Прочитайте онлайн Единорог и три короны | Часть 77

77

Филипп и Камилла обошли замок; они исследовали каждый его закоулок, и время прошло незаметно. Прозвенел колокол, призывая их к обеду, и они поспешили присоединиться к маркизу де Пери-Бреснелю, ожидавшему их, чтобы идти к столу. К платью Камиллы кое-где прицепилась паутина, свидетельствовавшая о неуемном любопытстве девушки. Ей хотелось все увидеть, все потрогать, и ее не отпугивали ни заброшенные ходы, ни покрытые пылью и паутиной светильники.

Все это время Филипп держал ее за руку. В какой-то момент, когда она, желая доказать ему свою независимость, попыталась отойти о него, он, как заправский шалун, спрятался в темноте среди старинной мебели, а потом, внезапно появившись, испустил такой изумительный вопль, что его жертва завизжала от страха.

Камилла упрекнула его за подобное ребячество, однако больше не пыталась вырвать руку из его руки.

— Как вам понравилось наше жилище? — с улыбкой спросил маркиз, весело глядя на приставшие к белокурым волосам Камиллы паутинки.

— Просто сказочно. Оно достойно стать обителью фей!

— Надеюсь, Филипп вел себя разумно и рассказал вам не слишком много страшных историй, способных лишить сна любого.

— Он вел себя безупречно, — поспешила ответить Камилла, опустив голову.

— Тогда все прекрасно… Да, кстати, Филипп, у меня возникли кое-какие трудности с одним строптивым арендатором, который столь нагло обкрадывает меня, что я это даже заметил. Ты знаешь, как меня огорчают подобные вещи. Не мог бы ты сегодня после полудня нанести этому человеку коротенький визит?

— Разумеется! Вы поедете со мной, Камилла?

— Не вмешивайте ее в столь прозаические дела, — отрезал старый дворянин. — Уверен, она предпочтет остаться здесь, чтобы, воспользовавшись прекрасной погодой, прогуляться в моем обществе; надеюсь, вы согласны, дорогая?

— С радостью!

— Значит, договорились. Мы вдвоем займемся работами в саду, а Филипп возьмет на себя это тягостное дело. Он настолько уверен в себе, что ему всегда удается за несколько минут сделать то, на что мне нередко приходится тратить больше месяца!

— Без сомнения, он прирожденный полководец! — заметила Камилла, украдкой бросив на шевалье лукавый взгляд; д’Амбремон не понимал, как ему следует понимать этот взгляд.

Он заметил, что, когда они были не одни, Камилла не боялась подшучивать над ним.

Сразу после трапезы шевалье ускакал; маркиз и девушка долго смотрели ему вслед, а потом вместе направились гулять в парк. Старый дворянин показывал гостье различные чудесные растения, тщательно подобранные для каждого уголка сада. Он делился с ней трудностями, которые пришлось преодолевать, выращивая некоторые цветы, рассказывал об особенностях редких и экзотических растений. Камилла восхищено слушала его.

— Посмотрите на этот цветок, — сказал маркиз. — Такого вы здесь больше нигде не встретите. Мой второй племянник, Жюстен Мак-Рей, привез мне его с Карибских островов.

— Ах да, этот пират!

— Почему — пират? Он тоже находится на службе у короля Сардинии! Конечно, он всегда немножечко фрондирует, однако это отважный моряк, не боящийся ходить в Америку. Каждый раз, приезжая ко мне, он привозит очередной отросток какого-нибудь редкостного растения. О, к сожалению, не все цветы выживают в нашем климате, однако мне удалось вырастить некоторые из них.

— Все это бесподобно, — воскликнула Камилла. — Но если говорить честно, то мне больше всего понравился ваш садик с розами. Я еще никогда не видела такой красоты!

— Превосходно, тогда идемте туда, — ответил маркиз, увлекая ее в небольшой палисадник, скрытый высокой стеной от любопытных взоров.

Они проникли в святая святых садовода, и маркиз с наслаждением вдохнул аромат чудесных цветов.

— Это просто божественно! — воскликнула Камилла, склонившись над одним из цветков.

— Маркиза очень любила розы; это для нее я устроил этот садик… — И дворянин принялся рассказывать о своей жене, вспоминая счастливые моменты их жизни. — Мы познали счастье во всей его полноте. Мы сожалели только о том, что у нас не было детей; это приводило маркизу в отчаяние. Представьте себе, однажды она даже пыталась убедить меня развестись с ней, чтобы жениться на другой женщине, которая даст мне наследников!

— Но вы не согласились:

— Конечно, нет! Как бы я стал жить без нее? А потом однажды мы поехали в Версаль, в гости к моей сестре, которая жила там с мужем, ныне покойным бароном д’Амбремоном, и двумя маленькими сыновьями. Там мы увидели Филиппа… Ему было года четыре. Это был всеми заброшенный ребенок.

— Почему?

— Его мать — светская женщина; у нее хватало иных забот; где ей было возиться с младенцами?! Она еще что-то делала для старшего, Франсуа: как наследник, он заслужил некоторого внимания с ее стороны, но заботиться о Филиппе — это уж слишком. Мы предложили забрать мальчика на время; на него было жалко смотреть, когда он слонялся по длинным холодным коридорам дворца вместе с другими детьми, отданными под присмотр равнодушных кормилиц. Сначала он приезжал сюда раз в год и всего лишь на месяц. Постепенно мы стали удерживать его все дольше, и в конце концов он жил здесь по полгода, а потом возвращался в Версаль. Однажды его матери пришла в голову мысль отдать его в семинарию: она захотела сделать из него аббата! Вообразите себе: Филипп в сутане!

— У меня воображения не хватит.

— Разумеется, он неоднократно сбегал из семинарии, так что в конце концов его вообще перестали брать в какие-либо школы. В отчаянии, что его не удалось пристроить, мать согласилась окончательно доверить его нам.

— Каким он был в то время?

— Очень трудным. Дикий, необузданный ребенок, отвергающий какую-либо дисциплину, но необычайно отзывчивый на ласку! Моя супруга, сама кротость и доброта, была с ним необычайно терпелива, и постепенно нам удалось приручить его. Начав хорошо питаться, он быстро обрел свою удивительную силу, которой отличается до сих пор. У него очень рано появилась склонность к оружию, и мы наняли для него лучших учителей.

— Но потом он ездил в Версаль?

— Да, став взрослым, он несколько раз побывал там, но ему не понравилось. Возможно, потому, что это место было связано для него с печальными воспоминаниями… Как бы там ни было, он решил отдать свою шпагу на службу Виктору-Амедею, который очень быстро выделил его среди прочих и назначил его на ту высокую должность, которую, как вам известно, он теперь занимает. Я не часто бываю в Турине, но каждый раз меня изумляло то уважение, с которым король отзывался о Филиппе.

— Так оно и есть. Король не раз говорил мне, что у него нет более преданного подданного и более блестящего офицера. Я уверена, вы справедливо можете гордиться им.

Маркиз, улыбаясь, наклонился, чтобы выдрать несколько случайных сорняков. Он прекрасно видел, с каким живым интересом слушала Камилла рассказ о детстве Филиппа. С равнодушным видом он спросил:

— А вы сами что о нем думаете?

— О ком?

— О моем племяннике, разумеется.

— Я разделяю мнение короля.

— Да, разумеется, с официальной и профессиональной точки зрения. Но как женщине он вам нравится?

— Как вам сказать… Да… конечно! Впрочем, разве найдется женщина, которая сумеет устоять перед ним? Он наделен столькими достоинствами!

— Вы говорите это как-то неуверенно.

Камилла опустилась на колени возле старого дворянина и тоже принялась выдергивать сорняки.

— Это правда, у нас с ним очень непростые отношения, — призналась она. — Иногда его поведение приводит меня в отчаяние!

— Я тоже был таким в его возрасте. Совершенно несносным! Но все изменилось в тот день, когда я женился; из легкомысленного шалопая я превратился в мудреца, из ветреника — в однолюба. И это чудо сотворила любовь! О! Вначале маркизе все давалось непросто; сколько ей пришлось вытерпеть, прежде чем она сумела приручить меня! Но в конце концов она своего достигла. И знаете почему? Потому что я любил ее и она любила меня. А лучшим советчиком может быть только сердце.

— Без сомнения…

— Как только Филипп найдет женщину своей жизни, он сразу же изменится. После женитьбы он тотчас прекратит все свои похождения.

— Я в этом сомневаюсь.

— Почему?

— Вы, наверное, не знаете, что ваш племянник настоящий донжуан. Он не умеет довольствоваться одной женщиной: ему нужны все женщины сразу!

— Мне известно обо всех его излишествах. Однако я уверен, что Филипп поступает так потому, что еще не встретил настоящую женщину. Не станете же вы меня уверять, что все эти придворные ветреницы, которые, забыв о пристойности, предлагают ему себя, заслуживают его уважения! Филипп развлекается с ними, и он совершенно прав. Для жизни ему нужна не смазливая куколка, но настоящая девушка, нежная и прекрасная, обладающая достаточно твердым характером, чтобы суметь укротить его. Ему нужна… кто-нибудь вроде вас!

От изумления Камилла едва не упала и, схватившись за розовый куст, оцарапалась его шипами.

— Простите, — пролепетала она, увидев, что сломала ветку.

— Боже мой, дитя мое, вы поранились! Идемте, царапину надо промыть.

Он повел ее к очаровательному фонтанчику, бившему прямо из стены, и, не переставая упрекать себя, промыл ей ссадину.

— Это моя вина, я слишком резко выразился. Я обязан был помнить, что юные девы необычайно чувствительны и их легко разволновать. Но что вы хотите, я старею, и мое самое горячее желание — видеть Филиппа счастливым. А с той самой минуты, когда я впервые увидел вас вместе, я твердо уверился, что вы созданы друг для друга.

Камилла печально улыбнулась:

— Поверьте, мне бы очень хотелось доставить вам эту радость. Но это невозможно.

— Почему? Если по-настоящему захотеть, то ничего невозможного не существует. Я очень богат, и после моей смерти все перейдет к Филиппу, ему совершенно не обязательно жениться на богатой невесте. Я уверен, он женится на вас без всякого приданого, если вас волнует именно это. Филипп не самая худшая партия, и, думаю, ваш опекун не станет возражать.

— Дело не в этом, — ответила она, не сумев сдержать насмешливой улыбки, когда маркиз стал приводить свои доводы, дабы убедить ее.

— Однако… ведь Филипп вам нравится, разве не так?

Взгляд девушки был красноречивее всяких слов.

— Тогда в чем же дело?

— Прежде всего, я была бы очень удивлена, узнав, что Филипп собирается жениться, тем более на мне.

— Согласен, но если все именно так и обстоит? — настаивал старый дворянин.

Некоторое время она с нежностью взирала на него: мысль о ее браке с Филиппом так воодушевляла его! Но разве можно объяснить ему, что она — принцесса Савойская?

— Даже в таком случае, — решительным тоном ответила она, — это невозможно.

— Тогда скажите, может быть, у вас есть какие-то особые причины питать к нему неприязнь? Он причинил вам зло?

Она опустила голову:

— В самом деле, в прошлом мы немного ссорились…

— И в чем была причина? — явно обеспокоенно спросил маркиз.

Она решила пощадить старика:

— Не волнуйтесь, ничего особенного. Но я не могу выйти замуж. Я нахожусь на службе у короля.

— Но это же не навсегда.

— Возможно, навсегда.

Маркиз почувствовал, что настаивать дальше просто неприлично.

— Что ж, тем хуже! — философски заметил он. — Но, каким бы ни было ваше решение, знайте, что оно нисколько не умалит моей привязанности к вам, и ворота моего замка всегда широко открыты для вас.

— Спасибо.

— Возьмите, — произнес он, срывая и протягивая ей розу. — Я никогда не рву роз, но для вас можно сделать маленькое исключение! И в доказательство, что вы не держите на меня сердца за мою нескромность, я прошу вас, окажите мне милость и называйте меня по имени.

— А как ваше имя?

— Паламед. — И, ведя Камиллу к цветущему кусту, он совершенно бесстрастно принялся рассказывать ей о розах, словно их предыдущей беседы не было и в помине.

Вернувшись из своей поездки, Филипп нашел их склонившимися над цветком и внимательно разглядывавшими тончайший замысловатый рисунок его лепестков.

— Вижу, вы нашли занятие, равно увлекшее вас обоих, — радостно воскликнул он. — Если только, конечно, вы не составляете заговора…

— Тебе удалось наставить этого человека на правильный путь?

— Да, мне кажется, я сумел внушить ему надлежащие чувства. Он вынужден был признать, что перешел границы допустимого.

— Благодарю тебя. Ты всегда прекрасно справлялся с подобными делами. Признаюсь вам, я ненавижу решать такого рода вопросы, — доверительно обратился Пери-Бреснель к Камилле. — К счастью, мое состояние позволяет мне жить, не касаясь их, даже если мои арендаторы меня обкрадывают. Есть столько приятных занятий! У меня мой сад, музыка…

— А вы еще и музыкант?

— Немного. Я играю на флейте, но как любитель.

— Но это же чудесно! Мне бы очень хотелось вас послушать.

— Что ж, один из моих соседей разделяет мое пристрастие к музыке и раз в неделю наведывается ко мне со своей скрипкой. С ним вместе приходит его дочь, она играет на клавесине, на котором некогда играла моя супруга. Они будут здесь как раз завтра вечером: если вам угодно послушать наше скромное трио…

— Завтра мы уезжаем, — отрезал Филипп. — К несчастью, нам необходимо вернуться в Турин.

— Уже? — разочарованно воскликнула Камилла.

— Да. Скажите лучше мне, — сказал шевалье, обнимая за плечи Камиллу и дядю и увлекая их из сада, — о чем это вы здесь без меня беседовали? Я очень любопытен и хотел бы все знать.

— Разумеется, мы говорили о вас!

Филипп поморщился:

— Плохое или хорошее?

— О, только плохое, — лукаво ответила Камилла, разражаясь звонким смехом.

Они вернулись в замок и расположились в удобных глубоких креслах в большой гостиной; разговор зашел о музыке, они принялись сравнивать достоинства и недостатки немецких и итальянских композиторов. По просьбе Камиллы маркиз исполнил несколько пьес на флейте; но внезапно вспомнил, что его вчерашняя партия с Филиппом была всего лишь отложена, и настоял, чтобы племянник вернулся за шахматную доску.

— У меня просто превосходная позиция, — улыбаясь, произнес он, — и я уверен, что выиграю.

— Но, быть может, Камилла предпочтет иное занятие?

— Нет, нет, — ответила она. — Я понаблюдаю за игрой, это даст мне возможность немного поучиться, ибо я очень плохой игрок.

Она уселась на низенькое креслице неподалеку от игроков, которые вели дружелюбное, но беспощадное сражение. Она задумчиво наблюдала за ними, с интересом следя, как разворачиваются события на шахматной доске. Понемногу внимание ее переключилось на шевалье. Тот был полностью погружен в обдумывание шахматных ходов, поэтому она могла сколько угодно наблюдать за ним, не рискуя оказаться замеченной.

Она думала о том, что рассказал ей маркиз, и пыталась представить себе маленького Филиппа, мятежного и ранимого. Он не признавал никакого порядка, сказал Пери-Бреснель, чем несказанно удивил девушку: для нее офицер являл собой живое воплощение суровой военной дисциплины. Он преобразился, когда маркиза подарила ему свою материнскую любовь; быть может, старый дворянин был прав, утверждая, что любовь поистине творит чудеса!

Сама того не желая, она была глубоко взволнована словами маркиза. Она изучала лицо Филиппа, его тонкие и мужественные черты; ее взгляд задержался на твердо очерченных и чувственные губах, выдававших бурный темперамент шевалье. Неужели д’Амбремон, столь уверенный с виду, в душе страдал от одиночества? Он, всегда такой надменный и властный, неужели он в отчаянии искал и не мог найти любовь?

Именно в этот миг девушку охватило неодолимое желание обнять его, крепко прижаться к нему и осыпать его самыми нежными ласками. Любовь к этому восхитительному мужчине шквальной волной захлестнула ее и понесла по своему океану. Только сейчас она поняла, что безумно влюблена в этого человека.

Словно угадав, что происходит в ее душе, Филипп устремил на нее свой уверенный взор, и, несколько секунд взоры их слились в едином пылком сверкающем чувстве.

— Я выиграл! — воскликнул Пери-Бреснель.

Очарование мига было разрушено. Камилла поздравила победителя.

— Браво, Паламед! — радостно произнесла она, хотя сердце ее все еще продолжало отчаянно колотиться.

— О, не стоит меня переоценивать, у меня просто больше практики, чем у племянника, вот и все, — тоном ложной скромности ответил маркиз.

Не отрывая взора от девушки, Филипп медленно приблизился к ней:

— Не будет ли вам угодно немного прогуляться по парку в моем обществе?

Она не успела ответить. В гостиную вошла служанка и доложила, что стол будет накрыт через полчаса.

— Вам придется отправиться на прогулку после ужина, — сказал Пери-Бреснель, — а теперь пора идти переодеваться.

Шевалье не стал возражать. Он знал, что вечерняя трапеза для дяди — своего рода священный ритуал, и, хотя он испытывал мучительнейшую потребность остаться наедине с Камиллой, он тем не менее направился к себе в комнату и занялся туалетом.