Прочитайте онлайн Тайна фамильных бриллиантов | IV Отъезд
IV
Отъезд
В среду утром в назначенный час Генри Дунбар явился в контору бриллиантщика. Он был не один, а в сопровождении мистера Балдерби, которого просил взглянуть на камни, купленные им для дочери.
Мистер Балдерби широко открыл глаза от удивления, увидев бриллианты, и торжественно объявил, что это более чем царский подарок. Но, быть может, тот же мистер Балдерби совершенно иначе взглянул на это дело, когда несколько часов спустя мистер Исаак Гортгольд явился в контору на улице Св. Гундольфа и представил чек на семьдесят пять тысяч восемьсот фунтов.
Генри Дунбар, выходя от бриллиантщика, бережно застегнул пальто на все пуговицы; в боковом его кармане находился маленький ящичек, стоивший около восьмидесяти тысяч фунтов. Он не отправился прямо в Кларендонский отель, но, перейдя Смитфильд, углубился в узкую, мрачную улицу; сделав несколько шагов по этой улице, он вошел в маленькую, невзрачную лавчонку шорника и выбрал два куска замши. В другой лавке он купил несколько больших иголок, полдюжины мотков вощеного шелка, пару больших ножниц, две крепкие пряжки и большой наперсток. Сделав все эти закупки, он остановил первый попавшийся кэб и вернулся в свой отель.
Он отобедал в общей зале, выпил бутылку бургонского и приказал отнести к себе в номер чашку самого крепкого чая. Вернувшись очень рано в свой номер, банкир запер наружную дверь в коридор, выпил свой чай, освежился, помыв голову холодной водой, и сел за письменный стол у самого камина, который топился у него всю ночь.
Но он не принялся за писание, а, отодвинув бумаги и чернильницу, вынул из кармана вещи, купленные им в тот день. Растянув на столе во всю длину обе замшевые шкурки, он разрезал каждую на две большие полосы шириной около фута. Смерив себе талию, он принялся сшивать полосы вдоль с обеих сторон, потом прошил один из концов наглухо, так что у него вышел пояс с потайными кармашками внутри. Работа эта была нелегкая, и банкир провозился с ней долго, почти до двенадцати часов.
Покончив это дело, он вынул из кармана пять маленьких полотняных мешочков; каждый из этих мешочков был полон бриллиантов.
Он задрожал от удовольствия, погрузив руку в эти мешочки, и с восторгом стал пересыпать из руки в руку блестящие камешки, сверкавшие всеми цветами радуги. Насладившись этим зрелищем, он высыпал несколько бриллиантов в свой замшевый пояс и прошил его, потом всыпал еще несколько, и снова прошил, и так до тех пор, пока все бриллианты не перешли из и мешочков в пояс. Это заняло также очень много времени, так что он закончил свою работу около четырех часов. Оставшиеся лоскутки замши он бросил в огонь и, когда они сгорели, пошел спать, положив под подушку драгоценный пояс.
На другой день Генри Дунбар вернулся в Модслей со скорым поездом. Замшевый пояс был у него надет между рубашкой и фуфайкой, так что он мог всегда уберечь его от всякого неожиданного нападения.
Приехав домой, банкир написал одному из модных ювелиров Вест-Энда, прося прислать в Модслей-Аббэ искусного художника с новейшими рисунками ювелирных украшений. Но когда явился художник, то мистер Дунбар забраковал все рисунки, и он должен был вернуться в Лондон, не только не получив заказа, но даже не увидев самих бриллиантов.
— Передайте хозяину, что я задержу два или три рисунка, — сказал мистер Дунбар, откладывая рисунки, — и если они окажутся подходящими, то напишу ему. Если же нет, то поеду в Париж и закажу там.
Ювелир попытался сказать, что парижская работа уступает английской, но мистер Дунбар даже не обратил внимания на слова молодого человека.
— Я напишу вашему хозяину, — повторил он. — А теперь прощайте.
Майор Вернон, вернувшись из Лондона, поселился снова в «Розе и Короне». Вскоре все нужные формальности были исполнены, и он вступил во владение Вудбин-Коттеджем. Он оставил в доме старых слуг, которые жили при прежнем владельце; их было двое — старушка-экономка и молодой ее племянник, исполнявший в доме все службы.
Из нового своего жилища майор Вернон мог отлично следить за всем, что делалось в соседних Модслей-Аббэ и Джослин-Роке. Сельские жители страшные сплетники и всегда знают все о своих соседях; к тому же миссис Мандерс — так звали экономку — имела постоянные сношения с Аббэ и Роком: в первом служила ее племянница, во втором — внук. Конечно, ничто не могло принести большего удовольствия майору, как это счастливое обстоятельство, и потому он оказывал ей всякого рода любезности и вскоре снискал ее полное расположение. От нее-то он и узнал о приезде в Модслей агента лондонского ювелира с портфелем различных рисунков.
— Говорят, — продолжала миссис Мандерс, — что мистер Дунбар купил бриллиантов на полмиллиона и хочет сделать из них своей дочери такое ожерелье, какого и королева никогда не видывала. Но должно быть, он ужасно капризен и требователен, потому что агент ювелира, уходя, сказал миссис Грумбльтон: «Вашему хозяину ничем не угодишь». Из этих слов миссис Грумбльтон поняла, что, вероятно, он не получил никакого заказа от мистера Дунбара.
Майор Вернон только присвистнул, услыхав эту новость; но, когда экономка вышла из комнаты, он зажег сигару и промолвил сквозь зубы:
— Ты, брат, умница, что и говорить, голова; но поверь, старина, меня не надуешь этими бриллиантами. Нечего сказать, важно придумано, и я тебе, любезнейший, желаю полного успеха, только прежде заплати мне.
На следующий после этого разговора день было воскресенье; погода стояла холодная, зимняя; снег покрывал землю толстым слоем и висел прихотливыми узорами на обнаженных деревьях. Когда загудели колокола к обедне, майор Вернон вышел из своего хорошенького садика на большую дорогу. Но он пошел не в церковь, а в противоположную сторону, к модслейскому парку. Он вошел в него через низенькие железные ворота и повернул на ту самую тропинку, по которой сэр Филипп Джослин ездил всегда в Лисфорд.
Идя по чьим-то следам, ясно видневшимся на рыхлом снегу, майор вскоре достиг Аббэ, ибо это была самая короткая дорога. В доме банкира царило безмолвие, и слуга, отворивший дверь, казалось, сомневался, пустить ли его далее.
— Мистер Дунбар встал, — сказал он, — и, кажется, уже закончил завтрак, хотя прибор еще не убран.
— Тем лучше, — ответил сухо майор. — Принесите мне, Джон, чашку кофе, и я скажу вам большое спасибо, если прикажете повару пожарить крыло индейки; да смотрите, чтоб он положил побольше перца и выжал лимон. Не беспокойтесь. Я сам знаю дорогу.
И без дальнейших церемоний майор вошел в роскошную столовую, где застал банкира за завтраком. Перед ним стоял серебряный сервиз, фарфоровая чашка и два или три накрытых блюда.
Холодное мясо, пироги и еще несколько других кушаний стояли в стороне, на буфете.
Майор остановился на пороге и пристально глядел на своего старого друга.
— Вот так хорошо! — воскликнул он наконец. — Уж скажу, что хорошо, ай-да старина!
Старина не очень обрадовался гостю и, медленно подняв голову, произнес:
— Я думал, что вы в Лондоне.
— Это доказывает только, как мало вы заботитесь о своих соседях, — ответил майор. — Потому что если бы вы удостоили осведомиться о том, что делает ваш скромный друг, то узнали бы, что он купил маленькое поместье по соседству и намерен играть роль джентльмена-землевладельца до конца дней своих, то есть, само собой разумеется, если щедрость его почтенного друга доставит ему на то средства.
— Вы хотите сказать, что купили поместье в нашем соседстве?
— Да. Мне теперь принадлежит Вудбин-Коттедж, близ Лисфорда и Шорнклифа.
— И вы намерены навсегда поселиться в Варвикшире?
— Да.
— Милости просим, — улыбнулся Дунбар, — насколько это меня касается.
Майор подозрительно взглянул на него.
— Вы — олицетворенная щедрость, любезный друг, — сказал он. — Но я должен напомнить вам, что мне очень дорого стоило обзавестись новым хозяйством или, говоря попросту, та малая толика, которую вы мне дали в виде начала будущих щедрот, совершенно исчезла, как снег в оттепель. Мне нужна еще малая толика, друг моей юности и благодетель старости. Что значит одной тысячей более или менее старшему товарищу богатой фирмы «Дунбар, Дунбар и Балдерби»? Удвойте куш на этот раз, и ваш покорный слуга будет вечно молить Бога за вас. Удвойте куш, владыка Модслея!
Разговор старых знакомых продолжался долго, ибо майор любил поговорить и молчал, только когда знал, что слушатели не могли его оценить. Он оставался в Модслее, пока не достиг цели своего посещения, и, действительно, уходя, он сунул в карман чек банкира на две с половиной тысячи фунтов.
«А я попал как раз вовремя, — думал майор по дороге домой. — Клянусь Богом, мой друг намерен улизнуть. Он улизнет, я в этом уверен, и я в последний раз сорвал с него денежки». Не успел еще майор выйти из Модслея, как Генри Дунбар позвал слугу, который носил громкое звание камердинера банкира, хотя тот очень редко прибегал к его услугам.
— Я нынче вечером выезжаю в Париж, Джефриз, — сказал банкир. — Я хочу переговорить с парижскими ювелирами, прежде чем отдать мои бриллианты лондонским мастерам; к тому же я нездоров и перемена воздуха мне будет очень полезна. Уложите все, что нужно, в маленький чемодан, но, пожалуйста, не кладите ничего лишнего.
— Прикажете мне ехать с вами, сэр? — спросил слуга.
Дунбар посмотрел на часы и задумался.
— В какие часы ходят поезда в воскресенье? — спросил он.
— Скорый поезд останавливается в Ругби в шесть часов, — ответил слуга, — и вы поспеете туда, если отправитесь из Шорнклифа с поездом, отходящим в четыре часа тридцать пять минут.
— Конечно, успею, сейчас еще только три часа. Уложите поскорее вещи, Джефриз, и велите, чтобы карета была готова к четырем без четверти. Нет, я не возьму вас с собой. Вы отправитесь в Париж дня через два после меня и привезете мне те вещи, которые не войдут в мой маленький чемодан.
— Слушаю, сэр.
В таком отлично устроенном доме, как дом Дунбара, не знают, что значат суета и хлопоты. Камердинер уложил чемодан и несессер банкира, и в назначенное время карета была у подъезда. В четыре часа без десяти минут Генри Дунбар сошел в холл. Он был в большом теплом пальто, застегнутом до самого верха, и в руках держал плед из леопардовой шкуры. Под платьем вокруг его талии обвивался замшевый пояс, который он сшил собственными руками в Кларендонском отеле. Этот пояс он никогда не снимал с той ночи, когда он был сделан.
Приехав на шорнклифскую станцию, Дунбар вышел на платформу. Хотя было только пять часов, но солнце давно уже село и на станции было совершенно темно. Кое-где мерцали фонари, но это были только светлые пятна на мрачном фоне.
Генри Дунбар ходил взад и вперед по платформе и был погружен в такую глубокую думу, что вздрогнул, когда кто-то окликнул его сзади:
— Мистер Дунбар! Мистер Дунбар!
Банкир поспешно обернулся и узнал Артура Ловеля.
— А, любезный Ловель, Вы меня испугали.
— Вы едете с этим поездом? — спросил Ловель. — Извините, что я вас остановил, но мне очень нужно.
— Зачем?
— Тут есть кто-то, который желает вас видеть; он говорит, что вы с ним старые друзья. Как бы вы думали, кто это?
— Право, не знаю. У меня столько старых друзей; но я не могу никого видеть. Я очень болен и лондонские доктора объявили, что я страдаю сердцем и должен более всего на свете избегать сильных и неожиданных ощущений. Кто же это желает меня видеть?
— Лорд Герристон, знаменитый англо-индийский администратор. Он — друг моего отца и был очень добр ко мне; даже предложил мне место в Индии, которого я, однако, не принял. Он много говорил о вас моему отцу, узнав, что вы поселились в Модслее, и непременно бы заехал к вам, если б не боялся опоздать к поезду. Вы ведь не откажете ему?
— Где он?
— Здесь, на станции, в зале. Он ездил в Варвикшир, по дороге завтракал у моего отца и теперь отправляется в Дерби. Не угодно ли, я проведу вас.
— Я очень рад, но…
Генри Дунбар вдруг остановился, схватившись за бок. В ту же минуту раздался звонок, и поезд подошел к платформе.
— Я не могу видеть лорда Герристона, — быстро сказал Генри Дунбар. — Я должен непременно ехать с этим поездом, иначе я потеряю целый день. Прощайте, Ловель. Кланяйтесь Герристону и передайте ему, что я очень болен. Прощайте.
— Ваши вещи в вагоне, сэр, — крикнул камердинер Дунбара, указывая рукой на открытую дверь одного из вагонов первого класса.
Мистер Дунбар поспешил в вагон. В ту самую минуту на платформу вышел старик очень почтенной наружности.
— Это мой поезд, Ловель? — спросил он.
— Нет, милорд, — ответил тот, — это поезд мистера Дунбара. Вы еще успеете поговорить с ним.
Поезд уже тронулся, но лорд Герристон, несмотря на свою старость, побежал по платформе, заглядывая во все окна. Однако глаза старика были не так хороши, как его ноги; он видел только смутную массу лиц, едва освещенных мерцающим светом фонарей.
— Нет, мои глаза уже не те, — весело сказал он, возвратившись к Ловелю. — Как я ни старался, но не мог различить во всей этой толпе моего старого друга Генри Дунбара.
