Прочитайте онлайн Так умирают короли | Глава 38

Глава 38

Я приехал в прокуратуру вечером. Мартынов ждал меня. У него был вид шахтера, две смены подряд рубавшего уголек. Наверное, он теперь дневал и ночевал на работе.

– Поздновато, – проворчал он.

– Не мог отлучиться. Новый шеф знакомился с нашим коллективом.

– Какой новый шеф?

– Горяев. Занял место Самсонова.

– Ну и как он?

Я скорчил скорбную гримасу. Мартынов понимающе улыбнулся.

– Откуда он вообще взялся?

– До недавних пор продюсировал какую-то программу о членистоногих на сто пятьдесят седьмом канале, – хмыкнул я.

– С таким настроением вы много наработаете, – определил Мартынов.

– Это точно.

Он придвинул мне стул:

– Садись, разговор у нас долгий.

– Чего же так?

– Допрашивать тебя буду. Под протокол.

– Как подозреваемого? – осведомился я.

– Свидетелем ты у нас проходишь. По делу о контрабанде культурных ценностей.

– Значит, всерьез за Панова взялись?

– Всерьез, – кивнул Мартынов. – Ты в чем-то оказался прав, назвав его мафиози. Они целую паутину сплели, и Панов был за главного.

– Они – это кто?

– Там много людей задействовано, Женя. И у каждого были свои четко очерченные обязанности. Одни выясняли, что сейчас ценится и кому можно запродать товар, другие доставали требуемое, попросту говоря – воровали, третьи, как твой Загорский, выполняли роль курьера, перемещающего эти вещицы через границу.

– Неужели Загорский пошел на это? – Я покачал головой. – Может, он просто не знал?

– Он так и пытался это представить, – подтвердил Мартынов. – Не знал, что имеет место контрабанда, документы-то, мол, всегда были в порядке. Но это все отговорки для слабоумных. Расколется в конце концов, никуда не денется.

– Я-то думал, что вы нашли убийцу Самсонова.

Мартынов внимательно посмотрел на меня.

– Связи пока не видно, – признал он. – Но иногда открываются новые обстоятельства, позволяющие взглянуть на дело по-иному.

– Здесь-то что может быть?

– Все, что угодно. Мы отрабатываем сразу несколько версий. Ну, например, почему бы не предположить, что Самсонов каким-то образом был связан с этой контрабандой?

– Самсонов? С контрабандой? Чушь! – уверенно отклонил я эту версию.

Сама эта мысль казалась мне кощунственной.

– А вот ты погоди, – неожиданно мягко не сказал, а почти пропел Мартынов. – У Самсонова ведь крутились огромные деньги. Так? Почему бы не предположить, что он финансировал предприятие твоего Константина Евгеньевича?

– Он не мой! – огрызнулся я.

– Не твой, хорошо. Но все остальное остается в силе – мое предположение о возможной связи Панова и Самсонова.

– Они даже не были знакомы!

– Откуда ты знаешь?

– Мне так показалось.

– Вот видишь – «показалось».

– Да точно я вам говорю! Иногда фамилия Самсонова звучала…

– Где она звучала?

– В разговорах. Когда я, Загорский и Панов иногда упоминали его фамилию. И было понятно, что Константин Евгеньевич и Самсонов лично не знакомы.

– А почему же тогда заходила речь о Самсонове?

– Ну, все-таки такой известный человек. И к тому же мы с Загорским у него работали. Загорский как раз собирался в Германию, а Самсонов его не отпускал, так Альфред жаловался на него Константину Евгеньевичу…

– А тот что же?

– Обещал обломать Самсонову рога.

– Точно? – возбудился мой собеседник.

– Да. Еще в первый день нашего с Пановым знакомства он это сказал.

Мартынов торопливо придвинул к себе чистый бланк протокола.

– Вот видишь, – сказал он и нервно засмеялся. – А говоришь, что никакой связи не улавливаешь.

Я рассказал ему все, что знал: о Константине Евгеньевиче, о Загорском, о Самсонове. Но лично мне в версию Мартынова не верилось. Не мог Самсонов быть связан с этими людьми. Точнее – не могло быть той связи, какая представлялась Мартынову. Я так ему и сказал. Он в ответ только засмеялся:

– Проверим.

За окном было совсем темно, когда наша с ним беседа завершилась и я расписался под протоколом. Этот протокол Мартынов вложил в папку, в которой уже было много-много разных бумаг. Я представил, как эти листики, добавляясь один к другому, множатся и множатся, и уже не разобрать, что где. И в этом беспорядке, в страшной путанице фактов, фамилий и дат корчится бедолага Загорский. Уже не важно, убивал он или нет, это не имеет ровным счетом никакого значения. Только вот эти бумажки и имеют смысл. Я вдруг совершенно четко представил, что такое бюрократическая машина: неистребимое скопище бумажек, каждая из которых – сверхпрочная шестерня огромного бездушного механизма. Человек, попавший меж этих шестерен, обречен. Он будет раздавлен, и ничто не может его спасти.

– Я не верю, что Загорский – убийца! – повторил я.

– Он, значит, не убийца, – поддакнул Мартынов. – Тебя я тоже отбрасываю…

– Спасибо, – вставил я, но он даже не обратил внимания на мой сарказм.

– Вдову тоже выведем из круга подозреваемых – она, как ты утверждаешь, была безутешна и уж ни в коем случае не стала бы лишать человека жизни. Кожемякин, опять же по твоим словам, боготворил Самсонова, так что и о нем забудем тоже. Кто там у нас остается? Демин? По Демину не будет возражений? Ну вот мы и нашли убийцу. Сегодня уже поздно, – Мартынов демонстративно взглянул на часы, – но завтра мы непременно его арестуем.

Он намеренно довел ситуацию до абсурда, чтобы я почувствовал свою неправоту.

– А хотя бы и Демин! – буркнул я, злясь на собеседника. – У него тоже рыльце в пушку. Деньги приворовывал, так что Самсонов даже грозил ему тюрьмой. Демин только сейчас свободно вздохнул, – думал, что теперь будет хозяином программы, да Алекперов оказался покруче…

– Ах да, Алекперов! – вспомнил Мартынов. – Я как раз хотел о нем поговорить. Он ведь действительно замкнул эту программу на себя и действительно начал заниматься этим вопросом еще при жизни Самсонова, у него за спиной. Самсонов что – ничего не знал?

Я пожал плечами:

– Скорее всего – нет. Иначе был бы грандиозный скандал. Он не из тех людей, которые позволяют обходиться с ними некрасиво.

– Вот и я так думаю! Но на что тогда Атекперов рассчитывал?

– Кто смел – тот и съел.

Мартынов замотал головой.

– Э-э нет, – сказал он. – Я сегодня наводил справки, и выяснились очень интересные вещи. На первый взгляд все очень просто. По закону любой, подав заявку, может юридически оформить свое право на что угодно: на новый препарат, на придуманное им для своей фирмы название, на телепрограмму, как в вашем случае. И преимущество имеет тот, кто подал заявку первым, при условии, что нет никого, кто его право на патент оспаривал бы.

– Самсонов не оспаривал, – высказал я предположение.

– Ну конечно! Потому что он даже не знал об алекперовских планах. В итоге Алекперов получил права на программу и даже на ее название. Но я не зря сказал, что только на первый взгляд все просто. Потому что дальше начинают вносить поправки особенности нашей суровой действительности. Во-первых, правовая неразбериха. Во-вторых, наш менталитет, всегдашнее желание судить не «по закону», а «по справедливости».

Мартынов невесело усмехнулся.

– У вас в Останкино уже были подобные случаи, – продолжал он. – Мне рассказывали, что в некоторых программах возникали конфликты, часть коллектива уходила на другой канал и быстренько оформляла свои права на название программы, потому что само название – это уже капитал. Программа выходила лет двадцать, ее знали все, от мала до велика, и, уходя на другой канал, «раскольники» хотели увести за собой и телезрителей. И что?

– Что? – спросил я.

– А ничего. По закону они вроде имели право. А в жизни все обстояло иначе. Программа оставалась за тем, кто вел ее, кто все эти двадцать лет светился в кадре. Ты понял? Те, кто заявил свои права на передачу, формально могли бы потребовать, чтобы конкуренты сменили название. А в действительности всегда получалось так, что им этим правом не удавалось воспользоваться. Сила привычки. Закон буксует, кругом чад и дым – и никаких последствий.

– То же самое могло быть и с Самсоновым?

– Запросто! – убежденно сказал Мартынов. – Хочешь, я скажу, как было бы? Алекперов заявил бы свои права на программу, а Самсонов просто на эти его права наплевал бы. Продолжал бы выпускать свою программу и делал вид, что ничего не происходит.

– Алекперов бы его выгнал.

– И что? – усмехнулся Мартынов. – Самсонов уходит со своей программой на другой канал и работает там – на радость своим новым покровителям и на погибель Алекперову. Что дальше могло быть? – Мартынов поджал губы, раздумывая. – А ровным счетом ничего. Всего два варианта развития событий я вижу. Первый: Самсонов делает свою программу, Алекперов – свою. Алекперовская программа живет месяца три, самое большее – шесть, потом умирает естественной смертью.

– Почему?

– Не могут существовать две однотипные передачи. Одна изначально будет хуже и непременно умрет. А почему именно алекперовская? Да потому, что Самсонов имел очень хорошие позиции в рейтинге и многомиллионную аудиторию. Его невозможно свалить сразу, в одночасье. А людям не нужна битва титанов. Им нужен просто качественный продукт. То, что делает Самсонов, им было знакомо и нравилось. А у алекперовской программы – болезни роста и прочие неприятные штучки. Здесь Алекперов проиграл бы вчистую, так что первый вариант я отбрасываю. Остается еще судебная тяжба, в которой он пытался бы отстоять свое право на программу и задушить конкурента. Но этот вариант еще хуже первого. У Самсонова – слава родителя этой передачи и любовь миллионов. У Алекперова – клеймо стяжателя и едва ли не вора, пытающегося умыкнуть у Самсонова его детище. Ну, и кто выиграет в итоге? Да если бы даже суд признал правоту Алекперова, его программа умерла бы уже на следующий день после вынесения вердикта. Зрители не простили бы ему расправы над своим любимцем – Самсоновым. Выходит, при таком раскладе Алекперову не на что было надеяться.

– Мне кажется, он хотел договориться с Самсоновым, – сказал я. – А оформленные права на передачу – его козырь, если Самсонов будет неуступчив.

– Неуступчив – в чем?

– Я однажды стал свидетелем разговора между Самсоновым и Алекперовым. Алекперов хотел, чтобы наш шеф кое-что подправил в своей передаче.

– Я думал, что Алекперов не вмешивался в эти вопросы.

– Раньше, насколько мне известно, так и было. Но здесь он растревожился из-за рейтингов. У нашей программы начались некоторые сложности. Мы зашатались, и было подозрение, что это неспроста. Причину видели в ошибках, которые Самсонов допускал при разработке сюжетов.

– О чем идет речь?

– Алекперов говорил, что надо бы поменьше злости. Все должно выглядеть весело, как невинная шутка.

– Разве у вас были злые сюжеты?

– В чем-то Алекперов был прав, – признал я. – Если мы показывали идиота, который требует обменять ему сто его рублей на сто долларов и в случае отказа рвет на груди рубаху и требует книгу жалоб, то поначалу-то все выглядит очень смешно, но потом нам шлют письма и обвиняют нас в очернительстве, поскольку мы глумимся над народом, а народ вообще-то не такой.

– Но народ-то действительно не такой, – наставительно произнес Мартынов.

Если бы не его прокурорский тон, я бы смолчал. Но он вывел меня из себя. Потому что покушался на память о Самсонове. Пытался поставить под сомнение то, что тот делал.

– А если народ не такой, то кто же создавал тысячные очереди у контор всевозможных трастов? Кто нес свои сто тысяч, чтобы через неделю получить пять миллионов? Это было добросовестное заблуждение? Или что-то другое?

– Не кипятись, – примирительно сказал Мартынов.

– Самсонов никого не хотел обидеть. Он показывал людей такими, какие они есть. А если это кого-то шокировало, тому надо было прочитать эпиграф к гоголевскому «Ревизору».

По глазам Мартынова я понял, что эпиграф он не помнит, но пояснять ничего не стал – это была моя маленькая месть ему.

– Итак, Алекперов предлагал поменять концепцию, – вернул меня в прежнее русло Мартынов.

– Да. Он пришел к Самсонову и сказал примерно так: рейтинги показывают, что мы в чем-то ошибаемся. Скорее всего, людям хочется чего-нибудь более веселого. Так что дерзай. На что Самсонов ответил: «Что делал – то и буду делать».

– А Алекперову-то что за забота?

– Высокое место в рейтинге – это огромные деньги. Потеря позиции в рейтинге – потеря денег. Простая арифметика. Телевидение – это тот же бизнес. И Алекперов, как бизнесмен, при угрозе снижения доходов предпринимает соответствующие меры.

– Значит, он пытался договориться с Самсоновым, – задумчиво сказал Мартынов. – Пока – только договориться. Не предупреждая о своем козыре – патенте на программу. А Самсонов остался при своем мнении. Показал норов.

Он осторожно провел ладонью по выщербленной поверхности стола, будто вытирал невидимую пыль, и задумчиво повторил:

– Показал норов.

От этой мысли Мартынов отталкивался, надеясь, что она приведет в конце концов в нужную точку.

– А ведь это был пробный шар, – вдруг сказал Мартынов. – Их разговор.

И посмотрел на меня так, словно пытался понять – постиг ли я смысл происшедшего. Наверное, я его не обнадежил, и ему пришлось развить свою мысль.

– У Алекперова в кармане уже была бумага, подтверждающая его право на программу. Но он ведь не дурак, понимал, что просто так отодвинуть Самсонова не удастся. Для начала он решил его прощупать. Проверить на податливость. А Самсонов показал норов. И стало ясно, что компромисс с ним невозможен. И что патент на программу, которым обзавелся Алекперов, не более чем листок бумаги. Следовательно, так будет продолжаться строго определенное время.

– Какое время? – не понял я.

– Пока Самсонов жив, – пояснил Мартынов и посмотрел на меня с невыразимой печалью. – Со смертью Самсонова у Алекперова развязывались руки.