Прочитайте онлайн Султан и его гарем | IVГлас пустыни
IV
Глас пустыни
Там, где из Каира в Суэц извивается караванный путь по пустыне Эль-Тей, где Синай гордо подымает свою священную вершину, а Красное море гонит свои волны до Суэца и Акабы, шел одинокий человек.
Это было удивительно, чтобы человек рискнул один идти навстречу опасностям пустыни, и к тому же без лошади или верблюда. Путешественники всегда соединяются в караваны. Человек этот отважился на невероятное. Спокойно, мерным шагом, сгорбившись, шел он по песку пустыни. Между тем после жаркого дня наступил вечер.
Одинокий путешественник опирался на пилигримский посох. Зеленая арабская головная повязка, концы которой развевались по обе стороны, полузакрывая бледное лицо, обвивала его голову, а под ней, при ярких лучах вечерней зари, сверкала узкая золотая маска. Рваный желтовато-серый плащ походил на полинялую орденскую мантию. На ногах путешественника были кожаные сандалии, которые укреплялись широкими ремнями выше лодыжки. Седая длинная борода спускалась на грудь, но он не казался стариком, напротив, походка его была тверда и уверенна. Кругом, насколько мог обнять глаз, не было видно ни одного живого существа. Далеко вокруг, до самого горизонта, ничего, кроме песка, облитого красноватым светом вечерней зари! Ни одной тропинки не было видно, ничто не указывало место отдыха, ничто не показывало направления! Песчаное море окружало путника в оборванном плаще. Но все же след был, обозначавший ведущую через пустыню дорогу – большие караваны оставили следы на пути! Тут лежали полусгнившие останки овцы, там сандалия, в другом месте – оборванный мех для воды, посох, остатки головной повязки и другие вещи, обозначая место, где караван отдыхал и откуда уже продолжал свой дальнейший путь.
Ни деревца, ни кустарника, ни былинки – ничего, кроме страшной пустыни смерти! Ни пения птички, ни жужжания жука, ни плеска воды – всюду тишина! Пагубна эта тишина, мучительна, и смертельный страх овладевает всяким, кто в первый раз отважится пуститься в это плавание по песчаному морю!
Но путник в оборванном кафтане не чувствовал, по-видимому, ни страха, ни одиночества. Он, казалось, привык к ужасам и опасностям пустыни.
Когда же вечерняя заря мало-помалу потухла и горизонт оделся сначала в пурпурно-красный, затем в фиолетовый цвет, когда в туманной дали песок пустыни, казалось, слился с небом и наступил час молитвы, одинокий путник опустился на колени и, обернувшись лицом к Мекке, тихо произнес молитву.
Едва на далеком западе зашло солнце, как на востоке уже взошла луна и тихо поднялась по небу, проливая свой серебристый свет на необозримую пустыню.
Фигура в лохмотьях встала. Теперь, при бледном лунном свете, она еще отчетливее выделялась своею длинной тенью.
Только хотел путник продолжать свой путь, как заметил вдали полузакрытое туманом, но все-таки очень заметное явление пустыни, ту фата-моргану, которая зовется караваном духов.
Точно так же, как это бывает вблизи некоторых берегов, кажется, будто в этом песчаном море или над ним несется длинный-предлинный ряд молчаливо двигающихся фигур, навьюченных верблюдов, с трудом передвигающих ноги лошадей, – одним словом, целый караван! Путешественникам пустыни хорошо знакомо это странное явление, которое вследствие миража переносит и приближает к удивленным глазам нечто такое, что удалено на несколько миль, и при виде такого каравана духов каждого невольно охватывает тайный ужас.
Одинокий путник, глядя на призрачный поезд, узнал в нем караван богомольцев, который король Египта, подобно султану, обязан ежегодно отправлять в Мекку. Он также посылает постоянно два драгоценных ковра в Мекку и Медину, один из них, называемый Кисвей-эль-Торбей, зеленого цвета и украшен изречениями из Корана. Он предназначается лежать на гробе пророка в Медине. Другой – из черного штофа с зеленой бахромой, называемый Кисвей-эль-Неббен, предназначается украшать кровлю Каабы в Мекке.
Верблюд в роскошной сбруе везет эти дары в дорогой палатке на спине.
Кавасы окружают верблюда, и отряд кавалерии сопровождает караван через пустыню для защиты его от разбойных набегов арабов.
Перед глазами одинокого путника прошел этот караван с его богомольцами и всадниками, с его чиновниками и дервишами и с необходимою принадлежностью каждого каравана – безумными богомольцами, которые на Востоке, как состоящие под особым божьим покровительством, причисляются к святым. Они составляют постоянно самостоятельную часть каравана и ездят почти каждый год в Мекку. Между ними можно было увидеть таких, все тело которых, смуглое и худое, блестит от жиру, которым они натираются каждый день, между тем как с головы висят длинные, заплетенные или всклокоченные волосы; другие же гладко стригут голову и обвешиваются старыми горшками, сковородами и котлами; третьи, совсем почти голые, носят на теле вериги или железные кольца на шее, четвертые увешиваются пестрыми лохмотьями и трубят в рога антилоп.
При виде этого длинного каравана человек в рваном кафтане остановился, и сложа руки на груди, ждал до тех пор, пока воздушная картина снова не обратилась в ничто, из чего она и возникла.
Затем он продолжал свой путь и свернул в сторону с караванной дороги. Тут вдали на горизонте выплыла едва видимая черная точка. К этой-то точке и направился одинокий путник; последняя становилась все больше по мере того, как он к ней приближался. Скоро показалась темная, громадных размеров пирамида. Среди песков пустыни и бесконечной глади равнины вырастало это мощное, воздвигнутое из больших плит здание. Оно высится здесь целые тысячелетия, как огромный знак давно минувшего времени, как памятник старины, которого никакая сила не в состоянии была разрушить – даже время.
Это была одна из тех пирамид, которые служат надгробным памятником царям, жившим тысячелетия назад. Огромное здание среди песков пустыни заключало в себе нечто строгое, мощное, и его громадность внушала уважение. Освещенное луной, оно выглядело еще таинственнее. Как немой исполинский сторож, как сверхчеловеческое произведение и все же воздвигнутое человеческими руками, как необыкновенный колосс, внутри которого, скрытая в каменистой массе, заключена мумия того царя, в царствование и по приказанию которого было воздвигнуто это исполинское произведение. Так предстало оно в своей величественности, в своей мощи глазам одинокого путника, который в сравнении с ним казался карликом.
Он направился к той из четырех сторон пирамиды, на которой находились иероглифические надписи, теперь уже давно разгаданные. Пирамида была сложена из огромных камней, но ни малейший знак не выдавал двери, входа или отверстия.
Итак, одинокий путник в оборванном кафтане подошел к пирамиде с той стороны, на которой находился удивительный иероглиф давно минувшего времени.
– Бейлерг-беги![17] – воскликнул он громким голосом.
– Кто зовет меня? – раздалось глухо, как из могилы.
– Твой вестник из Стамбула! – отвечал путник.
– Какую весть приносишь ты мне? – спросил как бы выходящий из глубины пирамиды голос.
– Семеро бегов шлют тебе со мной поклон и желание всякого благополучия! – воскликнул одинокий путник. – Стараниям Шейх-уль-Ислама не удалось еще открыть ни малейшего следа! Все его стремление, как и прежде, направлено к тому, чтобы захватить в свои руки верховную власть!
– Неужели он или его соперница пользуются еще властью? – прозвучал голос пустыни. – Это несчастье! Близок день, в который род Османов падет!
– Грек Лаццаро доставил принца Саладина и Рецию в руки Кадри, они находятся в развалинах.
– И маленький принц также? Он погибнет в неволе!
– Кадри содержат его хорошо, так как Шейх-уль-Ислам надеется через него влиять на принца Мурада, за которого, равно как и за принца Гамида, он ходатайствовал у султана Абдул-Азиса!
– Судьба должна свершиться! – продолжал голос пустыни. – Никакая власть и хитрость не могут удержать течение событий! Всякая вина будет отомщена на земле.
– Дочь гадалки возвращена к жизни, – продолжал одинокий путник. – Черная Сирра полна благородных намерений и чувств! Она с большой хитростью и умом служит добру, и все ее планы и действия направлены только к тому, чтобы помешать намерениям Кадри и грека!
– Это грек Лаццаро заколол Абдаллаха?
– Да, по приказанию Кадри! Он был только орудием Мансура.
– Горе вере, имеющей такого защитника, который прибегает к подобным средствам, – прозвучал голос пустыни. – Бог есть Бог, Бог есть любовь! Все люди братья! Вера должна не разделять их, но приводить к снисхождению, к справедливости, к согласию! Этой цели служим мы!
– Бог есть любовь! Все люди братья! – повторил стоящий снаружи торжественно и преклонился, сложив руки на груди.
– Продолжай! – приказал голос.
– Мансур-эфенди выдал Сирру за чудо, за пророчицу.
– Вот моя воля и приказание, которые ты должен сообщить всем: пусть братья, теперь и впредь, помогают Сирре и руководят ею! Пусть ни одна капля крови ее не прольется безнаказанно!
– Беги из Стамбула спрашивают, пришел ли последний час гадалке и греку?
– Мой голос уведомит братьев, когда придет час!
– Сади-бей и Зора-бей не умерщвлены, смертная казнь заменена ссылкой, – продолжал одинокий путник, – они здесь, для наказания Солии и эмира!
– Сади-бей подвергается тяжкой смертельной опасности в этой стране, – отвечал голос пустыни, – но он не должен погибнуть! Сообщи ближайшему бегу, чтобы ему были доставлены помощь и защита! Он удалился от Зора-бея; курьеры, которых он к нему посылает, не достигают цели.
Бег должен известить Зора-бея и привести его, иначе оба погибли!
– Приказание твое будет исполнено! Мое поручение теперь кончилось! Смиренно жду я дальнейших твоих распоряжений!
– Сообщи братьям, близким и далеким, что я бодрствую и знаю все! Сообщи бегам, что я доволен их усердием! Еще не настал час, когда мы все встретимся в Стамбуле, а он приближается! Великое лежит в лоне будущего! Уже подымается первый признак бури! Мансур-эфенди выбрал Салоники для того, чтобы дать первый сигнал к борьбе, к ожесточению умов! Око мое видит все! Пройдет немного месяцев, и первая кровь будет пролита!
Остерегайтесь вы все! Пусть каждый исполняет свою обязанность! Пламя вспыхнет, наше дело будет потушить и уничтожить его! Бог есть любовь! Все люди братья! Да не погибнет всякая любовь! Да будет везде согласие и благодать!
– Бог есть любовь, все люди братья! Вера не должна разлучать, но должна вносить согласие! – повторил стоящий у пирамиды.
– Да будет твоим путеводителем Господь! Иди с миром! – прозвучал голос пустыни.
Человек в рваном кафтане склонился, сложа на груди руки перед пирамидой, как перед повелителем, и, хотя никого нельзя было видеть, одинокий путник все-таки оказывал глубокую почтительность разговаривавшему с ним.
– Да будет надо мной твое благословение, Бейлер-беги! – сказал он и снова поднял свою укутанную голову. Месяц осветил золотую маску на лбу у него, и она ярко блеснула при лунном свете. Одинокий путник снова повернул от пирамиды в сторону и вернулся на большак, караванную дорогу, по которой в полумгле наступающей ночи исчез вдали.
Ветер размел следы его шагов на песке, ни одно существо не слышало ни его слов, ни голоса пустыни.
