Прочитайте онлайн Единорог и три короны | Часть 61

61

Ровно в десять часов король вышел из собора. Одетый необычайно просто, он должен был пешком дойти до церкви Явления Богородицы, помолиться там, потом посетить храм Непорочного Зачатия и вернуться во дворец.

Вокруг монарха на белых конях гарцевали офицеры в парадных красных с золотом мундирах, все из привилегированного Королевского батальона. Следом за ними на многие метры растянулось шествие придворных кавалеров и дам, старательно подражавших королю; замыкали процессию одноместные экипажи и портшезы; в них ехали те, кто не отваживался проделать весь путь пешком.

Городские улицы запрудила нарядная пестрая толпа; солдаты сдерживали зачастую неуемный пыл ликующего народа. Громогласные здравицы в честь Виктора-Амедея то и дело нарушали чинное шествие монарха.

Все дома расцвели яркими красками: окна и двери задрапировали разноцветными тканями, поперек улиц натянули штандарты с цветами короля и города Турина. Праздничная столица ликовала.

Король достиг паперти церкви Явления Богородицы, преклонил колени и начал читать молитву о ниспослании милостей. Толпа вокруг смолкла и замерла в почтительном ожидании: каждый хотел услышать, чего испрашивал у Господа монарх.

Однако среди благоговейно внимавших каждому королевскому слову придворных находилась одна особа, которая никак не могла заставить себя вслушаться в слова суверена и понять, о чем же тот взывает к Всевышнему. Более того, находясь здесь, эта особа явно испытывала невыразимые мучения. Вышеуказанной особой была Камилла.

Как и другие офицеры, она восседала на коне совсем рядом с Филиппом. Д’Амбремон справедливо настоял, чтобы она ехала рядом с ним, ибо она не знала ни пути, по которому проследует батальон, ни условленных остановок. Д’Амбремон, как командир, обязан стать ее проводником. Находиться в непосредственной близости от шевалье после сегодняшнего происшествия стало настоящей пыткой. Она еще не пришла в себя после утренней прогулки, завершившейся столь плачевно. Попытавшись поцеловать ее, д’Амбремон пробудил в ней пылкие и противоречивые чувства, и теперь в ее голове и душе разыгралась целая буря чувств. С одной стороны, тело ее жаждало объятий шевалье; она до сих пор ощущала его пламенные поцелуи, но, с другой стороны, она прекрасно знала, что Филипп действовал подобным образом со всеми женщинами, а ей не хотелось превратиться в очередной экспонат его коллекции.

Вынужденная признаться, что этот несравненный кавалер пробудил в ней страстное желание, она злилась на себя, но ничего не могла поделать. Она называла себя дурой, истеричкой, сумасшедшей… Ничего не помогало: душа и тело рвались к Филиппу. Но стоило ей предположить, что она примет его ухаживания, как все еще больше усложнялось, ибо к этой внутренней борьбе присоединялось еще одно подсознательное чувство — страх.

При одной только мысли, что молодой человек осмелится еще раз поцеловать ее, она сходила с ума — прежде всего, потому, что сама мечтала об этих поцелуях. Она привыкла бояться его грубости, даже жестокости, а теперь обнаружила, что еще больше боится его нежности. Она не сможет сопротивляться его ласкам, окажется в его власти, он станет хозяином положения, и она исполнит все, что он пожелает. И именно это пугало ее более всего. Она не была готова отдаться ему целиком. Она могла уступить ухаживаниям юноши вроде Ги; вряд ли тот ожидал от нее многого: легкие приятные ощущения, несколько минут сердцебиения, беспечное наслаждение без последствий. Но Филипп не удовольствуется малым. Он потребует от нее полного подчинения, заставит ее сдать все крепости, возьмет ее целиком, и душу и тело. А этого Камилла никак не могла допустить: ей не позволяла гордость. Она хотела оставаться хозяйкой самой себя и не принадлежать никому.

Она украдкой любовалась точеным волевым профилем шевалье, его горделивой осанкой, властным и победоносным видом. Кто может устоять перед таким мужчиной, перед его неукротимым темпераментом? Его воля подчиняла себе всех, и, к своему ужасу, Камилла чувствовала, как сладостно покоряться этой воле. Так как же бороться с неумолимым влечением? Она бы убежала за тридевять земель от его колдовских чар. Но об этом нет и речи; она обязана остаться, а значит, испытывать страшные мучения из-за этого невероятного человека, которого она так страстно желала и одновременно столь яростно отталкивала… Наконец король кончил молиться. Процессия двинулась дальше, и Камилла несколько отвлеклась от сердечных терзаний. Но передышка оказалась кратковременной: перед храмом Непорочного Зачатия шествие остановилось, и девушку вновь одолели мучительные сомнения.

Когда же наконец эскорт доставил Виктора-Амедея к его дворцу, у Камиллы был такой изнуренный вид, что Филипп не на шутку встревожился.

— Вам нужно вернуться домой и немного отдохнуть, — заботливо посоветовал он. — Вы мало спали этой ночью.

Она не ответила, но решила последовать его совету: она действительно очень устала. Вернувшись во дворец Ферриньи, девушка тут же залезла в горячую ванну, забылась сном и вскоре проснулась освеженная. Вместе с Зефириной они принялись готовиться к продолжению празднеств; дворцовая кухарка по случаю торжеств приготовила множество сладостей, и подруги усердно воздали им должное.

— Конечно, неразумно есть так много мучного, — проговорила графиня, проглатывая очередное пирожное с черникой, — но сегодняшнее шествие меня изрядно утомило!

— Вы могли следовать за процессией в портшезе.

— К сожалению, нет. У меня слишком много грехов, за которые надо вымолить прощение. Время от времени приходится улаживать разногласия с собственной совестью.

Пока горничная причесывала ее, Камилла наслаждалась изысканными сладостями с миндалем и фруктами.

— Сегодня утром вы так гордо восседали на коне рядом с д’Амбремоном, — небрежно заметила Зефирина. — Еще немного, и вас будут принимать за очаровательного молодого человека.

Девушка тут же насторожилась: интересно, заметила ли графиня, какую внутреннюю борьбу пришлось ей выдержать во время этой процессии… Однако подругу интересовал совсем иной сюжет, и она в свойственной ей слегка бесцеремонной манере быстро перешла к нему:

— Я также заметила неподалеку виконта Ландрупсена… Мне кажется, он по уши влюблен в вас!

Камилла облегченно вздохнула, убедившись, что ее терзания ускользнули от взора проницательной подруги.

— Он просто напускает на себя влюбленный вид. На самом деле мы просто друзья, — ответила она.

— И не больше?

— Честное слово, нет. Кажется, я вас разочаровала?

— Нет, что вы, я так люблю красивые истории про любовь… а из вас получается такая очаровательная пара! Но как вы можете оставаться столь холодной и неприступной, таким очаровательным молодым человеком, наделенным к тому же столькими достоинствами? Если бы он ухаживал за мной, я бы не колебалась.

— А ваш поклонник из Монкальери?

— О! Можно прекрасно закрутить две интриги одновременно! Нужно только все как следует организовать.

Это было сказано с такой беспечностью, что Камилла сначала улыбнулась, а потом весело расхохоталась. Она облачилась в очаровательное платье из легкого муслина бледно-розового цвета; рукава и вырез украшали розовые ленты, но более яркого оттенка, перевитые гирляндами шиповника.

— Вы просто восхитительны! — восторженно воскликнула Зефирина; впрочем, сама она в своем зеленом платье была столь же неотразима. — Предчувствую, что сегодня при виде вас не одно сердце объявит о своей капитуляции.

Наконец, причесанные и в новых ослепительных туалетах, они отправились на спектакль, который давали в саду за королевским дворцом.

Граждане города Турина приготовили различные сценки для увеселения своего монарха. На спектакль пригласили нотаблей и всю городскую знать. По обеим сторонам обширного помоста для зрителей выстроили длинные скамьи. Предполагалось также, что король тоже готовит сюрприз для своих подданных.

Прибыв во дворец, подруги столкнулись нос к носу с д’Амбремоном; тот, казалось, только их и ждал.

— Что вам угодно? — зло спросила Камилла.

Зефирина, удивленная непривычной для подруги резкостью, предпочла удалиться. Она ненавидела сложности любого рода и отнюдь не жаждала общества д’Амбремона, считая его излишне беспокойным и пылким, а значит, не в ее вкусе.

— Вы уже забыли? — ответил Филипп. — Я нахожусь здесь по вашему распоряжению; сегодня утром вы сами приказали мне сопровождать вас на спектакль.

Камилла упала с небес: она совершенно забыла о выигранном ею пари!

— К тому же, — продолжал молодой человек, — я был бы вам весьма признателен, если бы вы обращались ко мне в ином тоне, по крайней мере когда мы находимся в обществе. Подумайте хотя бы о будущем; это избавит нас обоих от множества неприятностей.

Ей совершенно не хотелось пускаться в длительные объяснения, почему она считает себя вправе разговаривать с ним тем тоном, который находит нужным. У нее есть более срочная задача: ей необходимо избавиться от слишком обольстительного офицера, ибо она чувствовала, что второй раз у нее не хватит сил побороть силу волшебных чар. Второго потрясения она не перенесет.

— Филипп… — нерешительно начала она.

Молодой человек едва заметно побледнел, однако тотчас же насмешливо воскликнул:

— Подождите, я кажется догадался, что вы хотите мне сказать: вы решили выбрать себе другого кавалера на сегодняшний вечер.

— Пожалуй, вы правы, так будет лучше.

— А почему, скажите на милость? Вы боитесь, что я снова попытаюсь вас поцеловать? На виду у пяти сотен придворных?

— Нет, речь идет вовсе не об этом, — солгала она. — Мне кажется, я уже обещала Микаэлю…

— Не трудитесь оправдываться, — отрезал шевалье. — Ко мне только что подходил Ландрупсен; он в отчаянии, что вы не выбрали его вашим кавалером. И знаете, о чем он меня попросил? Замолвить за него словечко! Он заметил, что с недавнего времени мы с вами пребываем в довольно неплохих отношениях, отчего он решил, что я могу убедить вас благосклонно принять пылкие признания его благородного сердца.

Камилле показалось, что ее выставили в смешном виде, и она страшно разозлилась на датчанина, ставшего причиной ее дурацкого положения.

— В самом деле, — с горечью произнес Филипп, — зачем заставлять страдать бедного мальчика? Почему бы вам не принять его ухаживаний? Он мечтает жениться на вас, лучшей партии при дворе не найти.

Ошеломленная девушка слушала, как д’Амбремон превозносит достоинства виконта. На миг ей показалось, что взятая им на себя роль свахи в действительности совсем не забавляет его.

— Вы только представьте: стоит вам выйти замуж, как толпа поклонников, которая так раздражает вас, растает словно дым! — саркастически завершил Филипп; он старался говорить покровительственно, однако иногда в голосе его невольно звучала досада.

Так как она по-прежнему хранила молчание, он тоже замолчал и на несколько минут вперился в нее жадным страстным взором. Затем он опустил глаза: очевидно, пытался найти какое-то решение. Окончательно смущенная их взаимным молчанием, Камилла шагнула в сторону в надежде избавиться от общества шевалье, однако он удержал ее, слегка притронувшись к кисти ее руки.

— Камилла, неужели у вас нет ни капли сострадания ко мне? — глухо, почти умоляюще произнес он.

— Зачем вам нужно мое прощение? — наконец спросила она его, невольно взволнованная его серьезным, озабоченным видом. — Обычно вас не волнуют последствия вашего донжуанского поведения.

— Ваш вопрос меня удивляет. Вы же сами постарались как можно скорее загладить свою оплошность в Фор-Барро, даже подарили мне коня в знак нашего примирения; или вы забыли об этом?

И он, лукаво улыбаясь, нежно взглянул на Камиллу; девушка слегка покраснела. Она действительно вспомнила, как ей хотелось поскорее искупить вину за гибель лошади в Фор-Барро и как воспоминание об этом несчастном случае в Савойе мучило ее. Она терзалась до тех пор, пока не нашла замену погибшему коню Филиппа и не добилась прощения за свое преступное небрежение дисциплиной.

— Поэтому я уверен, что вы меня понимаете, — продолжал д’Амбремон. — Разумеется, я не стал бы прилагать столько усилий ради примирения с первой встречной. Вы же для меня значите очень много: вы спасли мне жизнь, подарили великолепную лошадь. И я готов, забыв о собственном самолюбии, смиренно просить вас простить меня и вернуть мне вашу дружбу! Рискуя показаться скучным, я повторяю свою просьбу: простите мой сегодняшний необдуманный поступок и позвольте по-прежнему считать себя вашим другом.

— А где гарантии, что вы снова не поведете себя как сегодня утром? — попыталась она возразить, потрясенная до глубины души речью шевалье.

— У вас есть мое честное слово. Но, чтобы совсем вас успокоить, могу уверить, что этого не случится по гораздо более простой причине: сейчас вы далеко не столь красивы, как сегодня утром!

Но слова его явно противоречили тому восхищенному взору, которым он смотрел на Камиллу, и девушка невольно улыбнулась.

— К тому же, если мое поведение будет переходить границы приличий, вы всегда можете пожаловаться на меня королю. Любовные отношения между офицерами запрещены; он прикажет вздернуть меня на дыбу, а потом запретит появляться при дворе, так что вы избавитесь от меня навсегда! Разве такой гарантии мало для вашего спокойствия?

— О, надеюсь, мне не придется подавать на вас жалобу! Хорошо… Послушайте: я согласна даровать вам свое прощение, но не сейчас. Сначала вам надо доказать искренность и правдивость своих намерений.

— Одним словом, вы хотите поместить меня в чистилище!

— Да, в своем роде. Так что сегодня каждый из нас пойдет своей дорогой. Забудем о дурацком пари, разыщите свою маркизу.

— Как вам угодно… Что ж, не сомневаюсь, Ландрупсен будет просто счастлив! Он решит, что я сумел воздействовать на вас, и припишет мне влияние, которого я на самом деле не имею. А что касается нашего утреннего пари, то я и в самом деле не заслужил наказания. Теперь я могу вам признаться: я сплутовал. Я просто позволил вам выиграть, чтобы посмотреть, чего вы от меня потребуете!

— Жалкий лгун! Это неправда, — взорвалась Камилла, тотчас же позабыв о своем решении вести себя с шевалье ровно и холодно.

А Филипп, весело рассмеявшись, пошел прочь, вполне удовлетворенный результатами их разговора.