Прочитайте онлайн Трон Исиды | Часть 21

Читать книгу Трон Исиды
2218+8331
  • Автор:
  • Перевёл: Я. В. Никитин

21

Река была как расплавленное золото: берега рдели, доспехи воинов алым золотом пылали в лучах восходящего солнца. И это был только авангард величайшей армии в мире — основные силы еще не подтянулись. Еще ни одна армия не казалась столь несокрушимой, как эта, и не продвигалась так целеустремленно в глубь Востока, прямо в сердце вотчин богов, под их ревнивым пылающим оком — только армия великого Александра когда-то, но его остановили свои же, вынудили вернуться и, как гласило предание, сломили его волю к победе.

Антоний являл собой грозный образ царя-победителя. В отличие от Александра, бежавшего от фурии, которая приходилась ему матерью — по крайней мере, так о ней говорили, — Антоний оставлял в тылу любимую желанную женщину. Провожая своего господина и бога на войну, к которой он так долго готовился, Клеопатра приняла свой самый царственный облик и вооружилась храбрейшей улыбкой. Царица была вся в серебре — по контрасту с его золотом, — на белом коне; и вообще постаралась на славу — ее мантия была такого густого пурпурного цвета, что даже солнце меркло и казалось тусклым и темным по сравнению с нею.

Они стояли на песчаном берегу Евфрата, позади растянулась армия, ждавшая их знака, чтобы выступить в поход. Клеопатра пристально смотрела вдаль, поверх блиставшей золотом великой реки. Антоний не сводил с нее глаз.

— Я почти готов остаться, — сказал он.

Она удостоила его взглядом.

— Столько хлопот, такие средства — и ты хочешь все это засунуть псу под хвост? Не будь глупцом, мой бедный Антоний.

Он посуровел, но потом рассмеялся.

— Ты, как всегда, практична, моя госпожа. Неужели ты так рада от меня, избавиться?

— Я с пользой потрачу это время. У меня много дел.

— Отлично… А Александр, наверное, не тратил времени на долгие прощания? На коня — и вперед. Облако пыли — и след простыл.

Она кивнула — резко и коротко.

— Скорее всего… — Антоний махнул ей рукой и повернулся к оседланному коню.

Клеопатра вцепилась в него прежде, чем он вскочил в седло, и повернула лицом к себе. Они сжимали друг друга в объятиях, не в силах разъять рук.

— Выиграй эту войну, — мягко, но страстно сказала она. — Покори Азию; стань властелином мира. А потом возвращайся и положи его у моих ног.

— Слушаюсь, моя владычица.

Он положил руку на ее живот, где опять вызревала новая жизнь.

— Я вернусь еще до конца года. Клянусь тебе.

— Не надо опрометчивых клятв. Лучше побеждай — и возвращайся. — Она оттолкнула его. — А теперь иди — или ты не уйдешь никогда.

Антоний все мешкал, но она больше не могла удерживать его, не показавшись смешной, а на людях Клеопатра всегда ощущала себя царицей. Он взял уздечку из рук конюха и по-прежнему стоял, переминаясь с ноги на ногу. Потом нехотя успокоил коня — жеребец прядал ушами и бил копытом. Антоний похлопал его по боку и легко вскочил в седло.

— Вперед, — сказал он так тихо, что могла слышать только она, а потом уже громче, звонко, ясно — и да, да, — даже радостно: — Вперед! Вперед на Азию!

— Отличный спектакль, — сказала Диона.

Луций Севилий давно уже сидел верхом, но его конь, словно зная, каким долгим будет этот день, не упускал возможности пощипать травки, еще не вытоптанной копытами римских коней, и потихоньку отходил в сторону от войск. Армия строилась в легионы, и вокруг царила суматоха: слышались выкрики, окрики, ржание коней и раскатистый рев командиров. Было ясно, что пройдет еще немало времени, прежде чем они действительно тронутся в путь.

Здесь находился авангард армии: подальше от сутолоки, поближе к полководцам. Место Луция Севилия было среди них — но пока еще можно было не спешить присоединиться к военачальникам, к чему он, впрочем, и не стремился.

— Не нравится мне это, — медленно проговорил он. — Зачем так явно подражать Александру?

Судя по всему, подобные мысли зрели в нем давно. В Александрии Луций Севилий был на редкость тихим; и становился все молчаливее, пока дни проходили в пирах, шутливых поединках, экстравагантных выходках с размахом — и в подготовке к войне. На сей раз он не остановился у Дионы, настояв, что поселится во дворце; но все же виделись они достаточно часто, и пару раз ужинали в ее доме в присутствии Тимолеона, что придавало этим трапезам должную невинность. А когда они отправились в Азию с царицей и триумвиром, Луций и вовсе умолк.

Но теперь все было готово, война начата, армия собрана и приведена в движение, и он наконец решил высказаться, вместив в эти последние короткие минуты все, о чем так долго молчал.

— Неважно, что говорит или думает царица. Она старается, он изо всех сил пытается ей угодить — напрасный труд! Антоний — не Александр Македонский. Он римлянин. Его армия — римская до мозга костей. А Рим всегда стоит на страже своих интересов. Завоеванные им земли будут подчинены Риму, а не… — он помедлил, — не Египту.

Диона подняла глаза, Луций Севилий смотрел не на нее. Он пристально глядел на сверкавшие золотом доспехи Антония, который стоял чуть впереди своих полководцев в окружении ближайших друзей.

— Взгляни-ка на него, — сказал он. — Дешевая, мишурная роскошь. Золото и пурпур, черный конь — даже у самого Александра не было такого здоровенного ниссанского[45] жеребца — ни в жизни, ни в мифотворческих дифирамбах Каллисфена[46].

— Не забывай, что Антоний крупнее Александра, — заметила Диона. — И конь ему нужен побольше.

— Не пытайся его оправдать. Это впечатляет толпу, не правда ли? И — солдаты такое любят. Полководцы не в ладу с чувством меры. Потребность устраивать спектакли у них в крови.

— Но если они еще умеют воевать, разве это так ужасно?

— Нет. — Он покачал головой, недовольно хмурясь. — Но хотелось бы, чтобы Антоний все-таки был больше римлянином, чем греком. А он ни разу не надел тогу с тех пор, как выехал из Антиохии. Словно, отослав восвояси Октавию и вернувшись к Клеопатре, он решил полностью стать греком и совсем позабыть Рим.

— Я так не думаю, — помолчав, сказала Диона. — Он не может забыть Рим — ведь нельзя же забыть свое дыхание. Но здесь не. Рим; здесь Азия. Он вынужден принимать правила игры, если хочет стать победителем в этой войне.

Луций Севилий взглянул на нее долгим, пристальным взглядом, словно впервые ясно увидел и, судя по всему, удивился увиденному. Может быть, у нее появилась седина или морщины, которые утаило зеркало?

— Ты — не римлянка.

— Конечно, нет, — сказала она твердо. — По крови я персиянка, мидийка, македонка и гречанка. А если короче, я александрийка, египтянка, а еще — чужестранка.

Он покачал головой.

— Нет, я имел в виду совсем другое. Извини, если я обидел тебя. Конечно, вам нужен новый Александр, а не очередной римский покровитель и господин. Александр был вашим.

— Мне не нужен Александр, — сказала Диона. — Мне нужна Клеопатра — и я принимаю все, что она делает для своего царства. Даже если берет себе в мужья римлян и использует их.

— И превращает их в греков.

— Ты считаешь, что я тоже превращаю тебя в грека?

Конь тряхнул головой, Луций Севилий ослабил поводья с усилием, не ускользнувшим от ее внимания.

— Ты ничего подобного не сделала.

— Только не согласилась стать твоей женой. Наверное, ты клянешь царицу за то, что она превратила в грека своего римлянина, потому что я не последовала ее примеру.

Луций Севилий развернул коня. Он был хорошим наездником, Диона это заметила — как люди в моменты кризиса замечают любые мелочи и ищут в них спасения от неотвязных мыслей о большом и болезненном. Персиянка в ней одобрила, как легко он держит поводья даже сейчас, когда на душе скребли кошки.

Уже повернувшись, на Восток, он не вонзил шпор в бока животного и не послал его галопом в строй. Конь, стряхнув с себя лень бездействия, оказался не менее горячим, чем жеребец Антония, но он не желал тратить силы, вставая на дыбы и бесцельно гарцуя. Ноздри его, почуяв ветер, раздувались; конь мягко пофыркивал, словно говоря: он поскачет, но только если его хорошенько попросят.

— Ты поступила… разумно, — сказал он дрогнувшим голосом, наконец нарушив молчание. — Вряд ли ты могла принять предложение человека, который так надолго покинул тебя, ничего не объяснив и не прислав даже весточки.

— И к тому же римлянина, — добавила она. — А я — восточная женщина.

— Это как раз неважно.

— Однако то, что Антоний тоже связался с женщиной с Востока для тебя важно.

— Антоний — совсем другое дело. Но я не триумвир, не живое воплощение Рима и не его лицо. И никогда не собирался им становиться.

— Ложная скромность, — обронила Диона.

— Нет. — Он натянул поводья. Жеребец выгнул шею и забил копытом, не одобряя проволочку. — Я никогда не мог похвалиться последовательностью. И беспристрастностью в том, чего жду от своего полководца.

— Но ты честен, — напомнила она. — И всегда был таким. Обещай мне кое-что.

— Если смогу.

— Обещай, что ты будешь присылать мне весточки — и почаще, если получится. Не оставляй меня наедине с твоим молчанием — как тогда, когда ты уехал в Рим.

Луций Севилий кивнул не колеблясь, — она видела это.

— Обещаю.

— Нет, возразила она. — Этого мало. Обещай.

Он понял — как поняли бы большинство мужчин.

— Клянусь тенью моего отца. Я всегда буду помнить о тебе и сделаю все, чтобы и ты помнила меня тоже.

— И пришлешь письмо, записку, словечко на крыльях духов ветра — все, что только можно.

— А если я все это сделаю?

«До чего же римляне хитрые!» — улыбнулась про себя Диона. Римлянин — всегда римлянин, даже тогда, когда он дает клятву друга… или любовника.

— Если ты все это сделаешь… — Диона подошла поближе, подождала, пока он успокоит своего жеребца, и притянула его голову вниз, пока их лица не оказались на одном уровне. Луций Севилий не сопротивлялся; он словно ждал этого момента. Диона легко коснулась поцелуем его губ, пахнущих корицей.

Он медленно выпрямился. Лицо его было мрачным, но глаза сияли.

— Как бы я хотел, чтобы это случилось много месяцев назад.

— И я тоже. — Диона быстро отступила назад прежде, чем… Она не знала, что ей взбредет в голову, и была готова или прыгнуть к нему на коня и умолять взять ее с собой, или просить остаться с ней, или увезти ее за тридевять земель. Неожиданно для самой себя она полностью утратила рассудочность — после стольких месяцев хорошей обороны. Будущее настигло ее внезапно — сейчас они расстанутся, и одни боги знают, надолго ли.

Диона выпрямилась и призвала на помощь все свое самообладание, пытаясь взять себя в руки. Это было очень непросто — но она не напрасно столько лет училась владеть собой, служа царице.

— Доброго пути. И помни свое обещание.

— Обязательно. Я вернусь. И тогда… ты выйдешь за меня замуж?

— Может быть.

Луций Севилий медлил. Его конь снова забил копытом и заржал.

— Что ты, — сказал он наконец, — этого мне хватит надолго. И когда-нибудь ты все же будешь со мной.

— Главное — помни, — ответила она. — И возвращайся.