Прочитайте онлайн Тайна фамильных бриллиантов | XVII Уничтоженный портрет
XVII
Уничтоженный портрет
Артур Ловель остался в Портланд-Плэс на целый день и обедал с банкиром и его дочерью. Обед прошел очень весело; Дунбар и Лора находились в самом лучшем расположении духа; а мисс Макмагон ловко поддерживала общий разговор. Банкир встретил старшую дочь своей жены маленькой речью, хотя несколько искусственной, но все же очень любезной и радушной.
— Я всегда буду рад вас видеть у моей сиротки, — сказал он. — А если вы можете совсем к нам переехать, то увидите, что я вас считаю второй дочерью.
Генри Дунбар совершенно оправился от своего волнения и все время весело говорил о будущем. Мимоходом он упоминал о своей жизни в Индии, но не распространялся об этом; его ум, казалось, был вполне занят устройством житья-бытья в Англии. Он рассказывал, какие намерен сделать перемены в Модслей-Аббэ, йоркширском поместье и в Портланд-Плэс. Он, по-видимому, вполне оценил все блага, приносимые богатством, и намеревался извлечь из него как можно больше удовольствия. После каждого блюда он пил много вина и под конец обеда совершенно развеселился.
Но, несмотря на веселость Дунбара, Ловель не мог забыть неприятное впечатление, произведенное на него первым свиданием банкира с дочерью. Смертная бледность Генри Дунбара, дикий, злобный взгляд, который он бросил на Лору, очнувшись от обморока, не выходили из головы молодого адвоката.
Отчего этот человек боялся свою дочь? Ловель был уверен, что страх, а не любовь, заставил Генри Дунбара побледнеть. Отчего отец мог испугаться своей дочери?
В ответ на эти вопросы в голове Ловеля возникло жестокое, роковое подозрение. Генри Дунбар убил Джозефа Вильмота, и сознание своей виновности сразило его при первом прикосновении невинных уст его дочери.
Как страшно, если это было правдой! Как страшно думать, что Лора должна вечно, ежедневно, ежечасно сталкиваться с преступником, с убийцей!
«Я поклялся любить ее вечно, хотя любовь моя и безнадежна; я обещал преданно служить ей, если она будет нуждаться в моей помощи», — думал Ловель.
Молодой адвокат напряженно следил за своим клиентом; ему показалось, что в веселости банкира было что-то неестественное, лихорадочное. Вскоре после обеда дамы вышли из столовой, а Генри Дунбар и Ловель остались одни за длинным столом, украшенным хрустальными графинами и севрскими вазами.
— Я поеду завтра в Модслей-Аббэ, — сказал Дунбар. — Мне нужно отдохнуть после всех этих треволнений; к тому же Лора любит Модслей гораздо больше Лондона. А вы думаете возвратиться в Варвикшир, мистер Ловель?
— Да, непременно; отец ждал меня уже на прошлой неделе; я приехал в Лондон, только чтобы проводить мисс Дунбар.
— Неужели? Это более чем любезно с вашей стороны. Судя по письмам моей дочери, вы давно с ней знакомы.
— Да, мы выросли вместе. Я раньше часто бывал в Аббэ.
— Я надеюсь, сейчас вы будете бывать там еще чаще, — сказал Генри Дунбар с любезной улыбкой. — Мне кажется, я могу угадать тайну вашего сердца, любезный Ловель. Если не ошибаюсь, вы питаете к моей дочери более чем дружеские чувства?
Ловель ничего не ответил; сердце его тревожно забилось. Пристально взглянув на Генри Дунбара, он опустил голову.
— Вот видите, я угадал, — произнес Дунбар.
— Да, сэр, я люблю мисс Дунбар горячо, пламенно, но…
— Но что? Она — дочь миллионера, и вы боитесь, что отец откажет вам в ее руке?
— Нет, мистер Дунбар. Если б ваша дочь любила меня так же горячо, как я ее люблю, я бы женился на ней вопреки вам, вопреки всему свету. Я бы сумел проложить себе дорогу к богатству и славе. Но Лора меня не любит; я говорил с ней, и она…
— Вам отказала?
— Да.
— Фи! Девушки ее лет изменчивы, как погода. Не отчаивайтесь, мистер Ловель; что же касается моего согласия, то вы можете его получить хоть завтра. Вы красивый, умный и приятный молодой человек; чего еще нужно молодой девушке? У меня нет никаких предрассудков, мистер Ловель, и я бы очень желал, чтобы вы были мужем моей дочери, потому что уверен в вашей любви к ней. Вот вам моя рука.
С этими словами он протянул руку, и Ловель пожал ее, хотя несколько принужденно.
— Благодарю, сэр, — сказал он. — И…
Он хотел прибавить еще что-то, но слова замерли на его устах. Ужас, овладевший им после утренней сцены, лежал тяжелым гнетом на его сердце. Несмотря на все его усилия, он не мог освободиться от страшного сомнения. Слова мистера Дунбара, казалось, прямо истекали из доброго, человеколюбивого сердца, но, может быть, банкир хотел поскорее отделаться от своей дочери?
Утром он испугался, увидев ее, а теперь торопился отдать ее первому попавшемуся человеку, несмотря на то, что этот человек вовсе не годился ей в женихи со светской точки зрения.
Не тяготило ли его присутствие невинной девушки и не желал ли он поскорее отделаться от нее? Вот вопрос, который задавал себе Ловель.
— Я буду очень занят сегодня вечером, — сказал мистер Дунбар. — Мне надо разобрать бумаги, которые я прислал сюда из Саутгэмптона. Когда вы устанете здесь сидеть, то милости просим в гостиную, к молодым барышням.
Мистер Дунбар позвонил в колокольчик. В дверях появился старый лакей в ливрее.
— Что вы сделали с чемоданами, присланными из Саутгэмптона? — спросил банкир.
— Все они поставлены в спальне покойного мистера Дунбара, — ответил лакей.
— Хорошо, зажгите там свечи и откройте все чемоданы и ящики.
Он отдал слуге связку ключей и последовал за ним. В прихожей он неожиданно остановился, услыхав какой-то женский голос.
Прихожая в доме богатого банкира была разделена перегородкой на две части, соединявшиеся между собой большими стеклянными дверьми. Во внешней части стояло большое дубовое кресло швейцара и висела бронзовая лампа. Двери были настежь открыты, и потому Дунбар услышал разговор швейцара с какой-то женщиной.
— Я — дочь Джозефа Вильмота, — говорил женский голос. — Мистер Дунбар обещал со мной поговорить в Винчестере, но не сдержал слова и уехал. Но я увижу его рано или поздно, я последую за ним на край света и смогу настоять на своем. Я посмотрю ему прямо в глаза и скажу все, что у меня на сердце.
Девушка говорила негромко, и в голосе ее не было слышно ни гнева, ни злобы; она говорила с той спокойной уверенностью, с той хладнокровной решительностью, которая страшнее всякой гневной вспышки.
— Боже милостивый, — воскликнул швейцар, — неужели вы думаете, что я могу беспокоить мистера Дунбара таким вздором! Он меня за такую штуку может прогнать с места. Ступайте себе подобру-поздорову и лучше в другой раз не таскайтесь по богатым домам, да еще в обеденный час. Я, право, скорее побеспокоил бы тигра в зверинце в часы кормления, чем мистера Дунбара за его стаканом вина.
Мистер Дунбар остановился в дверях и, услышав этот разговор, вернулся в столовую.
— Принесите мне перо, чернила и бумагу, — сказал он лакею.
Тот пододвинул ему маленький письменный стол. Дунбар присел и написал следующие строки твердым аристократическим почерком, столь хорошо знакомым в конторе «Дунбар, Дунбар и Балдерби»: «Девушка, называющая себя дочерью Джозефа Вильмота, сим извещается, что мистер Дунбар положительно отказывается видеть ее теперь или когда-либо после. Никакая сила не заставит его изменить своего решения, и потому девушке лучше было бы не докучать ему более. В противном случае будет подана жалоба в полицию и приняты меры для ограждения мистера Дунбара от ее преследований. Вместе с сим мистер Дунбар препровождает сумму денег, которая позволит молодой девушке жить безбедно некоторое время. Подобные суммы будут и впредь доставляться ей время от времени, если она будет вести себя хорошо и перестанет докучать мистеру Дунбару своими бессмысленными преследованиями.
Банкир вырвал из своей записной книжки листок бумаги и выписал чек на пятьдесят фунтов; потом позвонил слуге и отдал ему записку и чек.
— Отнесите это молодой женщине, которая говорит со швейцаром, — сказал он и, последовав за слугой до дверей в прихожую, остановился на пороге и стал прислушиваться. Он слышал, как слуга передал Маргарите Вильмот письмо и как та его распечатала.
Наступило молчание. Дунбар с беспокойством ожидал, что будет. Ему пришлось ожидать недолго. Маргарита заговорила ясным, звучным голосом, громко раздавшимся в помещении:
— Скажите своему господину, что я скорей умру с голоду, чем возьму от него кусок хлеба. Передайте ему, что я сделала с его милостивым подарком.
Снова наступило молчание, и при общей тишине, царствовавшей в доме, Генри Дунбар услышал, как на гладкий мраморный пол падает дождь мелко порванных лоскутков бумаги. Потом хлопнула тяжелая наружная дверь, и все снова стихло в роскошной прихожей богатого дома.
Миллионер закрыл лицо руками и тяжело вздохнул; но через минуту он поднял голову, нетерпеливо пожал плечами и медленно пошел наверх по лестнице. Комнаты, в которых жил некогда Персиваль Дунбар, занимали большую часть второго этажа. Тут были спальня, уютный кабинет, уборная, ванная и маленькая передняя. Мебель во всех этих комнатах была великолепная, но уж слишком массивная, что придавало им мрачный, тяжелый вид. Дом этот был очень старинный и на улицу выходило пять высоких, узких окон, в углублении которых возвышались дубовые сиденья. Стены были покрыты темно-зелеными обоями, издали походившими на кожу; такого же цвета широкие занавеси висели на окнах и на большой кровати из розового дерева; на полу красовался роскошный толстый турецкий ковер. Массивные столы и стулья, обитые зеленым бархатом, были из старинного черного дуба. На стенах, на далеком расстоянии друг от друга, висело несколько дорогих картин знаменитых старинных живописцев: «Венецианский сенатор» работы Тинторетто, «Поклонение волхвов» Караваджо, «Голова старого патера» кисти Спаньиолети и некоторые другие. Распятие из слоновой кости было единственным украшением высокого старомодного камина. Близ него, на письменном столе, стояли две восковые свечки в старинных серебряных подсвечниках. Свечи эти уныло мерцали в мрачной, огромной комнате.
Все вещи Дунбара были собраны в этой комнате. Слуга открыл все ящики и чемоданы и еще возился с последним, когда в комнату вошел банкир.
— Вы, вероятно, здесь будете спать? — спросил слуга, выходя из комнаты. — Миссис Пиркин полагала, что вам лучше всего приготовить эти комнаты.
Генри Дунбар задумчиво посмотрел вокруг.
— А разве нет другой комнаты? — спросил он. — Здесь ужасно мрачно и неуютно.
— Есть свободная комната на верхнем этаже, сэр.
— Хорошо, я там буду ночевать. Велите мне приготовить все, что нужно, а я буду здесь заниматься очень долго.
— Прикажете вас ждать, сэр?
— Нет. Только чтобы все было готово. Да, скажите, а где эта комната?
— Над этой, на верхнем этаже.
— Хорошо, я сам найду дорогу. Передайте мисс Дунбар, что я более с ней сегодня не увижусь, а завтра хочу поехать в Модслей. Пускай она приготовится. Понимаете?
— Понимаю, сэр.
— Можете идти и помните, чтобы меня нынче никто не смел беспокоить.
— Вам более ничего не угодно, сэр?
— Ничего.
Слуга вышел. Дунбар проводил его до дверей и, подождав, пока шаги его не замерли на лестнице, запер дверь. Возвратившись на средину комнаты, он стал на колени перед одним из чемоданов и начал вынимать из него вещи, одну за другой; таким образом он перебрал все ящики и чемоданы, бросая на пол, в большую кучу платья и другие вещи, бумаги же он относил на стол. Это заняло много времени и на старинных часах пробило двенадцать, когда банкир сел за стол и принялся разбирать бумаги.
Прошло несколько часов, свечи догорели, а банкир все сидел за работой… Он встал, подошел к окну и отдернул тяжелую занавеску.
Неясный, серый свет зарождающегося дня проник в комнату. Банкир возвратился к своей работе; он перечитывал одну бумагу за другой, перевязывал их в особые кипы и делал отметки в своей записной книжке. Яркие солнечные лучи играли на мрачном турецком ковре, на улице раздавался шум экипажей, когда банкир окончил свое дело. Он аккуратно уложил все бумаги в один из чемоданов, а платья оставил на полу в куче.
Но мистер Дунбар не пошел спать; ему оставалось еще одно дело. Среди его вещей находился маленький футляр с фотографическим портретом на стекле. Он вынул портрет из футляра, бросил его на гладкий дубовый пол у самого края ковра и раздавил ногой в мелкие кусочки. Но и этого ему было мало; он продолжал топтать остатки портрета до тех пор, пока от него осталась только горсть блестящего песка. Раскидав ногами по всей комнате этот песок, он сунул в карман оставшийся футляр и отправился по лестнице наверх. Был уже седьмой час, он слышал голоса служанок на черной лестнице. Придя в приготовленную для него комнату, он, не раздеваясь, бросился на постель. Через минуту он уже крепко спал.
На другой день в три часа Генри Дунбар в сопровождении своей дочери, Доры Макмагон и Артура Ловеля отправился из Лондона в Модслей-Аббэ.