridhe, я боялся, что ты уже никогда не придешь… Но ты здесь! Да… Я так боялся, я никого не любил после тебя, мне никто не нужен… но было так тяжело…

Он бормотал что-то несвязное, закрывая глаза.

Я не двигалась, думая о дальнейших действиях. Джейми опередил меня: он снова посмотрел на меня, ища мои глаза и задыхаясь от лихорадки.

– Это недолго, не переживай. – Его губы дрогнули, изображая подобие улыбки. – А потом я опять буду с тобой, гладить тебя, ласкать. Да, это так хорошо – ласкать тебя. Я хочу коснуться твоей кожи.

– Джейми, милый Джейми!

Я нежно погладила его по щеке, горящей под моей рукой.

Он внезапно пришел в себя и выпучил глаза от изумления. Затем вскочил на кровати, закричав от боли, причиненной ранам этим подъемом.

– Боже, Господь наш Вседержитель! – Он держался за левую руку. – Ты правда здесь, не снишься, не кажешься! Черт побери, забери, приподними и шлепни! Господи Иисусе, к Тебе наши молитвы!

– В чем дело? – Я считала нормальным удивлять Джейми своими бесконечными возвращениями из странных мест.

Крик Джейми, вызванный его движением, в свою очередь, вызвал движение среди жителей Лаллиброха. Они вскочили с постелей, судя по всему, – было слышно, как босые ноги топочут по половицам. Значит, серьезно перепугались, если слышно, ведь полы в усадьбе были толстыми.

В комнату заглянула Дженни, но брат прогнал ее, стоная от боли или от чего другого.

– М-м-м, – мычал он. – Господи прости, как, как ты сюда попала? Зачем?

– Как это зачем? Разве ты не посылал Эуона по мою душу?

Джейми попробовал отпустить больную руку, но боль вернулась опять, и он опять застонал, стиснув зубы, а потом принялся поминать на чем свет стоит святых, чихвостя их почему-то на французском языке, а после и животных, в деталях описывая их репродуктивную систему.

– Умоляю, ляг и успокойся! – Я буквально силком бросила его на подушки. Кожа на его руке натянулась – плохой знак.

– Я видел тебя во сне, в жару. Думал, что ты мне кажешься. – Он сопел. – Но ты опять здесь, снова, хотя уезжала навсегда. Напугала меня, как всегда. Какого черта ты здесь?

Рука болела, но Джейми уже только кривился.

– Кажется, проклятая рука скоро отвалится. Да катись оно к черту, надоело! – решил он, когда я убрала его правую руку, чтобы осмотреть больную левую.

– Так что с Эуоном? Он приехал за мной и привез меня сюда. – Я уже закатала его рукав; Джейми был в ночной сорочке.

От локтя и выше кожу скрывала здоровенная повязка из куска чистого полотна, за которое я ухватилась.

– Нет, конечно. Ай-й! – прошипел Джейми.

– Готовься, дальше будет еще больнее, – пообещала я. – То есть Эуон поехал сам, решив уладить дело без твоего участия? Ушлый малый. Как же так, тебе было все равно, вернусь я или нет?

– Нет, не хотел! – вскричал Джейми. – Ты бы вернулась жалея меня, а я не собака, издыхающая в придорожной канаве, чтобы меня жалели! Я вообще строго-настрого наказывал ему сидеть дома и никуда не высовываться, а он полез туда, куда его не просили!

Рыжие брови сдвинулись на переносице.

– Ты не собака, а я не ветеринар, – прекратила я его монолог. – Интересный же ты: наговорил нежностей, пока бредил, а как увидел, что я настоящая, сразу отказываешься от своих слов. Возьми в зубы одеяло – сейчас будет больно.

Джейми закусил губу и надулся, не отреагировав на мой выпад. Он сопел; лоб был потный. Было слишком темно, чтобы я могла как следует что-либо видеть – я даже не видела, бледен ли мой пациент.

Дженни хранила свечи и разные мелочи в столе, куда я незамедлительно полезла.

– Значит, хитрец Эуон намеренно сказал, что ты при смерти. И правда, иначе бы меня здесь не было. Счастливая мысль.

Слава богу, за свечами не пришлось идти к Дженни – они были в одном из ящиков стола. Лаллиброхцы имели свои ульи.

– Да. Но я на самом деле при смерти, – сухо констатировал Джейми. Голос был ровный, но дыхание сбивалось.

Я недоверчиво взглянула на него – он был спокоен, как спокоен обреченный. Рука его болела не так сильно, как прежде, но дыхание было неровным, а глаза – тяжелыми и сонными. Я не хотела ничего говорить, не видя раны, поэтому возилась со свечами. В комнате были огромные канделябры для больших торжеств, в которые я вставила свечи. Свет пяти огоньков основательно преобразил комнату: теперь она выглядела, как будто я готовлю ее для будущего бала. Теперь можно было осмотреть Джейми.

– Ну-ка, дай руку.

Рана была небольшая, но по боком образовалась короста и был налет голубого цвета. При надавливании раневое отверстие расширялось и выпускало гной. Джейми нервничал, пока я осматривала и прощупывала его руку.

– Да, заражение есть. Но не все так печально, как могло бы быть, – констатировала я. – Эуон сказал, что есть и второе ранение. Это попала та пуля? Или Лаогера стреляла дважды?

– Это та пуля. Дженни уже вытащила ее. Пустяки. Рана около дюйма.

Видно было, что говорить ему тяжело – губы сжимались, когда он умолкал.

– Мне нужно посмотреть. Покажи, пожалуйста.

Он отнял руку, зажимавшую рану, очень медленно. Значит, двигаться было очень больно. Пуля вышла с внутренней стороны плеча, над локтем. То, что входное и выходное отверстия не совпадали, указывало, что она отклонилась.

– В кость, – пробормотала я диагноз, пытаясь не думать о боли, которую чувствует сейчас мой пациент. – Как думаешь, кость сломана? Не буду заставлять тебя поворачиваться, раз без этого можно обойтись.

– И на том спасибо, – слабо поблагодарил Джейми, сложив губы в подобие улыбки. – Думаю, что не сломана. Я знаю, что такое перелом. Ломал и руку, и ключицу. Сейчас болит по-другому. Очень болит.

– Представляю… – Я щупала бицепс. – Скажи, как далеко в руку отдает боль?

Джейми поглядел на свою руку, оценивая.

– Кажется, что в ней торчит по меньшей мере кочерга. Раскаленная. В руке, не в кости. И бок горит, словно в огне.

Он смутился.

– А можно мне бренди? Сердце страх как колотится.

Бренди я ему не дала, но налила воды. Джейми удивился, но промолчал. Выпив воду, он откинулся на подушки и тяжело дышал.

Открыв глаза, он заявил:

– Лихорадка… вот уже два раза я чуть не умер от нее. Теперь пришел мой срок. Я не хотел тревожить тебя. Но хорошо, что ты приехала.

Он задыхался, но говорил:

– Я сожалею. И хочу проститься, сделать все, что нужно. Я не могу просить… быть до самого конца… но ты же останешься ненадолго, да?

Здоровой рукой он сжимал матрас. Просьбу Джейми легко можно было счесть отчаянной мольбой, гласом вопиющего, но он старался говорить и смотреть спокойно, давая мне право отказать ему, как можно отказать во всякой просьбе.

Я села возле него, стараясь, чтобы мое движение не отдалось болью в его руке. Огонь освещал половину его лица, тогда как другая была погружена в тень. За эти несколько дней у Джейми отросла колючая рыжая щетина, в которой кое-где виднелись серебристые седые волоски. Он смотрел на меня в упор, не в силах скрыть желание удержать меня. Из гордости я не могла допустить, чтобы на моем лице отражалось то же желание, но в душе очень хотела остаться.

– Останусь… ненадолго, – гладя его щеку, я боялась говорить однозначно. – Но умереть тебе не дам.

Он удивился такому категорическому заявлению.

– Один раз ты уже спасла меня. Мне до сих пор кажется, что это было колдовство. Второй раз меня спасла сестра. Она не колдунья, но упорная. Наверное, вы хотите мне добра и можете снова спасти. Лихорадка опять убивает меня, и я готов умереть. Так будет лучше для всех.

– Дурак. Дурак и трус.

Мне было жаль Джейми, хотя он и говорил сейчас глупости. Я встала, запустив руку в карман. В юбке у меня было то, что ни в коем случае нельзя было потерять, тем более находясь в Шотландии.

На столе оказалась коробочка, извлеченная из моего кармана.

– Хочешь не хочешь, а жить будешь. Не выйдет у тебя умереть, как ни старайся. Я не разрешаю.

В контейнере находились шприцы, целый набор, блестевший холодным металлом. Они были завернуты в серую фланельку. Рядом лежал пенициллин в таблетках. Целый джентльменский набор практикующего врача.

– Черт возьми, что ты притащила? – Джейми вытаращил глаза, насколько это было возможно в его состоянии. – Что это за иголки?

Пенициллин растворялся в стерильной воде. Я проигнорировала вопрос Джейми, вставив иглу в емкость и проткнув пленку на срезе. В свете свечей было видно, как шприц наполняется белесой жидкостью. Я оттянула поршень – нужно было следить, чтобы в шприц не попал воздух. Когда лекарство было внутри шприца, я нажала на поршень, и шприц выпустил каплю раствора.

– Ляг на правый бок. И убери рубашку с задницы. – Я стояла с иглой в руке.

Он подозрительно покосился на шприц, но выбора не было. Пришлось повиноваться. Я смотрела на его попку, которая сейчас будет ужалена.

– Все то же, что и тогда, двадцать лет назад. – Я скрыла свое восхищение рельефом пятой точки Джейми.

– Знаешь ли, у тебя тоже. Но я почему-то не прошу тебя задрать юбку, – парировал он. – Неужто так нравится?

– Вполне нравится, но сейчас не время для глупостей. – Я прошлась по половинке его попы тряпочкой, предварительно смочив ее бренди.

– Бренди хорош. Я бы не отказался промочить им глотку. Зачем переводить продукт? – Пациент наблюдал за мной через плечо.

– Мне нужен спирт или нечто на его основе. Другого нет, так что лучше помолчи и не двигайся.

Игла вошла в кожу, а с ней и лекарство. Я старалась. Джейми потер шишку и заявил, что я его «укусила».

– О, это не смертельно, скоро пройдет. На-ко, выпей, но немного. – Я расщедрилась и налила на дно чашки бренди, не более чем на дюйм.

Он был рад влить в себя бренди привычным способом, а глядя на ненужные более шприцы, поделился наблюдением:

– Ведьмы вроде как тычут в куколок булавками. А ты всадила в меня иглу. Что, так теперь у вас повелось?

– Иголка – это шприц. Им совершают инъекции под кожу и не только под кожу.

– Угу. Колдовать можно по-разному, да. Мудреное слово, и приспособление у тебя мудреное. Эка штука – пихать в людей булавки! Будто гвоздь вбили. А что, любезная госпожа доктор, как рука связана с задницей, а?

Я вздохнула.

– Помнишь мой рассказ о микробах?

Но Джейми был невеждой и не упомнил.

– Ну как же, маленькие животные, невидимые такие. То есть человек их не видит, но они есть, – популяризировала я микробиологию. – Они живут в грязной воде, в воздухе, могут жить и в плохой пище. А когда попадают в тебя, случается беда – ты болеешь. И через рану тоже могут попасть.

Он оживился.

– То есть у меня в руке поселились такие животные? Да, похоже на то. И похоже на то, что их там целая куча!

Стук моего ногтя по коробочке заставил его замолчать.

– Я уколола тебя лекарством. Оно убьет всех вредных животных, но его нужно колоть через каждые четыре часа. Потерпи до завтра. Где-то в это время мы узнаем, удалось ли нам их победить.

Джейми молчал.

– Согласен?

Он подтвердил кивком.

– Да уж согласен. Они были правы, что хотели тебя сжечь.