Прочитайте онлайн Танец с огнем | Глава 32,в которой все строят планы. Но у одних героев они сбываются, а у других – категорически нет.
Глава 32,
в которой все строят планы. Но у одних героев они сбываются, а у других – категорически нет.
Московский трактир – канарейки, звон чайников, гомон, сквозняк от открывающихся дверей унес листок со счетом, его ловит серый котенок с хвостиком морковкой. Счет упал на пол, в лужу, котенок наступил и брезгливо трясет лапой.
– Но не может же быть, чтобы ничего нельзя было сделать! – говорит Максимилиан Лиховцев, с силой растирая длинными пальцами лицо. На лице выступили красные пятна.
– Нам с вами сделать? – уточнил Арабажин. – Может. Нельзя.
– Кто-то другой? Но кто же, по-вашему?
– По-нашему с вами, это не «кто-то», а «что-то». По ее, несомненно, существительное одушевленное. Синие Ключи. Это единственное, что сейчас может вернуть Люшу к уравновешенному существованию.
– Но как же… она ведь сама избегает… Впрочем, вы, конечно, правы! Я должен был понять, догадаться… Что ж, я сделаю это, даже если мне придется действовать силой. Времени нет совсем. Девочка Оля (помните маленького ангела?), которая является моей осведомительницей, сказала, что Люба собирается уезжать из Москвы в Крым каждое утро, но каждый вечер уже не в состоянии это сделать. И тем не менее в любой момент… Но согласитесь ли вы, Аркадий Андреевич, мне помочь? Ведь Люба вас…
– Да уж, она – меня… – усмехнулся Арабажин. – Вы лично и совсем недавно имели возможность наблюдать, какую… хм… экзальтированную реакцию вызывает у нее моя скромная персона.
– Вы сами объяснили мне, что это не имеет никакого значения.
– Да. Другим всегда легче объяснить, чем себе. Но тем не менее, я снова попытаюсь помочь вам, точнее, Люше. И черт меня побери, если я знаю, почему я это делаю…
К обеду Александр закончил беседовать с управляющим о неотложных делах и выдал Феклуше в хозяйство пуд привезенного из Москвы качественного ядрового мыла.
За супом с потрошками сказал озабочено:
– Плохая новость. Начальница пансиона фрау Шнейгель сообщает: Анна из пансиона сбежала. Перед побегом, по всей видимости, обложила всех так, что почтенная дама пишет: даже если найдется, не трудитесь привозить обратно. Готова вернуть деньги. Ума не приложу, где она, что делает и что с ней теперь будет…
– Вернется к попрошайничеству, – равнодушно предположила Юлия, разрезая на тарелке тоненький ломтик телятины. – Если верно то, что ты рассказывал об этих детях, ей не привыкать. Ты для нее сделал, что мог. Будем надеяться, что мальчик окажется умнее… Гораздо больше меня интересует: когда мы наконец отсюда уедем? Мне здесь некомфортно…
– Но почему, Юлия? Я готов все изменить по твоему вкусу, – улыбнулся Александр и, отложив прибор, поцеловал руку женщины. – Хочешь – переставим мебель? Купим новые лампы? Поменяем обои? Что-нибудь построим или, наоборот, разрушим?
– Ради бога, нет! Просто уедем, – сказала Юлия. – Этот дом слишком откровенно меня не любит. Взять хотя бы эту горничную с лицом породистой гончей. Она смотрит на меня так… Мне только что пришло в голову: ты что, с ней путался?
– Конечно, нет! – запальчиво воскликнул Александр.
Феклуша, уносившая опустевшие тарелки, только крякнула от досады за товарку.
Обе гувернантки, француженка и англичанка, поджали губы и взглянули неодобрительно – богатая и красивая усадьба, но до чего же в ней распущенная прислуга!
Впрочем, за недолгое время пребывания в Синих Ключах они наслушались уже достаточно историй, чтобы понимать: что взять со слуг при таких хозяевах!
После обеда хорошо немного поспать на крахмальных, пахнущих травами и лавандой простынях – Александр приобрел эту привычку именно в Синих Ключах и находил ее очень приятной.
Юлия днем не спала и послеобеденное время обычно проводила в библиотеке или, если погода позволяла, гуляла по парку.
Александру снилось холодное пламя без дыма. В пламени танцевала гибкая, меняющая очертания фигурка. Он долго смотрел, потом хотел уйти, но в этот момент совершенно бесшумно, но с ворохом ослепительных искр рухнул дом, и его придавило бревном, а торчащий из бревна гвоздь едва не вонзился ему в шею…
Когда Александр проснулся, бревно по-прежнему давило ему на грудь, а шею холодило приставленное к ней лезвие ножа.
– Не бойся, я не буду тебя резать, – тихо, свистящим шепотом пообещала сидящая на нем верхом Атя. – Ты главное не рыпайся совсем. И быстро говори: где Ботьку держат и как туда добраться. Адрес, понял? Ты только не соври мне, ладно? Потому что если там вдруг Ботьки не окажется, мне придется сюда вернуться, и тебя, или уж твою мадам все-таки зарезать…
Атя была грязна до последней степени, и от нее неприятно пахло. Платье превратилось в лохмотья, волосы давно нечесаны и свалялись, на щеке – глубокая, еще не закрывшаяся царапина. Глаза – живо сияют.
Он счел за лучшее два раза раздельно и подробно (она потребовала повторить) описать месторасположение пансиона, в котором учился Борис. Она с прилежностью лучшей ученицы повторила вслух. Лезвие ножа щекотало шею.
– Алекс, что здесь происходит?!! – воскликнула Юлия, появляясь на пороге. – Я услышала твой голос, решила, что ты так странно разговариваешь во сне… Но… У нее что – нож?!
Увидев Юлию, Атя с ловкостью древесного зверька отпрыгнула в сторону, скатилась с кровати, присела в кресле на корточки и выставила перед собой нож, совершая его острием медленные, приблизительно круговые движения (гипнотический прием, принятый в трущобных драках для отвлечения внимания противника):
– Ты не волнуйся, и главное – не кричи, – скороговоркой сказала она. – Он целый совсем, я его нимало не покоцала. Мне просто про Ботьку надо было узнать быстрее и наверняка, а теперь я уйду.
– Куда ты пойдешь? – спросил слегка пришедший в себя Александр. – Туда, где сейчас находится Борис, надо почти сутки на поезде ехать… Анна, послушай меня…
– Это ничего, ничего… Я доберусь непременно… Потом, как Ботьку вызволю, мы пойдем по миру Люшику искать. А найдем, так я буду Оле платья стирать, а Кашпареку сапоги чистить, лишь бы они нас с собой хоть кем взяли. Здесь-то, как ты поселился, душа ушла… Деда Корнея только жалко, но он старый слишком, чтобы в людях ходить… И Капку тоже жаль – гувернантки эти из нее живо кашпарекову куклу смастрячат, но тут ничего не сделаешь – она твоя дочь по крови, ты хозяин… А мы с Ботькой – свободные…
Он дал ей уйти. Осуждая себя и стараясь забыть, что Ате всего девять или десять лет.
Не ради себя, ради Юлии… Ради ее спокойствия…
Юлия даже не стала обсуждать с ним этот дикий эпизод. Только поджимала губы и молча качала головой, как будто в чем-то убеждала сама себя.
Но он уже лучше понимал ее и умел отвлечь, не пугался ее отчужденности почти до обморока и немоты, как было в отрочестве и юности. Он знал доподлинно: ей нравилось слушать о том, как он ее любит. Сидеть на скамеечке у ее ног, целовать руки, перебирать пальцы. Все насквозь из средневековых романов. Сдерживая усмешку, думал: если бы он, говоря изысканные комплименты, наигрывал при этом на лютне, ей бы понравилось еще больше. Александр подозревал, что в постели Юлия холодна (странно, если б оказалось иначе) и не торопил события. Он был историком по самоощущению, мыслил длительными промежутками времени, и его все устраивало. Единственное, что мешало его любовной идиллии: в Синих Ключах ему периодически приходилось гнать от себя воспоминания о тех ночах, когда Люба торопилась заполучить от него ребенка, который унаследовал бы поместье.
В общем и целом у него все получалось.
Юлия понемногу оттаивала.
Громкие и какие-то дикие звуки, доносящиеся со двора, прервали лирическую сцену. Может ли быть покой в этом доме?!
Разом, на разные голоса лаяли все собаки. Визжала откуда-то вновь появившаяся Атя. Нечленораздельно голосил кто-то из женщин. Ржала лошадь. Трагически выл запертый наверху Трезорка – он уже не мог сам спускаться по лестнице, но явно хотел сделать это и принять участие в происходящих событиях.
Александр вскочил и подошел к окну.
– Что там происходит? – спросила его Юлия и тут же добавила. – Мне кажется, я знаю…
Гувернантки, применив метод опроса населения усадьбы, сориентировались довольно быстро. Причесали Капочку, повязали ей волосы розовой лентой, переодели в чистые панталончики и шелковое платье на кокетке. Дали последние указания и представили родителям.
– Bonjour, la maman! – обратилась Капочка к Любовь Николаевне и сделала книксен. Nous sommes contents de vous voir. Comment passait votre voyage? (Здравствуйте, матушка! Мы все рады вас видеть. Как проходило ваше путешествие? – фр.)
– Что это за чучело на веревочках? – спросила Люша. – Неужели моя дочь? Кашпарекова кукла выглядит куда живее… Капа, где Груня? Зачем ты ее отпустила?
Мгновенная пауза. Потом бесстрастное личико ребенка некрасиво скривилось:
– Я не хотела. Она сама ушла, сказала: так надо! И Агафона унесла – а он такой хорошенький! И Атя с Ботей уехали… А потом приехали эти… – Капочка указала на гувернанток, а потом присела на корточки и разрыдалась так горько, что панталоны намокли. Один из псов подошел к девочке сзади и стал внимательно нюхать.
– Пф-ф! – хором сказали гувернантки. – Пошел вон!
– Сами идите отсюда, – спокойно сказала Люша, потрепала пса по загривку, подняла Капочку на руки и прижала к себе. Девочка всхлипнула и положила головку на плечо матери. Их кудри – черные и каштановые – перемешались.
– Люшика, обещай, что мы сразу же за Ботькой поедем! Обещай! Завтра же! – теребила Люшу все еще грязная Атя. – Он глупее меня, если сбежит тоже, пропадет по жизни совсем… Люшика! Завтра!
– Отчего не сегодня? Поехали прямо сейчас, – усмехнулась Люша. – Запрягать?
Атя немного смутилась.
– Ну, ты же наверное, устала, поспать хочешь. А я – голодная…
– Тогда – марш к Лукерье!
– Лукерья, голубушка, как я кушать хочу! – с визгом ворвалась на кухню Атя. – Если бы ты знала, как я мечтала о твоих пирожках! И киселе! И супе щавелевом с яичком! А чем нас в пансионе кормили! Одной перловкой, хлебом и еще компот из ревеня – без сахара! И масла не давали – считалось, что мы его добровольно пожертвовали бедным детям… Ой, я сейчас умру от одного запаха! Лукерьюшка, есть хочу!
Все верящие в существование рая по-разному представляют себе райскую музыку. Для воина это – звук боевого рога, для матери – смех ее ребенка, для влюбленного юноши – песня его возлюбленной. Для Лукерьи райской музыкой всегда оставался клич: «Есть хочу!»
Разрыдавшись от жалости и умиления, она сгребла худышку-Атю в свои объятия, обцеловала, усадила на лавку и принялась быстро выставлять перед ней все подряд, в количестве, способном досыта накормить взвод солдат после дневного перехода. Атя поблескивала беличьими глазками и, не в силах выбрать и остановиться, таскала то из одной, то из другой, то из третьей тарелки, миски, горшочка…
– Любовь Николаевна… Люба, нам нужно поговорить!
Он схватил ее за руку. Она вырвалась, но остановилась в двух шагах.
– Вы уверены? Мне казалось, мы все сказали друг другу на Сережином празднике.
– Нет, не все! Я знаю теперь, что все эти годы ты считала, что я запер дверь тогда, во время пожара. Винила меня в гибели Пелагеи…
Люша наклонила голову, кудри, как змейки, сползли с плеча на грудь.
– А что же на самом деле?
– Я этой двери не запирал. Клянусь тебе памятью моей матери.
Она немного подумала, потом кивнула.
– Ага. Может быть и так. Раз вы клянетесь. Но это досадно.
– Почему же?! – потрясенно воскликнул он.
– Потому что лучше бы вы все-таки ее заперли. Тогда все было бы проще и имело бы смысл. Вы у меня получались такой большой негодяй – с решительным поступком ради вашего с Юлией будущего счастья. Отец мой вам по своей прихоти жизнь, как простынку, скрутил, а вы узел взяли – и разрубили. Хоть на один в жизни раз – вас хватило. А теперь – что?
Он стоял, совершенно дезориентированный извращенным ходом ее мысли. Она ему поверила – он видел это отчетливо. И что же теперь?
– Я буду требовать развода, – твердо сказал Александр. – Наш брак с самого начала был трагическим недоразумением. Не говоря уже о том, что вы опозорили меня… Я и подумать не мог: моя жена, мать моей дочери два года танцует на столах и раздевается под музыку на потеху всей Европе! Я планирую вернуться туда в самом скором времени, и нам с Юлией придется быть очень осторожными…
– Не думаю, – пожав плечами, сказала Люша.
– В каком это смысле?
– В самом прямом. Юлия уехала. Только что, вместе с обеими гувернантками. Липат повез их в Алексеевку к вечернему поезду.
– Не может этого быть! – воскликнул Александр. – Ты лжешь! Она не могла уехать, не поговорив… даже не попрощавшись со мной!
– Наверное, ей просто нечего было вам сказать, – предположила Люша. – Но зато она попрощалась со мной. И просила передать вам, что вокруг вас все-таки
– Господи, Любовь Николаевна, как же я вас ненавижу! – с трудом выговорил Александр и прижал к горлу обе руки, как будто его что-то душило.
– Не волнуйтесь, Александр Васильевич, развод я вам, конечно, дам, – успокоила его Люша. – Правда, по условиям завещания моего отца, если вы меня бросаете, так и доход с его состояния вам более никакой не положен. Не совсем понятно, на что вы дальше будете жить, ведь, в отличие от меня, танцевать на столах вы, кажется, не умеете. А Юлия, даже если и сменит гнев на милость, очень любит мужчин с достатком. Мне-то князь Сережа нравится за легкий нрав и обаяние, но ей, я подозреваю, в нем милее другое… Но ничего, я думаю, вы как-нибудь непременно выкрутитесь…
– Я не могу, не могу, не могу! Я прямо сейчас сойду с ума, умру, грянусь об землю, превращусь в нечисть лесную и сбегу…
– Ты можешь, – сказал Аркадий и обнял ее, приподняв и прижав к себе так, как она несколько часов назад прижимала к себе Капочку. – Тебе все рады. Ты всем здесь нужна. Здесь Синие Ключи и Синяя Птица. Твоя лошадь все время стоит у тебя за спиной, как белое привидение. Я ее боюсь, мне кажется, она понимает все, о чем мы говорим.
– Голубка действительно все понимает. Она ждет, когда мы пойдем за Грунькой. Дай мне вина!
– Не дам. И кокаина не дам. И даже опия. И даже лавровишневых капель. Ты сильная и справишься сама.
– А почему тогда ты крутишь носом? Презираешь меня?
– Нет, я просто принюхиваюсь. От тебя пахнет детскими записючками…
– Ой, это Капочка! – засмеялась она. – Мне надо переодеться…
– Подожди немного, – сказал он и зарылся лицом в ее волосы.
Она не шевелилась и, кажется, беззвучно плакала. Он видел ее плачущей первый раз в жизни. Да она и сама не помнила свои предыдущие слезы. И были ли они вообще?